НОВЫЕ ПЕРИПЛЫ
На подготовку "Периплов" в этом году времени и сил практически не оставалось. И всё же, не хочется выходить из весны без нового собрания показавшихся мне интересными, заслуживающими самого пристального внимания текстов. А потому, приглашаю всех разделить со мной радость прочтения. Ну, или составить собственное суждение. :)
На этот раз в ”LYROLEGO” великолепная десятка авторов - Елена Зимовец, Иван Зеленцов, Владимир Мялин, Сергей Пагын, Евгений Коновалов, Эдуард Учаров, Светлана Холодова, Игорь Чурдалев, Лилианна Сашина, Марк Шехтман.
Цитата из собрания:
***
Ночью шевелятся иглами волосы на голове,
утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, -
не пророк, но уверовавший в себя человек
обживает молчания зияющие пустоты.
Вот и всё призвание. Ради бога,
обойдёмся без Бога - строк, полей
и заглавий. В такой дыре
мудрено отыскать к нему дорогу,
одной ногой в античном акрополе,
другой - в буддийском монастыре.
Рубрика «PERSONA GRATA» предоставлена поэту ФЕДОРУ НАЗАРОВУ
Цитата из раздела:
***
В предпоследнюю дату земного календаря
Все углы разгладились, снизился весь накал.
Это время проводит смену инвентаря
И меняя расклад угольников и лекал,
Обращает края в округлости, воду в лёд,
Обращает столпотворение в немоту.
И никто ни по ком не плачет, никто не ждет.
Ни по эту сторону вечности, ни по ту.
СЕРГЕЙ ПАГЫН ser_pag
* * *
«Шапку в рукав…
Шапкой в рукав - и да хранит тебя Бог»
Осип Мандельштам
В рукав ли шапкой,
мышью под рогожу,
в солому, в глушь запечную сверчком,
занозинкой осиновой под кожу
не спрятаться… И праведным огнем,
заклятьями кривыми и распятьем
из веточек себя не уберечь…
А время бешено стрекочет на запястье
и к стылой глотке прилипает речь.
Не спеть,
не вскрикнуть,
не пробраться вором
в каморку вечности с оконцем в мерзлый сад…
И хрипло шепчешь, звездным приговором
к своей земле измученной прижат,
о трудном хлебе,
о дорожном чае,
о том, что свет с пастушьим дымом слит,
что вьется снег
и в ветре безначальном
пружинка смеха детского дрожит.
ЕВГЕНИЙ КОНОВАЛОВ dzen_john
Ars poetica
Так мальчик голубиной шеей заворожён,
так атлеты бегут по стадиону амфоры,
так на аэродром садится алюминиевый дракон
развёрнутой во времени и пространстве метафорой.
Инструмент ли ты языка,
копьё ли, брошенное одиночеством
в небеса и летящее слепо
к неизвестной цели? - Примеривайся, пока
ледяная безлюдная ночь черства,
как горбушка чёрного хлеба.
Только зрелищ! Запоминай, как просвечивает наряд
осеннего клёна - обряд похоронный - мурашки по веткам,
как тени от слов на листах дрожат
под мистическим ветром.
Вот она наступает по всем фронтам,
в руках у неё города и эпохи
дышат любовью, гневом и алыми
сполохами, - а писаки нам
плачутся, как дела её плохи.
Поэзия не следит за журналами.
Ей
важней,
что липы в белых гольфах - совсем как ряд
первоклассниц с букетами окрестной сирени;
что бродячие псы исподлобья на прохожих глядят
с мученическим смиреньем;
что однажды шагнул - и нет пути назад
по канату сплетённых стихотворений.
Обнял воздух - и шею готов сломать,
истребителем заходишь на цель, от восторга
с ужасом одуревши, - а всё не стать
молодеющим ангелом Сведенборга.
Время расправляет пергамент
и показывает то прах, то дым
зазывалой-фокусником - на устах елей, -
обманывая старцев полигамной
славой, давая на чай молодым.
Поэзия не помнит своих создателей.
Зачем же идти на амбразуру слов,
проживая и быль и небыль;
зачем верхушки берёзовых стволов
по шахматной доске проходят в небо;
зачем до рези в глазах ты готов
несказанное видеть одетым рифмой нелепой?
Искусство поднимать себя за волосы - вот то,
что присуще нам - фотосинтез по выдаче
в одни руки, - чтобы грубое словесное долото
контур тёмного воздуха могло выточить.
На распродаже подержанных факелов получать
удостоверение в испытанной благодати;
или знать, как посмеивается сквозь печаль
несговорчивый демон Сократа;
или стать сосной, горящей в лучах
собственного заката.
Ночью шевелятся иглами волосы на голове,
утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, -
не пророк, но уверовавший в себя человек
обживает молчания зияющие пустоты.
Вот и всё призвание. Ради бога,
обойдёмся без Бога - строк, полей
и заглавий. В такой дыре
мудрено отыскать к нему дорогу,
одной ногой в античном акрополе,
другой - в буддийском монастыре.
Переполняет чернильная вода
кувшин из белого дерева,
раз навсегда -
разбей его.
ЛИЛИАННА САШИНА liliannasashina
И ливень, полощущий сад
.. И ливень, полощущий сад, и несдержанный гром,
катящийся кубарем вниз по овражьему склону,
как ржавая банка (в её жестяное нутро
насыпали гальки и щебня), и крепкие кроны -
упрямые - трёх тополей, и макушки рябин,
раздёрганных горе-цирюльником, стриженных косо,
и лужи-экраны, в которых картинка рябит,
и бледная поросль плюща (расплетённые косы
он долго и тщетно пытался от ветра сберечь,
а нежные листья темнели от пятен и вмятин),
и струек протяжных звеняще-сумбурная речь,
и душная взвесь ароматов озона и мяты,
и нервная тишь в полминуты, и росчерк стальной,
и вновь - пробирающий грохот (он страшен до дрожи!),
и эха разбег за серебряно-синей стеной, -
и, кажется, мир каждой каплей
размыт и размножен.
ИГОРЬ ЧУРДАЛЕВ
Всё-то мелет заоблачный мельник...
Светлане Холодовой
Всё-то мелет
заоблачный мельник
свой рассыпчатый снег.
Дотемна
я смотрю, как бледнеет и меркнет
свет в ожившей гравюре окна.
Так правдив и реален рисунок,
словно время вернулось назад,
где в наполненный радостью сумрак
дети с горок-ледянок скользят.
Где грядущее - сладкая тайна,
и медлительно столь колесо
лет.
И счастье - не знак обладанья.
Где оно просто счастье,
и всё.
