Скуки позорные
В те годы, когда моё взросление ещё не сказывалось на детском восприятии мира мною же, круги, которым я был близок, добровольно зависели от всякого рода кельтских и скандинавских языческих торжеств. Главным из этих праздников, несомненно, считался Самайн (в простонародье больше известный под именем Хеллуин), однако же доставлял и Имболк, отмечаемый в канун первого февраля.
Мы собирались в городском парке, в самых, какие могли только сыскать, муниципальных пердях, увешанные рюкзаками, полными алкоголя, лепили из снега башенки, внутрь которых ставились свечи - и предавались беседам о мири зкасок и любвы к булочкам.
То ли климат изменился с тех пор, то ли булочкы поплохели, но башенок-фонариков мы не лепили уже лет десять, наверное. К периоду одной из последних башенок и относится нижеследующее.
[Нижеследующее]
Рейндльшеймский Кукловод
Письмо Клауса фон Скулле
Иоахиму Молзэру, в Кёльн
11 мая
Любезный Иоахим!
Несмотря на то, что минуло не больше месяца с тех пор, как вы оставили наш «мерзостный городишко» и вернулись на кафедру, спешу донести до вас слова своего истинного почтения и сожаления по поводу вашего скорого отбытия. Тороплюсь заверить вас, любезный Иоахим, что нисколько не сержусь на ту вспышку гнева, что стала причиной вашего отъезда. Более того, зная ваш яростный нрав, предполагаю, что и сейчас, читая мои снисходительные приветствования, вы громко чертыхаетесь. Что поделать, друг мой! Я слишком хорошо узнал вас в то время, когда мы были студентами, и, принимая вас у себя месяц назад, понял, что вы мало изменились с той славной поры. Оттого-то я был готов к тому, что рано или поздно один из наших споров (к коим, чего таить греха, склонны мы оба) закончится бранью и проклятиями. Признаться, в тот раз я был нимало удивлен, что вы, человек высокообразованный, профессор славнейшего университета, проявите вдруг твердость в нелепейших суевериях, кои в наше просвещенное время стыдно выказывать даже бюргерам.
Однако тут настала пора разъяснить вам еще одну причину, побудившую меня взяться за это письмо. Дело в том, друг Иоахим, что моя вера в рациональное (приготовьтесь торжествовать, бессердечный человек!) изрядно пошатнулась в последние полторы недели! Да! Задержись вы у меня в гостях до начала мая, вы, судя по всему, нашли бы подтверждения своим суевериям! Ибо я, истый приверженец науки, не вижу пока объяснений тем зловещим событиям, что происходят в окрестностях нашего маленького Михельштадта вот уже десять дней.
Начать с того, что во время грозы, случившейся аккурат в ночь на первое мая, пропал некий молодой человек по имени Вильгельм Эйне, студент, возвращавшийся в Михельштадт через Рейндльшеймский лес. Как стало известно, несчастного Эйне изгнали из Берлинского университета за карточные долги, но, видимо, он надеялся найти применение знаниям, полученным за годы учебы, в своем родном городе. Последний раз Вильгельма Эйне видели в соседнем Рюппдюльфхорпе - на закате бедняга въезжал в Рейндльшеймский лес. Наутро, после грозы, какой-то рюппдюльфхорповец наткнулся в лесу на совершенно пустой фургончик, в коем бывший студент перевозил свои пожитки. Жалкая лошадка, тянувшая тот фургончик, и которую студент не смог продать в Рюппдюльфхорпе, была мертва, а на морде ее засохли клочья пены. Но не это привело в ужас рюппдюльфхорповца! А то, что увидел он эту пугающую картину под Вязом Кукловода!
Не помню, любезный Иоахим, рассказывал я вам эту старую михельштадтскую легенду, или нет?
Дело в том, что лет чуть менее ста назад объявился в нашем городке кукловод. Кто говорит - из цыган, кто говорит - из Дрездена, но человек то был черноглазый и с короткой густой бородкой, тоже черного цвета. На голове кукловод носил пренелепейшую шляпу с круглыми полями, наклоненными к лицу.
