Нечто о дружбе и стеснении.
О благородных сословиях принято считать, что они относились к низшим свысока и с пренебрежением. Что, может быть (может быть, с рядом оговорок?), и верно. Однако если уж складывалась (каким бы то ни было образом) между представителем высшего сословия и представителем низшего дружба, первый всё-таки её не стеснялся, что бы ни сталось с последним, как бы он ни изменился... да что бы ни сталось вообще -- не только с ним. Дружба могла прекратиться по тем или иным причинам, но при последующих встречах "высший" друг никогда не стеснялся своей прежней дружбы с "низшим". Более того, стеснения у него и не могло возникнуть -- представители благородного сословия даже, пожалуй, удивились бы, скажи им кто-нибудь, что такое чувство в принципе возможно (стесняться дружбы с какими бы то ни было людьми), и сочли бы его -- поняв, про что им толкуют, -- крайне позорным и постыдным. Собственно, это одно из отличий благородного сословия: ибо в неблагородных (начиная в пресловутых "разночинцев") указанное стеснение встречается сплошь и рядом, и рассказами о том, что кто-то, выдвинувшись, стал стесняться и избегать старых друзей, переполнена, кажется, как художественная, так и мемуарная литература...
А вот в некоторой среде (вышедшей из всё тех же условных "разночинцев") это стеснение прежней дружбой вошло, что называется, в кровь, и не нужно никакой литературы, чтобы наблюдать такое в жизни. Что и не удивительно -- в современном мире представителей благородных сословий (не на бумаге, а на деле), считай, и не осталось. Но в этой самой среде произошло нечто большее: такое стеснение не то что не считается (хотя бы в глубине души) позорным -- оно иногда культивируется как доблесть. Ну, вот, к примеру, узнал ты, что твой друг детства пытался, скажем, поступить в школу КГБ -- и всё, теперь дружбы с ним следует стесняться, ну а при случае всем показать, какой ты продвинутый, и выказать всеми способами своё презрение своему прежнему другу. То есть, другими словами, не достаточно просто разойтись с ним (скажем, по идейным мотивам) -- то, что с ним у тебя была некогда дружба, есть для тебя (в этой среде) серьёзный минус, а потому стеснение (по меньшей мере) неизбежно. Равно как и демонстративное отмежевание от (желательно, чтобы только один ты знал об этом, конечно!) бывшего друга.
Наиболее яркие примеры благородства (те, что всплыли в памяти мгновенно) даёт последний российский император. Может быть, только потому, что его жизнь автор этих строк изучил гораздо полнее, чем чью-либо иную. Например, по всем канонам указанной среды императору следовало бы стесняться своей дружбы с Распутиным (особенно, когда он про Распутина, что называется, всё понял -- вопреки всеобщему убеждению, это случилось весьма быстро, т. е. иллюзий относительно Распутина Николай II не питал). Следовало бы по всем "канонам" -- а он не стеснялся. Не стеснялся и своего друга детства Вл. Оллонгрена (хотя, судя по всему, было, за что). И то, что и с тем, и с другим, он (император) держал дистанцию, не пуская ни того, ни другого дальше известных и положенных пределов, лишь только подтверждает, что дружбой и с тем, и с другим он дорожил. Не опошляя её панибратством...
... вообще-то, это размышления, навеянные одной записью из ленты и около. Точнее даже, одним комментарием к некоторой записи из моей ленты. Там это всё писать не очень-то уместно (да и людям тем я не знаком, а автор комментария не знаком мне), так что решил тут.
Собственно говоря, сразила меня другая мысль (а это всё было лишь предисловием): мне ведь самому хорошо знакомо это чувство стеснения дружбой. Что означает, что я по определению не представитель благородного сословия (оно и так ясно, но тут прямо доказательство). Однако внушает некоторую надежду, что я не могу вспомнить пока (хотя силюсь) ни одного случая в своей жизни, чтобы я (несмотря на знакомство с этим чувством) постеснялся дружбой с кем-либо на деле. Если, впрочем, я ничего не забыл. Надеюсь, что всё-таки нет! -- И уж во всяком случае, забыл или нет, во мне сидит ощущение постыдности такого стеснения. Настолько сильное, что заставило всё это написать.
А вот в некоторой среде (вышедшей из всё тех же условных "разночинцев") это стеснение прежней дружбой вошло, что называется, в кровь, и не нужно никакой литературы, чтобы наблюдать такое в жизни. Что и не удивительно -- в современном мире представителей благородных сословий (не на бумаге, а на деле), считай, и не осталось. Но в этой самой среде произошло нечто большее: такое стеснение не то что не считается (хотя бы в глубине души) позорным -- оно иногда культивируется как доблесть. Ну, вот, к примеру, узнал ты, что твой друг детства пытался, скажем, поступить в школу КГБ -- и всё, теперь дружбы с ним следует стесняться, ну а при случае всем показать, какой ты продвинутый, и выказать всеми способами своё презрение своему прежнему другу. То есть, другими словами, не достаточно просто разойтись с ним (скажем, по идейным мотивам) -- то, что с ним у тебя была некогда дружба, есть для тебя (в этой среде) серьёзный минус, а потому стеснение (по меньшей мере) неизбежно. Равно как и демонстративное отмежевание от (желательно, чтобы только один ты знал об этом, конечно!) бывшего друга.
Наиболее яркие примеры благородства (те, что всплыли в памяти мгновенно) даёт последний российский император. Может быть, только потому, что его жизнь автор этих строк изучил гораздо полнее, чем чью-либо иную. Например, по всем канонам указанной среды императору следовало бы стесняться своей дружбы с Распутиным (особенно, когда он про Распутина, что называется, всё понял -- вопреки всеобщему убеждению, это случилось весьма быстро, т. е. иллюзий относительно Распутина Николай II не питал). Следовало бы по всем "канонам" -- а он не стеснялся. Не стеснялся и своего друга детства Вл. Оллонгрена (хотя, судя по всему, было, за что). И то, что и с тем, и с другим, он (император) держал дистанцию, не пуская ни того, ни другого дальше известных и положенных пределов, лишь только подтверждает, что дружбой и с тем, и с другим он дорожил. Не опошляя её панибратством...
... вообще-то, это размышления, навеянные одной записью из ленты и около. Точнее даже, одним комментарием к некоторой записи из моей ленты. Там это всё писать не очень-то уместно (да и людям тем я не знаком, а автор комментария не знаком мне), так что решил тут.
Собственно говоря, сразила меня другая мысль (а это всё было лишь предисловием): мне ведь самому хорошо знакомо это чувство стеснения дружбой. Что означает, что я по определению не представитель благородного сословия (оно и так ясно, но тут прямо доказательство). Однако внушает некоторую надежду, что я не могу вспомнить пока (хотя силюсь) ни одного случая в своей жизни, чтобы я (несмотря на знакомство с этим чувством) постеснялся дружбой с кем-либо на деле. Если, впрочем, я ничего не забыл. Надеюсь, что всё-таки нет! -- И уж во всяком случае, забыл или нет, во мне сидит ощущение постыдности такого стеснения. Настолько сильное, что заставило всё это написать.