(no subject)
Выкладываю первую главу обещанного перевода.
Это первая половина первой главы.
Замечания по переводу принимаются здесь же.
История Англии от норманнского завоевания до смерти короля Иоанна
ГЛАВА I
ЗАВОЕВАНИЕ
СОДЕРЖАНИЕ
Октябрь 1066 г. После битвы при Гастингсе
Ноябрь Поход на Лондон
Взятие Винчестера
Сдача Лондона
25 декабря Коронация Вильгельма
Январь 1067 г. Государственное устройство
Конфискация земель
Феодализм
Власть герцога Нормандии
Март-декабрь Вильгельм в Нормандии
Восстания в Англии
Битва, произошедшая 14 октября 1066 года, стала решающей в борьбе за английскую корону, но Вильгельм Нормандский не спешил пожинать плоды победы. Небеса вынесли свой вердикт в споре между ним и Гарольдом, и не было никаких сомнений в том, в чью пользу. Армия саксов была разгромлена, обратилась в бегство и едва ли могла остановиться раньше, чем достигнет Лондона, но её даже не преследовали. Норманны провели ночь на поле битвы, и Вильгельм раскинул свой шатёр на холме, который оборонял противник, среди раненых саксов, подвергая себя опасности, несмотря на возражения друга и советника Вальтера Гиффарда. На следующий день Вильгельм со своей армией отступил к Гастингсу. Здесь он оставался в течение пяти дней, по утверждению «Саксонской Хроники», чтобы страна узнала о завоевании. Однако скорее всего, он дожидался подкреплений из Нормандии. Такой человек, как Вильгельм, едва ли мог ошибиться в оценке ситуации. Единственная армия, способная ему противостоять, была разбита в пух и прах. Все вожди, вокруг которых могла собраться новая армия, были мертвы. Он мог себе позволить выжидать. Он мог недооценивать способность саксонских воинов к дальнейшей борьбе, но он, судя по всему, прекрасно знал характер тех английских общественных деятелей, которые выжили и могли бы возглавить новое сопротивление. Единственным претендентом на престол, с которым согласились бы все стороны, был мальчик, не обладавший ни сильным характером, ни опытом. Вожди аристократии, которые должны были в условиях кризиса стать естественными лидерами нации, уже недвусмысленно показали, что они готовы принести Англию в жертву собственному честолюбию и самолюбию. Во главе Церкви стояли люди, обладавшие не многим более сильным характером и столь же неспособные к руководству, неприкрытые сторонники культурного плюрализма, поддавшиеся соблазну пренебречь ради собственных интересов законами, которые они были обязаны выполнять. В Лондоне, где собралось большинство беглецов, едва успели решить, что делать дальше, как через пять дней после битвы Вильгельм начал наступление. Первой его целью стала мощная крепость Дувр, господствовавшая над важнейшим участком побережья, подходящим для высадки. По пути он сделал остановку и показал, что ждёт тех, кто встанет на сторону его врагов, примерно наказав город Ромни, жители которого отважились оказать довольно энергичное сопротивление группе норманнов, попытавшейся (вероятно, по ошибке) здесь высадиться.
Мощная крепость Дувр поднималась над утёсами, как сказал бы очевидец тех событий, на высоту полёта стрелы, и незадолго до этого в ней были возведены новые укрепления. Вильгельм, несомненно, предполагал, что взять её будет нелегко, поэтому был весьма доволен тем, что гарнизон крепости был готов сдаться без боя - предзнаменование ещё более многообещающее, чем победа над Гарольдом. Если в Ромни Вильгельм показал, что будет с оказывающими упорное сопротивление, то его поведение в Дувре стало демонстрацией того, что он предлагал подчинившимся. Он не только пощадил гарнизон, но и возместил горожанам ущерб, поскольку его воины, разочарованные тем, что им не довелось поживиться при грабеже, который последовал бы в случае взятия города силой, сожгли часть городских зданий.
В Дувре Вильгельм простоял неделю, и здесь его армия подверглась нападению врага, который для средневековых армий нередко становился более смертоносным, чем армия противника. Изобилие свежего мяса и вода из непривычных источников привели к вспышке дизентерии, унёсшей жизни многих и ослабившей остальных, которых Вильгельму, снова выступая в поход, пришлось оставить на месте. Но эти потери компенсировали подкрепления, прибывшие из Нормандии и присоединившиеся к Вильгельму в Дувре или вскоре после выхода из города.
Дальше он двинулся на Кентербери, но вскоре после выступления встретил несколько депутаций, которые сообщили ему о покорности Кентербери и некоторых других городов Кента. Вскоре после выхода из Дувра болезнью, поразившей войска, заболел и сам герцог, но, судя по всему, он не позволил недугу прервать поход, а, по имеющимся сведениям, продолжил наступление на Лондон, нигде не останавливаясь надолго[1]. Не дошло до нас никаких сведений и о масштабном разграблении страны во время этого похода. Его армия должна была жить тем, что смогла забрать у местных жителей, и фуражировка, несомненно, сопровождалась грабежами. Однако убедительные доказательства систематического опустошения обширных территорий с целью подчинения населения, что было бы вполне объяснимо, отсутствуют, а ненужных грабежей Вильгельм не допускал никогда. Конечно, у него были сомнения по поводу того, стоит ли быть настолько милосердным в такое время, но, по крайней мере, в большинстве случаев мы можем с определённостью видеть причины, по которым он отступал от этой практики. Практически в каждом случае это была или оборона, или месть, но ни политика, ни характер Вильгельма не дают нам оснований считать, что его войска систематически опустошали страну, когда его планы осуществлялись с такой скоростью.
Между тем, пока армия захватчиков приближалась к Лондону, город, наконец, определился с дальнейшей линией поведения. В городе собрались вожди, выжившие в великой битве, и не участвовавшие в битве представители знати, часть из которых предпочла отсидеться в стороне, пока не решится исход дела. Узнав о результатах битвы, в Лондон явились Эдвин и Моркар, могущественные эрлы северной и центральной Англии, главы рода, соперничавшего с родом Гарольда, стремившиеся освободиться от него и его власти. Здесь были оба архиепископа и некоторые из епископов (впрочем, кто именно из них был в это время в Лондоне, мы точно сказать не можем). Имена других людей нам не известны, если не считать Эзегара, знаменосца Гарольда и шерифа Лондона, с именем которого связана сомнительная история переговоров с приближающимся врагом. Но, несомненно, здесь были и другие благородные и влиятельные люди государства, хоть их имена история и сохранила. Достаточно велики были и собравшиеся силы, несмотря на то, что «армия» Эдвина и Моркара находилась под независимым и не слишком надёжным командованием.
Несомненно, народ был настроен на дальнейшее сопротивление, и горожане не побоялись напасть на Завоевателя, когда его войско приблизилось к Лондону. Но все источники чётко указывают на отсутствие единодушия и единоначалия, что пагубно сказалось на конечном результате. Спустя почти два поколения Вильгельм Мальмсберийский считал, и мы не можем в этом с ним не согласиться, что, отказавшись от внутренних разногласий и объединившись ради единой цели, жители Англии могли бы излечить рану, нанесённую отечеству. Но слишком много было личных амбиций и слишком мало патриотизма. Эдвин и Моркар пытались убедить народ в том, что одного из них нужно избрать королём. Часть епископов, похоже, вообще сопротивлялась выборам какого бы то ни было короля. Властного лидера, способного добиться общего согласия и направить и усилить энергию народного сопротивления, не было. Англия была завоёвана не потому, что норманны превосходили в численности и уме, а вследствие неспособности самих жителей страны преодолеть величайший кризис в её истории.
