Часть 6. «У меня тоже есть свой конек».
Какую роль играет Холмс в хитросплетениях коммуникативной структуры конан-дойлевских рассказов? Кто он - холодный наблюдатель, объект влияния или активный PR-субъект?
Кем бы он ни был, нужно отдать ему должное - в теории PR Холмс разбирается намного лучше, чем в космогонии или современной литературе. В аттестате знаний Холмса, составленном доктором Ватсоном, знание основ PR могло получить оценку чуть ниже чем, химии или уголовной хроники, примерно на уровне ботаники или анатомии.
Что дает основание так думать? Несколько эпизодов, в которых Холмс выступает практически в качестве PR-эксперта.
Интересен в этом плане рассказ «В Сиреневой сторожке». Живущий в Лондоне молодой испанец Гарсия знакомится с англичанином Скотт-Эклсом и зазывает его в гости в свой коттедж. Во время вечера, проведенного у камина, Гарсия нервничает и почти ничего не говорит. Утром его находят мертвым недалеко от дома. Скотт-Эклс обращается к Холмсу, который проводит свой анализ ситуации:
«- Разберем шаг за шагом. Есть что-то неестественное - это сразу видно - в странной и внезапной дружбе между молодым испанцем и Скотт-Эклсом. Почин принадлежит испанцу. Едва познакомившись, он на следующий же день едет к Эклсу в гости в другой конец Лондона и поддерживает с ним тесную связь, пока тот не приезжает к нему в Эшер. Что же ему было нужно от Эклса? Что Эклс мог ему дать? Я не вижу в этом человеке никакого обаяния. Он и умом не блещет; и едва ли можно думать о духовном сродстве между ним и человеком живого и тонкого латинского интеллекта. Почему же Гарсия из всех своих знакомых избирает именно его как человека, особенно подходящего для его целей? Есть у него какое-нибудь выделяющее его качество? Я сказал бы, есть. Он воплощенная британская добропорядочность, как раз такой человек, какой в роли свидетеля должен импонировать другому британцу. Вы сами видели, что его показания при всей их необычайности не внушили и тени сомнения ни одному из наших двух инспекторов.
- Но что он должен был засвидетельствовать?
- Как обернулось дело, - ничего, но сложись оно иначе, - все, что угодно. Так я толкую факты.
- Понятно. Он мог бы подтвердить алиби.
- Вот именно, мой дорогой Уотсон: он мог бы подтвердить алиби. Допустим, в порядке обсуждения, что слуги в Сиреневой Сторожке все являются соучастниками некоего заговора. Покушение, в чем бы оно ни заключалось, предполагалось совершить, скажем, до часу ночи. Возможно, что-нибудь подстроили с часами, и когда Скотт-Эклс ложился спать, было раньше, чем он думал: и уж, во всяком случае, очень вероятно, что когда Гарсия нарочно зашел к нему и сказал, что уже час ночи, на самом деле было не позже двенадцати. Если бы Гарсия успешно совершил намеченное дело, в чем бы оно ни состояло, и к часу вернулся бы домой, у него был бы, очевидно, убедительный ответ на обвинение. Был бы налицо этот англичанин безупречной репутации, готовый присягнуть на любом суде, что обвиняемый сидел все время дома. Это при самом дурном повороте давало некоторую гарантию».
В этом отрывке Холмс предстает как компетентный аналитик в области коммуникаций. Он тщательно анализирует ситуацию, используя ряд PR-конструктов. В первую очередь, это репутация - как мы показывали выше, одна из основных коммуникативных категорий викторианской эпохи. По мнению Холмса, Гарсия хотел использовать прием «переноса репутации» - перенести на себя (на свои показания) часть коммуникативных характеристик другого PR-субъекта.
Впрочем, речь идет не столько о репутации в узком смысле этого слова. Репутация основывается на знании фактов биографии субъекта, на сложившемся о нем мнении. О Скотт-Эклсе мы (вместе с Холмсом), по сути, практически ничего не знаем. Его воздействие на аудиторию основано не столько на его поступках и поведении, сколько на первом внешнем впечатлении. Таким образом, здесь речь идет также и об имидже, которым обладал Скотт-Эклс, и к которому также хотел «присоединиться» подозрительный в глазах англичан испанец. Именно имиджевые характеристики имеет в виду Холмс, когда говорит о том, что Скотт-Эклс «раз такой человек, какой в роли свидетеля должен импонировать другому британцу».
Имидж, в свою очередь, лежит в основе того доверия, которое вызывает к себе этот типичный британец: «Вы сами видели, что его показания при всей их необычайности не внушили и тени сомнения ни одному из наших двух инспекторов».
