Мелкие новости имперского политиканства.
1. grey_dolphin критикует новую стратегическую доктрину РФ: «Логика кремлевской погони за статусом примерно та же, что у клиентов Диссернета, стремящихся к обладанию фейковыми учеными степенями: им нужно не быть кандидатами или докторами наук на самом деле (значительная часть из них к этому просто неспособна), а закрепить за собой соответствующий их амбициям статус. Впрочем, последствия этой логики хорошо описаны в наиболее известном в России тексте о погоне за статусом: "Сказка о рыбаке и рыбке"... ».
Однако достаточно прозрачно, что они подразумевают под таким статусом: эксклюзивную сферу влияния, жизненных интересов итп., в которой России дается «соответсвующий статусу» карт-бланш. В этом смысле само признание «вашингтонским и пекинским обкомами» (оборот GD; тут еще надо добавить брюссельский) такого статуса и следовательно - их невмешательство - уже достаточно, причем безотносительно реальных возможностей РФ быть «мировой державой». Да и опять-же, возможность безнаказанно и эксклюзивно бомбить ближних соседей как самоцель, т.е. статус аналогичный нынешней Саудовской Аравии, или доктрине Монро - соответствует региональной державе, а не мировой.
2. Следом, Путин дает интервью Бильд, где с ходу пеняет на то, что «...с момента распада Советского Союза, в последующие годы Россия недостаточно чётко формулировала свои национальные интересы? - В.Путин: Абсолютно.» И вот, якобы формулируя в этой доктрине эти «четкие национальные интересы», (что мешает?!) он умудряется не упомянуть ни Сирию, ни ЕС как угрозу, ограничившись знакомыми советскими страшилками - НАТО и США. Т.е. страна, ведущая войну в Сирии, расписывается в отсутствии внятной стратегии, и даже претензии на нее. А после 2014 и потери Украины они по-прежнему не готовы признать, с чем реально имеют дело на Западном фронте: восточная экспансия ЕС, аннексирующего постсоветские территории в ущерб РФ, является первостепенной стратегической угрозой России. Причем, эти две недомолвки, на мой взгляд, имеют разную природу: пропавшая Сирия воспринимается как стыдливое умолчание, в то время как о ЕС - они не смеют это признать вслух, как я сказал два года назад, они in denial; такое лишение клиента способности адекватной речи (кто здесь бандерлоги!?) - важнейший элемент мягкой силы ЕС (см. Фризелл в комменте).
3. А kislin говорит об образе Москвы как имперского города, и возражает ему, констрастируя постимперский синдром и реваншизм с московской же цветной революцией 91го. «Теоретический состоит в том, что преобразовательные движения могут возникать где угодно на территории страны, но почти наверняка они могут добиться успеха тогда и только тогда, когда они набирают силу в столице. Контроль над столицей - это очень серьёзный бонус. Например, в условиях гражданской войны в России нахождение большевиков в Москве обеспечивало им многочисленные преимущества - от логистических до моральных.» Но эта модель смены власти и подчеркивает российско-имперский характер Москвы.
Когда мы говорим об империи Европе, менее очевидным оказывается ее фунционирование как протогосударства. В случае империи России (в царских границах) менее очевидно то, что она по-прежнему отчасти продолжает фантомное существование как международная система. В рамках таких международных систем существуют и свои принятые нормы выделения государств и достижения легитимности. Период активного государствообразования в Российской империи в начале 20в диктует эти правила и для постсоветской эпохи.
Объявление государства в гражданскую войну было в основном городским феноменом: захватил власть в столице - сменил государственность, захватил власть в провинциальном говоде - провозгласил свою республику; что особенно характерно для советской стороны. Потому и Москва-91, ... и Киев-2014 и захваты-2014 ОГА в восточной Украине-Новороссии, да и прочие цветные революции дают некую революционную легитимность - для постсоветской постимперии. По контрасту, нормой легитимности для государств Европы является парламентское или общенациональное голосование. Тем такой прямой захват власти - это антиевропейский институт; но ирония в том, что в рамках российско-европейской конкуренции, для поглощения Украины в 2014 Европой легитимность смены власти в Киеве опиралась на такие пророссийские, но антиевропейские подходы.
