О культурных революциях (12)
12. «Повторение - мать учения»
(начало)
Довольно часто приходится спорить с друзьями на тему исторического оптимизма. Мол, ничему история не учит, а потому и третья мировая война возможна, и обрушение России вслед за Союзом. Между тем, более аккуратный анализ исторических циклов на основе надежной модели позволяет однозначно выявить обучаемость элит в рамках понятных им ситуаций. Эта обучаемость лежит, в частности, в основе «гегелевского» закона повторения с марксовым уточнением «в виде фарса». Хотя этот закон развития подлунной драмы через трагедию с завершающей ее пародией был описан еще Аристотелем.
Когда в ленивые годы брежневского застоя нас обязывали конспектировать «18 брюмера Луи Бонапарта», то кто мы мог тогда представить, что описанное дореволюционное, допотопное буржуазное прошлое всего через двадцать лет станет будущим России. Нет, в самом деле, раз уж завели речь о культурных революциях, то пришлось еще раз перечесть, и просто поразиться, насколько точно фазы и повороты фарсового сюжета воцарения Луи Бонапарта в 1848-52 годах соответствуют не менее фарсовым событиям 1992-93 годов в России. С небольшой поправкой на ускорение истории.
И еще с одним уточнением насчет «повторения как матери политического учения». Когда российские революционеры взяли власть, они штудировали историю французской революции как «отче наш». Поэтому местные якобинцы-троцкисты и опасались бонапартизма, поэтому и ВЧК-ОГПУ был боевым отрядом партии, а не государства, а секретариат ЦК в итоге подменил правительство. Но даже отличникам политической подготовки невозможно отменить законы истории - изменив структуру власти на идеократическую, тем самым отменили и возможность прослеживать аналогии. В итоге бонапартизм таки победил, но в серо-кительной бюрократической манере сталинизма, а испуганные бонапартисткими тенями соратников от Троцкого до Тухачевского старые большевики сами от испуга «скушали друг друга», позволили лучшему ученику истории переиграть себя в эти кровавые поддавки.
Однако в 1990-х в России уже не осталось политиков, всерьез читавших хотя бы Маркса, примеривавших судьбы героев марксовой брошюры на себя. Возможно, именно потому эксперимент с повторением истории вышел химически чистым. А может быть еще и потому, что в центре политических процессов конструктивной четверти Надлома российской истории с 1941 по 2012 год было учреждение государства, рождавшегося в партийных строительных лесах. Собственно процесс переучреждения Российской Федерации был завершающей четвертью конструктивной четверти Надлома, то есть 19 стадией российской истории. Великая французская революция тоже была центральным моментом 19-й стадии, но уже всемирной истории (1700-1945), в центре которой было учреждение современной нации, то есть и государства и гражданского общества. А завершающая четверть французской революции - это запуск нового государства в опытную эксплуатацию. Отсюда и столь сильное сходство политических процессов с разницей в 150 лет.
Маркс в политологически весьма основательной работе верно замечает различие между активной стадией революции и стадией культурной революции. При этом духовный лидер «класса могильщиков» (не путать с рабочим классом) называет скатывание в глубокий Надлом подъемом революционного движения, когда власть последовательно перехватывают все более радикальные фракции революционного парламента. А в период культурной революции все происходит наоборот - памятуя об эксцессах революции, законодательная власть последовательно избавляется от влияния более радикальных фракций (но не от них самих, кстати), формируя все более консервативное движение, направленное на закрепление гражданских свобод в конституции под эгидой «партии порядка». Однако сами формы политической борьбы, включая уличные бунты и даже формальные «революции» как в 1848 году, повторяют сюжет активной стадии великой революции. То есть культурная революция повторяет формы, отрицая содержание этих форм, но сохраняя в целом верность идеалам и целям революции.
В активной стадии революции нарастающий радикализм «внутреннего пролетариата» (по Тойнби) вовлекает в революционное движение «внешний пролетариат» соседних европейских государств или же окраин российской империи. Происходит экспансия разрушительной активности в форме революционных войн (для Европы как единой цивилизации наполеоновские войны тоже были большой гражданской). При этом революционная верхушка представляет собой коалицию лидеров фракций и групп, «клубок единомышленников». Попытки внешних игроков воздействовать на такую власть ведут лишь к усугублению противоречий и борьбы в ней. В культурной революции общее стремление политической элиты к стабилизации и консолидации подтверждается еще и аналогичным внешним воздействием, когда соседние державы, центры силы делают ставку на компромиссную фигуру, не способную к сильной самостоятельной игре. Но в режиме «и вашим, и нашим», в постоянном лавировании и популистских обещаниях, а главное в неспособности всерьез угрожать соседям и готовности стать подчиненной частью широкой международной коалиции такой лидер и находит общую поддержку. Таков и первый президент России Ельцин в 1993-м, и первый президент Франции Луи Бонапарт в 1850-м.
