Kate Atkinson. Emotionally weird. Глава "Искусство структуралистской критики"
...Появление Марты было для меня ударом. Я надеялась еще какое-то время от нее прятаться. Задание по курсу писательского мастерства, которое я ей задолжала, было еще одной обязательной преддипломной работой, которую я, судя по всему, собиралась провалить. Дополнительно усугубляло ситуацию то, что мое творение - роман «Мертвый сезон» - было детективом, то есть, по словам Марты, наименее респектабельным из всех литературных жанров («Ну почему?! Почему?! Почему?!»). Мне пришлось сделать вид, что в наше время любой детектив - постмодернистское произведение, но я видела, что Марту мои слова не убедили. Мои отношения с Мартой улучшились бы, сумей я предъявить ей побольше слов на бумаге, но пока что они существовали только у меня в голове. (О, насколько легче была бы жизнь бедных писателей, если бы им не нужно было ничего писать!) Пока что я могла предъявить только первую обрисовку персонажей и намек на завязку сюжета...
- Ну что ж, время и прибой никого не ждут, - громко сказала мадам Астарти, вздымая с кровати увесистое тело. Торс мадам Астарти по форме плотно вошел бы в бочонок. На кухне из еды нашелся лишь полупустой пакет застарелого «пищеварительного» печенья в шоколаде. Мадам Астарти задумалась о том, есть ли ей смысл садиться на диету. Она «была не в форме» еще с шестидесятых, до приезда в Соленоморск, и с тех пор ей никак не удавалось обрести эту форму вновь. Мадам Астарти вовсе не собиралась переезжать сюда; это было сиюминутным решением (иными словами, она вообще ничего не решала - все получилось само). Она приехала в Соленоморск в 1964 году из Кливленда со своим тогдашним мужем Гордоном Маккинноном, по дешевому железнодорожному билету с возвратом в тот же день. И она, и муж устали, и их эмоциональное состояние оставляло желать лучшего. Они затеяли долгую ссору, кульминация которой наступила в неприятный момент, когда их люлька зависла в самой высокой точке колеса обозрения; Гордон поведал жене о своем личном изводе теории переселения душ, центральным догматом которой было неминуемое возвращение мадам Астарти на этот свет в виде чайки. В конце концов они перестали ссориться, и Гордон вернулся в Кливленд, а она осталась в Соленоморске. Последние известия о Гордоне Маккинноне дошли до нее в 1968 году - он был в бегах, скрывался от Королевского общества защиты животных. Мадам Астарти понятия не имела, что с ним было потом. Может, он вообще уже умер - в этом промежуточном состоянии находились многие бывшие знакомые мадам Астарти. Может-быть-покойники, как она их называла про себя.
Мадам Астарти еще покурила, навела марафет - вновь столкнувшись с вечным вопросом: как красить глаза, если она ничего не видит без очков, - и наконец приготовилась к выходу из дома.
Зазвонил телефон, но когда мадам Астарти взяла трубку, собеседник с решительным щелчком отключился. В трубке послышалась мертвая тишина. Нет, так не говорят. Тишина не слышится, она просто есть. У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Таракан. Нет, кажется, не так. Иногда мадам Астарти приходило в голову, что, может быть, у нее наступает старческий маразм. Но ведь изнутри этого никак не понять.
Она тщательно заперла дверь, решив, что лишняя осторожность не помешает - хотя всю жизнь жила по прямо противоположному принципу.
- Пора идти, - сказала она, не обращаясь ни к кому в особенности, хотя…
Тут меня напугал профессор Казинс: он вдруг наклонился ко мне, извлек из кармана мятную конфету и сунул мне в руку со словами «Ты хорошая девочка», словно кто-то убеждал его в обратном.
Интересно, подумала я, действительно ли профессору столько лет, на сколько он выглядит. Я притягивала стариков как магнитом - они слетались ко мне стайками на остановках и в магазинных очередях в отчаянном желании поболтать о погоде и автобусном расписании. Андреа боялась стариков (наверно, подозревая, что сама когда-нибудь станет такой, и пытаясь избежать этой участи). По ее словам, каждый раз при виде младенца она думала о том, что когда-нибудь он станет стариком. Лично я предпочитаю при виде старика думать о том, что когда-то он был чьим-то ребеночком. Может, существует два типа людей (у одних стакан наполовину пустой, у других наполовину полный): одни прозревают бывшего младенца в человеческой развалине, а другие, депрессивные, смотрят на тугие щечки младенца и видят выжившую из ума старуху.