И печаль обитала другая,
там, откуда убраться спешил
прочь,
израненным в кровь достигая
ледяных и пустынных вершин.
Оттого-то и взгляд этот горек,
замерзающий на полпути,
там, где дети катаются с горок,
на которые мне не взойти.
ЕЛЕНА ЗИМОВЕЦ lena_zimovec
Meiner Stadt
Я отправлялась к тебе как в святую Мекку,
Тихой паломницей в пору душевной смуты.
Чтобы влюбиться в тебя до скончанья века
Мне пригодилось не более полминуты.
Росчерком нотным легли облаков заплаты,
Опусы эти с листа распевают птицы.
Я и не знала, мой Веймар, что для меня ты
Райские кущи, а вовсе не заграница.
И не к чему мне скитания в дальних странах
От Аравийских пустынь к побережью Чили,
Если любимые Гёте и Лукас Кранах
Вечность свою и бессмертье тебе вручили.
Давних твоих секретов постичь не в силах,
День откровеньем и тайною лёг на плечи:
Сколько уместится ангелов легкокрылых
На острие Якобскирхе* в пасхальный вечер?..
Где-то на Замковой башне пробили «время».
Небо закатное в цвет перезрелой клюквы.
Кротко дышу твоим воздухом рядом с теми,
Чьи имена произносят с заглавной буквы.
Скоро ты станешь картинкой на мониторе,
Тайной надеждою, темой для медитаций,
Сном о себе, где в негромком вечернем хоре
Эхо твоих мостовых позовёт остаться…
*Якобскирхе - церковь в Веймаре, где покоятся Фридрих Шиллер
и Лукас Кранах Старший.
ЭДУАРД УЧАРОВ
Подворотня
Привет тебе, суровый понедельник,
Должно быть, вновь причина есть тому,
Что в подворотне местной богадельни
Тайком ты подворовываешь тьму.
И клинопись с облезлой штукатурки
На триумфальной арке сдует тут.
Здесь немцы были, после клали турки…
На Vaterland могильную плиту...
Теперь же неуёмная старушка
С бутыльим звонцем - сердцу веселей -
Все мыслимые индексы обрушит
Авоською стеклянных векселей.
И каждый здесь Растрелли или Росси,
Когда в блаженстве пьяном, от души,
На белом расписаться пиво просит
И золотом историю прошить.
ВЛАДИМИР МЯЛИН
***
Умрёшь, а голос остаётся
В устах, на горьком языке -
Бормочет, щёлкает, смеётся
И замыкается в стихе.
Звенит и скачет красным гномом
В печи на жарких остриях.
И нет тебя ни в клетях дома,
Ни в растворённых небесах...
Но - всё, что пело и дышало,
Он сам в самом себе собрал;
Смотрел, как тело отлетало, -
Смеялся, щёлкал, трепетал...
СВЕТЛАНА ХОЛОДОВА
***
На солнце наложено вето,
и неба заношен лоскут,
и звонкое щедрое лето
в скупую вместилось тоску
нащупывай снова и снова
средь сумрака ветреных дней
соломинки смысла и слова,
чтоб жизнь показалась родней
какого сухого остатка
ты ищешь в сраженье с собой?
послушай, как больно и сладко
по чащам свистит листобой
и рваные мечет мониста
под ноги раздетым лесам
…берёзовых парашютистов
последний, прощальный десант
ИВАН ЗЕЛЕНЦОВ john_green
То ли ветер гудит, то ли воют волки
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
как выглядела с птичьего полета?
И.Бродский
То ли ветер гудит, то ли воют волки.
Полон скрипов и шорохов старый дом.
Тикают ходики. Шелестит на полке
Стивена Кинга полураскрытый том.
Поздняя осень. Стегают окно деревья.
Прячась под кронами кленов и тополей,
жмутся друг к другу дома на краю деревни,
словно продрогли, и так им чуть-чуть теплей.
А над деревней на сизых дымах коптится
низкое небо. И стоит уснуть тебе,
стоит уснуть, и душа упорхнет, как птица
Черная птица рванет по печной трубе
и полетит над великой святой равниной,
чтобы увидеть, в ночных небесах паря,
всю ее грязь, нищету, голытьбу с рваниной,
избы кривые, непаханые поля.
Вот она, вот - всем ветрам и врагам на милость...
...Будто в пазах мирозданья рассохся клей,
Будто местами материя прохудилась,
и выползает, клубясь, изо всех щелей,
щерится скользкий, голодный, предвечный хаос -
тысячеглаз, стоголов, саблезуб, сторук.
Боже, да здесь даже крестятся, чертыхаясь,
в этом краю самородков, больных старух,
жуликов, пьяниц, фанатиков, где назавтра
выстроят рай, но всегда настает вчера.
Где, как скелеты исчезнувших динозавров
в землю уходят разбитые трактора.
Где человек - пылинка, где легче спиться,
чем оставаться, не ссучившись, на плаву…
…Боже, душа моя, это мне только снится,
или взаправду, всамделишно, наяву?
…Встанешь с утра, наберешь полпакета яблок,
чаю заваришь , погреешь себе еду
и, ковыряя вилкой, глядишь, как зяблик
с ветки на ветку сигает в чужом саду.
Солнечный день. Будто не было и в помине
ночи отчаянья, страха, бессилья, зла…
…Только пусто внутри, только черная тень в камине -
то ли птичье перо, то ли просто зола. Зола.
МАРК ШЕХТАМН
Переводчик
С. Александровскому
Словарей стоят монбланы
Аж под потолок!
Переводчик строит планы:
Текст в 16 строк…
Их в преддверии ночлега
При огне свечи
Гений сумрачного века
Выдохнул в ночи,
Тяпнул джина без закуски,
Вышел на балкон…
Многими потом по-русски
Стих переведён -
Сей, из бликов тьмы и света,
Сладостный ожог...
Переводчик зол на этот
Текст в 16 строк.
Он, к рефлексиям не склонный,
Скромен и неглуп.
Что ж, сто раз переведённый,
Стих болит, как зуб?
Да, конечно, - переводы,
Вехи, имена…
Но давно другие годы,
Люди и страна,
И не так таращат зенки,
Любят, спят и врут,
И не те нужны оттенки
Тут, и тут, и тут…
Труд немыслимо-острожный:
Лить - да не пролить,
Как с чужим - быть осторожным,
Как своё - любить,
Но - не изменять основам,
И чтоб Бог помог!...
И, быть может, станет Словом
Текст в 16 строк.
ФЕДОР НАЗАРОВ
Осколки
В высших материях нет недостойных рас.
Рылом суконным украшен калашный ряд.
Друг мой растерянный, всё решено за нас.
Красное дерево. Тутовый шелкопряд.
