детский адик
Тридцать ли, сорок ли лет назад - какая вам разница, сколько мне! - я тоже очень плохо ходила в детский садик. Эти воспоминания самые ужасные, самые тошнотворные и сколько не пытайся их забыть, сверху забросав слоями более поздних кошмаров, они сами по себе всплывают по первому же свистку, будь то крепкий столовский запах навечно грязных кастрюль, плотный забор с детскими голосами за ним, или миниатюрные хохломские стулья - всё вызывает внутренние судороги и приступ тошноты.
Как бедная мать со мной справлялась, неизвестно. Сейчас она охает и вздрагивает, а тогда это была большая проблема. Во-первых, я постоянно болела, всем подряд - уши, горло, нос, легкие, аллергия на все лекарства и общая вялость. Слабая девочка. Во-вторых, у нас под боком не было бабушек и вообще никаких родственников, родители как перст одни в большом городе. Все родственники за 800 км. В-третьих, декретный отпуск был 1,5 года, а дальше как хочешь, и увольняться тоже нельзя, потому что статья за тунеядство. Как мама решала эту проблему, сейчас сказать трудно. Одно было хорошо - детские сады были, много, только у нашего дома в радиусе 500 метров было шесть детских садов (через 30 лет из них остался один). Но я очень плохо в них ходила.
Мои воспоминания: мне года 4, мама ведёт утром по осеннему туману в садик, говорит что-то ласковым голосом, а у меня лишь одно: это всё неправда, мираж, сейчас это кончится и мама уйдёт, а я останусь одна, брошенная, и ужас неизбежности расставания отравляет абсолютно всё: я не могу насладиться минутой счастья, когда мама рядом, даже вечером, когда впереди ночь и утро, потому что знаю наперёд, что это всё кончится, а пытка и кошмар - никогда. Мама меня оставляет, а я стою столбом у детсадовского забора и в щелку смотрю на удаляющуюся фигуру матери. Реву белугой. И так часами, сутками.
Естественно, меня за такое поведение не любили ни воспитатели, ни дети. Кто хочет дружить с рёвой? Правильно - никто. Мой удел - страдание и одиночество (написала я в блокнот спустя 25 лет по другому¸ правда, поводу). Плюс ко всему я тогда очень плохо ела. Везде, а казенную пищу и подавно. Тем более, те помои, которыми кормят по сей день во всех муниципальных учреждениях, от одного названия воротит, не говоря про запах и внешний вид. Плюс молоко на полдник, которое я реально не переношу, до сих пор, блюю, а тогда некоторые особенно ретивые нянечки заставляли пить эту гадость, и тогда меня рвало прямо на воротник, пуговицы, манжеты. И всем от этого становилось ещё хуже - взаимная ненависть меня и коллектива росла и лопалась, выливаясь в негодование персонала в сторону матери, а от неё рикошетом в меня - «молоко надо пить». Надо. Кому? мне. Я не могу, мама. На-до. Пей. И эта пытка закончилась лишь тогда, когда я откусила кромку стакана и мать с небывалой резвостью доставала стеклянные крошки из моего окровавленного рта. Жива! Жива.
Более-менее отчетливо помню последний детсадовский год, перед школой. Мы все уже большие, реветь стыдно и надо как-то терпеть. И я терпела. Терпела ненавистную столовскую еду, научилась тонко размазывать по тарелке, создавая иллюзию съеденного. Терпела лживо-ласковых воспитательниц, мастерски умеющих наказывать, выбирая для каждого наиболее изощренные пытки. Например, за непослушание мальчикам снимали трусы и ставили в тихий час на всеобщее обозрение - нате, любуйтесь на хулигана во всей красе! А ты повернись, повернись, чтобы все успели посмотреть на твою пипиську со всех сторон. И голую озябшую попу. И босые ноги. Вот что это за методы? Из гестапо? Детский облдусмен, ау, Павел Астахов! Ах да, ему тогда едва ли было больше.
Кстати, да - спать в саду я тоже не могла. Во-первых, на голодный желудок, во-вторых, принудительно, в третьих - при всех. Просто лежала, закрыв глаза и ждала, когда пытка кончится. И начнётся следующая. Тем более в тихий час начиналось страшное - игра в больничку. Это такой ранний детский секс, петтинг. Выбиралась жертва - больной, обычно девочка, на него с двух сторон набрасывались врачи - мальчики, и проводили осмотр, включающий обязательное принудительное снимание трусов. Чтобы посмотреть, что там и как устроено. Жертва орала не своим голосом через придушающую подушку младшего медицинского персонала - мальчика более робкого, чем врач. Осмотр длился несколько минут, после этого медицинская комиссия направлялась к следующему пациенту. И не дай бог тебе уснуть - со спящим можно делать вообще всё, что угодно.
Надо отдать должное, наиболее жестокие девочки тоже играли в больничку и был у нас один затюканный мальчик, чью письку изучила вдоль и поперёк вся девичья половина группы. Законный вопрос - где были в это время воспитатели и знали ли о происходящем? Знали, были, видели, делали замечания и орали. Но всё без толку. Чтобы пресечь такие взрослые игры, надо было разложить детей по разным комнатам, а помещение было одно, и плюс какая-то особо одарённая воспиталка решила положить детей в шахматном порядке - мальчик/девочка/ мальчик/девочка - чтоб не болтали. Ага, болтать - это страшное дело, а под трусами разглядывать - это хорошо, пусть.
Такая была жесткая жизнь, ад. Были и приятные моменты - утренники, например. Когда сначала долго репетируешь, а потом, забыв слова от волнения, но зато в костюме лисички читаешь свой стишок и мама радуется за тебя на первом ряду. Ещё мне нравились все занятия - рисование, лепка, аппликация, пение, танцы, я хорошо обучаемая была, и меня хвалили.
Ещё помню, как меня однажды сильно избил один хулиган из группы. Мы играли в снежки, а он кидался камнями, замаскированными снегом, и целился в лицо. Злой ублюдок. Попал мне в глаз. Что было! Как орала воспитательница. У меня все заплыло синевой, ослепла. Мама вечером пришла, ей не знают, как сказать - вышла заведующая с елейным голоском. Потом вывели меня, я прикрываю рукой правый глаз, самой смотреть страшно, оставшимся левым уже не реву - слёзы кончились. Мать думала, буду одноглазой как Кутузов, но ничего - обошлось.
Ещё раз мне другой уже хулиган, набросившись и повалив на лавочку в веранде, расцарапал лицо и тоже досталось глазам, у него были длинные и грязные ногти, занёс какую-то инфекцию, всё потом гноилось, опять у мамы больничный, а у меня привычный парник домашнего тепла, которого так остро не хватало в пять лет.
Это был так давно, но оно никуда не ушло, не закончилось, этот кошмар воспоминаний всегда при мне, стоит только чуть потянуть и он вывалится наружу, и опять станет страшно, и появится внутренняя дрожь, и мир покажется таким большим и страшным, и - главное - ты в нём неотвратимо одинок.