Кукловод несколько дней развлекал михельштадтскую публику марионеточными представлениями, с наступлением ночи исчезая из города. Очень скоро люди заметили, что все, изображаемое разрисованными болванчиками кукловода, незамедлительно сбывается. Он показывает скабрезность с участием Папы - в тот же вечер городского пастора застукивают за прелюбодеянием. Кукловод изображает драму с резней - сей же час на площади начинается поножовщина между двумя мясницкими лавками. А поскольку чертов кукловод в репертуаре отдавал предпочтение пьесам именно такого рода, то жизнь Михельштадта в неделю стала невыносимой.
Решено было выпроводить кукловода из города. И едва он в очередной раз появился у ратуши, где имел обыкновение представляться, возмущенные горожане собрались вокруг негодяя и стали угрожать. В ответ на что кукловод рассмеялся и затеял новое действо - с первой же минуты которого стало ясно, что святотатец… инсценирует День Страшного Суда! В ярости, на которую бываете способны не только вы, друг мой, но и наш мирный народец, люди схватили кукловода, выволокли его из города, и, от греха, повесили на вязе - а рядом всех его кукол. Все бы ничего, но ночью тело кукловода исчезло, причем вместе с куклами! С тех пор, утверждает народная молва, если в грозовые ночи молния ударяет в какое-либо место в Рейндльшеймском лесу, там возникает Кукловод - и бродит среди чащи до рассвета, в поисках жертв. Попавшихся ему людей Кукловод заставляет смотреть свое представление - никто не в силах отвести от этого глаз. Бедняги сходят с ума и начинают повторять движения его адских кукол: что он прикажет несчастным, то они и выполняют. Редко выживают ставшие участниками этого сатанинского спектакля, а к выжившим разум уже никогда не возвращается…
До недавнего времени я был готов смеяться над этой байкой! Но увы, любезный Иоахим, факты оставляют мне мало выбора.
Через две ночи после исчезновения Вильгельма Эйне в Рейндльшеймском лесу сверкнула молния! Утром же наш городской доктор, почтенный господин Швабэ, знакомый вам, направился по своим делам в Клопс. Проезжая через проклятый лес, господин Швабэ увидел ужасающую картину - на Вязе Кукловода висел рюппдюльфхорповский молочник, Томас Бюрботтен! Не было никаких сомнений в том, что он сам наложил на себя руки - под раскачивающимся телом валялся опрокинутый бидон, встав на который, видимо, безумец и совершил акт самоубийства, возвращаясь из Михельштадта домой. Господин Швабэ, проявляя чрезвычайную выдержку, снял труп с дерева и осмотрел место, надеясь увидеть какие-нибудь следы злодеяния. И он их увидел! Но злодеяние это было совершено не человеком! Неподалеку от вяза земля была опалена - туда ударила молния!
Я не буду описывать вам, друг мой, той паники, которая охватила два городка, граничащих с Рейндльшеймским лесом. Несомненно, вы сами можете себе представить это. Ах! Я так хвалился перед вами прогрессивностью своих земляков, но, увы, сам стал свидетелем того, как глубоко засели суеверия в сознании нашего народа! Впрочем, вынужден признаться, что, как я уже говорил выше, и мое собственное сознание оказалось несвободно от примитивных страхов перед потусторонним.
Вчера ночью ко мне прибежал посыльный от господина Швабэ с просьбой немедля явиться к уважаемому доктору. Я, весьма смущенный столь поздним приглашением, тем не менее поспешил. У господина Швабэ к тому моменту собралась весьма тревожная компания. Был сам доктор, хмурый и молчаливый. Был капитан Хлейфиц, несвежий после затянувшегося вечернего преферанса. Был Холтофф фон Куттн, секретарь нашего бургомистра, из молодых да ранних. Был пастор Забстик. Был, наконец, барон фон Гибельхайр, пышноволосый красавец, отрада всех незамужних барышень округи, однако, склонный к авантюрам. Но более всего меня поразило присутствие некоего человека, растрепанного и грязного, с безумными глазами и трясущимся ртом. Приглядевшись, я узнал в этом престранном субъекте бакалейщика Рейделя!