Ситуация требовала спешных действий, и под одновременным давлением быстрого приближающегося противника и общественного мнения (упоминаются как горожане, так и моряки) руководители Церкви и государства, наконец, пришли к общему мнению, что королём должен стать Эдгар Этелинг. Это было единственное возможное решение, если не считать немедленной сдачи. Внук Эдмунда Железнобокого, короля, оказывавшего в прошлом упорное и весьма умелое сопротивление чужеземным захватчикам, наследник рода, занимавшего трон со времён обретения народом своей истории, - если нужен был король, то все люди могли сплотиться вокруг него и только вокруг него. Но других аргументов в его пользу не было. Ни кровь деда, ни обрушившиеся на него несчастья так и не сделали Эдгара человеком, способным справиться с ситуацией. Позднее он поражал людей хорошими манерами, приятным обхождением и откровенностью, но никто и никогда не видел в нём качеств, присущих героям. Он так и не был помазан на королевство, хотя такой поступок укрепил бы его положение, и остаётся лишь гадать, свидетельствует ли этот факт о том, что вожди лишь уступили давлению народа, или упущение связано только с общей спешкой и замешательством. Единственным деянием Эдгара как короля стало утверждение Бранда, избранного монахами аббатом Питерборо на место Леофрика, родича Эдвина и Моркара, который участвовал в битве при Гастингсе и умер вскоре после неё. Вильгельм расценил обращение к Эдгару за утверждением как враждебный поступок и наложил на нового аббата большой штраф, но для нас это происшествие служит свидетельством характера движения, которое пыталось обрести народного короля в последнем потомке Седрика по мужской линии.
От Кентербери армия завоевателей двинулась прямо на Лондон и заняла позиции в его окрестностях. Из этого лагеря пятьсот всадников были отправлены вперёд разведать подступы к городу, и произошло второе сражение, которое, впрочем, завершилось за явным преимуществом одной из сторон. Во всяком случае, горожане собирались навязать противнику сражение, переправились через реку и начали наступать на противника строем. Но норманнские рыцари быстро расправились с отрядами горожан и отбросили их обратно в город, нанеся им огромные потери. Пригород на южном берегу Темзы оказался в руках противника и был сожжён (во всяком случае, частично). Однако развить успех Вильгельму пока не удалось. Лондон ещё не был готов сдаться, и река казалась непреодолимым препятствием.
В поисках брода норманны двинулись вверх по реке, по-прежнему снабжая армию за счёт местного населения. Переправу удалось найти у Уоллингфорда, чуть ниже Оксфорда и примерно в 50 милях выше Лондона. Вполне возможно, что у Вильгельма при желании была возможность переправиться и ближе к городу, но весьма вероятно, что Вильгельм руководствовался соображениями стратегического плана. Это особенно вероятно в случае, если Вильгельму стало известно, что Эдвин и Моркар со своей армией оставили нового короля и отступили на север. В таком случае, небольшая отсрочка должна была убедить лондонцев, что лучше всего им будет сдаться, а для Вильгельма наиболее выгодной была позиция между городом и отступившей армией, и эту позицию он легко мог занять (и занял), выдвинувшись от переправы в Уоллингфорде. И даже если бы эрлы оставались в Лондоне, эта позиция была наилучшей, поскольку отрезала их от собственных владений, а город - от районов, откуда к нему могли бы подойти подкрепления. Дальние обходные манёвры на враждебной территории были излюбленным стратегическим ходом Вильгельма.
На каком то этапе пути от Дувра до Уоллингфорда Вильгельм отправил отряд для захвата Винчестера. Этот город играл значительную роль, поскольку служил исторической резиденцией королей и оставался финансовым центром страны, а также потому, что Винчестер служил прибежищем для королевы Эдиты, жены Эдуарда Исповедника, которой город достался в наследство как вдове. Сдача города, по-видимому, последовала незамедлительно и к полному удовлетворению Вильгельма, который подтвердил права вдовствующей королевы Англии и проявил позднее милость к монахам новой обители. Вильгельм де Пуатье, капеллан герцога, по-видимому, сопровождавший армию в этом походе[2] и оставивший вскоре после его завершения подробное описание вторжения, утверждает, что в Уоллингфорде к его повелителю приехал Стиганд, архиепископ Кентерберийский, который изъявил свою покорность. Оснований сомневаться в этом утверждении нет, хотя его и ставили под сомнение. Лучшие хронисты Англии не указывают его имени в числе тех, что покорился при сдаче Лондона. С самого момента высадки норманнов события двигались лишь в одном направлении. Положение вещей в Лондоне не оставляла никаких надежд на то, что ход событий можно изменить. На мнение такого человека, как Стиганд, относительно неизбежности победы Вильгельма вполне можно было положиться, и сдаваться следовало чем быстрее, тем лучше. Если Стиганд и в самом деле приехал к Вильгельму в Уоллингфорд, то это служит лучшим подтверждением беспомощности партии сопротивления в Лондоне.
От Уоллингфорда Вильгельм неспешно продолжал поход, оставляя за собой полосу опустошённых земель, через Оксфордшир, Бакингемшир и Гертфордшир, откуда его армия повернула на юг, к Лондону. Но теперь город был убеждён в невозможности сопротивления и был готов смириться с неизбежным. Как близко подошёл враг прежде, чем город сдался, доподлинно не известно. С подачи английских хронистов принято считать, что посольство из Лондона встретило Вильгельма в Беркхемпстеде, в 30 милях от города, но если принять предположение, что имелся в виду Литтл-Беркхемпстед, то это расстояние лучше согласуется с рассказом капеллана Вильгельма де Пуатье о том, что с места переговоров можно было видеть город. Утверждение Вильгельма де Пуатье трудно проигнорировать, поскольку именно такие подробности должны были скорее всего врезаться в память воинов герцога, так долго шедших к городу и мечтавших о его взятии. Такой вариант представляется более вероятным. Расстояние в 30 миль, особенно по тем временам, было довольно безопасным и оставляло достаточно времени для дальнейших споров и всяких неожиданностей. Но где бы ни произошла сдача, она была полной и окончательной как для города, так и для виднейших мужей Англии. Эдгар отдал свою ненужную и не совсем узаконенную корону; Альдред, архиепископ Йоркский, должен был признать подчинение Церкви; присутствовали также и некоторые епископы и ведущие деятели государства, среди которых один из хронистов упоминает Эдвина и Моркара, отправленных им же ранее на север. Возможно, он был прав в обоих случаях, и эрлы вернулись, чтобы заключить мир, увидев, что сопротивление безнадёжно. Вильгельм принял этих людей предельно учтиво и миролюбиво, а Эдгара обнял и обращался с ним как с сыном.
Депутация из Лондона, возглавляемая номинальным королём, пришла, чтобы предложить корону Вильгельму. Для него и для его норманнов наступил решающий момент похода. Нужно было дать чёткий ответ. Согласно хронике, по-видимому, состоялся своего рода военный совет с участием норманнских и прочих баронов и вождей армии, и на этом совете Вильгельм поставил вопрос: что лучше, принять корону сразу или подождать, пока страна не будет более или менее приведена к покорности и пока жена герцога Матильда не сможет приехать, чтобы разделить с ним эту честь. Так этот вопрос формулируют хроники, однако основные споры, приведшие к окончательному решению, судя по всему, шли не столько вокруг этого вопроса, сколько вокруг того, следует ли Вильгельму вообще становиться королём. Свидетельства о том, что какое-то решение было принято до этого срока отсутствуют. То, что корона более или менее явно была целью этого похода понимали все, но теперь пришло время Вильгельму и его людям дать прямой ответ. Если герцогу Нормандии суждено было стать королём Англии, произойти это могло лишь при полной поддержке его норманнских сторонников, и маловероятно, чтобы в государстве, настолько приверженном феодальной традиции, как Нормандия, сюзерен отправился добывать себе настолько высокий титул без особого согласия своих вассалов вопреки феодальному обычаю. Совет вынес положительное решение, и Вильгельм принял корону. Вперёд немедленно был отправлен отряд, чтобы занять город, организовать его оборону на норманнский манер и подготовить его к въезду будущего короля. Между тем, Вильгельм предавался любимому развлечению - охоте, а армия продолжала удовлетворять свои нужды за счёт окрестных деревень, не слишком стесняя себя в средствах.
