Федя Зайцев
Мне было 18 лет, я училась на третьем курсе мединститута. В этот год много чего произошло, я не буду расплываться. В общем, я возвращалась из Москвы, где собирали победителей разнообразных студенческих олимпиад - а я хорошо знала французский - мы летели из Москвы домой на самолете. Была зима, снег и ветер, Ростов с нашим расположенным в низине аэродромом не давал посадку, самолет развернулся и полетел обратно, и мы приземлились, кажется, в Тамбове. Это не было важно, потому что из аэропорта нас не выпускали все равно. Была ночь, мы слонялись по крошечному провинциальному аэропорту - ребята, вы даже не представляете, каким убогим он был))). Нет, не убогим, а просто маленьким домашним и уютным. Мы слонялись из угла в угол - или, точнее, я слонялась из угла в угол, среди толпы людей, некоторые из которых тоже неприкаянно бродили. Кто-то сидел, кто-то лежал, кто-то разговаривал… Кто-то знакомился. Наконец, объявили посадку, мы потянулись к выходу. В какой-то момент ко мне подошел кудрявый молодой человек, на вид немного старше меня, в отрезной светлой дубленке и очках на очень близоруких глазах. Он уже примелькался мне, эти уменьшенные линзами глаза в роговой оправе сопровождали меня последние пару часов, это было не очень важно, мне было 18 лет, и глаза, те или другие, роились в пространстве вокруг меня постоянно. Не могу сказать, что я была под впечатлением, но мне польстило, когда молодой человек представился: Федя Зайцев, - и вручил бумажку со своим адресом и попросил мой. Убей Бог не помню, откуда он был, но, кажется, откуда-то из Сибири. Мы прошли на посадку, сидели в разных местах и больше общаться не пришлось.
На этот раз полет завершился удачно, я вернулась домой. Через какое-то время мне пришло письмо, смешное, но приятное, я сунула его в задний карман джинсов, для поднятия духа, а потом и вовсе про него забыла.
Наступила весна. Мне было 18 лет, это было важно. Я познакомилась с Сашей, своим будущим мужем. От него исходило ощущение уверенности, покоя, и на ум приходило выражение «как за каменной стеной». Очень часто потом я замечала, что первое впечатление бывает ровно противоположным тому, как события развернутся впоследствии))).
В общем, жизнь продолжалась.
На майские праздники мы с Сашей и его приятелями поехали в Лиманчик, прославленный Гошей Куценко и режиссером Шамировым в фильме «Дикари» (боже мой, это было лет за пятнадцать до фильма, если не больше).
Палатка стояла поодаль от обрыва, но было видно море, сизое, с барашками, холодное на вид. Ночью искры взвивались над костром, было много изысканнейшего шампанского с соседнего завода Абрау-Дюрсо, в нелепых пластмассовых стаканах; какой-то молодой кандидат химических наук ранил мой тогда еще неиспорченный слух пластами лексики, сохранившейся с XVIIвека, сашины друзья дружно орали на всю округу «В *опу клюнул жареный петух», в общем, я не знала, радоваться мне или огорчаться этой смеси природы, юности, одуряющих весенних запахов, отвратительной грубости наших спутников и непривычной, распустившейся на свободе нежности моего юного возлюбленного…
Днем мы шли по берегу. Главный друг Герд кричал «Я твой рот-ственник!», похваляясь недавно подхваченным эвфемизмом; мне было грустно. Шли вдоль моря, было ветрено, прохладно; после странной ночи с обилием новых впечатлений гудело в голове и в животе.
Посреди тропинки стояла будка, характерная сортирная будка, которую новые поколения, возможно, не представляют себе - дощатый сарайчик с дыркой в полу, из которой поднимались неаппетитные испарения, но это было уж конечно лучше, чем едва прикрытые первой листвой кустики. Ух, перестало гудеть хотя бы в животе.
В таких будках туалетной бумаги, понятное дело, не водилось и водиться не могло по определению, однако у случайного посетитель всегда оставалась надежда на засунутую в щель между досками газетку, а то и «начатую» книжку, которую иногда и пробежать глазами было интересно…
Но нет. На этот раз все щели были чисты пусты и прозрачны - отдыхающие еще не прибыли. Оно бы и хорошо, и благоухание сортирное едва чувствовалось, но так ведь и следы человека в виде припасов бумаги тоже отсутствовали… Конечно, рядом было море - но до него надо было еще дойти - а как? без джинсов? Без трусов?!?! Мимо ребят?!?!?! Немыслимо.. Я лихорадочно обшаривала карманы… О, счастье! Рука нащупала обрывок бумаги, я вытащила его - это был забытое письмо Феди Зайцева. Как оно мне сейчас было нужно! Как пригодилось! Как благодарна была я малознакомому Феде в этот момент!!!!
Мы возвращались домой; шли вдоль озера ранним вечером, и торжественная красота гор, весны и чудесного пресноводного озера вдоль дороги навеяла возвышенные чувства даже на крикливых и грубых подростков, наших друзей. Герд дарил мне цветы и говорил Саше, какая я замечательная, исправляя тягостное впечатление от своей грубости, изрядно подпортившей для меня наш первый поход, нашу первую ночевку..
Летом Саша, сын номенклатурных родителей, отправился вместе с другими привилегированными студентами-юристами в демократическую социалистическую, но все же настоящую заграницу - в Польшу. Простым смертным отличникам это было недоступно. Я злилась, завидовала и ревновала, но факт оставался фактом, летом я торчала одна в городе, душном и знойном.
Хотя Саша мне писал. Я очень радовалась его письмам.