На мой вопрос о причине этого ночного раута господин Швабэ поведал мне и некоторым из присутствующих, пришедшим незадолго до меня, следующее.
Мы собирались в городском парке, в самых, какие могли только сыскать, муниципальных пердях, увешанные рюкзаками, полными алкоголя, лепили из снега башенки, внутрь которых ставились свечи - и предавались беседам о мири зкасок и любвы к булочкам.
То ли климат изменился с тех пор, то ли булочкы поплохели, но башенок-фонариков мы не лепили уже лет десять, наверное. К периоду одной из последних башенок и относится нижеследующее.
[Нижеследующее]
Рейндльшеймский Кукловод
Письмо Клауса фон Скулле
Иоахиму Молзэру, в Кёльн
11 мая
Любезный Иоахим!
Несмотря на то, что минуло не больше месяца с тех пор, как вы оставили наш «мерзостный городишко» и вернулись на кафедру, спешу донести до вас слова своего истинного почтения и сожаления по поводу вашего скорого отбытия. Тороплюсь заверить вас, любезный Иоахим, что нисколько не сержусь на ту вспышку гнева, что стала причиной вашего отъезда. Более того, зная ваш яростный нрав, предполагаю, что и сейчас, читая мои снисходительные приветствования, вы громко чертыхаетесь. Что поделать, друг мой! Я слишком хорошо узнал вас в то время, когда мы были студентами, и, принимая вас у себя месяц назад, понял, что вы мало изменились с той славной поры. Оттого-то я был готов к тому, что рано или поздно один из наших споров (к коим, чего таить греха, склонны мы оба) закончится бранью и проклятиями. Признаться, в тот раз я был нимало удивлен, что вы, человек высокообразованный, профессор славнейшего университета, проявите вдруг твердость в нелепейших суевериях, кои в наше просвещенное время стыдно выказывать даже бюргерам.
Однако тут настала пора разъяснить вам еще одну причину, побудившую меня взяться за это письмо. Дело в том, друг Иоахим, что моя вера в рациональное (приготовьтесь торжествовать, бессердечный человек!) изрядно пошатнулась в последние полторы недели! Да! Задержись вы у меня в гостях до начала мая, вы, судя по всему, нашли бы подтверждения своим суевериям! Ибо я, истый приверженец науки, не вижу пока объяснений тем зловещим событиям, что происходят в окрестностях нашего маленького Михельштадта вот уже десять дней.
Начать с того, что во время грозы, случившейся аккурат в ночь на первое мая, пропал некий молодой человек по имени Вильгельм Эйне, студент, возвращавшийся в Михельштадт через Рейндльшеймский лес. Как стало известно, несчастного Эйне изгнали из Берлинского университета за карточные долги, но, видимо, он надеялся найти применение знаниям, полученным за годы учебы, в своем родном городе. Последний раз Вильгельма Эйне видели в соседнем Рюппдюльфхорпе - на закате бедняга въезжал в Рейндльшеймский лес. Наутро, после грозы, какой-то рюппдюльфхорповец наткнулся в лесу на совершенно пустой фургончик, в коем бывший студент перевозил свои пожитки. Жалкая лошадка, тянувшая тот фургончик, и которую студент не смог продать в Рюппдюльфхорпе, была мертва, а на морде ее засохли клочья пены. Но не это привело в ужас рюппдюльфхорповца! А то, что увидел он эту пугающую картину под Вязом Кукловода!
Не помню, любезный Иоахим, рассказывал я вам эту старую михельштадтскую легенду, или нет?
Дело в том, что лет чуть менее ста назад объявился в нашем городке кукловод. Кто говорит - из цыган, кто говорит - из Дрездена, но человек то был черноглазый и с короткой густой бородкой, тоже черного цвета. На голове кукловод носил пренелепейшую шляпу с круглыми полями, наклоненными к лицу.