Выйдешь ли из дому, пьяный апостол, в ночь,
Бешеным стилусом правя на планке лист.
Чтоб не стряслось я не в силах тебе помочь.
Спи, мой неизданный, горе-евангелист.
Спи, мой неистовый. Грифель карандаша
Выбив пророчество, в горле заменит кость.
Я научусь - как и просишь ты - не дышать,
Лишь для того чтобы крепче тебе спалось.
Я научусь - как и хочешь ты - не скучать,
Камнем с души и горою с уставших плеч.
Кроме осколков печатного сургуча
Больше глаголом во мне ничего не сжечь.
Спи, мой неискренний. Ведьма опять одна.
Золотом белым покрыты её виски.
Чары иссякли. Качается у окна.
И повторяет «сгинь».
Повторяет «сгинь».
Апельсиновый сок
Что-то жжет изнутри - может быть неживая вода,
Может быть одиночество - слабый, но едкий наркотик.
Осознав невозможность спасения, как никогда
Ощущаешь себя сочетанием крови и плоти.
И не в силах покинуть привычный уют кабака,
Застревая в чугунных решетках литых водостоков,
Продолжаешь тихонечко жить, правда жить абы как,
Разбавляя реальность густым апельсиновым соком.
И опять через силу любить свой потрепанный мир,
Каждый день созерцая с тоской, как твое отраженье,
Осторожно скользит в ванных комнатах съемных квартир
Чуть заметно цепляясь за трещинки в кафеле. Жженье
Исчезает в груди, как обычно, в пол-пятого - в пять,
Когда Время слегка начинает похрустывать между
Шестеренок наручных часов, кем-то пущенных вспять.
И когда за окошком зима как-то грустно и нежно
Начинает играть ледяную мелодию на
Ксилофоне сосулек и клавишах из черепицы,
Вспоминается детство и сказки Кота - Баюна,
Вспоминается то, что обязано было забыться,
Но зачем-то живет в пыльных кипах прочитанных книг,
В складках креповых штор и на струнах разбитых роялей,
Где устав от мирской суеты твой печальный двойник
Спит, укутавшись в плед, и в надколотом жизнью бокале
Рядом с ним
Апельсиновый сок.
Оксид
Поэзию давно пора свести на нет,
Чтоб вновь переплести слова её и звуки,
Пока в своих домах не сдохли все старухи,
И в окнах не иссяк «тот несказанный свет».
Пока ещё стоят крещенские морозы
Над русскою землей. И самый первый снег
Принаряжает вновь пенёк моей березы,
Ночь, улицу, фонарь. И несколько аптек.
Поэзию давно пора распотрошить,
Разрезать на куски, промыть и перекрасить,
Ноктюрн на флейте труб уже совсем не катит,
Мгновений чудных нет, и с каждым часом жить
Становится скучней - некрасовская муза
Спилась в своем гробу, и дружною толпой
Сбежали все друзья прекрасного союза.
И из лесу никто студеною порой
Не выйдет на мороз, бубня под нос «вестимо»,
Не припугнет детей, прижав ружье к плечу.
Закрыли кошельки бродяги - пилигримы
Подъезд парадный пуст. Никто не скажет «Чу»…
Ночь. Улица. Фонарь. Но взорвана аптека.
И некому собрать расплесканную ртуть.
Окислился металл серебряного века.
Поэзия мертва.
Скажите что-нибудь.
ВЕРЛИБРЫ МОЕЙ ОСЕНИ
Бурелом
***
Вместе с тобою из дома исчезли метеосводки,
Скомкался распорядок дня, закончился лёд
В морозильнике, и одна за другой пропали твои черты,
Твоя привычка говорить на повышенных интонациях,
Твоя манера скрещивать пальцы…
Остался лишь бесценный опыт узнавать по походке
Тех, кто уже никогда не придёт,
Лишь талант останавливаться за пределом последней черты,
И умение правильно вести себя в ситуациях
Которые больше не повторятся.
***
Да, теперь уже многого не увидишь - бурелом
Из спичек остался, но жидкое мыло
Скоро сотрет и его следы, как уже был стёрт след
От уродовавших подоконник горшочков
С узорами из Кама-сутры.
Досрочно-освобожденным нет времени думать о былом,
В котором из хорошего-то и было,
Разве что тихий свист чайника, запах свежих газет,
И хриплый голос кухонной радиоточки,
Желавший нам доброго утра.
Соло
Когда осень
Превращает вид из моего окна
В дождливую пантомиму,
Я начинаю слышать твой голос ,
Которого более не существует
Вне телефонных линий.
Тихий шелест помех
Становится ровным дыханием,
Мерный треск сливается с ударами сердца,
И записки,
Которые мы оставляли скорее машинально, чем для кого-то,
Теперь желтеют точно охапки палой листвы .
Следы на тропинке
С каждым днем становятся незаметней
Солнечный свет
Застывает в переплетении оконных решеток.
И только время, распятое на стрелках кварцевых часов,
Исполняет прощальный марш на аккордах памяти (соло).
Верлибры моей осени
Не были ни причиной, ни следствием.
Они не низвергались проклятьями
И не восходили молитвами к господу.
Они были лишь минутным осознанием того,
Что мой сон о тебе не окончен.
***
Письмо почти окончено, не думай
Ни плохо обо мне, ни очень плохо.
Мне этой ночью снился страшный сон.
Тебя там не было. На палубе фрегата
В зелёной и зеркальной пустоте,
Под тусклый свет планктоновых созвездий,
Ко мне явился древний истукан,
Повешенный на скользком стаксель-шкоте
Глубоководный ангел всех ушедших.
И этот плавниковый херувим,
Пропахший дном и рыбьей требухою,
Мне говорил, что мы с тобой пропали
На разных полюсах и нашим душам
Чтоб повстречаться, нужно пересечь
Земной экватор, рака с козерогом,
Солёный храм неведомых широт,
Незримый мир глубоководных топей,
Чьих контуров не носят наши карты.
Корявая, безносая карга
С косой идет по суше, а по морю
Ступает с рыболовной жидкой сетью,
И речь её тиха и безрассудна,
И лик её бескровный безобразен.
И всё же, в свете новых обстоятельств,
Я буду греться на её груди,
Поскольку этот холод - только холод.
И память о тебе с ним не сравнима.
Младшая
- Здесь не к пыли пыль, и не к праху прах, и не к пеплу пепел.
Поднимайся вверх, обращайся к жизни, верши восстанье.
Возвращаю голос тебе - твой голос пустынный ветер.
Отворяю кровь, воскрешаю плоть, отдаю дыханье.
- Мне не нужен голос - заблудший ветер подобен стону.