(ранее Европа: восход империи.)
Однако достаточно прозрачно, что они подразумевают под таким статусом: эксклюзивную сферу влияния, жизненных интересов итп., в которой России дается «соответсвующий статусу» карт-бланш. В этом смысле само признание «вашингтонским и пекинским обкомами» (оборот GD; тут еще надо добавить брюссельский) такого статуса и следовательно - их невмешательство - уже достаточно, причем безотносительно реальных возможностей РФ быть «мировой державой». Да и опять-же, возможность безнаказанно и эксклюзивно бомбить ближних соседей как самоцель, т.е. статус аналогичный нынешней Саудовской Аравии, или доктрине Монро - соответствует региональной державе, а не мировой.
2. Следом, Путин дает интервью Бильд, где с ходу пеняет на то, что «...с момента распада Советского Союза, в последующие годы Россия недостаточно чётко формулировала свои национальные интересы? - В.Путин: Абсолютно.» И вот, якобы формулируя в этой доктрине эти «четкие национальные интересы», (что мешает?!) он умудряется не упомянуть ни Сирию, ни ЕС как угрозу, ограничившись знакомыми советскими страшилками - НАТО и США. Т.е. страна, ведущая войну в Сирии, расписывается в отсутствии внятной стратегии, и даже претензии на нее. А после 2014 и потери Украины они по-прежнему не готовы признать, с чем реально имеют дело на Западном фронте: восточная экспансия ЕС, аннексирующего постсоветские территории в ущерб РФ, является первостепенной стратегической угрозой России. Причем, эти две недомолвки, на мой взгляд, имеют разную природу: пропавшая Сирия воспринимается как стыдливое умолчание, в то время как о ЕС - они не смеют это признать вслух, как я сказал два года назад, они in denial; такое лишение клиента способности адекватной речи (кто здесь бандерлоги!?) - важнейший элемент мягкой силы ЕС (см. Фризелл в комменте).
3. А kislin говорит об образе Москвы как имперского города, и возражает ему, констрастируя постимперский синдром и реваншизм с московской же цветной революцией 91го. «Теоретический состоит в том, что преобразовательные движения могут возникать где угодно на территории страны, но почти наверняка они могут добиться успеха тогда и только тогда, когда они набирают силу в столице. Контроль над столицей - это очень серьёзный бонус. Например, в условиях гражданской войны в России нахождение большевиков в Москве обеспечивало им многочисленные преимущества - от логистических до моральных.» Но эта модель смены власти и подчеркивает российско-имперский характер Москвы.
Когда мы говорим об империи Европе, менее очевидным оказывается ее фунционирование как протогосударства. В случае империи России (в царских границах) менее очевидно то, что она по-прежнему отчасти продолжает фантомное существование как международная система. В рамках таких международных систем существуют и свои принятые нормы выделения государств и достижения легитимности. Период активного государствообразования в Российской империи в начале 20в диктует эти правила и для постсоветской эпохи.
Объявление государства в гражданскую войну было в основном городским феноменом: захватил власть в столице - сменил государственность, захватил власть в провинциальном говоде - провозгласил свою республику; что особенно характерно для советской стороны. Потому и Москва-91, ... и Киев-2014 и захваты-2014 ОГА в восточной Украине-Новороссии, да и прочие цветные революции дают некую революционную легитимность - для постсоветской постимперии. По контрасту, нормой легитимности для государств Европы является парламентское или общенациональное голосование. Тем такой прямой захват власти - это антиевропейский институт; но ирония в том, что в рамках российско-европейской конкуренции, для поглощения Украины в 2014 Европой легитимность смены власти в Киеве опиралась на такие пророссийские, но антиевропейские подходы.
(ранее Европа: восход империи.)