Что бы ни помешало коронации Эдгара, Вильгельм был коронован без проволочек. Для проведения церемонии, которая должна была состояться в новой церкви Вестминстерского аббатства, где короновался Гарольд и где покоилось тело Эдуарда, был выбран день Рождества, ближайший великий церковный праздник. Короновал Вильгельма Альдред, архиепископ Йоркский. Ни один норманн, и уж конечно не Вильгельм, пришедший с особого благословения истинного Папы, не допустил бы к этому обряду Стиганда, чей путь к сану архиепископа открыло изгнание норманнского архиепископа Роберта и чья мантия была дарована отлучённым от церкви папой-схизматиком. Если не считать этого отступления, которое было сделано и при коронации Гарольда, церемония была проведена предельно официально и торжественно. Порядок обеспечивала норманнская стража. В церковь вошла длинная процессия священнослужителей, которую замыкали герцог и поддерживавшие его епископы. В церкви старинный ритуал коронации был выполнен, насколько мы можем судить, максимально точно. Англичан и французов на их языках спросили, согласны ли они принять Вильгельма своим королём, и они ответили согласием. Затем Вильгельм принёс клятву защищать Церковь, править справедливо, принимать и поддерживать праведные законы и предотвращать беспорядки. Наконец, он был миропомазан, коронован и провозглашён королём Англии по титулу и по праву. Однако церемония проходила в необычной и весьма жестокой обстановке. Норманны, находившиеся за пределами церкви, приняли крики одобрения изнутри за крики гнева и протеста и, что было свойственно норманнам, тут же набросились на всё, что было под рукой, на людей и на дома, убивая и поджигая, чтобы создать панику и обеспечить отмщение. В какой-то момент им это удалось. Зеваки покинули церковь, и дрожащие от ужаса неопределенности король и епископы заканчивали церемонию при свете горящих домов и среди шумной суматохи.
Ко времени коронации Вильгельму было чуть за сорок. Он был в самом расцвете сил. Ростом и сложением он был, может быть, чуть больше среднего для человека того времени и славился силой рук. В умственном отношении он куда больше превосходил своих современников, чем в физическом. Как солдат и политический деятель, он отличался ясным умом, способностью быстро определить, что и когда необходимо сделать, чётким пониманием конечной цели и сочетания средств, которые необходимы для её достижения. Но особенно отличала его от современников черта, свойственная многим известным завоевателям. Черта, наверное, незаменимая для успехов подобного рода: абсолютно непреклонное стремление добиться успеха, применяя при необходимости любые средства и не считаясь с потерями других. Его несгибаемая воля поражала современников. Люди, имевшие с ним дело, его побаивались. Строгость и суровость в обеспечении соблюдения законов, в наказании преступлений и в защите своих прав не ослабевала ни на миг. Его законы считались суровыми, денежные поборы - обременительными, а ограничения на пользование лесом - жестокими и несправедливыми. И тем не менее, Вильгельм стремился быть, и был, хорошим правителем. Он дал своим землям внутренний мир, что в те времена считалось лучшим доказательством хорошего правления и могло быть обеспечено только сильным королём. Кроме того, он был терпелив и редко терял контроль над собой, отдаваясь страстям. В течение 30 лет он (во всяком случае, номинально) правил Нормандией и занял английский трон, уже обладая опытом борьбы с превосходящим противником, усмирения беспокойных баронов и наведения порядка среди анархии.
Вильгельм, наконец, стал королём Англии, но королевство, в котором он обладал реальной властью, простиралось немногим далее тех мест, через которые прошла его армия. Впрочем, не следует делать из этого факта далеко идущих выводов. Вильгельм завоевал Англию, и это был свершившийся факт. Несмотря на то, что для утверждения своей власти в королевстве ему предстояло ещё преодолеть множество трудностей, а последние очаги сопротивления ему удалось подавить лишь спустя некоторое время, мы не находим никаких свидетельств тому, что это сопротивление носило общенациональный характер. Были местные восстания, часть из которых на какое-то время приобретала угрожающие масштабы; были попытки иноземных вторжений в неизменно тщетной надежде на помощь местного населения; было долгое сопротивление некоторых достойных лучшей поддержки вождей, лучшие и храбрейшие из которых в конечном итоге стали верноподданными нового монарха. Всё это было, но рассматривая весь период Завоевания, мы можем лишь поражаться тому, с какой лёгкостью горстка иноземных авантюристов одолела сильный народ. Тому есть лишь одно объяснение, чаще всего применимое к переворотам такого рода: отсутствие лидера.
Панегирист нового короля, его капеллан Вильгельм де Пуатье, утверждает, что вскоре после коронации Вильгельм ввёл множество законов, определявших внутреннее устройство королевства и упорядочивавших организацию армии. Мы можем, и не без оснований, считать, что этот полуофициальный историк несколько преувеличил непогрешимую мудрость и добродетель своего покровителя, однако общий ход событий и рассказ в целом едва ли стоит ставить под сомнение. Официально Англия покорилась, и покорность эта стала фактом для всех, кто встретился с Вильгельмом или его армией. Теперь необходимо было немедленно организовать государственное управление. Людям нужно было знать, какие законы соблюдать и при каких условиях их собственность останется в неприкосновенности. Сторонники короля, завоевавшие ему корону, должны были получить ожидаемые награды. Однако армия теперь стала королевской, а не иноземной, и нужно было удерживать её от беспорядочных грабежей и бунтов. Два поступка Вильгельма, относящихся к этому времени, указывают на то, что он ещё не был полностью уверен в благожелательном отношении лондонцев. Вскоре после коронации в Вестминстере он отбыл в расположенный в нескольких милях от Лондона Баркинг и там стал ждать, пока в городе не закончится строительство укреплений, из которых, по-видимому, в последствии вырос Тауэр. Судя по всему, в это же время или вскоре после этого он даровал епископу и шерифу города хартию, вероятно, составленную на английском языке или, во всяком случае, с приложением английского перевода. В этой хартии давались чёткие гарантии по двум вопросам, которые не могли не беспокоить крупный торговый центр, непосредственно связанный со столь масштабными изменениями в государстве: установление законов и безопасность собственности. Король дал клятву не вводить своим решением иноземных законов и не конфисковывать самовольно собственность. Эта мера способствовала росту верности жителей Лондона - крайне влиятельной группы людей, всегда готовых оказать давление общественного мнения на вождей государства, не меньше, чем строительство Тауэра способствовало защите от нередких в средневековом городе мятежей или крупных восстаний.
В то же время были приняты жёсткие меры для подавления беспорядков в армии. От командующих требовалось справедливое отношение к населению и защита завоёванного народа от притеснений. Солдатам запрещалось действовать силой. Под запретом оказался и один из любимейших пороков армии - пьянство, чтобы оно не довело до кровопролития. Были назначены судьи, в ведение которых входили преступления, совершённые солдатами. Никаких привилегий для норманнской части войска не было, и власть закона над армией, как с гордостью утверждает королевский капеллан, была так же строга, как и власть армии над покорённым народом. Уделялось внимание также и налоговой системе страны, и наказанию преступников, и защите торговли. По большей части в это можно поверить, хотя некоторые фактические детали и мотивы, возможно, были приукрашены, поскольку наши знания об отношении Вильгельма к вопросам подобного рода не зависят от слов панегиристов.
Пока двор Вильгельма находился в Баркинге, туда с изъявлениями покорности продолжали прибывать английские феодалы. Согласно норманнским источникам, самыми влиятельными из них были эрлы Эдвин и Моркар, которые теперь должны были подчиниться, если они не сделали этого раньше. Говорится, что двое из прибывших, Сивард и Эльдред, состояли в родстве с последним саксонским королём, но о степени родства не упоминается. Поразил норманнских авторов своим влиянием Копси, правивший Нортумберлендом в недолгое правление Тостига, брата Гарольда. Упомянут по имени Торкиль. «Прочие благородные люди» отдельных упоминаний не удостоились. Среди великих имён, которые, наверное, следовало бы добавить к этому списку, необходимо упомянуть имя Вальтеофа, эрла Нортгемптона и Хантингдона, человека благородного происхождения и несчастной судьбы. Всех их король принял милостиво. Он принял их клятвы, восстановил права на владения и обращался с ними с большим уважением.
