Вопрос о пиратстве
В нижеследующем мы спрашиваем о пиратстве. Честно говоря, здесь будет раскрываться несколько другая тема, но, раз уж возможно вписать в неё и вышеобозначенный вопрос, то мы так и сделаем; пусть пиратство будет нашим лейтмотивом. Пока мы убеждены в следующем: пиратство не должно рассматриваться в терминах законодательства, морали или экономики. Мы исходим из этого положения, поскольку считаем, что все эти разобщённые элементы связывает нечто генетически и логически большее.
§1. Знак
На первый взгляд, будет странным за это большее брать знак, ведь эта категория до сих пор мыслится как нечто абстрактное. Но рассмотрим её внимательнее. Согласно азбучным истинам семиотики, знак состоит из двух планов: плана выражения и плана содержания, означающего и означаемого.
Одна из главных функций знака - отсылать к содержанию. Скажем, знак из четырёх латинских букв, представляющий собой слово horse (числитель формулы), отсылает к понятию лошади (знаменатель). Как проницательно уловил ещё де Соссюр, языковые знаки, т.е. слова, являются условными знаками, поскольку понятие лошади можно обозначить и другим словом, просто именно такое означивание есть договор, негласно принятый участниками общения. Стоит ли указывать в связи с этим на то, что в других языках те же понятия означены другими знаками?
Честно говоря, на нашем рисунке не совсем правильно отображен план содержания, или означаемое, поскольку нарисованная форма лошади тоже является знаком (на этот раз иконическим). Но передать на письме те образы, которые порождаются в голове при прочтении слова horse невозможно, поэтому мы будем делать вид, будто в знаменателе у нас размещается всё, к чему только может отослать слово, а не только этот контур.
Наиболее устоявшееся означаемое можно назвать словарным значением данного слова; очевидно, что одно и то же слово может иметь несколько означаемых. Например, Sun может отсылать как к понятию Солнца, так и к газете и к одноимённой компании. Все возможные отсылки слова образуют совокупность его значений. Но помимо устоявшихся значений, знак может иметь и личные значения: то, что лично я ввожу в его знаменатель. Поэтому если в круг означаемых попадает и мой пёс по кличке Sun, то он тоже входит в мою зону означаемых слова Sun. В этих простых умозрениях важно не упустить главное: план выражения, или означающее - всегда объективно. Все люди одинаково видят знак Sun. Но в зависимости от наличных в головах разных людей означаемых, этот знак может отсылать к разным вещам, или не отсылать ни к чему. Всё, что находится в знаменателе (план содержания), субъективно и условно. Если под словом horse я и мой друг будем подразумевать Солнце, а под словом Sun - лошадь, то мы можем общаться на своём языке, который другим будет казаться абсурдным, но наша коммуникация сохранит свою функциональность.
§2. Вещь-знак
В случае со словами связь означаемого и означающего кажется элементарной. Но что если за знак нам рассматривать сами вещи? Признаемся, что не всякие концепции семиотики решаются на такой шаг, поскольку считается, что вещи обозначаются словами, а не что-то иное обозначается вещами. Это не так. Всё, что имеет значение, есть знак. Мы можем положить в числитель нашей формулы вместо букв слова, скажем, молоток, а в знаменатель приписать его назначение, ведь оно же не существует также объективно, как и сам инструмент, ведь если бы я от рождения не видел молотка, я бы не знал, каково его назначение. Помимо назначения вещи, в знаменатель можно отнести, скажем, ещё более субъективные характеристики, вроде его полезности или цены. Если, скажем, взять вот эту мою шляпу, то в знаменатель можно положить не только ей присущие категории полезности, стоимости, назначения, но и категории символические, вроде моей привязанности и любви к данному предмету. Разумеется, всё это субъективно и в шляпе не содержится. Предметы оказываются заселенными множеством означаемых, которые локализованы исключительно в голове. Но они, тем не менее, привязаны к вот этой форме вот этих объектов.
