Продраться сквозь слова
Решила все же продублировать тут. Простите, если у кого два одинаковых поста подряд.
Оригинал взят у lagushka в Про шаблоны, формы, жанры и их содержимое
Когда в школе с детьми читаем стихотворения с выражением, одна из основных трудностей - победить ритм. Через ритм очень трудно прорваться интонации. таТА таТА таТА таТАта,
таТА таТА таТА таТА,
таТА таТА таТА таТАта
таТА таТА таТА таТА!
Сквозь эти таТА слова и смысл не продираются, они уносятся ими, как ветром. Мимо. Мимо понимания, мимо чувств, мимо интонации, мимо эмоций и живого восприятия. И мы боремся с ритмом, который пытается унести, и вот, потихоньку сквозь ритм проступает настроение и эмоции, и жесты, и мимика, и паузы, и смысл. И становится живо и интересно. И ритм уходит на задний план, и речь становится живой и сказанной здесь и сейчас. Это надо слова вытащить из мертвости букв и ритма и напечатанных плоских слов, и вспомнить, что они значат в твоей жизни, напитать их своей жизнью, как губку водой. Тогда из плоскости страницы выступят вдруг живые картины и эмоции и что-то внутри поднимется в ответе и понимании.
И вот стихотворение начинает рассказывать, как свою жизнь, как кусок или случай из своей жизни. Туда надо нырнуть.
В стихотворениях так. Но ведь и в других формах так же. Сюжеты. Все те же сюжеты. Привычные и постоянные. Вечные и, кажется, уже вышелушенные.
Он, она, несчастье, не быть вместе, о, жестокий рок... И привычка видеть в них всех одно и то же, далекое, как ритм стихотворения отобычной речи, ненужное и неблизкое, чужое и высокое для понимания - она остается. Все эти высокие слова "Автор воспевает любовь к родной природе" и т.п. представляются умертвиями, зомби, мертвецами, душу из них методично вышелушивают повторяя из раза в раз чужими губами в неживой жизни.
Никакой любви к родной природе не может быть. Это только в уроках литературы. Никаких высоких стремлений не может быть - это только в уроках литературы. Вся литература только про то, как она (он) влюбилась (влюбился), и что читать одно и то же? И вот эта готовность воспринимать сюжет именно так, а не иначе, только в плоскости фабулы, не ныряя дальше, в глубину (в себя! и прозу СВОЕЙ жизни) сквозь толщу мертвых букв и чужих, кажется, слов, это убивает понимание.
Вот слово. Одно и то же слово говорит человек в разных ситуациях, одно и то же слово произносят разные люди. Слово может быть лживым, пафосным, чужим или искренним, выстраданным, или повторенным, потому что красиво звучит, хоть исмысл прошел мимо... Слово - это только график, проекция, плоскость, а объем и живое за этим графиком надо увидеть. Слово - это ответ на другое слово, это продукт, порожденый ситуацией, внутренним миром, это обращение к слушателям, это то, что должно быть расшифровано и восстановлено. И слова бывают неважные и глупые.
Вот Евгений Онегин. Банальненькая историйка любви, водевильчик. Она его полюбила, он ее нет, потом он одумался, а она, такая вся из себя трагичная, говорит, нет уж, страдай, и я буду. Ну и убийство, дуэль для пущей трагичности. Но слабенько, слабенько. Недозакрученный сюжет, да еще и в стихах, да еще и песенки, и какие-то вставки непонятные, отступления, тормозящие сюжет. В общем, не одобрили бы современные создатели сериалов. Тягомотина. Не справился Пушкин. Или даже нет - еще как одобрили: избитый сюжетец, вполне для мыльной оперы (это даже хуже, менее пафосно).