Разумеется, так хорошо дела для жителей Англии складывались не всегда. Два свидетельства (одно - в «Саксонской Хронике» - о том, что люди выкупали свои владения у короля, другое - в «Книге Судного дня» - описание состояния земельного участка: «…во времена, когда англы выкупали свои земли») дают нам основание считать, что Вильгельм потребовал от жителей Англии, чтобы они получали от него формальное подтверждение своих прав владения, заплатив за это определённую цену. О причинах, побудивших выдвинуть такое требование, не сообщается, однако велик соблазн предположить, что оно стало своеобразным вариантом применения принципа феодального рельефа, при котором рельеф[PS1] выплачивался при вступлении во владение нового сеньора, а не как обычно для признания прав наследника лена. Будь у нас больше доказательств того, что в условиях феодализма это была распространённая практика, а не единичный случай, мы получили бы самое простое и естественное объяснение такому поступку Вильгельма. Выдвигаемое иногда предположение, что он считал все земли королевства законно конфискованными вследствие оказанного ему сопротивления, которого в большинстве случаев не было, во всяком случае, ко времени принятия этого закона, представляется надуманным и не согласуется с обычными методами Вильгельма. Менее рискованно было бы предположить, что он счёл случай одним из тех исключений, когда можно было собирать рельеф при смене сеньора. Возможно, применен был более общий обычай, распространённый в средневековом мире, когда новый король за определённую плату подтверждал крупные пожалования, сделанные его предшественниками. Однако любое объяснение оснований, на которых король потребовал общего выкупа земель, в отсутствие свидетельств остаётся лишь предположением. Сам по себе факт сомнению не подлежит и служит весьма ценным указанием на взгляды и намерения нового короля. Королевство принадлежало ему. Вассалы должны были держать все земли от короля и с согласия короля, но при этом не должно было происходить нежелательного перераспределения владений.
Несомненно, в это же время сложилась и система конфискации земель в тех случаях, когда для неё были основания, что постепенно привело к замене саксонской владетельной аристократии норманнами. Завоевавшие корону для нового короля должны были без проволочек получить свои небольшие награды. Необходимо было щедро одарить новую знать, а политические соображения диктовали необходимость как можно быстрее установить в стране власть верных вассалов короля, располагавших необходимыми средствами, чтобы защитить себя, и не менее самого короля заинтересованных в сохранении своего положения в стране. Земли и имущество тех, кто сражался против него и отказывался покориться, оказались в его распоряжении независимо от того, каких взглядов на королевскую власть придерживался сам Вильгельм. Коронные владения прежних королей, естественно, перешли к нему, и, несмотря на все пожалования, сделанные за время его правления, при Вильгельме этот домен скорее вырос, нежели уменьшился. Владения семьи Гарольда и тех, кто пал в сражении вместе с ним, были немедленно конфискованы и, по-видимому, этого хватило на первое время. Что бы там ни было в дальнейшем, мы можем согласиться с выводом, что в целом Вильгельм посвятил этот этап своего правления борьбе скорее с памятью о погибших, нежели с живыми и с их богатствами.
Конфискованные земли король раздал вождям своей армии. Дошедшие до нас сведения о том, как происходила эта перемена, скудны, но во многих случаях владения, во времена Эдуарда принадлежавшие некоему саксонскому тану, целиком передавались некоему норманну с указанием, что земли, принадлежавшие А., теперь должны принадлежать Б. Какие именно земли принадлежали А., бывшему владельцу, определялось уже, судя по всему, на местном уровне, а король всего лишь отдавал письменное распоряжение о необходимых переменах. Нередко подобная передача норманну владений сакса приводила к несправедливым решениям и судебным разбирательствам, длившимся долгие годы. Естественно, новый хозяин считал себя преемником и всех прав прежнего владельца. Если часть своих поместий сакс держал в качестве арендатора церковных или монастырских земель, норманн нередко захватывал и их, как будто они также были законно конфискованы и отданы ему во владение, и Церковь не всегда могла восстановить свои права, даже несмотря на многолетние тяжбы. До нас дошло мало фактов, свидетельствующих об отношениях, возникавших вследствие пожалования между получателем и королём, или об условиях владения, но накопившихся к настоящему времени косвенных указаний вполне достаточно для того, чтобы с уверенностью утверждать, что возникавшие отношения и условия владения были единственными знакомыми в то время норманнам и наиболее вероятными: отношения вассала и сеньора. И с первыми пожалованиями земель королём своим сторонникам Англия узнала ту сторону феодальной системы, с которой не была знакома Англия саксонская, но которая с этого момента почти на два столетия стала главенствующей в общественном и частном праве.
Говоря о том, что феодальная система была введена в Англии этими пожалованиями, необходимо уточнить одну деталь. Феодальная система, если применять этот термин в обобщённом значении для определения общественных отношений того времени, имела две стороны, различных по происхождению, характеру и цели. Для понимания организации феодального общества и изменений, которые произошли в Англии с его появлением, необходимо, хотя это и непросто, чётко разграничить эти две стороны. Даже в самой феодальной практике на границе этих двух сторон понятия были размыты, и это усугубляется тем фактом, что обе стороны в первую очередь были озабочены владением землёй, и в особенности тем, что один и тот же участок земли принадлежал одновременно двум разным людям, владевшим им на разных условиях, и отношения на нём регулировались двумя различными системами законов. Одну сторону, учитывая её основные движущие силы, можно назвать экономической, а другую - политической. Целью первой были доходы, получаемые с этих земель, а вторая учитывала в основном политические обязательства, связанные с владением и политическое и общественное положение и обязанности владельцев.
Экономическая сторона касалась отношений земледельцев с человеком, который по отношению к ним был владельцем земли. Она регулировала условия, на которых эти люди держали свои небольшие участки, их права на эту землю и получаемый продукт, их обязательства перед землевладельцем в отношении обработки для него тех земель, которые он оставлял в своё личное пользование, и, кроме того, натуральные и, возможно, денежные выплаты землевладельцу по различным случаям и поводам в течение года. Она также определяла и практически ограничивала поборы землевладельцев. Эти нормы были основаны исключительно на обычае. Они возникали медленно на основе опыта и не были зафиксированы на бумаге. Однако то же можно сказать и почти обо всех законах того времени, и законы земледельцев имели в своей сфере не меньшую силу, чем королевские законы, и за их соблюдением следили собственные суды. Большинство этих земледельцев были лично несвободны или, по крайней мере, ограничены в своих правах, но в данном случае это не имеет значения. У них было своё положение, свой голос и свои права в «обычном» суде сеньора, и документы, описывающие тогдашнее общественное устройство, именуют их так же, как и могущественнейших баронов королевства - «пэрами», то есть пэрами этих обычных судов. Конечно, не все были крепостными. Многих свободных людей, мелких фермеров (наверное, не будет ошибкой утверждать, что это относится ко всем, кто принадлежал к этому классу) та или иная нужда заставляла вступить в эту систему отношений, поступиться безусловным правом владения своими землями и согласиться на держание земли от сеньора, хотя остатки их некогда полных прав владения землёй ещё долго были связаны с земельными участками. Поступив таким образом, они сближались с несвободными земледельцами. Они становились частями одной системы и были отчасти связаны теми же требованиями и обязательствами, но для них условия владения землёй в экономическом отношении были лучше, чем для крепостных, и они сохраняли личную свободу. Они участвовали в судах сеньора, и здесь равными им были крепостные, но также они участвовали и в старых народных судах - «судах сотни» и судах графств, и здесь наравне с ними выступали рыцари и бароны.
[1] William of Poitiers, в «Migne's Patrologia Latina», cxlix,
1258. См. также F. Baring, в «Engl. Hist. Rev.», xiii. 18 (1898).
[2] Orderic Vitalis, ii. 158 (ed. Le Prevost).
[PS1]Рельеф - плата сеньору при вступлении во владение наследством - прим. перев.