Когда я покупаю вещь, то покупаю не столько её материю и форму, сколько меру её полезности, или, скажем, присущего ей символического имиджа (скажем, при покупке автомобиля). В противном случае вместо ладно скроенных ботинок я покупал бы пару отрезов кожи, два куска каучука, пару дюймов бечевки и т.д. То, что фигурирует в знаменателе, просто находит выражение именно в такой форме этих ботинок. Свежий кефир и просроченный стоят по-разному, поскольку в одной конфигурации этого вещества есть полезность, а в другой - нет. Разумеется, эта полезность есть не в кефире, а только в моей голове, но то, как она выражена той или иной конфигурацией вещества, существует вполне объективно. То, что это так, можно видеть и при обратном процессе. Использование продукта в точном смысле слова это разрушение не его материи, а его полезности, даже полное высвобождение этой полезности. Как это странно ни звучит, потребляется всегда та самая субъективная абстракция, которая лежит в плане содержания. Вот почему существует такое понятие, как «моральное устаревание» - это случается, когда из предмета уходит абстрактность в виде символических функциональных, несмотря на то, что материя сохраняет все свои качества, как и при покупке.
Означаемые могут свободно появляться и исчезать и без изменений в конфигурации предмета. Когда я ношу ботинки, то есть, высвобождаю их полезность или модность (символическое значение), вместе с этим приходит в негодность конфигурация материи этих ботинок - они «снашиваются». Полный износ означает полное высвобождение всех означаемых. Но если предмет не претерпевает никаких изменений, но всё равно, из него - как газ из нарзана - уходят означаемые, то это как раз случай «морального устаревания», каковое может спровоцировать, допустим, появление новой модели этой вещи. Кстати, на этом маленьком секрете непрестанного увеличения дифференциации схожих предметов, появлении модельных рядов, модификаций, серий, и строится здание потребительского общества.
§3. Эквивалентный обмен знаками
Если в обычной жизни план содержания или означаемое вещи не замечаются, то в ситуации продажи они налицо. В основе покупки и продажи лежит идея эквивалентного обмена между вещами, которые находятся во владении. Всеобщим эквивалентом служат деньги («денежные знаки»), которые тоже имеют свой объективный план выражения (вот эта бумага или металл с гравировкой) и субъективный план содержания (ценность/стоимость). Если бы количество купюр было бы бесконечным, деньги не имели бы стоимости: их код уникальности и ограниченности оставляет за ними прочную позицию плана содержания. Гарантия физической ограниченности оберегает абстрактную ценность.
Любой обмен возможен только материальными вещами или планами выражения. Даже обмен словами (который в идеале мог бы быть обменом смыслами) материален, и ограничен теми или иными словесными знаками. Их цель - просто пробудить во мне нужный план содержания, или те или иные значения. Если бы Другой мог вызывать во мне нужные для обмена информацией значения, не прибегая к знакам, то слова были бы не нужны. При покупке я включаюсь в двоякий процесс: обмена материальностями и обмена знаками, однако то, ради каких означаемых я покупаю ту или иную вещь, обмен не интересует. Я могу купить эту шляпу для подарка или себе, потому что вижу в ней полезность, изящность или способ выделиться в толпе, где шляп никто не носит.
§4. Вещи, деньги, два плана
Теперь мы подходим к пиратству. Как это видно, у таких вещей, как фильм, книга, диск, план полезности (который в знаменателе) не очень ценен, ибо я покупаю толстые тома не для того, чтобы подпирать ими пианино. В знаменателе у этих вещей более абстрактные субъективные категории, вроде интересности, удовольствия, информативности и прочее. Естественно, объективно всего этого нет, вот почему при обмене этих вещей на деньги, я объективно меняю только планы выражения. План содержания, как мы сказали, для обмена не нужен. Вот и стоимость фильмов, дисков и книг рассчитывается согласно всему тому, о чём так самозабвенно пишут экономисты; две абсолютно одинаковые по форме книги будут стоить одинаково, даже если в одной будет Достоевский, а в другой - Пелевин (заметим, что наценка за новинку ещё более субъективна).
Деньги не находят себе эквивалента в планах содержания, поскольку этот план также призрачен как и моё удовольствие от прослушивания песни, его не то что оценить - измерить невозможно. Что же происходит с пиратами? Когда я загружаю из сети, скажем, фильм, то я в сущности загружаю себе на жесткий диск набор нулей и единиц. Даже лучше сказать, что я ничего не загружаю, дело лишь в коде, который слегка изменит структуру моего вполне материального жёсткого диска. Но всё дело-то в том, что сам диск - мой. Я получил его в результате эквивалентного обмена означающими, получив его в своё владение, а уж что произойдёт с его структурой, от меня не зависит, так же, как не зависит и то, в какую конфигурацию прокиснет мой кефир, стоящий двое суток у батареи. Нетрудно заметить, что в случае с покупкой культурных ценностей всегда происходит некий сдвиг, я как бы покупаю диск с фильмом, но, однако, сам диск меня не волнует, меня волнует фильм. Просто, во-первых, я не могу купить фильм без его материального носителя, а, во-вторых, материальность покупки служит гарантией для эквивалентного обмена: в материальное гораздо легче вписать затраченное на его изготовление время и силы. Но план содержания никак не приравняешь к денежному эквиваленту; можно неимоверные силы потратить на изобретение формулы, но вписать в итог многотрудной работы всю затратность невозможно. Продажа размыкает в вещи эти два плана, поскольку она должна совершаться согласно двум планам денежных знаков, но дополнительно разбить эти планы на ещё два - не представляется возможным.