Не нужна давно мне уже ни милость твоя, ни жалость.
Побывала уже подстилкою Посейдона.
Налюбилась уже, набегалась, надышалась.
- Воссоздам как есть, сотворю с нуля, соберу по крохам.
Золотые рифы, туманный берег и пух лебяжий.
На тебя мой брат изливал и ярость свою и похоть,
И любовь моя изливается на тебя же.
- Помню остров мертвых, овальный портик да храм Паллады.
У постылой смерти плохая память на сны и будни.
Оберни мне душу болотной гидрой, ползучим гадом,
Та, что мной была, той, на счастье, уже не будет.
- Вспоминай, прошу, на кого ты прежде была похожа.
И какой была, вспоминай, и снилась себе какою.
Станут шелком волосы, шелком локоны, тальком кожа.
Лепестками - губы, улыбка - тенью, глаза - водою.
- Я плыла сквозь мрак и платила старцу обол истертый,
Я пила из Леты - куда мне помнить - и знать куда мне.
Если хочешь так - воссоздай меня чем-то мёртвым.
Одинокой стелой, скалой безмолвной, безликим камнем.
- Здесь не к пыли пыль, и не к праху прах, и ни к черту разум.
Все что мог я сделал. Вставай и внемли. Живи веками.
Охраняй сама от случайной скверны чужие храмы.
Обращай сама всё живое в безмолвный камень.
Я же сам решил, на кого ты будешь теперь похожа.
Воссоздал как смог, чтобы каждый лишался речи.
- Стали гидрами локоны, бронзою стала кожа.
Но, пожалуй, теперь мне легче.
Пожалуй, легче.
Берти
Озорник и проказник, радостный си-бемоль.
Я работал-работал. Когда ж ты так повзрослел.
Что от кожи твоей на руках остается мел.
Что от имени на губах остается соль.
Мой ловец сквозняков, мой маленький господин.
Заслужила душа - чего уж теперь - трави.
Все познали силу твоей неземной любви.
Но никто не сумел дожить до твоих седин.
От тяжёлой воды - миндальное молоко.
Это постапокалипсис, Берти, твоя стезя.
Ты и сам разобрался, что можно и что - нельзя
Жаль, что так безвозвратно, милый. Так глубоко.
Все законы открыты. В аду уже не гореть.
Завершается съемка, заканчивается круиз.
И идёт разложение быта на смерть и жизнь.
И идёт расщепление жизни на смерть и смерть.
Фатум
Моя Москва.
Цветной футбольный сектор.
Лихой проект немыслимого храма.
Как будто православный архитектор
Был вдохновляем сурами Корана
Под ритмы разбитных тибетских лам.
Храм Божий выйдет или просто хлам
Ещё не очевидно, но кресты
Уже роднятся с полумесяцами,
И дети, незнакомые с отцами,
Взирают в даль, чьи местности пусты,
Как улицы из мифов городских.
Любить её. Поскольку никаких
Альтернатив уже не остаётся,
Поскольку эта жизнь на дне колодца
Среди лотков и фотомастерских,
Быть может, не похожа на удачу,
Но где-то очень близко,
Ведь она
Вменяема тебе, а не дана.
И ты не обречён, но предназначен.
Мария
***
Паганель изучает прах, изучает дым.
Вспоминает себя как Якоба, душит злость.
Он хотел умереть здоровым и молодым.
Ни одно из желаний, якобы, не сбылось.
Он берет мышьяк, отмеривает на глаз
Там где нужно уже отпаивать на глоток.
Всё когда-нибудь происходит в последний раз.
Всё когда-нибудь упирается в потолок.
***
А она говорит с тобой никаких табу.
А она говорит никакой тишины с тобой.
Я любовь до гроба видала уже в гробу.
Я любви до гроба не стала уже рабой.
А она говорит Колумб, говорит Ясон,
Никаких - говорит - табу, никакой любви.
Говорит, говорит и уходит в глубокий сон,
Променяв на текилу последнего визави.
***
В предпоследнюю дату земного календаря
Все углы разгладились, снизился весь накал.
Это время проводит смену инвентаря
И меняя расклад угольников и лекал,
Обращает края в округлости, воду в лёд,
Обращает столпотворение в немоту.
И никто ни по ком не плачет, никто не ждет.
Ни по эту сторону вечности, ни по ту.
***
А потом говорит, иди, говорит, уйди.
Не пылает уже огонь, не лежит душа.
Как же стали исповедимы твои пути.
Как привычен и предсказуем стал каждый шаг.
Стану прошлым. Холодной памятью. Янтарем.
На прощание улыбнусь уголками глаз.
Даже если мы не изменимся, не умрем,
Всё когда-нибудь происходит в последний раз.
И озвучу, пожалуй, ещё одну задумку. Вернее, окончательно сформировавшееся намерение. Вспомнились мне тут два издания, два альманаха, к выходу которых ваш покорный слуга имел некоторое отношение. Речь о сборниках, составленных по итогам, может быть, ещё памятных кому-то конкурсов "Муравей на глобусе" и "Поэзия". Перелистываю их сейчас и всё отчетливей сознаю, насколько редкими по нынешним временам получись эти книжки, скольких замечательных авторов собрал и сам конкурс, и его, так сказать, итоговые документы. Напомню лишь некоторые имена авторов, участвовавших в этих проектах - Владимир Таблер, Оля Родионова, Сергей Шестаков, Бахыт Кенжеев, Игорь Лукшт, Ника Батхен, Алексей Цветков, Дмитрий Коломенский, Светлана Бодрунова, Евгений Коновалов, Игорь Царев, Лада Пузыревская, Герман Власов, Михаил Дынкин, Михаил Квадратов, Евгений Орлов, Михаил Гофайзен,Таня Бориневич, Коля Сулима, Георгий Чернобровкин, Рахман Кусимов, Марина Гершенович, Александр Брятов, Геннадий Ермошин, Александр Шапиро, Ербол Жумагулов, Владимир Лавров, Алексей Остудин, Глеб Михалев, Борис Панкин, Александр Сидоров (Фима Жиганец), Юрий Ракита, Николай Ребер, Евгений Никитин, Сергей Шелковый, Иван Зеленцов, Рита Бальмина, Имануил Глейзер...
И вот, оглядываясь на долгие годы выпуска сетевого варианта "Периплов" в "Вечернем Гондольере" и на "Поэзии", подумалось, что из собранных в журнале авторов и текстов могла бы получиться не менее замечательная книга. А поскольку мысль издать собственную новую книжку меня, кажется, окончательно оставила, то попробую, не откладывая дело в долгий ящик, осуществить новый книжный проект, связанный с "Периплами". Почему-то, мне это кажется совсем неплохой идеей. Как думаете? :)
СТРАНИЧКА СООБЩЕСТВА "ПЕРИПЛЫ"
На этот раз в ”LYROLEGO” великолепная десятка авторов - Елена Зимовец, Иван Зеленцов, Владимир Мялин, Сергей Пагын, Евгений Коновалов, Эдуард Учаров, Светлана Холодова, Игорь Чурдалев, Лилианна Сашина, Марк Шехтман.