~ Мудрую, - поправляет меня Нора. - Мудрую старуху.
У Арчи в глазах уже светился огонек безумия. Из-за жары и тесноты в аудитории он принимал все более растерзанный вид - ослабил галстук, расстегнул воротник, а мокрые пятна под мышками расползались по груди, сближаясь, как два океана, полные решимости найти соединяющий их пролив.
- …или как переход от одного экзистенца к другому, от обозначающего к обозначаемому…
- Арчи, извините, пожалуйста, - профессор Казинс махал рукой, чтобы привлечь внимание лектора.
- Да? - стоически спросил Арчи.
- Вы не могли бы вернуться немножко назад? - добродушно попросил профессор. - Я, кажется, теряю нить ваших рассуждений. Боюсь… - он окинул студентов заговорщической улыбкой, - боюсь, мне не тягаться с гениальным умом доктора Маккью.
Арчи волок свой стул по ковру, отталкиваясь ногами - передвигаясь на такой манер, он напоминал особо неуклюжего далека [1], - но вдруг остановился перед профессором и начал делать какие-то странные дыхательные упражнения, вероятно - чтобы успокоиться, хотя со стороны казалось, что он пытается надуть самого себя, как шарик.
- Реализм, - терпеливо перебила Марта, спасая Арчи. Обращаясь к профессору Казинсу, она произносила слова очень медленно и очень громко: - Доктор Маккью говорил о реализме.
- А! - Профессор Казинс улыбнулся Марте. - Троллоп!
Арчи отъехал назад по бурому казенному ковролину, отступая, и рявкнул:
- Валидность миметической формы для пост-индустриального века уже неубедительна! Верно или нет? Кто-нибудь? Есть соображения? Кевин?
Кевин мрачно помотал головой, глядя в стену.
- Эффи?
- Ну, я полагаю, что в наши дни, - я неловко ерзала на стуле, - наблюдается эпистемологический сдвиг в создании беллетристики, из-за которого правдоподобие второго порядка уже не работает при попытках создать трансцендентально когерентное представление мира.
Я сама не понимала, что говорю, но для Арчи мои слова явно имели смысл.
- Это, по-видимому, подразумевает, что создание трансцендентально когерентного представления мира является по-прежнему желательным, не так ли? У кого-нибудь есть соображения по этому поводу?
В дверь снова постучали.
- Тут прямо как на вокзале, - бодро сказал профессор Казинс. - Не знаю, Арчи, как вы еще умудряетесь кого-нибудь чему-нибудь научить.
Арчи с сомнением посмотрел на него. Профессор Казинс, конечно, уже направлялся на выход, но еще не весь вышел и пока обладал властью нанимать и увольнять сотрудников. Стук в дверь повторился.
- Войдите, - сварливо крикнул Арчи. Пламя свечи заметалось и замерцало.
- О, это вы, - сказал он, когда в аудиторию вошел…
~ Нет, нет, хватит, - устало говорит Нора. - Уже и так слишком много народу.
Я сплю в глубине дома, в бывшей комнате для слуг, где пахнет плесенью и мокрой сажей. Тонкое пуховое одеяло с узором "огурцы" кажется мокрым на ощупь. Я выбрала эту комнату, потому что во всех спальнях побольше протекает крыша и кап-кап-капли падают в ведро - шотландская пытка водой. Я пыталась развести огонь в крохотном угловом камине с чугунной решеткой, но дымоход забит - вероятно, там дохлая птица.
На тумбочке у кровати до сих пор лежит карманная Библия в переплете из дешевой черной кожи - он пошел пузырями от сырости. Страницы испещрены временем, бумага тонкая, словно кожа старика. Это не семейная библия - она подписана на форзаце деловитым почерком служанки. Я представляю себе затюканную горничную отдыхающих Стюартов-Мюрреев - она просыпается утром под барабанную дробь дождя на крыше, смотрит в окошечко, на тусклый серый полумрак, и жалеет, что не устроилась к разумным людям, которые проводят отпуск в Довилле или на Капри.
Я не могу уснуть из-за чудовищных потусторонних воплей, издаваемых дикими котами. Прямо какие-то баньши в кошачьем облике. С самого моего приезда на остров они будят меня почти каждую ночь. Меня высадил дружелюбный рыбак на своей лодчонке - он очень извинялся, что не может за мной вернуться, потому что ему «боязно» от странных звуков, наполняющих остров. Мне не удалось его убедить, что их издают всего лишь непоправимо испорченные сиамские кошки.