Кукловод несколько дней развлекал михельштадтскую публику марионеточными представлениями, с наступлением ночи исчезая из города. Очень скоро люди заметили, что все, изображаемое разрисованными болванчиками кукловода, незамедлительно сбывается. Он показывает скабрезность с участием Папы - в тот же вечер городского пастора застукивают за прелюбодеянием. Кукловод изображает драму с резней - сей же час на площади начинается поножовщина между двумя мясницкими лавками. А поскольку чертов кукловод в репертуаре отдавал предпочтение пьесам именно такого рода, то жизнь Михельштадта в неделю стала невыносимой.
Решено было выпроводить кукловода из города. И едва он в очередной раз появился у ратуши, где имел обыкновение представляться, возмущенные горожане собрались вокруг негодяя и стали угрожать. В ответ на что кукловод рассмеялся и затеял новое действо - с первой же минуты которого стало ясно, что святотатец… инсценирует День Страшного Суда! В ярости, на которую бываете способны не только вы, друг мой, но и наш мирный народец, люди схватили кукловода, выволокли его из города, и, от греха, повесили на вязе - а рядом всех его кукол. Все бы ничего, но ночью тело кукловода исчезло, причем вместе с куклами! С тех пор, утверждает народная молва, если в грозовые ночи молния ударяет в какое-либо место в Рейндльшеймском лесу, там возникает Кукловод - и бродит среди чащи до рассвета, в поисках жертв. Попавшихся ему людей Кукловод заставляет смотреть свое представление - никто не в силах отвести от этого глаз. Бедняги сходят с ума и начинают повторять движения его адских кукол: что он прикажет несчастным, то они и выполняют. Редко выживают ставшие участниками этого сатанинского спектакля, а к выжившим разум уже никогда не возвращается…
До недавнего времени я был готов смеяться над этой байкой! Но увы, любезный Иоахим, факты оставляют мне мало выбора.
Через две ночи после исчезновения Вильгельма Эйне в Рейндльшеймском лесу сверкнула молния! Утром же наш городской доктор, почтенный господин Швабэ, знакомый вам, направился по своим делам в Клопс. Проезжая через проклятый лес, господин Швабэ увидел ужасающую картину - на Вязе Кукловода висел рюппдюльфхорповский молочник, Томас Бюрботтен! Не было никаких сомнений в том, что он сам наложил на себя руки - под раскачивающимся телом валялся опрокинутый бидон, встав на который, видимо, безумец и совершил акт самоубийства, возвращаясь из Михельштадта домой. Господин Швабэ, проявляя чрезвычайную выдержку, снял труп с дерева и осмотрел место, надеясь увидеть какие-нибудь следы злодеяния. И он их увидел! Но злодеяние это было совершено не человеком! Неподалеку от вяза земля была опалена - туда ударила молния!
Я не буду описывать вам, друг мой, той паники, которая охватила два городка, граничащих с Рейндльшеймским лесом. Несомненно, вы сами можете себе представить это. Ах! Я так хвалился перед вами прогрессивностью своих земляков, но, увы, сам стал свидетелем того, как глубоко засели суеверия в сознании нашего народа! Впрочем, вынужден признаться, что, как я уже говорил выше, и мое собственное сознание оказалось несвободно от примитивных страхов перед потусторонним.
Вчера ночью ко мне прибежал посыльный от господина Швабэ с просьбой немедля явиться к уважаемому доктору. Я, весьма смущенный столь поздним приглашением, тем не менее поспешил. У господина Швабэ к тому моменту собралась весьма тревожная компания. Был сам доктор, хмурый и молчаливый. Был капитан Хлейфиц, несвежий после затянувшегося вечернего преферанса. Был Холтофф фон Куттн, секретарь нашего бургомистра, из молодых да ранних. Был пастор Забстик. Был, наконец, барон фон Гибельхайр, пышноволосый красавец, отрада всех незамужних барышень округи, однако, склонный к авантюрам. Но более всего меня поразило присутствие некоего человека, растрепанного и грязного, с безумными глазами и трясущимся ртом. Приглядевшись, я узнал в этом престранном субъекте бакалейщика Рейделя!
На мой вопрос о причине этого ночного раута господин Швабэ поведал мне и некоторым из присутствующих, пришедшим незадолго до меня, следующее.