Доверие, проявляемое инспекторами к Скотт-Эклсу и та роль, которую ему предназначал в своих планах Гарсия, связаны с тем, что он является как бы воплощением стереотипов относительно того, как должен выглядеть добропорядочный викторианский джентльмен. Вот как описывает Конан-Дойль его появление на Бейкер-стрит:
«На лестнице послышались размеренные шаги, и минутой позже в комнату вошел высокий, полный, седоусый и торжественно благопристойный Господин. Тяжелые черты его лица и важная осанка без слов рассказывали его биографию. Все - от гетр до золотых его очков - провозглашало, что перед вами консерватор, верный сын церкви, честный гражданин, здравомыслящий и в высшей степени приличный».
Правда, на пороге у Холмса Скотт-Эклс появляется в немного неопрятном виде, но и это не подрывает его «порядочного» образа, а обращается в пользу гостя, говоря о чрезвычайности случившегося:
«- Позвольте, сэр! - рассмеялся Холмс. - Вы совсем как мой друг, доктор Уотсон, который усвоил себе скверную привычку вести свои рассказы не с того конца. Пожалуйста, соберитесь с мыслями и изложите мне в должной последовательности самое существо тех событий, которые погнали вас, нечесаного, в непочищенном платье, в застегнутых наискось гетрах и жилете, искать совета и помощи.
Наш клиент сокрушенно оглядел свой не совсем благопристойный туалет.
- Что и говорить, мистер Холмс, это должно производить неприятное впечатление, и я не припомню, чтобы когда-нибудь за всю мою жизнь мне случилось показываться на людях в таком виде; но я расскажу вам по порядку всю эту нелепую историю, и, прослушав меня, вы, я уверен, согласитесь, что у меня есть достаточное оправдание».
Именно соответствие Скотт-Эклса распространенным викторианским стереотипам имеет в виду Холмс, когда называет его «воплощенной британской добропорядочностью». При этом сам Холмс занимает позицию наблюдателя, отстраняясь от ситуации и оценивая со стороны стереотипы нации и класса, к которым и сам он принадлежит. Это достаточно сложная задача, с которой Холмс успешно справляется. Его гипотезы относительно «репутационной привлекательности» Скотт-Эклса оказываются верными, что в итоге приводит к разгадке тайны Сиреневой Сторожки.
Но достаточно ли этого, чтобы составит высокое мнение о компетенции Холмса в вопросах PR? Нет, скажут недоверчивые читатели. Всего один эпизод, который вполне можно объяснить гениальным прозрением, или же здравым смыслом - но не способностью разбираться в тонкостях публичных коммуникаций.
Но вот другой эпизод. В рассказе «Москательщик на покое» Холмс после раскрытия преступления, по своей привычке, устраняется от прямого общения с прессой, однако инструктирует коллегу из Скотланд-Ярда, как именно это лучше делать:
«- Быть может, и так, мистер Холмс. Но мы все равно добиваемся своего. Неужели вы думаете, что мы не составили собственного мнения об этом деле и не настигли бы преступника? Вы уж извините, но как нам не чувствовать себя задетыми, когда вы с вашими запретными для нас методами вырываетесь вперед и пожинаете все лавры!
- Ничего подобного не произойдет, Маккиннон. Обещаю вам, что с этой минуты я буду держаться в тени, а что касается Баркера, он делал лишь то, что я ему указывал.
Инспектор заметно повеселел.
- Это очень благородно с вашей стороны, мистер Холмс. Для вас осуждение и похвала значат очень мало, а ведь мы совсем в другом положении, особенно когда нам начинают задавать вопросы газетчики.
- Совершенно справедливо. Но так как задавать вам вопросы они наверняка будут в любом случае, то не мешает иметь наготове ответы. Что вы скажете, например, если какой-нибудь смышленый и расторопный репортер спросит, какие именно улики пробудили в вас подозрение и в конце концов дали возможность установить подлинные факты?».
В этом рассказе Холмс фактически делает то, что мы сегодня называли бы «тренингом спикера». Он не только преподносит молодому инспектору, как на блюдечке, разгадку преступления, он же учит его и тому, как лучше рассказать об этом журналистам. По тону рассказа чувствуется, что Холмс отнюдь не считает общение с прессой случайным и маловажным элементом работы детектива. Он не просто знает о том, как будут вести себя журналисты, но и осведомлен о том, что нужно быть готовым к их вопросам и «иметь наготове ответы». Далее в ходе беседы с инспектором Холмс инструктирует его о том, как лучше рассказать журналистам о ходе следствия.
Средства массовой информации для Холмса - вполне понятная и «освоенная» среда. Точно так же, как Холмс легко может отличить десятки видов пепла от разных сортов табака, он без труда идентифицирует издание по отдельным словам, вырезанным из газетной полосы маникюрными ножницами, чем поражает своих собеседников («Собака Баскервилей»):
«- Знаете, мистер Холмс, я даже не представлял себе, что такие вещи возможны! - сказал доктор Мортимер, с изумлением глядя на моего друга. - Догадаться; что слова вырезаны из газетного текста, это еще туда-сюда. Но безошибочно назвать газету, и мало того - указать статью, из которой они взяты, это превосходит всякое воображение! Как вы догадались?