Это первая половина первой главы.
Замечания по переводу принимаются здесь же.
История Англии от норманнского завоевания до смерти короля Иоанна
ГЛАВА I
ЗАВОЕВАНИЕ
СОДЕРЖАНИЕ
Октябрь 1066 г. После битвы при Гастингсе
Ноябрь Поход на Лондон
Взятие Винчестера
Сдача Лондона
25 декабря Коронация Вильгельма
Январь 1067 г. Государственное устройство
Конфискация земель
Феодализм
Власть герцога Нормандии
Март-декабрь Вильгельм в Нормандии
Восстания в Англии
Битва, произошедшая 14 октября 1066 года, стала решающей в борьбе за английскую корону, но Вильгельм Нормандский не спешил пожинать плоды победы. Небеса вынесли свой вердикт в споре между ним и Гарольдом, и не было никаких сомнений в том, в чью пользу. Армия саксов была разгромлена, обратилась в бегство и едва ли могла остановиться раньше, чем достигнет Лондона, но её даже не преследовали. Норманны провели ночь на поле битвы, и Вильгельм раскинул свой шатёр на холме, который оборонял противник, среди раненых саксов, подвергая себя опасности, несмотря на возражения друга и советника Вальтера Гиффарда. На следующий день Вильгельм со своей армией отступил к Гастингсу. Здесь он оставался в течение пяти дней, по утверждению «Саксонской Хроники», чтобы страна узнала о завоевании. Однако скорее всего, он дожидался подкреплений из Нормандии. Такой человек, как Вильгельм, едва ли мог ошибиться в оценке ситуации. Единственная армия, способная ему противостоять, была разбита в пух и прах. Все вожди, вокруг которых могла собраться новая армия, были мертвы. Он мог себе позволить выжидать. Он мог недооценивать способность саксонских воинов к дальнейшей борьбе, но он, судя по всему, прекрасно знал характер тех английских общественных деятелей, которые выжили и могли бы возглавить новое сопротивление. Единственным претендентом на престол, с которым согласились бы все стороны, был мальчик, не обладавший ни сильным характером, ни опытом. Вожди аристократии, которые должны были в условиях кризиса стать естественными лидерами нации, уже недвусмысленно показали, что они готовы принести Англию в жертву собственному честолюбию и самолюбию. Во главе Церкви стояли люди, обладавшие не многим более сильным характером и столь же неспособные к руководству, неприкрытые сторонники культурного плюрализма, поддавшиеся соблазну пренебречь ради собственных интересов законами, которые они были обязаны выполнять. В Лондоне, где собралось большинство беглецов, едва успели решить, что делать дальше, как через пять дней после битвы Вильгельм начал наступление. Первой его целью стала мощная крепость Дувр, господствовавшая над важнейшим участком побережья, подходящим для высадки. По пути он сделал остановку и показал, что ждёт тех, кто встанет на сторону его врагов, примерно наказав город Ромни, жители которого отважились оказать довольно энергичное сопротивление группе норманнов, попытавшейся (вероятно, по ошибке) здесь высадиться.
Мощная крепость Дувр поднималась над утёсами, как сказал бы очевидец тех событий, на высоту полёта стрелы, и незадолго до этого в ней были возведены новые укрепления. Вильгельм, несомненно, предполагал, что взять её будет нелегко, поэтому был весьма доволен тем, что гарнизон крепости был готов сдаться без боя - предзнаменование ещё более многообещающее, чем победа над Гарольдом. Если в Ромни Вильгельм показал, что будет с оказывающими упорное сопротивление, то его поведение в Дувре стало демонстрацией того, что он предлагал подчинившимся. Он не только пощадил гарнизон, но и возместил горожанам ущерб, поскольку его воины, разочарованные тем, что им не довелось поживиться при грабеже, который последовал бы в случае взятия города силой, сожгли часть городских зданий.
В Дувре Вильгельм простоял неделю, и здесь его армия подверглась нападению врага, который для средневековых армий нередко становился более смертоносным, чем армия противника. Изобилие свежего мяса и вода из непривычных источников привели к вспышке дизентерии, унёсшей жизни многих и ослабившей остальных, которых Вильгельму, снова выступая в поход, пришлось оставить на месте. Но эти потери компенсировали подкрепления, прибывшие из Нормандии и присоединившиеся к Вильгельму в Дувре или вскоре после выхода из города.
Дальше он двинулся на Кентербери, но вскоре после выступления встретил несколько депутаций, которые сообщили ему о покорности Кентербери и некоторых других городов Кента. Вскоре после выхода из Дувра болезнью, поразившей войска, заболел и сам герцог, но, судя по всему, он не позволил недугу прервать поход, а, по имеющимся сведениям, продолжил наступление на Лондон, нигде не останавливаясь надолго[1]. Не дошло до нас никаких сведений и о масштабном разграблении страны во время этого похода. Его армия должна была жить тем, что смогла забрать у местных жителей, и фуражировка, несомненно, сопровождалась грабежами. Однако убедительные доказательства систематического опустошения обширных территорий с целью подчинения населения, что было бы вполне объяснимо, отсутствуют, а ненужных грабежей Вильгельм не допускал никогда. Конечно, у него были сомнения по поводу того, стоит ли быть настолько милосердным в такое время, но, по крайней мере, в большинстве случаев мы можем с определённостью видеть причины, по которым он отступал от этой практики. Практически в каждом случае это была или оборона, или месть, но ни политика, ни характер Вильгельма не дают нам оснований считать, что его войска систематически опустошали страну, когда его планы осуществлялись с такой скоростью.
Между тем, пока армия захватчиков приближалась к Лондону, город, наконец, определился с дальнейшей линией поведения. В городе собрались вожди, выжившие в великой битве, и не участвовавшие в битве представители знати, часть из которых предпочла отсидеться в стороне, пока не решится исход дела. Узнав о результатах битвы, в Лондон явились Эдвин и Моркар, могущественные эрлы северной и центральной Англии, главы рода, соперничавшего с родом Гарольда, стремившиеся освободиться от него и его власти. Здесь были оба архиепископа и некоторые из епископов (впрочем, кто именно из них был в это время в Лондоне, мы точно сказать не можем). Имена других людей нам не известны, если не считать Эзегара, знаменосца Гарольда и шерифа Лондона, с именем которого связана сомнительная история переговоров с приближающимся врагом. Но, несомненно, здесь были и другие благородные и влиятельные люди государства, хоть их имена история и сохранила. Достаточно велики были и собравшиеся силы, несмотря на то, что «армия» Эдвина и Моркара находилась под независимым и не слишком надёжным командованием.
Несомненно, народ был настроен на дальнейшее сопротивление, и горожане не побоялись напасть на Завоевателя, когда его войско приблизилось к Лондону. Но все источники чётко указывают на отсутствие единодушия и единоначалия, что пагубно сказалось на конечном результате. Спустя почти два поколения Вильгельм Мальмсберийский считал, и мы не можем в этом с ним не согласиться, что, отказавшись от внутренних разногласий и объединившись ради единой цели, жители Англии могли бы излечить рану, нанесённую отечеству. Но слишком много было личных амбиций и слишком мало патриотизма. Эдвин и Моркар пытались убедить народ в том, что одного из них нужно избрать королём. Часть епископов, похоже, вообще сопротивлялась выборам какого бы то ни было короля. Властного лидера, способного добиться общего согласия и направить и усилить энергию народного сопротивления, не было. Англия была завоёвана не потому, что норманны превосходили в численности и уме, а вследствие неспособности самих жителей страны преодолеть величайший кризис в её истории.