Цитата из собрания:
***
Ночью шевелятся иглами волосы на голове,
утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, -
не пророк, но уверовавший в себя человек
обживает молчания зияющие пустоты.
Вот и всё призвание. Ради бога,
обойдёмся без Бога - строк, полей
и заглавий. В такой дыре
мудрено отыскать к нему дорогу,
одной ногой в античном акрополе,
другой - в буддийском монастыре.
Рубрика «PERSONA GRATA» предоставлена поэту ФЕДОРУ НАЗАРОВУ
Цитата из раздела:
***
В предпоследнюю дату земного календаря
Все углы разгладились, снизился весь накал.
Это время проводит смену инвентаря
И меняя расклад угольников и лекал,
Обращает края в округлости, воду в лёд,
Обращает столпотворение в немоту.
И никто ни по ком не плачет, никто не ждет.
Ни по эту сторону вечности, ни по ту.
СЕРГЕЙ ПАГЫН ser_pag
* * *
«Шапку в рукав…
Шапкой в рукав - и да хранит тебя Бог»
Осип Мандельштам
В рукав ли шапкой,
мышью под рогожу,
в солому, в глушь запечную сверчком,
занозинкой осиновой под кожу
не спрятаться… И праведным огнем,
заклятьями кривыми и распятьем
из веточек себя не уберечь…
А время бешено стрекочет на запястье
и к стылой глотке прилипает речь.
Не спеть,
не вскрикнуть,
не пробраться вором
в каморку вечности с оконцем в мерзлый сад…
И хрипло шепчешь, звездным приговором
к своей земле измученной прижат,
о трудном хлебе,
о дорожном чае,
о том, что свет с пастушьим дымом слит,
что вьется снег
и в ветре безначальном
пружинка смеха детского дрожит.
ЕВГЕНИЙ КОНОВАЛОВ dzen_john
Ars poetica
Так мальчик голубиной шеей заворожён,
так атлеты бегут по стадиону амфоры,
так на аэродром садится алюминиевый дракон
развёрнутой во времени и пространстве метафорой.
Инструмент ли ты языка,
копьё ли, брошенное одиночеством
в небеса и летящее слепо
к неизвестной цели? - Примеривайся, пока
ледяная безлюдная ночь черства,
как горбушка чёрного хлеба.
Только зрелищ! Запоминай, как просвечивает наряд
осеннего клёна - обряд похоронный - мурашки по веткам,
как тени от слов на листах дрожат
под мистическим ветром.
Вот она наступает по всем фронтам,
в руках у неё города и эпохи
дышат любовью, гневом и алыми
сполохами, - а писаки нам
плачутся, как дела её плохи.
Поэзия не следит за журналами.
Ей
важней,
что липы в белых гольфах - совсем как ряд
первоклассниц с букетами окрестной сирени;
что бродячие псы исподлобья на прохожих глядят
с мученическим смиреньем;
что однажды шагнул - и нет пути назад
по канату сплетённых стихотворений.
Обнял воздух - и шею готов сломать,
истребителем заходишь на цель, от восторга
с ужасом одуревши, - а всё не стать
молодеющим ангелом Сведенборга.
Время расправляет пергамент
и показывает то прах, то дым
зазывалой-фокусником - на устах елей, -
обманывая старцев полигамной
славой, давая на чай молодым.
Поэзия не помнит своих создателей.
Зачем же идти на амбразуру слов,
проживая и быль и небыль;
зачем верхушки берёзовых стволов
по шахматной доске проходят в небо;
зачем до рези в глазах ты готов
несказанное видеть одетым рифмой нелепой?
Искусство поднимать себя за волосы - вот то,
что присуще нам - фотосинтез по выдаче
в одни руки, - чтобы грубое словесное долото
контур тёмного воздуха могло выточить.
На распродаже подержанных факелов получать
удостоверение в испытанной благодати;
или знать, как посмеивается сквозь печаль
несговорчивый демон Сократа;
или стать сосной, горящей в лучах
собственного заката.
Ночью шевелятся иглами волосы на голове,
утром хлебнул росы и забываешь, кто ты, -
не пророк, но уверовавший в себя человек
обживает молчания зияющие пустоты.
Вот и всё призвание. Ради бога,
обойдёмся без Бога - строк, полей
и заглавий. В такой дыре
мудрено отыскать к нему дорогу,
одной ногой в античном акрополе,
другой - в буддийском монастыре.
Переполняет чернильная вода
кувшин из белого дерева,
раз навсегда -
разбей его.
ЛИЛИАННА САШИНА liliannasashina
И ливень, полощущий сад
.. И ливень, полощущий сад, и несдержанный гром,
катящийся кубарем вниз по овражьему склону,
как ржавая банка (в её жестяное нутро
насыпали гальки и щебня), и крепкие кроны -
упрямые - трёх тополей, и макушки рябин,
раздёрганных горе-цирюльником, стриженных косо,
и лужи-экраны, в которых картинка рябит,
и бледная поросль плюща (расплетённые косы
он долго и тщетно пытался от ветра сберечь,
а нежные листья темнели от пятен и вмятин),
и струек протяжных звеняще-сумбурная речь,
и душная взвесь ароматов озона и мяты,
и нервная тишь в полминуты, и росчерк стальной,
и вновь - пробирающий грохот (он страшен до дрожи!),
и эха разбег за серебряно-синей стеной, -
и, кажется, мир каждой каплей
размыт и размножен.
ИГОРЬ ЧУРДАЛЕВ
Всё-то мелет заоблачный мельник...
Светлане Холодовой
Всё-то мелет
заоблачный мельник
свой рассыпчатый снег.
Дотемна
я смотрю, как бледнеет и меркнет
свет в ожившей гравюре окна.
Так правдив и реален рисунок,
словно время вернулось назад,
где в наполненный радостью сумрак
дети с горок-ледянок скользят.
Где грядущее - сладкая тайна,
и медлительно столь колесо
лет.
И счастье - не знак обладанья.
Где оно просто счастье,
и всё.
И печаль обитала другая,
там, откуда убраться спешил
прочь,
израненным в кровь достигая
ледяных и пустынных вершин.
Оттого-то и взгляд этот горек,
замерзающий на полпути,
там, где дети катаются с горок,
на которые мне не взойти.