Но может быть это действительно случайное совпадение? Попробуем обратиться к другой, но не менее известной параллели - английской гражданской войне и «славной революции» XVII века. Здесь придется делать поправку на иные, унаследованные от феодализма формы государственного устройства. Тем не менее, и здесь в середине культурной («славной») революции мы увидим аналогичные политические тренды - формирование все более консервативного парламента и собственно конституционного устройства, учреждение государства Великобритании. Только слабой фигурой в центре является несчастная королева Анна, вокруг которой плетут интриги и парламентские фракции, и иностранные послы. Известная пьеса «Стакан воды» отчасти эту славную, но все же трагифарсовую эпоху отражает.
Важно отметить, что в узле Раскола фракции политической элиты не готовы драться друг с другом на смерть за место у руля. Им есть не только что делить, но и что терять, при отсутствии возможности для внешней экспансии, но при этом возможности встроиться в ту или иную сильную коалицию внешних сил. Поэтому кризис представительной ветви политической власти выливается в ее временную централизацию с опорой на главу государства как рычаг влияния на исполнительную вертикаль. Вокруг слабого лидера - бездетной королевы, договорного императора, ослабленного конфликтом со Съездом президента возникает «учредительное сообщество», вырабатывающее принципы и формы конституционного устройства. При этом именно проявленная готовность условного лидера, обладающего тем не менее символическим капиталом, отречься от гегемонизма, учитывать интересы всех нерадикальных политических сил, а также очевидная слабость собственных позиций, объективно требующая лавирования и опоры в широкой коалиции - делает его лидером своего времени, пусть даже фарсового с точки зрения радикалов. В рамках института главы государства возникает широкий спектр совещательных форм, кооптирующая лидеров фракций и групп, и на первых порах подменяющая роль представительной власти до ее переформатирования.
С другой стороны, в политической надстройке всегда находятся вечно вчерашние силы, вроде того же Маркса, но при власти, делающие ставку на революционный романтизм и радикализм, бонапартистский гегемонизм. В какой-то момент именно открытое движение к захвату власти радикальных сил обеспечивает консолидацию всех остальных, не исключая даже нерадикальную оппозицию условному лидеру. Без угрозы руководства Верховного Совета РФ по-брежневски монополизировать всю власть, используя в качестве орудия вице-президента Руцкого, шансы Ельцина сплотить вокруг себя, вернее вокруг проекта конституционной реформы - были бы минимальны. Аналогично и в конфликте Луи Бонапарта ставка на министра обороны как вероятного диктатора от имени руководства парламента сыграла против них самих.
И точно такие же расклады возникают при прохождении более масштабными политическими процессами такого же узла 20/21 Раскола. В масштабах всемирной истории на рубеже 18-19 веков французский революционный политический класс представлял собой именно такое гегемонистское крыло представительной ветви торговых наций. А англо-голландский и в целом политический класс протестантских стран, уже нахлебавшийся вволю революций и войн, представлял собой консервативное крыло этой самой представительной ветви. Слабым условным лидером, на который пришлось сделать ставку всей консервативной Европе, не исключая и Османскую империю, оказалась Россия, формально возглавившая в качестве гаранта от новых революций Священный Союз - тот самый узкий круг, принимавший и воплощавший решения до момента, когда ту же Францию снова кооптировали в общий круг торговых держав после «18 брюмера Луи Бонапарта». Вот так опять все закольцевалось.
И сейчас сюжет узла Раскола посреди всемирной культурной революции снова повторяется. Только в роли распоясавшегося гегемона и бывшего лидера торговых, вернее уже финансово-торговых держав нынче выступают США. А все их бывшие союзники из таких финансово-торговых держав и союзов как-то предпочитают не радикальные, а консервативные сценарии в рамках конституционных принципов, обсуждаемых и уже утвержденных на Большой Двадцатке. Соответственно, в роли условного лидера, недостаточно сильного, чтобы стать новым гегемоном, но достаточно сильного, в том числе символически капитального, чтобы быть гарантом для консервативной коалиции - снова выступает Россия.