Ситуация требовала спешных действий, и под одновременным давлением быстрого приближающегося противника и общественного мнения (упоминаются как горожане, так и моряки) руководители Церкви и государства, наконец, пришли к общему мнению, что королём должен стать Эдгар Этелинг. Это было единственное возможное решение, если не считать немедленной сдачи. Внук Эдмунда Железнобокого, короля, оказывавшего в прошлом упорное и весьма умелое сопротивление чужеземным захватчикам, наследник рода, занимавшего трон со времён обретения народом своей истории, - если нужен был король, то все люди могли сплотиться вокруг него и только вокруг него. Но других аргументов в его пользу не было. Ни кровь деда, ни обрушившиеся на него несчастья так и не сделали Эдгара человеком, способным справиться с ситуацией. Позднее он поражал людей хорошими манерами, приятным обхождением и откровенностью, но никто и никогда не видел в нём качеств, присущих героям. Он так и не был помазан на королевство, хотя такой поступок укрепил бы его положение, и остаётся лишь гадать, свидетельствует ли этот факт о том, что вожди лишь уступили давлению народа, или упущение связано только с общей спешкой и замешательством. Единственным деянием Эдгара как короля стало утверждение Бранда, избранного монахами аббатом Питерборо на место Леофрика, родича Эдвина и Моркара, который участвовал в битве при Гастингсе и умер вскоре после неё. Вильгельм расценил обращение к Эдгару за утверждением как враждебный поступок и наложил на нового аббата большой штраф, но для нас это происшествие служит свидетельством характера движения, которое пыталось обрести народного короля в последнем потомке Седрика по мужской линии.
От Кентербери армия завоевателей двинулась прямо на Лондон и заняла позиции в его окрестностях. Из этого лагеря пятьсот всадников были отправлены вперёд разведать подступы к городу, и произошло второе сражение, которое, впрочем, завершилось за явным преимуществом одной из сторон. Во всяком случае, горожане собирались навязать противнику сражение, переправились через реку и начали наступать на противника строем. Но норманнские рыцари быстро расправились с отрядами горожан и отбросили их обратно в город, нанеся им огромные потери. Пригород на южном берегу Темзы оказался в руках противника и был сожжён (во всяком случае, частично). Однако развить успех Вильгельму пока не удалось. Лондон ещё не был готов сдаться, и река казалась непреодолимым препятствием.
В поисках брода норманны двинулись вверх по реке, по-прежнему снабжая армию за счёт местного населения. Переправу удалось найти у Уоллингфорда, чуть ниже Оксфорда и примерно в 50 милях выше Лондона. Вполне возможно, что у Вильгельма при желании была возможность переправиться и ближе к городу, но весьма вероятно, что Вильгельм руководствовался соображениями стратегического плана. Это особенно вероятно в случае, если Вильгельму стало известно, что Эдвин и Моркар со своей армией оставили нового короля и отступили на север. В таком случае, небольшая отсрочка должна была убедить лондонцев, что лучше всего им будет сдаться, а для Вильгельма наиболее выгодной была позиция между городом и отступившей армией, и эту позицию он легко мог занять (и занял), выдвинувшись от переправы в Уоллингфорде. И даже если бы эрлы оставались в Лондоне, эта позиция была наилучшей, поскольку отрезала их от собственных владений, а город - от районов, откуда к нему могли бы подойти подкрепления. Дальние обходные манёвры на враждебной территории были излюбленным стратегическим ходом Вильгельма.
На каком то этапе пути от Дувра до Уоллингфорда Вильгельм отправил отряд для захвата Винчестера. Этот город играл значительную роль, поскольку служил исторической резиденцией королей и оставался финансовым центром страны, а также потому, что Винчестер служил прибежищем для королевы Эдиты, жены Эдуарда Исповедника, которой город достался в наследство как вдове. Сдача города, по-видимому, последовала незамедлительно и к полному удовлетворению Вильгельма, который подтвердил права вдовствующей королевы Англии и проявил позднее милость к монахам новой обители. Вильгельм де Пуатье, капеллан герцога, по-видимому, сопровождавший армию в этом походе[2] и оставивший вскоре после его завершения подробное описание вторжения, утверждает, что в Уоллингфорде к его повелителю приехал Стиганд, архиепископ Кентерберийский, который изъявил свою покорность. Оснований сомневаться в этом утверждении нет, хотя его и ставили под сомнение. Лучшие хронисты Англии не указывают его имени в числе тех, что покорился при сдаче Лондона. С самого момента высадки норманнов события двигались лишь в одном направлении. Положение вещей в Лондоне не оставляла никаких надежд на то, что ход событий можно изменить. На мнение такого человека, как Стиганд, относительно неизбежности победы Вильгельма вполне можно было положиться, и сдаваться следовало чем быстрее, тем лучше. Если Стиганд и в самом деле приехал к Вильгельму в Уоллингфорд, то это служит лучшим подтверждением беспомощности партии сопротивления в Лондоне.
От Уоллингфорда Вильгельм неспешно продолжал поход, оставляя за собой полосу опустошённых земель, через Оксфордшир, Бакингемшир и Гертфордшир, откуда его армия повернула на юг, к Лондону. Но теперь город был убеждён в невозможности сопротивления и был готов смириться с неизбежным. Как близко подошёл враг прежде, чем город сдался, доподлинно не известно. С подачи английских хронистов принято считать, что посольство из Лондона встретило Вильгельма в Беркхемпстеде, в 30 милях от города, но если принять предположение, что имелся в виду Литтл-Беркхемпстед, то это расстояние лучше согласуется с рассказом капеллана Вильгельма де Пуатье о том, что с места переговоров можно было видеть город. Утверждение Вильгельма де Пуатье трудно проигнорировать, поскольку именно такие подробности должны были скорее всего врезаться в память воинов герцога, так долго шедших к городу и мечтавших о его взятии. Такой вариант представляется более вероятным. Расстояние в 30 миль, особенно по тем временам, было довольно безопасным и оставляло достаточно времени для дальнейших споров и всяких неожиданностей. Но где бы ни произошла сдача, она была полной и окончательной как для города, так и для виднейших мужей Англии. Эдгар отдал свою ненужную и не совсем узаконенную корону; Альдред, архиепископ Йоркский, должен был признать подчинение Церкви; присутствовали также и некоторые епископы и ведущие деятели государства, среди которых один из хронистов упоминает Эдвина и Моркара, отправленных им же ранее на север. Возможно, он был прав в обоих случаях, и эрлы вернулись, чтобы заключить мир, увидев, что сопротивление безнадёжно. Вильгельм принял этих людей предельно учтиво и миролюбиво, а Эдгара обнял и обращался с ним как с сыном.
Депутация из Лондона, возглавляемая номинальным королём, пришла, чтобы предложить корону Вильгельму. Для него и для его норманнов наступил решающий момент похода. Нужно было дать чёткий ответ. Согласно хронике, по-видимому, состоялся своего рода военный совет с участием норманнских и прочих баронов и вождей армии, и на этом совете Вильгельм поставил вопрос: что лучше, принять корону сразу или подождать, пока страна не будет более или менее приведена к покорности и пока жена герцога Матильда не сможет приехать, чтобы разделить с ним эту честь. Так этот вопрос формулируют хроники, однако основные споры, приведшие к окончательному решению, судя по всему, шли не столько вокруг этого вопроса, сколько вокруг того, следует ли Вильгельму вообще становиться королём. Свидетельства о том, что какое-то решение было принято до этого срока отсутствуют. То, что корона более или менее явно была целью этого похода понимали все, но теперь пришло время Вильгельму и его людям дать прямой ответ. Если герцогу Нормандии суждено было стать королём Англии, произойти это могло лишь при полной поддержке его норманнских сторонников, и маловероятно, чтобы в государстве, настолько приверженном феодальной традиции, как Нормандия, сюзерен отправился добывать себе настолько высокий титул без особого согласия своих вассалов вопреки феодальному обычаю. Совет вынес положительное решение, и Вильгельм принял корону. Вперёд немедленно был отправлен отряд, чтобы занять город, организовать его оборону на норманнский манер и подготовить его к въезду будущего короля. Между тем, Вильгельм предавался любимому развлечению - охоте, а армия продолжала удовлетворять свои нужды за счёт окрестных деревень, не слишком стесняя себя в средствах.