ЕЛЕНА ЗИМОВЕЦ lena_zimovec
Meiner Stadt
Я отправлялась к тебе как в святую Мекку,
Тихой паломницей в пору душевной смуты.
Чтобы влюбиться в тебя до скончанья века
Мне пригодилось не более полминуты.
Росчерком нотным легли облаков заплаты,
Опусы эти с листа распевают птицы.
Я и не знала, мой Веймар, что для меня ты
Райские кущи, а вовсе не заграница.
И не к чему мне скитания в дальних странах
От Аравийских пустынь к побережью Чили,
Если любимые Гёте и Лукас Кранах
Вечность свою и бессмертье тебе вручили.
Давних твоих секретов постичь не в силах,
День откровеньем и тайною лёг на плечи:
Сколько уместится ангелов легкокрылых
На острие Якобскирхе* в пасхальный вечер?..
Где-то на Замковой башне пробили «время».
Небо закатное в цвет перезрелой клюквы.
Кротко дышу твоим воздухом рядом с теми,
Чьи имена произносят с заглавной буквы.
Скоро ты станешь картинкой на мониторе,
Тайной надеждою, темой для медитаций,
Сном о себе, где в негромком вечернем хоре
Эхо твоих мостовых позовёт остаться…
*Якобскирхе - церковь в Веймаре, где покоятся Фридрих Шиллер
и Лукас Кранах Старший.
ЭДУАРД УЧАРОВ
Подворотня
Привет тебе, суровый понедельник,
Должно быть, вновь причина есть тому,
Что в подворотне местной богадельни
Тайком ты подворовываешь тьму.
И клинопись с облезлой штукатурки
На триумфальной арке сдует тут.
Здесь немцы были, после клали турки…
На Vaterland могильную плиту...
Теперь же неуёмная старушка
С бутыльим звонцем - сердцу веселей -
Все мыслимые индексы обрушит
Авоською стеклянных векселей.
И каждый здесь Растрелли или Росси,
Когда в блаженстве пьяном, от души,
На белом расписаться пиво просит
И золотом историю прошить.
ВЛАДИМИР МЯЛИН
***
Умрёшь, а голос остаётся
В устах, на горьком языке -
Бормочет, щёлкает, смеётся
И замыкается в стихе.
Звенит и скачет красным гномом
В печи на жарких остриях.
И нет тебя ни в клетях дома,
Ни в растворённых небесах...
Но - всё, что пело и дышало,
Он сам в самом себе собрал;
Смотрел, как тело отлетало, -
Смеялся, щёлкал, трепетал...
СВЕТЛАНА ХОЛОДОВА
***
На солнце наложено вето,
и неба заношен лоскут,
и звонкое щедрое лето
в скупую вместилось тоску
нащупывай снова и снова
средь сумрака ветреных дней
соломинки смысла и слова,
чтоб жизнь показалась родней
какого сухого остатка
ты ищешь в сраженье с собой?
послушай, как больно и сладко
по чащам свистит листобой
и рваные мечет мониста
под ноги раздетым лесам
…берёзовых парашютистов
последний, прощальный десант
ИВАН ЗЕЛЕНЦОВ john_green
То ли ветер гудит, то ли воют волки
Скажи, душа, как выглядела жизнь,
как выглядела с птичьего полета?
И.Бродский
То ли ветер гудит, то ли воют волки.
Полон скрипов и шорохов старый дом.
Тикают ходики. Шелестит на полке
Стивена Кинга полураскрытый том.
Поздняя осень. Стегают окно деревья.
Прячась под кронами кленов и тополей,
жмутся друг к другу дома на краю деревни,
словно продрогли, и так им чуть-чуть теплей.
А над деревней на сизых дымах коптится
низкое небо. И стоит уснуть тебе,
стоит уснуть, и душа упорхнет, как птица
Черная птица рванет по печной трубе
и полетит над великой святой равниной,
чтобы увидеть, в ночных небесах паря,
всю ее грязь, нищету, голытьбу с рваниной,
избы кривые, непаханые поля.
Вот она, вот - всем ветрам и врагам на милость...
...Будто в пазах мирозданья рассохся клей,
Будто местами материя прохудилась,
и выползает, клубясь, изо всех щелей,
щерится скользкий, голодный, предвечный хаос -
тысячеглаз, стоголов, саблезуб, сторук.
Боже, да здесь даже крестятся, чертыхаясь,
в этом краю самородков, больных старух,
жуликов, пьяниц, фанатиков, где назавтра
выстроят рай, но всегда настает вчера.
Где, как скелеты исчезнувших динозавров
в землю уходят разбитые трактора.
Где человек - пылинка, где легче спиться,
чем оставаться, не ссучившись, на плаву…
…Боже, душа моя, это мне только снится,
или взаправду, всамделишно, наяву?
…Встанешь с утра, наберешь полпакета яблок,
чаю заваришь , погреешь себе еду
и, ковыряя вилкой, глядишь, как зяблик
с ветки на ветку сигает в чужом саду.
Солнечный день. Будто не было и в помине
ночи отчаянья, страха, бессилья, зла…
…Только пусто внутри, только черная тень в камине -
то ли птичье перо, то ли просто зола. Зола.
МАРК ШЕХТАМН
Переводчик
С. Александровскому
Словарей стоят монбланы
Аж под потолок!
Переводчик строит планы:
Текст в 16 строк…
Их в преддверии ночлега
При огне свечи
Гений сумрачного века
Выдохнул в ночи,
Тяпнул джина без закуски,
Вышел на балкон…
Многими потом по-русски
Стих переведён -
Сей, из бликов тьмы и света,
Сладостный ожог...
Переводчик зол на этот
Текст в 16 строк.
Он, к рефлексиям не склонный,
Скромен и неглуп.
Что ж, сто раз переведённый,
Стих болит, как зуб?
Да, конечно, - переводы,
Вехи, имена…
Но давно другие годы,
Люди и страна,
И не так таращат зенки,
Любят, спят и врут,
И не те нужны оттенки
Тут, и тут, и тут…
Труд немыслимо-острожный:
Лить - да не пролить,
Как с чужим - быть осторожным,
Как своё - любить,
Но - не изменять основам,
И чтоб Бог помог!...
И, быть может, станет Словом
Текст в 16 строк.
ФЕДОР НАЗАРОВ
Осколки
В высших материях нет недостойных рас.
Рылом суконным украшен калашный ряд.
Друг мой растерянный, всё решено за нас.
Красное дерево. Тутовый шелкопряд.
Выйдешь ли из дому, пьяный апостол, в ночь,
Бешеным стилусом правя на планке лист.