Тот отрыв от материального, который совершили информационные технологии напрочь погубил сферу торговли этим культурным-символическим. Если бы можно с такой же лёгкостью скачивать пользу и практичность вот этих ботинок, то их материя стала бы не нужна и все перестали бы покупать обувь. Этот обмен исключительно информационный: все части компьютера остаются на своих местах в рамках перманентного владения, по шнуру от модема ко мне не течёт ничего кроме кода, цель которого изменить конфигурацию ячеек моего диска. Вот почему пиратства как кражи не существует; это миф, выдуманный специально с целью прикрыть этот огромный пролапс, провисание системы товарно-денежных отношений, который довольно умело вписали в рамки человеческой системы законодательства и морали. В принципе, это самый большой на сегодняшний день симулякр, прореха, которую с лёгкостью в сущем разорвал бинарный код. Фильм в общепонятном смысле, это не череда нулей и единиц, это то, что наша субъективность может породить в нас же при чувственном контакте с экраном, на который проецируется этот же бинарный код, только в терминах цветного изображения. В «пиратстве» (отныне - в кавычках) обмена как такового не происходит; все планы выражения и с места не сдвигаются, изменению подвержены только наличные означаемые, но их статус - как было показано на примере с моральным устареванием - неустойчив и капризен.
Обмен информацией и обмен носителями заведомо неэквивалентен: обладание (которое логически предполагает возможность лишения) распространено только на материальности, ибо информация (или планы содержания) находит себя лишь в носителе мозга, который и есть Я. Иными словами, нельзя сказать, что я владею информацией: то, чем я в таком случае владею, и есть Я, поскольку мозг в определенном смысле тоже носитель, но помимо этого, он ещё и условие меня самого, моей субъективности. А разомкнуть себя самого я не могу. Возможно, в этом есть и вина языка, в котором предложения «это моя шляпа» и «это моя голова» имеют одинаковую смысловую структуру.
§5. Знак как гарантия уникальности
Все возражения, апеллирующие к житейским смыслам, вроде - прибыли для правообладателей, обладание лейблом, право на копирование и права автора - откровенно слабы и не способны сдвинуть эту простую логическую цепь рассуждений. Тот фундаментальный, лежащий в основе феномен - это разделение идеального (информационного, субъективного, психического) и материального, которое посредством живых организмов (или более конкретно - человека) устроила Вселенная. Вряд ли система товарно-денежных отношений способна поколебать этот расклад. Но система нашла другой выход: этот пролапс скрыть.
Было бы бездумно бросать тут цепь рассуждений, когда проблема "пиратства" сущностно решена. До сих пор мы не рассматривали то, что создано для того, чтобы оберегать эту огромную нестыковку от всеобщего осмысления. В генетическом отношении "пиратство" связано со всем тем, что относится к авторским правам, товарно-денежному обмену, лейблам, маркам. Нетрудно заметить, что всё это чистейшей воды знаки. В основе авторского права лежит идея о принадлежности плана означаемого какой-нибудь вещи какому-то субъекту (или группе субъектов)[уже тут виднеется ошибка: взять в пользование план абстракции невозможно]. План означающего тут, конечно, свободен, иначе из-за такой принадлежности нельзя бы было покупать что-либо, т.е. брать вещь в своё владение. Но эта идея принадлежности тоже не появилась на ровном месте и имеет под собой идею уникальности. Уникальность означает отличие вещи от любой другой. Когда возник рынок, возникли отношения конкуренции одинаковых по сущности товаров, необходимость различения одних товаров от других была продиктована необходимостью вкладывать в планы содержания дополнительные категории, вроде качества, надёжности для обращения покупателей именно к ним. Ещё до того, как это стала делать повсеместно реклама, это соблюдалось фамилиями и кланами, т.е. группами или семьями-производителями вещей, которые клеймили своим отличительным знаком, скажем, часы и так удерживали репутацию лучших в городе часовщиков в рамках вещи. Таким образом, знак уже примешивался к вещи-знаку, чтобы дополнительно подкрепить план его содержания или удержать в нём дополнительные смыслы и категории, вроде качества.