Что бы ни помешало коронации Эдгара, Вильгельм был коронован без проволочек. Для проведения церемонии, которая должна была состояться в новой церкви Вестминстерского аббатства, где короновался Гарольд и где покоилось тело Эдуарда, был выбран день Рождества, ближайший великий церковный праздник. Короновал Вильгельма Альдред, архиепископ Йоркский. Ни один норманн, и уж конечно не Вильгельм, пришедший с особого благословения истинного Папы, не допустил бы к этому обряду Стиганда, чей путь к сану архиепископа открыло изгнание норманнского архиепископа Роберта и чья мантия была дарована отлучённым от церкви папой-схизматиком. Если не считать этого отступления, которое было сделано и при коронации Гарольда, церемония была проведена предельно официально и торжественно. Порядок обеспечивала норманнская стража. В церковь вошла длинная процессия священнослужителей, которую замыкали герцог и поддерживавшие его епископы. В церкви старинный ритуал коронации был выполнен, насколько мы можем судить, максимально точно. Англичан и французов на их языках спросили, согласны ли они принять Вильгельма своим королём, и они ответили согласием. Затем Вильгельм принёс клятву защищать Церковь, править справедливо, принимать и поддерживать праведные законы и предотвращать беспорядки. Наконец, он был миропомазан, коронован и провозглашён королём Англии по титулу и по праву. Однако церемония проходила в необычной и весьма жестокой обстановке. Норманны, находившиеся за пределами церкви, приняли крики одобрения изнутри за крики гнева и протеста и, что было свойственно норманнам, тут же набросились на всё, что было под рукой, на людей и на дома, убивая и поджигая, чтобы создать панику и обеспечить отмщение. В какой-то момент им это удалось. Зеваки покинули церковь, и дрожащие от ужаса неопределенности король и епископы заканчивали церемонию при свете горящих домов и среди шумной суматохи.
Ко времени коронации Вильгельму было чуть за сорок. Он был в самом расцвете сил. Ростом и сложением он был, может быть, чуть больше среднего для человека того времени и славился силой рук. В умственном отношении он куда больше превосходил своих современников, чем в физическом. Как солдат и политический деятель, он отличался ясным умом, способностью быстро определить, что и когда необходимо сделать, чётким пониманием конечной цели и сочетания средств, которые необходимы для её достижения. Но особенно отличала его от современников черта, свойственная многим известным завоевателям. Черта, наверное, незаменимая для успехов подобного рода: абсолютно непреклонное стремление добиться успеха, применяя при необходимости любые средства и не считаясь с потерями других. Его несгибаемая воля поражала современников. Люди, имевшие с ним дело, его побаивались. Строгость и суровость в обеспечении соблюдения законов, в наказании преступлений и в защите своих прав не ослабевала ни на миг. Его законы считались суровыми, денежные поборы - обременительными, а ограничения на пользование лесом - жестокими и несправедливыми. И тем не менее, Вильгельм стремился быть, и был, хорошим правителем. Он дал своим землям внутренний мир, что в те времена считалось лучшим доказательством хорошего правления и могло быть обеспечено только сильным королём. Кроме того, он был терпелив и редко терял контроль над собой, отдаваясь страстям. В течение 30 лет он (во всяком случае, номинально) правил Нормандией и занял английский трон, уже обладая опытом борьбы с превосходящим противником, усмирения беспокойных баронов и наведения порядка среди анархии.
Вильгельм, наконец, стал королём Англии, но королевство, в котором он обладал реальной властью, простиралось немногим далее тех мест, через которые прошла его армия. Впрочем, не следует делать из этого факта далеко идущих выводов. Вильгельм завоевал Англию, и это был свершившийся факт. Несмотря на то, что для утверждения своей власти в королевстве ему предстояло ещё преодолеть множество трудностей, а последние очаги сопротивления ему удалось подавить лишь спустя некоторое время, мы не находим никаких свидетельств тому, что это сопротивление носило общенациональный характер. Были местные восстания, часть из которых на какое-то время приобретала угрожающие масштабы; были попытки иноземных вторжений в неизменно тщетной надежде на помощь местного населения; было долгое сопротивление некоторых достойных лучшей поддержки вождей, лучшие и храбрейшие из которых в конечном итоге стали верноподданными нового монарха. Всё это было, но рассматривая весь период Завоевания, мы можем лишь поражаться тому, с какой лёгкостью горстка иноземных авантюристов одолела сильный народ. Тому есть лишь одно объяснение, чаще всего применимое к переворотам такого рода: отсутствие лидера.
Панегирист нового короля, его капеллан Вильгельм де Пуатье, утверждает, что вскоре после коронации Вильгельм ввёл множество законов, определявших внутреннее устройство королевства и упорядочивавших организацию армии. Мы можем, и не без оснований, считать, что этот полуофициальный историк несколько преувеличил непогрешимую мудрость и добродетель своего покровителя, однако общий ход событий и рассказ в целом едва ли стоит ставить под сомнение. Официально Англия покорилась, и покорность эта стала фактом для всех, кто встретился с Вильгельмом или его армией. Теперь необходимо было немедленно организовать государственное управление. Людям нужно было знать, какие законы соблюдать и при каких условиях их собственность останется в неприкосновенности. Сторонники короля, завоевавшие ему корону, должны были получить ожидаемые награды. Однако армия теперь стала королевской, а не иноземной, и нужно было удерживать её от беспорядочных грабежей и бунтов. Два поступка Вильгельма, относящихся к этому времени, указывают на то, что он ещё не был полностью уверен в благожелательном отношении лондонцев. Вскоре после коронации в Вестминстере он отбыл в расположенный в нескольких милях от Лондона Баркинг и там стал ждать, пока в городе не закончится строительство укреплений, из которых, по-видимому, в последствии вырос Тауэр. Судя по всему, в это же время или вскоре после этого он даровал епископу и шерифу города хартию, вероятно, составленную на английском языке или, во всяком случае, с приложением английского перевода. В этой хартии давались чёткие гарантии по двум вопросам, которые не могли не беспокоить крупный торговый центр, непосредственно связанный со столь масштабными изменениями в государстве: установление законов и безопасность собственности. Король дал клятву не вводить своим решением иноземных законов и не конфисковывать самовольно собственность. Эта мера способствовала росту верности жителей Лондона - крайне влиятельной группы людей, всегда готовых оказать давление общественного мнения на вождей государства, не меньше, чем строительство Тауэра способствовало защите от нередких в средневековом городе мятежей или крупных восстаний.
В то же время были приняты жёсткие меры для подавления беспорядков в армии. От командующих требовалось справедливое отношение к населению и защита завоёванного народа от притеснений. Солдатам запрещалось действовать силой. Под запретом оказался и один из любимейших пороков армии - пьянство, чтобы оно не довело до кровопролития. Были назначены судьи, в ведение которых входили преступления, совершённые солдатами. Никаких привилегий для норманнской части войска не было, и власть закона над армией, как с гордостью утверждает королевский капеллан, была так же строга, как и власть армии над покорённым народом. Уделялось внимание также и налоговой системе страны, и наказанию преступников, и защите торговли. По большей части в это можно поверить, хотя некоторые фактические детали и мотивы, возможно, были приукрашены, поскольку наши знания об отношении Вильгельма к вопросам подобного рода не зависят от слов панегиристов.
Пока двор Вильгельма находился в Баркинге, туда с изъявлениями покорности продолжали прибывать английские феодалы. Согласно норманнским источникам, самыми влиятельными из них были эрлы Эдвин и Моркар, которые теперь должны были подчиниться, если они не сделали этого раньше. Говорится, что двое из прибывших, Сивард и Эльдред, состояли в родстве с последним саксонским королём, но о степени родства не упоминается. Поразил норманнских авторов своим влиянием Копси, правивший Нортумберлендом в недолгое правление Тостига, брата Гарольда. Упомянут по имени Торкиль. «Прочие благородные люди» отдельных упоминаний не удостоились. Среди великих имён, которые, наверное, следовало бы добавить к этому списку, необходимо упомянуть имя Вальтеофа, эрла Нортгемптона и Хантингдона, человека благородного происхождения и несчастной судьбы. Всех их король принял милостиво. Он принял их клятвы, восстановил права на владения и обращался с ними с большим уважением.