Чтоб не стряслось я не в силах тебе помочь.
Спи, мой неизданный, горе-евангелист.
Спи, мой неистовый. Грифель карандаша
Выбив пророчество, в горле заменит кость.
Я научусь - как и просишь ты - не дышать,
Лишь для того чтобы крепче тебе спалось.
Я научусь - как и хочешь ты - не скучать,
Камнем с души и горою с уставших плеч.
Кроме осколков печатного сургуча
Больше глаголом во мне ничего не сжечь.
Спи, мой неискренний. Ведьма опять одна.
Золотом белым покрыты её виски.
Чары иссякли. Качается у окна.
И повторяет «сгинь».
Повторяет «сгинь».
Апельсиновый сок
Что-то жжет изнутри - может быть неживая вода,
Может быть одиночество - слабый, но едкий наркотик.
Осознав невозможность спасения, как никогда
Ощущаешь себя сочетанием крови и плоти.
И не в силах покинуть привычный уют кабака,
Застревая в чугунных решетках литых водостоков,
Продолжаешь тихонечко жить, правда жить абы как,
Разбавляя реальность густым апельсиновым соком.
И опять через силу любить свой потрепанный мир,
Каждый день созерцая с тоской, как твое отраженье,
Осторожно скользит в ванных комнатах съемных квартир
Чуть заметно цепляясь за трещинки в кафеле. Жженье
Исчезает в груди, как обычно, в пол-пятого - в пять,
Когда Время слегка начинает похрустывать между
Шестеренок наручных часов, кем-то пущенных вспять.
И когда за окошком зима как-то грустно и нежно
Начинает играть ледяную мелодию на
Ксилофоне сосулек и клавишах из черепицы,
Вспоминается детство и сказки Кота - Баюна,
Вспоминается то, что обязано было забыться,
Но зачем-то живет в пыльных кипах прочитанных книг,
В складках креповых штор и на струнах разбитых роялей,
Где устав от мирской суеты твой печальный двойник
Спит, укутавшись в плед, и в надколотом жизнью бокале
Рядом с ним
Апельсиновый сок.
Оксид
Поэзию давно пора свести на нет,
Чтоб вновь переплести слова её и звуки,
Пока в своих домах не сдохли все старухи,
И в окнах не иссяк «тот несказанный свет».
Пока ещё стоят крещенские морозы
Над русскою землей. И самый первый снег
Принаряжает вновь пенёк моей березы,
Ночь, улицу, фонарь. И несколько аптек.
Поэзию давно пора распотрошить,
Разрезать на куски, промыть и перекрасить,
Ноктюрн на флейте труб уже совсем не катит,
Мгновений чудных нет, и с каждым часом жить
Становится скучней - некрасовская муза
Спилась в своем гробу, и дружною толпой
Сбежали все друзья прекрасного союза.
И из лесу никто студеною порой
Не выйдет на мороз, бубня под нос «вестимо»,
Не припугнет детей, прижав ружье к плечу.
Закрыли кошельки бродяги - пилигримы
Подъезд парадный пуст. Никто не скажет «Чу»…
Ночь. Улица. Фонарь. Но взорвана аптека.
И некому собрать расплесканную ртуть.
Окислился металл серебряного века.
Поэзия мертва.
Скажите что-нибудь.
ВЕРЛИБРЫ МОЕЙ ОСЕНИ
Бурелом
***
Вместе с тобою из дома исчезли метеосводки,
Скомкался распорядок дня, закончился лёд
В морозильнике, и одна за другой пропали твои черты,
Твоя привычка говорить на повышенных интонациях,
Твоя манера скрещивать пальцы…
Остался лишь бесценный опыт узнавать по походке
Тех, кто уже никогда не придёт,
Лишь талант останавливаться за пределом последней черты,
И умение правильно вести себя в ситуациях
Которые больше не повторятся.
***
Да, теперь уже многого не увидишь - бурелом
Из спичек остался, но жидкое мыло
Скоро сотрет и его следы, как уже был стёрт след
От уродовавших подоконник горшочков
С узорами из Кама-сутры.
Досрочно-освобожденным нет времени думать о былом,
В котором из хорошего-то и было,
Разве что тихий свист чайника, запах свежих газет,
И хриплый голос кухонной радиоточки,
Желавший нам доброго утра.
Соло
Когда осень
Превращает вид из моего окна
В дождливую пантомиму,
Я начинаю слышать твой голос ,
Которого более не существует
Вне телефонных линий.
Тихий шелест помех
Становится ровным дыханием,
Мерный треск сливается с ударами сердца,
И записки,
Которые мы оставляли скорее машинально, чем для кого-то,
Теперь желтеют точно охапки палой листвы .
Следы на тропинке
С каждым днем становятся незаметней
Солнечный свет
Застывает в переплетении оконных решеток.
И только время, распятое на стрелках кварцевых часов,
Исполняет прощальный марш на аккордах памяти (соло).
Верлибры моей осени
Не были ни причиной, ни следствием.
Они не низвергались проклятьями
И не восходили молитвами к господу.
Они были лишь минутным осознанием того,
Что мой сон о тебе не окончен.
***
Письмо почти окончено, не думай
Ни плохо обо мне, ни очень плохо.
Мне этой ночью снился страшный сон.
Тебя там не было. На палубе фрегата
В зелёной и зеркальной пустоте,
Под тусклый свет планктоновых созвездий,
Ко мне явился древний истукан,
Повешенный на скользком стаксель-шкоте
Глубоководный ангел всех ушедших.
И этот плавниковый херувим,
Пропахший дном и рыбьей требухою,
Мне говорил, что мы с тобой пропали
На разных полюсах и нашим душам
Чтоб повстречаться, нужно пересечь
Земной экватор, рака с козерогом,
Солёный храм неведомых широт,
Незримый мир глубоководных топей,
Чьих контуров не носят наши карты.
Корявая, безносая карга
С косой идет по суше, а по морю
Ступает с рыболовной жидкой сетью,
И речь её тиха и безрассудна,
И лик её бескровный безобразен.
И всё же, в свете новых обстоятельств,
Я буду греться на её груди,
Поскольку этот холод - только холод.
И память о тебе с ним не сравнима.
Младшая
- Здесь не к пыли пыль, и не к праху прах, и не к пеплу пепел.
Поднимайся вверх, обращайся к жизни, верши восстанье.
Возвращаю голос тебе - твой голос пустынный ветер.
Отворяю кровь, воскрешаю плоть, отдаю дыханье.
- Мне не нужен голос - заблудший ветер подобен стону.
Не нужна давно мне уже ни милость твоя, ни жалость.
Побывала уже подстилкою Посейдона.
Налюбилась уже, набегалась, надышалась.