Я выздоравливаю после болезни. Меня свалил вирус, загадочная инфлюэнца, и теперь я слаба, как выводок котят. Я приехала сюда на поправку, хотя, к сожалению, остров моей матери, склонной к атавизмам, не предоставляет обычных удобств для выздоравливающего больного - теплых спален, мягких одеял, яиц всмятку, консервированного супа и прочего. Но я вынуждена терпеть и как-то выкручиваться - ведь, кроме Норы, у меня никого нет.
Саму Нору вынесло на остров пару лет назад в ее утлой лодчонке, «Морская авантюра». Нора живет в «большом доме», как жертва кораблекрушения, выброшенная на берег. Дом в самом деле больше любого другого жилья на острове - разрушенных крестьянских хижин и избушек с провалившимися крышами. Остров усеян ими, и они постепенно разрушаются, растворяясь в пейзаже, словно развалины минойского дворца. Нора говорит, что дом построил ее прадедушка в прошлом веке - она считает, что здесь отдыхали бесчисленные поколения Стюартов-Мюрреев, уходящие корнями в доисторический мрак.
Дом выглядит так, словно его бросили внезапно, спасаясь от какой-то неминуемо наступающей беды. Он стоит на склоне горы, который спускается к проливу - дальше виден бескрайний Атлантический океан. Зимние ветра в этих местах бушуют так, что подхватывают гальку с пляжа и бьют ею в стекла, а окна при этом дребезжат и трясутся, будто в дом ломятся призраки стосковавшихся по родине моряков.
Дом рушится прямо нам на голову. Когда-то это был настоящий господский дом с хорошо поставленным хозяйством. Сейчас осталась лишь каменная скорлупа. Крыша протекает так ужасно, что шагу не ступишь, не споткнувшись о ведра, подставленные под течи. Подоконники, вырубленные из песчаника, стерлись от морского воздуха, половицы прогнили, а главную лестницу так изъел шашель, что ходить можно только по краю - иначе свалишься вниз, прямо на мозаичный пол холла первого этажа.
В доме все еще остались тяжелые побитые молью занавеси, холодные очаги, чьи решетки давно не знают огня, большие глубокие квадратные керамические раковины на кухне, огромная чугунная печь марки «Орел», стиральные доски «Стеклянная королева» и полный набор звонков для призывания давно ушедших слуг. Стены увешаны мрачными масляными полотнами, которые остро нуждаются в чистке: нарисованных на них оленей, спаниелей, покрытых печеночными пятнами, и вересковые дали уже едва разглядишь. Есть даже одно растение в горшке, старая сухая пальма с бурыми, словно бумажными, листьями, обломок былой эры - она умудрилась выжить в доме без воды и тепла.
Дом полон плесневеющих реликвий прежней, утонченной и роскошной, жизни - тут и подобные шатрам огромные шелковые зонтики, что гниют в вестибюле в больших китайских вазах, украшенных желтыми драконами, и шезлонги сложной конструкции с тентами и опорой для ног, чей зеленый брезент так истончился и побледнел, что не выдержит и веса полевой мыши. В шкафах, сундуках и сараях таятся разлагающиеся галоши, зюйдвестки, прорезиненные плащи, древние охотничьи ружья, удочки и сачки. На распадающихся в прах туалетных столиках лежат щетки с эмалевой подложкой, в щетине которых еще торчат вычесанные волосы давно умерших людей.
Погреб, кажется, использовали в качестве хранилища все жители острова, и там можно найти целые залежи таинственных предметов - в нем лежат мотки сетей и бечевки, старые ящики для рыбы и верши для омаров, корзины для перевозки почтовых голубей, сморщенная семенная картошка и - вероятно, самый странный предмет - фигура с носа старого парусника. Она воплощает представление моряков о русалках: желтые волосы, голый торс. Наверно, когда-то она торчала под бушпритом какого-нибудь отважного корабля, выставив груди навстречу ветру и озирая безумными голубыми глазами все чудеса света - лед Балтийского моря, лондонский туман, бури у мыса Горн, мягкие желтые пески тихоокеанских пляжей и странные племена Бермудских островов.
Все обращается в прах у нас перед глазами. Ничто не избежит руки времени - ни города Междуречья, ни летний дом наших предков.
Нора готовит на ужин кашу из дробленого овса и кудрявую листовую капусту. Она живет как крестьянка. Но, я полагаю, если поскрести любого человека, вылезет крестьянин.