Разумеется, так хорошо дела для жителей Англии складывались не всегда. Два свидетельства (одно - в «Саксонской Хронике» - о том, что люди выкупали свои владения у короля, другое - в «Книге Судного дня» - описание состояния земельного участка: «…во времена, когда англы выкупали свои земли») дают нам основание считать, что Вильгельм потребовал от жителей Англии, чтобы они получали от него формальное подтверждение своих прав владения, заплатив за это определённую цену. О причинах, побудивших выдвинуть такое требование, не сообщается, однако велик соблазн предположить, что оно стало своеобразным вариантом применения принципа феодального рельефа, при котором рельеф[PS1] выплачивался при вступлении во владение нового сеньора, а не как обычно для признания прав наследника лена. Будь у нас больше доказательств того, что в условиях феодализма это была распространённая практика, а не единичный случай, мы получили бы самое простое и естественное объяснение такому поступку Вильгельма. Выдвигаемое иногда предположение, что он считал все земли королевства законно конфискованными вследствие оказанного ему сопротивления, которого в большинстве случаев не было, во всяком случае, ко времени принятия этого закона, представляется надуманным и не согласуется с обычными методами Вильгельма. Менее рискованно было бы предположить, что он счёл случай одним из тех исключений, когда можно было собирать рельеф при смене сеньора. Возможно, применен был более общий обычай, распространённый в средневековом мире, когда новый король за определённую плату подтверждал крупные пожалования, сделанные его предшественниками. Однако любое объяснение оснований, на которых король потребовал общего выкупа земель, в отсутствие свидетельств остаётся лишь предположением. Сам по себе факт сомнению не подлежит и служит весьма ценным указанием на взгляды и намерения нового короля. Королевство принадлежало ему. Вассалы должны были держать все земли от короля и с согласия короля, но при этом не должно было происходить нежелательного перераспределения владений.
Несомненно, в это же время сложилась и система конфискации земель в тех случаях, когда для неё были основания, что постепенно привело к замене саксонской владетельной аристократии норманнами. Завоевавшие корону для нового короля должны были без проволочек получить свои небольшие награды. Необходимо было щедро одарить новую знать, а политические соображения диктовали необходимость как можно быстрее установить в стране власть верных вассалов короля, располагавших необходимыми средствами, чтобы защитить себя, и не менее самого короля заинтересованных в сохранении своего положения в стране. Земли и имущество тех, кто сражался против него и отказывался покориться, оказались в его распоряжении независимо от того, каких взглядов на королевскую власть придерживался сам Вильгельм. Коронные владения прежних королей, естественно, перешли к нему, и, несмотря на все пожалования, сделанные за время его правления, при Вильгельме этот домен скорее вырос, нежели уменьшился. Владения семьи Гарольда и тех, кто пал в сражении вместе с ним, были немедленно конфискованы и, по-видимому, этого хватило на первое время. Что бы там ни было в дальнейшем, мы можем согласиться с выводом, что в целом Вильгельм посвятил этот этап своего правления борьбе скорее с памятью о погибших, нежели с живыми и с их богатствами.
Конфискованные земли король раздал вождям своей армии. Дошедшие до нас сведения о том, как происходила эта перемена, скудны, но во многих случаях владения, во времена Эдуарда принадлежавшие некоему саксонскому тану, целиком передавались некоему норманну с указанием, что земли, принадлежавшие А., теперь должны принадлежать Б. Какие именно земли принадлежали А., бывшему владельцу, определялось уже, судя по всему, на местном уровне, а король всего лишь отдавал письменное распоряжение о необходимых переменах. Нередко подобная передача норманну владений сакса приводила к несправедливым решениям и судебным разбирательствам, длившимся долгие годы. Естественно, новый хозяин считал себя преемником и всех прав прежнего владельца. Если часть своих поместий сакс держал в качестве арендатора церковных или монастырских земель, норманн нередко захватывал и их, как будто они также были законно конфискованы и отданы ему во владение, и Церковь не всегда могла восстановить свои права, даже несмотря на многолетние тяжбы. До нас дошло мало фактов, свидетельствующих об отношениях, возникавших вследствие пожалования между получателем и королём, или об условиях владения, но накопившихся к настоящему времени косвенных указаний вполне достаточно для того, чтобы с уверенностью утверждать, что возникавшие отношения и условия владения были единственными знакомыми в то время норманнам и наиболее вероятными: отношения вассала и сеньора. И с первыми пожалованиями земель королём своим сторонникам Англия узнала ту сторону феодальной системы, с которой не была знакома Англия саксонская, но которая с этого момента почти на два столетия стала главенствующей в общественном и частном праве.
Говоря о том, что феодальная система была введена в Англии этими пожалованиями, необходимо уточнить одну деталь. Феодальная система, если применять этот термин в обобщённом значении для определения общественных отношений того времени, имела две стороны, различных по происхождению, характеру и цели. Для понимания организации феодального общества и изменений, которые произошли в Англии с его появлением, необходимо, хотя это и непросто, чётко разграничить эти две стороны. Даже в самой феодальной практике на границе этих двух сторон понятия были размыты, и это усугубляется тем фактом, что обе стороны в первую очередь были озабочены владением землёй, и в особенности тем, что один и тот же участок земли принадлежал одновременно двум разным людям, владевшим им на разных условиях, и отношения на нём регулировались двумя различными системами законов. Одну сторону, учитывая её основные движущие силы, можно назвать экономической, а другую - политической. Целью первой были доходы, получаемые с этих земель, а вторая учитывала в основном политические обязательства, связанные с владением и политическое и общественное положение и обязанности владельцев.
Экономическая сторона касалась отношений земледельцев с человеком, который по отношению к ним был владельцем земли. Она регулировала условия, на которых эти люди держали свои небольшие участки, их права на эту землю и получаемый продукт, их обязательства перед землевладельцем в отношении обработки для него тех земель, которые он оставлял в своё личное пользование, и, кроме того, натуральные и, возможно, денежные выплаты землевладельцу по различным случаям и поводам в течение года. Она также определяла и практически ограничивала поборы землевладельцев. Эти нормы были основаны исключительно на обычае. Они возникали медленно на основе опыта и не были зафиксированы на бумаге. Однако то же можно сказать и почти обо всех законах того времени, и законы земледельцев имели в своей сфере не меньшую силу, чем королевские законы, и за их соблюдением следили собственные суды. Большинство этих земледельцев были лично несвободны или, по крайней мере, ограничены в своих правах, но в данном случае это не имеет значения. У них было своё положение, свой голос и свои права в «обычном» суде сеньора, и документы, описывающие тогдашнее общественное устройство, именуют их так же, как и могущественнейших баронов королевства - «пэрами», то есть пэрами этих обычных судов. Конечно, не все были крепостными. Многих свободных людей, мелких фермеров (наверное, не будет ошибкой утверждать, что это относится ко всем, кто принадлежал к этому классу) та или иная нужда заставляла вступить в эту систему отношений, поступиться безусловным правом владения своими землями и согласиться на держание земли от сеньора, хотя остатки их некогда полных прав владения землёй ещё долго были связаны с земельными участками. Поступив таким образом, они сближались с несвободными земледельцами. Они становились частями одной системы и были отчасти связаны теми же требованиями и обязательствами, но для них условия владения землёй в экономическом отношении были лучше, чем для крепостных, и они сохраняли личную свободу. Они участвовали в судах сеньора, и здесь равными им были крепостные, но также они участвовали и в старых народных судах - «судах сотни» и судах графств, и здесь наравне с ними выступали рыцари и бароны.
[1] William of Poitiers, в «Migne's Patrologia Latina», cxlix,
1258. См. также F. Baring, в «Engl. Hist. Rev.», xiii. 18 (1898).
[2] Orderic Vitalis, ii. 158 (ed. Le Prevost).
[PS1]Рельеф - плата сеньору при вступлении во владение наследством - прим. перев.