- Воссоздам как есть, сотворю с нуля, соберу по крохам.
Золотые рифы, туманный берег и пух лебяжий.
На тебя мой брат изливал и ярость свою и похоть,
И любовь моя изливается на тебя же.
- Помню остров мертвых, овальный портик да храм Паллады.
У постылой смерти плохая память на сны и будни.
Оберни мне душу болотной гидрой, ползучим гадом,
Та, что мной была, той, на счастье, уже не будет.
- Вспоминай, прошу, на кого ты прежде была похожа.
И какой была, вспоминай, и снилась себе какою.
Станут шелком волосы, шелком локоны, тальком кожа.
Лепестками - губы, улыбка - тенью, глаза - водою.
- Я плыла сквозь мрак и платила старцу обол истертый,
Я пила из Леты - куда мне помнить - и знать куда мне.
Если хочешь так - воссоздай меня чем-то мёртвым.
Одинокой стелой, скалой безмолвной, безликим камнем.
- Здесь не к пыли пыль, и не к праху прах, и ни к черту разум.
Все что мог я сделал. Вставай и внемли. Живи веками.
Охраняй сама от случайной скверны чужие храмы.
Обращай сама всё живое в безмолвный камень.
Я же сам решил, на кого ты будешь теперь похожа.
Воссоздал как смог, чтобы каждый лишался речи.
- Стали гидрами локоны, бронзою стала кожа.
Но, пожалуй, теперь мне легче.
Пожалуй, легче.
Берти
Озорник и проказник, радостный си-бемоль.
Я работал-работал. Когда ж ты так повзрослел.
Что от кожи твоей на руках остается мел.
Что от имени на губах остается соль.
Мой ловец сквозняков, мой маленький господин.
Заслужила душа - чего уж теперь - трави.
Все познали силу твоей неземной любви.
Но никто не сумел дожить до твоих седин.
От тяжёлой воды - миндальное молоко.
Это постапокалипсис, Берти, твоя стезя.
Ты и сам разобрался, что можно и что - нельзя
Жаль, что так безвозвратно, милый. Так глубоко.
Все законы открыты. В аду уже не гореть.
Завершается съемка, заканчивается круиз.
И идёт разложение быта на смерть и жизнь.
И идёт расщепление жизни на смерть и смерть.
Фатум
Моя Москва.
Цветной футбольный сектор.
Лихой проект немыслимого храма.
Как будто православный архитектор
Был вдохновляем сурами Корана
Под ритмы разбитных тибетских лам.
Храм Божий выйдет или просто хлам
Ещё не очевидно, но кресты
Уже роднятся с полумесяцами,
И дети, незнакомые с отцами,
Взирают в даль, чьи местности пусты,
Как улицы из мифов городских.
Любить её. Поскольку никаких
Альтернатив уже не остаётся,
Поскольку эта жизнь на дне колодца
Среди лотков и фотомастерских,
Быть может, не похожа на удачу,
Но где-то очень близко,
Ведь она
Вменяема тебе, а не дана.
И ты не обречён, но предназначен.
Мария
***
Паганель изучает прах, изучает дым.
Вспоминает себя как Якоба, душит злость.
Он хотел умереть здоровым и молодым.
Ни одно из желаний, якобы, не сбылось.
Он берет мышьяк, отмеривает на глаз
Там где нужно уже отпаивать на глоток.
Всё когда-нибудь происходит в последний раз.
Всё когда-нибудь упирается в потолок.
***
А она говорит с тобой никаких табу.
А она говорит никакой тишины с тобой.
Я любовь до гроба видала уже в гробу.
Я любви до гроба не стала уже рабой.
А она говорит Колумб, говорит Ясон,
Никаких - говорит - табу, никакой любви.
Говорит, говорит и уходит в глубокий сон,
Променяв на текилу последнего визави.
***
В предпоследнюю дату земного календаря
Все углы разгладились, снизился весь накал.
Это время проводит смену инвентаря
И меняя расклад угольников и лекал,
Обращает края в округлости, воду в лёд,
Обращает столпотворение в немоту.
И никто ни по ком не плачет, никто не ждет.
Ни по эту сторону вечности, ни по ту.
***
А потом говорит, иди, говорит, уйди.
Не пылает уже огонь, не лежит душа.
Как же стали исповедимы твои пути.
Как привычен и предсказуем стал каждый шаг.
Стану прошлым. Холодной памятью. Янтарем.
На прощание улыбнусь уголками глаз.
Даже если мы не изменимся, не умрем,
Всё когда-нибудь происходит в последний раз.
И озвучу, пожалуй, ещё одну задумку. Вернее, окончательно сформировавшееся намерение. Вспомнились мне тут два издания, два альманаха, к выходу которых ваш покорный слуга имел некоторое отношение. Речь о сборниках, составленных по итогам, может быть, ещё памятных кому-то конкурсов "Муравей на глобусе" и "Поэзия". Перелистываю их сейчас и всё отчетливей сознаю, насколько редкими по нынешним временам получись эти книжки, скольких замечательных авторов собрал и сам конкурс, и его, так сказать, итоговые документы. Напомню лишь некоторые имена авторов, участвовавших в этих проектах - Владимир Таблер, Оля Родионова, Сергей Шестаков, Бахыт Кенжеев, Игорь Лукшт, Ника Батхен, Алексей Цветков, Дмитрий Коломенский, Светлана Бодрунова, Евгений Коновалов, Игорь Царев, Лада Пузыревская, Герман Власов, Михаил Дынкин, Михаил Квадратов, Евгений Орлов, Михаил Гофайзен,Таня Бориневич, Коля Сулима, Георгий Чернобровкин, Рахман Кусимов, Марина Гершенович, Александр Брятов, Геннадий Ермошин, Александр Шапиро, Ербол Жумагулов, Владимир Лавров, Алексей Остудин, Глеб Михалев, Борис Панкин, Александр Сидоров (Фима Жиганец), Юрий Ракита, Николай Ребер, Евгений Никитин, Сергей Шелковый, Иван Зеленцов, Рита Бальмина, Имануил Глейзер...
И вот, оглядываясь на долгие годы выпуска сетевого варианта "Периплов" в "Вечернем Гондольере" и на "Поэзии", подумалось, что из собранных в журнале авторов и текстов могла бы получиться не менее замечательная книга. А поскольку мысль издать собственную новую книжку меня, кажется, окончательно оставила, то попробую, не откладывая дело в долгий ящик, осуществить новый книжный проект, связанный с "Периплами". Почему-то, мне это кажется совсем неплохой идеей. Как думаете? :)
СТРАНИЧКА СООБЩЕСТВА "ПЕРИПЛЫ"