~ Нет, нет, нет! - Нора яростно колотит себя кулаком в грудину. - Мы все - короли и королевы.
~ А теперь, - она зевает и, по-моему, немного переигрывает, - я пойду посплю. Продолжай без меня, не стесняйся.
[1] Далеки - инопланетная раса роботов-убийц из британского фантастического сериала «Доктор Кто». «Доктор Кто» - самый продолжительный научно-фантастический сериал в мире (впервые появился в 1963 году), важная часть массовой культуры Великобритании и многих других стран.
- Ну что ж, время и прибой никого не ждут, - громко сказала мадам Астарти, вздымая с кровати увесистое тело. Торс мадам Астарти по форме плотно вошел бы в бочонок. На кухне из еды нашелся лишь полупустой пакет застарелого «пищеварительного» печенья в шоколаде. Мадам Астарти задумалась о том, есть ли ей смысл садиться на диету. Она «была не в форме» еще с шестидесятых, до приезда в Соленоморск, и с тех пор ей никак не удавалось обрести эту форму вновь. Мадам Астарти вовсе не собиралась переезжать сюда; это было сиюминутным решением (иными словами, она вообще ничего не решала - все получилось само). Она приехала в Соленоморск в 1964 году из Кливленда со своим тогдашним мужем Гордоном Маккинноном, по дешевому железнодорожному билету с возвратом в тот же день. И она, и муж устали, и их эмоциональное состояние оставляло желать лучшего. Они затеяли долгую ссору, кульминация которой наступила в неприятный момент, когда их люлька зависла в самой высокой точке колеса обозрения; Гордон поведал жене о своем личном изводе теории переселения душ, центральным догматом которой было неминуемое возвращение мадам Астарти на этот свет в виде чайки. В конце концов они перестали ссориться, и Гордон вернулся в Кливленд, а она осталась в Соленоморске. Последние известия о Гордоне Маккинноне дошли до нее в 1968 году - он был в бегах, скрывался от Королевского общества защиты животных. Мадам Астарти понятия не имела, что с ним было потом. Может, он вообще уже умер - в этом промежуточном состоянии находились многие бывшие знакомые мадам Астарти. Может-быть-покойники, как она их называла про себя.
Мадам Астарти еще покурила, навела марафет - вновь столкнувшись с вечным вопросом: как красить глаза, если она ничего не видит без очков, - и наконец приготовилась к выходу из дома.
Зазвонил телефон, но когда мадам Астарти взяла трубку, собеседник с решительным щелчком отключился. В трубке послышалась мертвая тишина. Нет, так не говорят. Тишина не слышится, она просто есть. У меня зазвонил телефон. Кто говорит? Таракан. Нет, кажется, не так. Иногда мадам Астарти приходило в голову, что, может быть, у нее наступает старческий маразм. Но ведь изнутри этого никак не понять.
Она тщательно заперла дверь, решив, что лишняя осторожность не помешает - хотя всю жизнь жила по прямо противоположному принципу.
- Пора идти, - сказала она, не обращаясь ни к кому в особенности, хотя…
Тут меня напугал профессор Казинс: он вдруг наклонился ко мне, извлек из кармана мятную конфету и сунул мне в руку со словами «Ты хорошая девочка», словно кто-то убеждал его в обратном.
Интересно, подумала я, действительно ли профессору столько лет, на сколько он выглядит. Я притягивала стариков как магнитом - они слетались ко мне стайками на остановках и в магазинных очередях в отчаянном желании поболтать о погоде и автобусном расписании. Андреа боялась стариков (наверно, подозревая, что сама когда-нибудь станет такой, и пытаясь избежать этой участи). По ее словам, каждый раз при виде младенца она думала о том, что когда-нибудь он станет стариком. Лично я предпочитаю при виде старика думать о том, что когда-то он был чьим-то ребеночком. Может, существует два типа людей (у одних стакан наполовину пустой, у других наполовину полный): одни прозревают бывшего младенца в человеческой развалине, а другие, депрессивные, смотрят на тугие щечки младенца и видят выжившую из ума старуху.
~ Мудрую, - поправляет меня Нора. - Мудрую старуху.
У Арчи в глазах уже светился огонек безумия. Из-за жары и тесноты в аудитории он принимал все более растерзанный вид - ослабил галстук, расстегнул воротник, а мокрые пятна под мышками расползались по груди, сближаясь, как два океана, полные решимости найти соединяющий их пролив.