Продолжение следует
(начало)
Довольно часто приходится спорить с друзьями на тему исторического оптимизма. Мол, ничему история не учит, а потому и третья мировая война возможна, и обрушение России вслед за Союзом. Между тем, более аккуратный анализ исторических циклов на основе надежной модели позволяет однозначно выявить обучаемость элит в рамках понятных им ситуаций. Эта обучаемость лежит, в частности, в основе «гегелевского» закона повторения с марксовым уточнением «в виде фарса». Хотя этот закон развития подлунной драмы через трагедию с завершающей ее пародией был описан еще Аристотелем.
Когда в ленивые годы брежневского застоя нас обязывали конспектировать «18 брюмера Луи Бонапарта», то кто мы мог тогда представить, что описанное дореволюционное, допотопное буржуазное прошлое всего через двадцать лет станет будущим России. Нет, в самом деле, раз уж завели речь о культурных революциях, то пришлось еще раз перечесть, и просто поразиться, насколько точно фазы и повороты фарсового сюжета воцарения Луи Бонапарта в 1848-52 годах соответствуют не менее фарсовым событиям 1992-93 годов в России. С небольшой поправкой на ускорение истории.
И еще с одним уточнением насчет «повторения как матери политического учения». Когда российские революционеры взяли власть, они штудировали историю французской революции как «отче наш». Поэтому местные якобинцы-троцкисты и опасались бонапартизма, поэтому и ВЧК-ОГПУ был боевым отрядом партии, а не государства, а секретариат ЦК в итоге подменил правительство. Но даже отличникам политической подготовки невозможно отменить законы истории - изменив структуру власти на идеократическую, тем самым отменили и возможность прослеживать аналогии. В итоге бонапартизм таки победил, но в серо-кительной бюрократической манере сталинизма, а испуганные бонапартисткими тенями соратников от Троцкого до Тухачевского старые большевики сами от испуга «скушали друг друга», позволили лучшему ученику истории переиграть себя в эти кровавые поддавки.
Однако в 1990-х в России уже не осталось политиков, всерьез читавших хотя бы Маркса, примеривавших судьбы героев марксовой брошюры на себя. Возможно, именно потому эксперимент с повторением истории вышел химически чистым. А может быть еще и потому, что в центре политических процессов конструктивной четверти Надлома российской истории с 1941 по 2012 год было учреждение государства, рождавшегося в партийных строительных лесах. Собственно процесс переучреждения Российской Федерации был завершающей четвертью конструктивной четверти Надлома, то есть 19 стадией российской истории. Великая французская революция тоже была центральным моментом 19-й стадии, но уже всемирной истории (1700-1945), в центре которой было учреждение современной нации, то есть и государства и гражданского общества. А завершающая четверть французской революции - это запуск нового государства в опытную эксплуатацию. Отсюда и столь сильное сходство политических процессов с разницей в 150 лет.
Маркс в политологически весьма основательной работе верно замечает различие между активной стадией революции и стадией культурной революции. При этом духовный лидер «класса могильщиков» (не путать с рабочим классом) называет скатывание в глубокий Надлом подъемом революционного движения, когда власть последовательно перехватывают все более радикальные фракции революционного парламента. А в период культурной революции все происходит наоборот - памятуя об эксцессах революции, законодательная власть последовательно избавляется от влияния более радикальных фракций (но не от них самих, кстати), формируя все более консервативное движение, направленное на закрепление гражданских свобод в конституции под эгидой «партии порядка». Однако сами формы политической борьбы, включая уличные бунты и даже формальные «революции» как в 1848 году, повторяют сюжет активной стадии великой революции. То есть культурная революция повторяет формы, отрицая содержание этих форм, но сохраняя в целом верность идеалам и целям революции.
В активной стадии революции нарастающий радикализм «внутреннего пролетариата» (по Тойнби) вовлекает в революционное движение «внешний пролетариат» соседних европейских государств или же окраин российской империи. Происходит экспансия разрушительной активности в форме революционных войн (для Европы как единой цивилизации наполеоновские войны тоже были большой гражданской). При этом революционная верхушка представляет собой коалицию лидеров фракций и групп, «клубок единомышленников». Попытки внешних игроков воздействовать на такую власть ведут лишь к усугублению противоречий и борьбы в ней. В культурной революции общее стремление политической элиты к стабилизации и консолидации подтверждается еще и аналогичным внешним воздействием, когда соседние державы, центры силы делают ставку на компромиссную фигуру, не способную к сильной самостоятельной игре. Но в режиме «и вашим, и нашим», в постоянном лавировании и популистских обещаниях, а главное в неспособности всерьез угрожать соседям и готовности стать подчиненной частью широкой международной коалиции такой лидер и находит общую поддержку. Таков и первый президент России Ельцин в 1993-м, и первый президент Франции Луи Бонапарт в 1850-м.