Ну что за сюжетец? Тьфу! И читать неинтересно! Случалось читать и интереснее. Вон современные любовные романчики в мягких обложках с туманно прорисованными дамами, там сюжет-то гораздо интереснее закручен. А у вас тут что? Все страдаете, батенька?Даже хорошего конца не придумывается? И это что, классика ваша? Слабовато. И сюжетец-то слямзен. До него романтики писали: тот же страдающий герой, никто его не понимает, он всех презирает, и высокие его помыслы никому не понятны. Ну и дуэли с убийствами, и трагедии... Ничего нового! Чем тут восхищаться?
Но в том-то и дело, что это никакой не водевильчик. И герой никакой не романтический герой. И героиня не романтическая героиня. Герой себя возомнил. Герой образ себя создал (как и многие в жизни). Вот сюжет, фабулка, обычная. Но необычно в ней то, что герои в ней как раз очень обычные (а в романтизме обычный не может стать героем). От романтического героя требуется заламывание рук, тоска "Меня никто не понимает", отстраненность, трагизм (вот у Лермонотова,да, он всерьез об этом), а Пушкин не героя, а того, кто из себя этого героя изображает. Это же насколько про жизнь! Вы понимаете?! Сколько девочек живут в мечтах и в образе и рисуют образ себя в глазах другого, сколько мальчиков изображают из себя кого-то, любуясь собой. Они встречаются, говорят на разных языках: он производит на нее впечатление своими представлениями о крутости, она реагирует так, как это ей представляется правильным в ее системе, и вот они как два тетерева на току поместились в эту фабулу - изображают, что они "встречаются" и радостно смотрят на себя со стороны, читают свой роман. Это настолько прозаично и обычно, что даже мысли не допускаешь, что об этом может быть в Великой Русской Литературе.
Вот он взял и поместивл в фабулу Онегина. В ту, романтическую фабулу банального скучающего юнца, возомнившего себя Наполеоном. Не романтического, трагичного, никем не понятого, а вот того, живого. Понимаете? В мертвую уже фабулу литературную запихнул живых людей, совсем живых?
Татьяна. А Татьяна тоже живая. Только умная. И глубокая. Такие ведь бывают в настоящей жизни тоже. И мудрая. И совестливая, и думающая не только о своем любовном сюжете, но живущая в жизни с другими людьми. Татьяна ломает роман. Ломает сюжет. Она отказывается в него играть. Она живет, а не действует в принятом ритме романа. Она говорит. Хорошо, конечно, красивенько, но, родной, люблю я тебя, конечно, дура, хоть ты и пародия, хоть ты и сам своей души не знаешь и не поймешь, за что люблю, потому что думаешь, что очаровал меня своей фатовостью, но давай не буду я с тобой играть в эту игру под названием "любовный роман". Я живу, понимаешь? И вокруг меня люди, а внутри меня совесть и мудрость и здравый смысл. Ты-то, родной, опять в картинку влюбился. А у меня жизнь. Я живу. Не могу я из жизни в картинку убегать, ломая живое и осколками разрезая близких. У меня есть то, на чем я стою, у меня не песок под ногами, а земля и камень. У меня любовь и светлая память няни, любовь родителей, родной дом и счастливое детство, у меня красота (в душе живет и греет), и истина у меня есть. Живая. Жизнь, а не выдумка. А за твоей картинкой пустота и обман, и нет ничего, и холод. Иди, я тебя, конечно, люблю. И дальше любить буду. Но тебе такая моя любовь не нужна. Она, понимаешь, прежней осталась: та же деревенская любовь деревенской девочки. Она неинтересная. Она простая. Она не про литературу и не из романа. Иди.
И вот тут, тут тоже. Безумно трудно победить ритм и привычку к мертвечине. Очень трудно не пойти по накатанной, не попасть в колею, и читать эту колею. Очень трудно увидеть, что это про жизнь.
Вообще это Достоевский увидел. За что я ему безмерно благодарна.
Вот, речь http://ru.wikisource.org/wiki/Дневник_писателя._1880_год_(Достоевский)/ГЛАВА_ВТОРАЯ
Но и ее надо читать, не проскальзывая на словах как по льду, как по чужому.