А однажды, знойным и душным этим летом, мне пришло письмо из сибирского города. От Феди Зайцева. С некоторой горечью сообщал он мне, что ему известно, что я ездила на майские праздники с друзьями на море, что теперь я в его глазах поблекла, и что он обижен. Поди ж ты. Общих знакомых вроде не было. Тем более каких-то ожиданий и обязательств. Между строк перед глазами вставала дощатая будка и смотрела на меня своим очком с бытовой укоризной. Мне было очень неловко читать это письмо.
А вечером где-то вдали горел костер - мы с мамой жили на окраине города, и там такие развлечения практиковались, - был тихий летний вечер, в воздухе был разлит покой, доброта и любовь, и все это вдруг сконденсировалось и обрушилось на меня, точнее, подхватило, я словно плыла в этом уверенном, теплом и свежем воздухе; издалека доносились чьи-то веселые голоса, и сумерки темными волнами омывали счастливую мою душу, как никогда до этого.
Ничего я не понимаю в происхождении тонких душевных движений и красоты.
На этот раз полет завершился удачно, я вернулась домой. Через какое-то время мне пришло письмо, смешное, но приятное, я сунула его в задний карман джинсов, для поднятия духа, а потом и вовсе про него забыла.
Наступила весна. Мне было 18 лет, это было важно. Я познакомилась с Сашей, своим будущим мужем. От него исходило ощущение уверенности, покоя, и на ум приходило выражение «как за каменной стеной». Очень часто потом я замечала, что первое впечатление бывает ровно противоположным тому, как события развернутся впоследствии))).
В общем, жизнь продолжалась.
На майские праздники мы с Сашей и его приятелями поехали в Лиманчик, прославленный Гошей Куценко и режиссером Шамировым в фильме «Дикари» (боже мой, это было лет за пятнадцать до фильма, если не больше).
Палатка стояла поодаль от обрыва, но было видно море, сизое, с барашками, холодное на вид. Ночью искры взвивались над костром, было много изысканнейшего шампанского с соседнего завода Абрау-Дюрсо, в нелепых пластмассовых стаканах; какой-то молодой кандидат химических наук ранил мой тогда еще неиспорченный слух пластами лексики, сохранившейся с XVIIвека, сашины друзья дружно орали на всю округу «В *опу клюнул жареный петух», в общем, я не знала, радоваться мне или огорчаться этой смеси природы, юности, одуряющих весенних запахов, отвратительной грубости наших спутников и непривычной, распустившейся на свободе нежности моего юного возлюбленного…
Днем мы шли по берегу. Главный друг Герд кричал «Я твой рот-ственник!», похваляясь недавно подхваченным эвфемизмом; мне было грустно. Шли вдоль моря, было ветрено, прохладно; после странной ночи с обилием новых впечатлений гудело в голове и в животе.
Посреди тропинки стояла будка, характерная сортирная будка, которую новые поколения, возможно, не представляют себе - дощатый сарайчик с дыркой в полу, из которой поднимались неаппетитные испарения, но это было уж конечно лучше, чем едва прикрытые первой листвой кустики. Ух, перестало гудеть хотя бы в животе.
В таких будках туалетной бумаги, понятное дело, не водилось и водиться не могло по определению, однако у случайного посетитель всегда оставалась надежда на засунутую в щель между досками газетку, а то и «начатую» книжку, которую иногда и пробежать глазами было интересно…
Но нет. На этот раз все щели были чисты пусты и прозрачны - отдыхающие еще не прибыли. Оно бы и хорошо, и благоухание сортирное едва чувствовалось, но так ведь и следы человека в виде припасов бумаги тоже отсутствовали… Конечно, рядом было море - но до него надо было еще дойти - а как? без джинсов? Без трусов?!?! Мимо ребят?!?!?! Немыслимо.. Я лихорадочно обшаривала карманы… О, счастье! Рука нащупала обрывок бумаги, я вытащила его - это был забытое письмо Феди Зайцева. Как оно мне сейчас было нужно! Как пригодилось! Как благодарна была я малознакомому Феде в этот момент!!!!
Мы возвращались домой; шли вдоль озера ранним вечером, и торжественная красота гор, весны и чудесного пресноводного озера вдоль дороги навеяла возвышенные чувства даже на крикливых и грубых подростков, наших друзей. Герд дарил мне цветы и говорил Саше, какая я замечательная, исправляя тягостное впечатление от своей грубости, изрядно подпортившей для меня наш первый поход, нашу первую ночевку..
Летом Саша, сын номенклатурных родителей, отправился вместе с другими привилегированными студентами-юристами в демократическую социалистическую, но все же настоящую заграницу - в Польшу. Простым смертным отличникам это было недоступно. Я злилась, завидовала и ревновала, но факт оставался фактом, летом я торчала одна в городе, душном и знойном.
Хотя Саша мне писал. Я очень радовалась его письмам.
А однажды, знойным и душным этим летом, мне пришло письмо из сибирского города. От Феди Зайцева. С некоторой горечью сообщал он мне, что ему известно, что я ездила на майские праздники с друзьями на море, что теперь я в его глазах поблекла, и что он обижен. Поди ж ты. Общих знакомых вроде не было. Тем более каких-то ожиданий и обязательств. Между строк перед глазами вставала дощатая будка и смотрела на меня своим очком с бытовой укоризной. Мне было очень неловко читать это письмо.
А вечером где-то вдали горел костер - мы с мамой жили на окраине города, и там такие развлечения практиковались, - был тихий летний вечер, в воздухе был разлит покой, доброта и любовь, и все это вдруг сконденсировалось и обрушилось на меня, точнее, подхватило, я словно плыла в этом уверенном, теплом и свежем воздухе; издалека доносились чьи-то веселые голоса, и сумерки темными волнами омывали счастливую мою душу, как никогда до этого.
Ничего я не понимаю в происхождении тонких душевных движений и красоты.