- …или как переход от одного экзистенца к другому, от обозначающего к обозначаемому…
- Арчи, извините, пожалуйста, - профессор Казинс махал рукой, чтобы привлечь внимание лектора.
- Да? - стоически спросил Арчи.
- Вы не могли бы вернуться немножко назад? - добродушно попросил профессор. - Я, кажется, теряю нить ваших рассуждений. Боюсь… - он окинул студентов заговорщической улыбкой, - боюсь, мне не тягаться с гениальным умом доктора Маккью.
Арчи волок свой стул по ковру, отталкиваясь ногами - передвигаясь на такой манер, он напоминал особо неуклюжего далека [1], - но вдруг остановился перед профессором и начал делать какие-то странные дыхательные упражнения, вероятно - чтобы успокоиться, хотя со стороны казалось, что он пытается надуть самого себя, как шарик.
- Реализм, - терпеливо перебила Марта, спасая Арчи. Обращаясь к профессору Казинсу, она произносила слова очень медленно и очень громко: - Доктор Маккью говорил о реализме.
- А! - Профессор Казинс улыбнулся Марте. - Троллоп!
Арчи отъехал назад по бурому казенному ковролину, отступая, и рявкнул:
- Валидность миметической формы для пост-индустриального века уже неубедительна! Верно или нет? Кто-нибудь? Есть соображения? Кевин?
Кевин мрачно помотал головой, глядя в стену.
- Эффи?
- Ну, я полагаю, что в наши дни, - я неловко ерзала на стуле, - наблюдается эпистемологический сдвиг в создании беллетристики, из-за которого правдоподобие второго порядка уже не работает при попытках создать трансцендентально когерентное представление мира.
Я сама не понимала, что говорю, но для Арчи мои слова явно имели смысл.
- Это, по-видимому, подразумевает, что создание трансцендентально когерентного представления мира является по-прежнему желательным, не так ли? У кого-нибудь есть соображения по этому поводу?
В дверь снова постучали.
- Тут прямо как на вокзале, - бодро сказал профессор Казинс. - Не знаю, Арчи, как вы еще умудряетесь кого-нибудь чему-нибудь научить.
Арчи с сомнением посмотрел на него. Профессор Казинс, конечно, уже направлялся на выход, но еще не весь вышел и пока обладал властью нанимать и увольнять сотрудников. Стук в дверь повторился.
- Войдите, - сварливо крикнул Арчи. Пламя свечи заметалось и замерцало.
- О, это вы, - сказал он, когда в аудиторию вошел…
~ Нет, нет, хватит, - устало говорит Нора. - Уже и так слишком много народу.
Я сплю в глубине дома, в бывшей комнате для слуг, где пахнет плесенью и мокрой сажей. Тонкое пуховое одеяло с узором "огурцы" кажется мокрым на ощупь. Я выбрала эту комнату, потому что во всех спальнях побольше протекает крыша и кап-кап-капли падают в ведро - шотландская пытка водой. Я пыталась развести огонь в крохотном угловом камине с чугунной решеткой, но дымоход забит - вероятно, там дохлая птица.
На тумбочке у кровати до сих пор лежит карманная Библия в переплете из дешевой черной кожи - он пошел пузырями от сырости. Страницы испещрены временем, бумага тонкая, словно кожа старика. Это не семейная библия - она подписана на форзаце деловитым почерком служанки. Я представляю себе затюканную горничную отдыхающих Стюартов-Мюрреев - она просыпается утром под барабанную дробь дождя на крыше, смотрит в окошечко, на тусклый серый полумрак, и жалеет, что не устроилась к разумным людям, которые проводят отпуск в Довилле или на Капри.
Я не могу уснуть из-за чудовищных потусторонних воплей, издаваемых дикими котами. Прямо какие-то баньши в кошачьем облике. С самого моего приезда на остров они будят меня почти каждую ночь. Меня высадил дружелюбный рыбак на своей лодчонке - он очень извинялся, что не может за мной вернуться, потому что ему «боязно» от странных звуков, наполняющих остров. Мне не удалось его убедить, что их издают всего лишь непоправимо испорченные сиамские кошки.
Я выздоравливаю после болезни. Меня свалил вирус, загадочная инфлюэнца, и теперь я слаба, как выводок котят. Я приехала сюда на поправку, хотя, к сожалению, остров моей матери, склонной к атавизмам, не предоставляет обычных удобств для выздоравливающего больного - теплых спален, мягких одеял, яиц всмятку, консервированного супа и прочего. Но я вынуждена терпеть и как-то выкручиваться - ведь, кроме Норы, у меня никого нет.