Оригинал взят у lagushka в Про шаблоны, формы, жанры и их содержимое
Когда в школе с детьми читаем стихотворения с выражением, одна из основных трудностей - победить ритм. Через ритм очень трудно прорваться интонации. таТА таТА таТА таТАта,
таТА таТА таТА таТА,
таТА таТА таТА таТАта
таТА таТА таТА таТА!
Сквозь эти таТА слова и смысл не продираются, они уносятся ими, как ветром. Мимо. Мимо понимания, мимо чувств, мимо интонации, мимо эмоций и живого восприятия. И мы боремся с ритмом, который пытается унести, и вот, потихоньку сквозь ритм проступает настроение и эмоции, и жесты, и мимика, и паузы, и смысл. И становится живо и интересно. И ритм уходит на задний план, и речь становится живой и сказанной здесь и сейчас. Это надо слова вытащить из мертвости букв и ритма и напечатанных плоских слов, и вспомнить, что они значат в твоей жизни, напитать их своей жизнью, как губку водой. Тогда из плоскости страницы выступят вдруг живые картины и эмоции и что-то внутри поднимется в ответе и понимании.
И вот стихотворение начинает рассказывать, как свою жизнь, как кусок или случай из своей жизни. Туда надо нырнуть.
В стихотворениях так. Но ведь и в других формах так же. Сюжеты. Все те же сюжеты. Привычные и постоянные. Вечные и, кажется, уже вышелушенные.
Он, она, несчастье, не быть вместе, о, жестокий рок... И привычка видеть в них всех одно и то же, далекое, как ритм стихотворения отобычной речи, ненужное и неблизкое, чужое и высокое для понимания - она остается. Все эти высокие слова "Автор воспевает любовь к родной природе" и т.п. представляются умертвиями, зомби, мертвецами, душу из них методично вышелушивают повторяя из раза в раз чужими губами в неживой жизни.
Никакой любви к родной природе не может быть. Это только в уроках литературы. Никаких высоких стремлений не может быть - это только в уроках литературы. Вся литература только про то, как она (он) влюбилась (влюбился), и что читать одно и то же? И вот эта готовность воспринимать сюжет именно так, а не иначе, только в плоскости фабулы, не ныряя дальше, в глубину (в себя! и прозу СВОЕЙ жизни) сквозь толщу мертвых букв и чужих, кажется, слов, это убивает понимание.
Вот слово. Одно и то же слово говорит человек в разных ситуациях, одно и то же слово произносят разные люди. Слово может быть лживым, пафосным, чужим или искренним, выстраданным, или повторенным, потому что красиво звучит, хоть исмысл прошел мимо... Слово - это только график, проекция, плоскость, а объем и живое за этим графиком надо увидеть. Слово - это ответ на другое слово, это продукт, порожденый ситуацией, внутренним миром, это обращение к слушателям, это то, что должно быть расшифровано и восстановлено. И слова бывают неважные и глупые.
Вот Евгений Онегин. Банальненькая историйка любви, водевильчик. Она его полюбила, он ее нет, потом он одумался, а она, такая вся из себя трагичная, говорит, нет уж, страдай, и я буду. Ну и убийство, дуэль для пущей трагичности. Но слабенько, слабенько. Недозакрученный сюжет, да еще и в стихах, да еще и песенки, и какие-то вставки непонятные, отступления, тормозящие сюжет. В общем, не одобрили бы современные создатели сериалов. Тягомотина. Не справился Пушкин. Или даже нет - еще как одобрили: избитый сюжетец, вполне для мыльной оперы (это даже хуже, менее пафосно).