Для справедливости отметим, что знак примешивался к вещи уже на уровне первобытных племён (яркий пример - магические амулеты, ритуальные тотемы или татуирование), но это нас здесь не интересует, эти магические означаемые не входили в логику денежного обмена.
Литературный труд в те допромышленные времена ещё не был затронут отношениями уникальности. Всем известно, что через несколько лет после выхода первой части «Гулливера», десятки авторов решили продолжить эту серию своими сочинениями. Это не считалось и не могло считаться тогда подделкой или кражей авторских прав и, не потому что их ещё тогда не было, а потому что в вещи-знаке не говорила уникальность и подлинность.
§6. Автор и его подпись
Тексты были не отражением реальности, авторского видения, а отражением Порядка, Мира. Следовательно, два одинаковых текста (скажем, две картины) были абсолютно синонимичны, даже если имели разных авторов. По крайней мере, до 19-ого века копия произведения обладала такой же ценностью, что и оригинал. Изготовление копий считалось вполне законным занятием, даже если мастер копировал чужую подпись. В план содержания не примешивалась уникальность вещи, художник мог написать с десяток копий своих картин, то же мог сделать любой другой мастер, и все они стоили бы одинаково. Единственное, в плане содержания вместо уникальности фигурировала бы степень мастерства, но она о себе заявляла не посредством подписи мастера, а посредством самого полотна в целом.
Подписать картину, означить её собой далеко не всегда обозначало приписать авторство (можно вспомнить, что в летописях подпись автора вовсе не ставилась: зачем, когда слово, равно как и другие знаки, всё равно принадлежит богу, вот он и автор). Сейчас копия вне закона. Так и вещь не культурного назначения сомнительна, если не несёт на себе отпечатка бренда. Марка ставится не просто для того, чтобы узаконить или вписать в вещь набор выдуманных означаемых, а для того, чтобы не вещь порождала потребность, а знак: это намного легче и проще - манипулировать абстракциями, а не вещами.
Производство товаров и сама система потребления необратима и имеет исключительно прогрессивное наращивание объемов. Необходимость потребления знаков диктуется необходимостью сбыта товаров: уже никто не говорит о том, что товары вторичны и есть порождение потребностей - система вынуждена порождать потребности для обеспечения собственной логики. Для этого системе нужны знаки, чтобы максимально упростить желания; знаковое и товарное изобилие призвано уничтожить тревогу человека, которую он испытывает, когда не знает, чего он хочет.
Уникальность вещи, выраженная в лейбле, на самом деле, не есть никакая уникальность, поскольку в серии из одинаковых вещей все планы содержания одинаковы. Чтобы вещь продавалась, надо установить в вещи как можно больше означаемых посредством рекламы или размножения лейбла. Покушение "пиратов" есть покушение на подлинность и авторство той инстанции, которая владеет монополией на знак (напомним, что кражей сетевое "пиратство" назвать нельзя, поскольку в этом процессе не фигурируют материальные вещи). Формальная сторона такой монополии - закон об авторских правах: закон скрепляет монополию на знак в системе, которая сама управляется кодом знака. «Ну и что, - говорит система, - что нельзя владеть означаемыми, всё равно можно их генерировать в головах людей, а это самое владение будет обеспечено законом об авторском праве». Это ещё раз доказывает, что в обществе настоящей силой является не тот, кто владеет производством, оружием, властью или СМИ, по-настоящему могущественен тот, кто владеет монополией на знак. Знак наилучший вариант, поскольку способен устранить даже эфемерность этого владения: его логика отсылки к своим означаемым работает безотказно.
§7. Тщета и собственность
В заключение хотелось бы обратиться к литературе и выудить из толстого тома знаменитые слова, которые не менее знаменитый идальго произнёс во время встречи с так тепло принявшими его козопасами. Заметим мимоходом, что Сервантес написал второй том своего сочинения во многом из-за того, что по стране начало разгуливать неимоверное количество «незаконных» продолжений знаменитой истории, которым, тем не менее, недоставало мастерства автора. «Блаженны времена и блажен тот век, который древние назвали золотым, - и не потому, чтобы золото, в наш железный век представляющее собой такую огромную ценность, в ту счастливую пору доставалось даром, а потому, что жившие тогда люди не знали двух слов: твоё и моё».