Саму Нору вынесло на остров пару лет назад в ее утлой лодчонке, «Морская авантюра». Нора живет в «большом доме», как жертва кораблекрушения, выброшенная на берег. Дом в самом деле больше любого другого жилья на острове - разрушенных крестьянских хижин и избушек с провалившимися крышами. Остров усеян ими, и они постепенно разрушаются, растворяясь в пейзаже, словно развалины минойского дворца. Нора говорит, что дом построил ее прадедушка в прошлом веке - она считает, что здесь отдыхали бесчисленные поколения Стюартов-Мюрреев, уходящие корнями в доисторический мрак.
Дом выглядит так, словно его бросили внезапно, спасаясь от какой-то неминуемо наступающей беды. Он стоит на склоне горы, который спускается к проливу - дальше виден бескрайний Атлантический океан. Зимние ветра в этих местах бушуют так, что подхватывают гальку с пляжа и бьют ею в стекла, а окна при этом дребезжат и трясутся, будто в дом ломятся призраки стосковавшихся по родине моряков.
Дом рушится прямо нам на голову. Когда-то это был настоящий господский дом с хорошо поставленным хозяйством. Сейчас осталась лишь каменная скорлупа. Крыша протекает так ужасно, что шагу не ступишь, не споткнувшись о ведра, подставленные под течи. Подоконники, вырубленные из песчаника, стерлись от морского воздуха, половицы прогнили, а главную лестницу так изъел шашель, что ходить можно только по краю - иначе свалишься вниз, прямо на мозаичный пол холла первого этажа.
В доме все еще остались тяжелые побитые молью занавеси, холодные очаги, чьи решетки давно не знают огня, большие глубокие квадратные керамические раковины на кухне, огромная чугунная печь марки «Орел», стиральные доски «Стеклянная королева» и полный набор звонков для призывания давно ушедших слуг. Стены увешаны мрачными масляными полотнами, которые остро нуждаются в чистке: нарисованных на них оленей, спаниелей, покрытых печеночными пятнами, и вересковые дали уже едва разглядишь. Есть даже одно растение в горшке, старая сухая пальма с бурыми, словно бумажными, листьями, обломок былой эры - она умудрилась выжить в доме без воды и тепла.
Дом полон плесневеющих реликвий прежней, утонченной и роскошной, жизни - тут и подобные шатрам огромные шелковые зонтики, что гниют в вестибюле в больших китайских вазах, украшенных желтыми драконами, и шезлонги сложной конструкции с тентами и опорой для ног, чей зеленый брезент так истончился и побледнел, что не выдержит и веса полевой мыши. В шкафах, сундуках и сараях таятся разлагающиеся галоши, зюйдвестки, прорезиненные плащи, древние охотничьи ружья, удочки и сачки. На распадающихся в прах туалетных столиках лежат щетки с эмалевой подложкой, в щетине которых еще торчат вычесанные волосы давно умерших людей.
Погреб, кажется, использовали в качестве хранилища все жители острова, и там можно найти целые залежи таинственных предметов - в нем лежат мотки сетей и бечевки, старые ящики для рыбы и верши для омаров, корзины для перевозки почтовых голубей, сморщенная семенная картошка и - вероятно, самый странный предмет - фигура с носа старого парусника. Она воплощает представление моряков о русалках: желтые волосы, голый торс. Наверно, когда-то она торчала под бушпритом какого-нибудь отважного корабля, выставив груди навстречу ветру и озирая безумными голубыми глазами все чудеса света - лед Балтийского моря, лондонский туман, бури у мыса Горн, мягкие желтые пески тихоокеанских пляжей и странные племена Бермудских островов.
Все обращается в прах у нас перед глазами. Ничто не избежит руки времени - ни города Междуречья, ни летний дом наших предков.
Нора готовит на ужин кашу из дробленого овса и кудрявую листовую капусту. Она живет как крестьянка. Но, я полагаю, если поскрести любого человека, вылезет крестьянин.
~ Нет, нет, нет! - Нора яростно колотит себя кулаком в грудину. - Мы все - короли и королевы.
~ А теперь, - она зевает и, по-моему, немного переигрывает, - я пойду посплю. Продолжай без меня, не стесняйся.
[1] Далеки - инопланетная раса роботов-убийц из британского фантастического сериала «Доктор Кто». «Доктор Кто» - самый продолжительный научно-фантастический сериал в мире (впервые появился в 1963 году), важная часть массовой культуры Великобритании и многих других стран.