Но может быть это действительно случайное совпадение? Попробуем обратиться к другой, но не менее известной параллели - английской гражданской войне и «славной революции» XVII века. Здесь придется делать поправку на иные, унаследованные от феодализма формы государственного устройства. Тем не менее, и здесь в середине культурной («славной») революции мы увидим аналогичные политические тренды - формирование все более консервативного парламента и собственно конституционного устройства, учреждение государства Великобритании. Только слабой фигурой в центре является несчастная королева Анна, вокруг которой плетут интриги и парламентские фракции, и иностранные послы. Известная пьеса «Стакан воды» отчасти эту славную, но все же трагифарсовую эпоху отражает.
Важно отметить, что в узле Раскола фракции политической элиты не готовы драться друг с другом на смерть за место у руля. Им есть не только что делить, но и что терять, при отсутствии возможности для внешней экспансии, но при этом возможности встроиться в ту или иную сильную коалицию внешних сил. Поэтому кризис представительной ветви политической власти выливается в ее временную централизацию с опорой на главу государства как рычаг влияния на исполнительную вертикаль. Вокруг слабого лидера - бездетной королевы, договорного императора, ослабленного конфликтом со Съездом президента возникает «учредительное сообщество», вырабатывающее принципы и формы конституционного устройства. При этом именно проявленная готовность условного лидера, обладающего тем не менее символическим капиталом, отречься от гегемонизма, учитывать интересы всех нерадикальных политических сил, а также очевидная слабость собственных позиций, объективно требующая лавирования и опоры в широкой коалиции - делает его лидером своего времени, пусть даже фарсового с точки зрения радикалов. В рамках института главы государства возникает широкий спектр совещательных форм, кооптирующая лидеров фракций и групп, и на первых порах подменяющая роль представительной власти до ее переформатирования.
С другой стороны, в политической надстройке всегда находятся вечно вчерашние силы, вроде того же Маркса, но при власти, делающие ставку на революционный романтизм и радикализм, бонапартистский гегемонизм. В какой-то момент именно открытое движение к захвату власти радикальных сил обеспечивает консолидацию всех остальных, не исключая даже нерадикальную оппозицию условному лидеру. Без угрозы руководства Верховного Совета РФ по-брежневски монополизировать всю власть, используя в качестве орудия вице-президента Руцкого, шансы Ельцина сплотить вокруг себя, вернее вокруг проекта конституционной реформы - были бы минимальны. Аналогично и в конфликте Луи Бонапарта ставка на министра обороны как вероятного диктатора от имени руководства парламента сыграла против них самих.
И точно такие же расклады возникают при прохождении более масштабными политическими процессами такого же узла 20/21 Раскола. В масштабах всемирной истории на рубеже 18-19 веков французский революционный политический класс представлял собой именно такое гегемонистское крыло представительной ветви торговых наций. А англо-голландский и в целом политический класс протестантских стран, уже нахлебавшийся вволю революций и войн, представлял собой консервативное крыло этой самой представительной ветви. Слабым условным лидером, на который пришлось сделать ставку всей консервативной Европе, не исключая и Османскую империю, оказалась Россия, формально возглавившая в качестве гаранта от новых революций Священный Союз - тот самый узкий круг, принимавший и воплощавший решения до момента, когда ту же Францию снова кооптировали в общий круг торговых держав после «18 брюмера Луи Бонапарта». Вот так опять все закольцевалось.
И сейчас сюжет узла Раскола посреди всемирной культурной революции снова повторяется. Только в роли распоясавшегося гегемона и бывшего лидера торговых, вернее уже финансово-торговых держав нынче выступают США. А все их бывшие союзники из таких финансово-торговых держав и союзов как-то предпочитают не радикальные, а консервативные сценарии в рамках конституционных принципов, обсуждаемых и уже утвержденных на Большой Двадцатке. Соответственно, в роли условного лидера, недостаточно сильного, чтобы стать новым гегемоном, но достаточно сильного, в том числе символически капитального, чтобы быть гарантом для консервативной коалиции - снова выступает Россия.
Продолжение следует