Я не помню, читал ли я эту книгу в 90-е годы (написана в 1996). Во всяком случае, тогда глубокого впечатления она на меня не произвела. Поэтому, когда она случайно попалась мне на глаза, я решил ее прочесть. Должен сказать, что и на этот раз книга не произвела на меня глубокого впечатления. Поэтому мое правило - никогда не перечитывать книг - еще раз подтвердилось.
Роман показался мне откровенно слабым. Во-первых, он слишком вписан в российский контекст. Его наверняка переводили на иностранные языки, но иностранцы его понять не смогут. Они просто не знают, кто такие Чапаев, Петька, Фурманов, Брюсов и т.д., а в комментарии мало кто заглядывает. Причем недостаточно узнать, кто такой Чапаев, нужно еще знать несколько крутых анекдотов о Чапаеве.
Во-вторых, она слишком вписана во временной контекст - в 90-е годы. Я вот помню 90-е годы, но разных говенных сериалов не смотрел, поэтому мне пришлось напрячь память и даже справиться в Википедии, чтобы понять, что автор обыгрывает мексиканский сериал «Просто Мария», гремевший где-то в середине 90-х.
Но тогда возникает вопрос: может,
он обыгрывает в книге какие-то другие культурные или псевдокультурные феномены 90-х, преданные забвению?
Следует признать, что книга рассчитана для подготовленного читателя. Чтобы ее читать, надо знать не только контекст Гражданской войны и 90-х, но и основы буддийской философии. Что такое Пустота? Это фамилия одного из персонажей романа, но в то же время это и буддийская Пустотность как медитативное состояние, так и ultima ratio буддизма: «А как увидеть пустоту? - Увидьте самого себя, - сказал барон».
Еще один источник вдохновения Пелевина - это фундаментальный труд Мирчи Элиаде «Миф о вечном возвращении». Даже названия частей этой работы могут служить ключами к философской параферналии романа: «Архетипы и повторяемость», «Возрождение времени», «Несчастье и история» и, наконец, «Ужас перед историей».
Парадоксально, но, несмотря на переусложнение романа наркотическими галлюцинациями, болтовней в сумасшедшем доме, путешествиями в загробный мир и т.п., сам роман показался мне рационалистическим. Да, порой трудно понять, сидит ли герой в сумасшедшем доме, расширяет ли он свое сознание порошком или просто бредит, но основные философские, я бы даже сказал, идеологические линии в романе прослеживаются ясно, и они вполне поддаются осмыслению.
Есть в романе весьма забавные находки. Например, трудоустройство Сердюка к Есицунэ Кавабате: «Он (Кавабата) еще раз подмигнул и улыбнулся. Сердюк механически осклабился в ответ и отметил, что во рту у Кавабаты не хватает одного зуба. Впрочем, гораздо более существенным казалось другое: во-первых, Сердюк вспомнил об угрозе СПИДа, а, во-вторых, подумал, что на нем не очень свежее белье».
Или образ Льва Толстого в одном из нарковидений главного героя: «Граф Толстой в черном трико, широко взмахивая руками, катил по льду к далекому горизонту, его движения были медленны и торжественны, но двигался он быстро, так что трехглавый пес, мчавшийся за ним с беззвучным лаем, никак не мог его догнать. Унылый красно-желтый луч неземного заката довершал картину. Я тихо засмеялся, и в этот самый момент чья-то ладонь хлопнула меня по плечу». (Трехглавый пес - это Цербер, охраняющий выход из царства мертвых. Надо полагать, здесь образ более глубокий: Лев Толстой, одержимый темой смерти, - это Серапис - бог царства мертвых, а Цербер - его верный пес).
Важные цитаты:
С Россией всегда так, подумала Мария, водя руками по холодной стали, - любуешься и плачешь, а присмотришься к тому, чем любуешься, так и вырвать может.
…человек чем-то похож на этот поезд. Он точно так же обречен вечно тащить за собой из прошлого цепь темных, страшных, неизвестно от кого доставшихся в наследство вагонов. А бессмысленный грохот этой случайной сцепки надежд, мнений и страхов он называет своей жизнью. И нет никакого способа избегнуть этой судьбы.
А когда я замечал полное отсутствие мыслей в своей голове, это само по себе уже было мыслью о том, что мыслей нет. Выходило, что подлинное отсутствие мыслей невозможно, потому что никак не может быть зафиксировано. Или можно было сказать, что оно равнозначно небытию.
- Это при советской власти мы жили среди иллюзий. А сейчас мир стал реален и познаваем. Понял?
Сердюк молча рисовал.
- Что, не согласен?
- Трудно сказать, - ответил Сердюк мрачно. - Что реален - не согласен. А что познаваем, я и сам давно догадался. По запаху.
Красота - это совершеннейшая объективация воли на высшей ступени ее познаваемости.
Я, Василий Иванович, совершенно не понимаю, как это человеку, который путает Канта с Шопенгауэром, доверили командовать дивизией.
Но если нельзя было увидеть мир под тем же углом, его, без сомнения, можно было увидеть под тем же градусом.
В древние времена, - сказал Кавабата, - в нашей стране чиновников назначали на важные посты после экзаменов, на которых они писали сочинения о прекрасном. И это был очень мудрый принцип - ведь если человек понимает в том, что неизмеримо выше всех этих бюрократических манипуляций, то уж с ними-то он без сомнения справится. Если ваш ум с быстротой молнии проник в тайну зашифрованной в рисунке древней аллегории, то неужели для вас составят какую-нибудь проблему все эти прайс-листы и накладные?
…по своей природе российский человек не склонен к метафизическому поиску и довольствуется тем замешанным на алкоголизме безбожием, которое, если честно сказать, и есть наша главная духовная традиция.
…он с грустью подумал, что Россия, в сущности, тоже страна восходящего солнца - хотя бы потому, что оно над ней так ни разу по-настоящему и не взошло до конца.
Так вот, тайная свобода, сказал этот румын, - это когда ты сидишь между вонючих козлов и баранов и, тыча пальцем вверх, тихо-тихо хихикаешь. Знаете, Котовский, это было настолько точное описание ситуации, что я в тот же вечер перестал быть русским интеллигентом. Хохотать под землей - это не для меня. Свобода не бывает тайной.
Петька, - сказал он, - смотри и запоминай. Если ты настоящий, то действительно смерть придет.
Знаете, - заговорил я, - если история нас чему-нибудь учит, так это тому, что все пытавшиеся обустроить Россию кончали тем, что она обустраивала их. Причем, как бы это сказать, далеко не по лучшим эскизам.
Публика была самая разношерстная, но больше всего было, как это обычно случается в истории человечества, свинорылых спекулянтов и дорого одетых блядей.