Ну что за сюжетец? Тьфу! И читать неинтересно! Случалось читать и интереснее. Вон современные любовные романчики в мягких обложках с туманно прорисованными дамами, там сюжет-то гораздо интереснее закручен. А у вас тут что? Все страдаете, батенька?Даже хорошего конца не придумывается? И это что, классика ваша? Слабовато. И сюжетец-то слямзен. До него романтики писали: тот же страдающий герой, никто его не понимает, он всех презирает, и высокие его помыслы никому не понятны. Ну и дуэли с убийствами, и трагедии... Ничего нового! Чем тут восхищаться?
Но в том-то и дело, что это никакой не водевильчик. И герой никакой не романтический герой. И героиня не романтическая героиня. Герой себя возомнил. Герой образ себя создал (как и многие в жизни). Вот сюжет, фабулка, обычная. Но необычно в ней то, что герои в ней как раз очень обычные (а в романтизме обычный не может стать героем). От романтического героя требуется заламывание рук, тоска "Меня никто не понимает", отстраненность, трагизм (вот у Лермонотова,да, он всерьез об этом), а Пушкин не героя, а того, кто из себя этого героя изображает. Это же насколько про жизнь! Вы понимаете?! Сколько девочек живут в мечтах и в образе и рисуют образ себя в глазах другого, сколько мальчиков изображают из себя кого-то, любуясь собой. Они встречаются, говорят на разных языках: он производит на нее впечатление своими представлениями о крутости, она реагирует так, как это ей представляется правильным в ее системе, и вот они как два тетерева на току поместились в эту фабулу - изображают, что они "встречаются" и радостно смотрят на себя со стороны, читают свой роман. Это настолько прозаично и обычно, что даже мысли не допускаешь, что об этом может быть в Великой Русской Литературе.
Вот он взял и поместивл в фабулу Онегина. В ту, романтическую фабулу банального скучающего юнца, возомнившего себя Наполеоном. Не романтического, трагичного, никем не понятого, а вот того, живого. Понимаете? В мертвую уже фабулу литературную запихнул живых людей, совсем живых?
Татьяна. А Татьяна тоже живая. Только умная. И глубокая. Такие ведь бывают в настоящей жизни тоже. И мудрая. И совестливая, и думающая не только о своем любовном сюжете, но живущая в жизни с другими людьми. Татьяна ломает роман. Ломает сюжет. Она отказывается в него играть. Она живет, а не действует в принятом ритме романа. Она говорит. Хорошо, конечно, красивенько, но, родной, люблю я тебя, конечно, дура, хоть ты и пародия, хоть ты и сам своей души не знаешь и не поймешь, за что люблю, потому что думаешь, что очаровал меня своей фатовостью, но давай не буду я с тобой играть в эту игру под названием "любовный роман". Я живу, понимаешь? И вокруг меня люди, а внутри меня совесть и мудрость и здравый смысл. Ты-то, родной, опять в картинку влюбился. А у меня жизнь. Я живу. Не могу я из жизни в картинку убегать, ломая живое и осколками разрезая близких. У меня есть то, на чем я стою, у меня не песок под ногами, а земля и камень. У меня любовь и светлая память няни, любовь родителей, родной дом и счастливое детство, у меня красота (в душе живет и греет), и истина у меня есть. Живая. Жизнь, а не выдумка. А за твоей картинкой пустота и обман, и нет ничего, и холод. Иди, я тебя, конечно, люблю. И дальше любить буду. Но тебе такая моя любовь не нужна. Она, понимаешь, прежней осталась: та же деревенская любовь деревенской девочки. Она неинтересная. Она простая. Она не про литературу и не из романа. Иди.
И вот тут, тут тоже. Безумно трудно победить ритм и привычку к мертвечине. Очень трудно не пойти по накатанной, не попасть в колею, и читать эту колею. Очень трудно увидеть, что это про жизнь.
Вообще это Достоевский увидел. За что я ему безмерно благодарна.
Вот, речь http://ru.wikisource.org/wiki/Дневник_писателя._1880_год_(Достоевский)/ГЛАВА_ВТОРАЯ
Но и ее надо читать, не проскальзывая на словах как по льду, как по чужому.