- Я полагаю, доктор, что вы можете отличить череп негра от черепа эскимоса?
- Разумеется, могу.
- Каким образом?
- Но ведь это мой конек! Разница между тем и другим совершенно очевидна. Надбровные дуги, лицевой угол, строение челюсти...
- А у меня тоже есть свой конек. На мой взгляд, разница между боргесом на шпонах, которым набираются передовицы "Таймса", и слепым шрифтом дешевеньких вечерних листков не менее очевидна, чем разница между вашими неграми и эскимосами. Знание шрифтов - одно из самых элементарных требовании к сыщику, хотя должен признаться, что во дни своей юности я однажды спутал "Лидского Меркурия" с "Утренними известиями". Но передовицу "Таймса" ни с чем не спутаешь, и эти слова могли быть вырезаны только оттуда. А поскольку письмо было отправлено вчера, все говорило за то, что нам следовало прежде всего заглянуть во вчерашний номер».
Холмс, как и доктор Мортимер, тоже своего рода антрополог, пристально изучающий все составляющие жизни современного ему лондонца. Средства массовой информации для него - все равно, что собрание классических трудов для академического исследователя. Очень часто именно с изучения газетных вырезок начинается работа Холмса над очередным делом. Иногда ему помогает Ватсон, выполняя функции специалиста по мониторингу СМИ и следуя четким и конкретным указаниям Холмса. Как, например, в рассказе «Знатный холостяк»:
«- В руке у меня письмо от лорда Сент-Саймона. Сейчас я прочитаю его вам, а вы за это время еще раз просмотрите газеты и расскажете все, что имеет отношение к этой истории. (…) просмотрите газеты и подберите заметки в хронологическом порядке, а я, покамест, взгляну, что представляет собой наш клиент».
Кстати, годы спустя эти пресс-клиппинги послужат Ватсону подспорьем при написании рассказов и повестей об их совместных с Холмсом приключениях:
«На следующий день (вспоминает Ватсон в повести «Этюд в багровых тонах» - М.М.) все газеты были полны сообщениями о так называемой "Брикстонской тайне". Каждая газета поместила подробный отчет о происшедшем, а некоторые напечатали и статьи. Из них я узнал кое-что для меня новое. У меня до сих пор хранится множество газетных вырезок, а в записной книжке есть выписка из статей о загадочном убийстве».
Используя СМИ в своих целях, Холмс далек от того, чтобы восхищаться ими. Порой в его оценках звучит достаточно критическое отношение к журналистам, как, например, в рассказе «Серебряный»:
«- Должен признаться, - говорил Холмс, - что все версии, которые я составил на основании газетных сообщений, оказались ошибочными. А ведь можно было даже исходя из них нащупать вехи, если бы не ворох подробностей, которые газеты спешили обрушить на головы читателей».
Именно критическое отношение к печатному слову позволяет Холмсу проводить тонкий и точный анализ газетных статей или рекламных объявлений. Благодаря - в том числе - такому анализу, Холмс разоблачает мошенника в рассказе «Три Гарридеба». Фальшивомонетчику Иванову необходимо устранить на время из квартиры, откуда раньше вел ход в его мастерскую, ныне живущего там коллекционера с редкой фамилией Гарридеб. История о наследстве, которое могут получить три обладателя этой фамилии, собравшись вместе, продолжается «внезапным» обнаружением объявления, которое должно вывести на третьего обладателя экзотической фамилии:
«- Вот, смотрите! - воскликнул он, размахивая над головой сложенной газетой. - Я так и думал, что застану вас здесь. Мистер Натан Гарридеб, примите мои поздравления. Вы богаты, сэр. Наши хлопоты счастливо завершились, все улажено. А вы, мистер Холмс... Нам остается лишь выразить сожаление, что вас потревожили попусту.
Он передал газету нашему клиенту. Не отрывая изумленного взгляда, старик читал отмеченное в ней объявление. Мы с Холмсом наклонились вперед и, заглядывая через плечо мистера Натана Гарридеба, прочли:
"Говард Гарридеб. Конструктор сельскохозяйственных машин.
Сноповязалки, жнейки, ручные и паровые плуги, сеялки,
бороны, фургоны, дровяные козлы и пр.
Расчеты по артезеанским колодцам.
Бирмингем, Астон, Гровнер-билдинг"
- Великолепно! - воскликнул наш хозяин, задыхаясь от волнения. - Найден третий!
- Я наводил справки в Бирмингеме, - сказал американец, - и мой тамошний агент прислал это объявление - вырезал его из местной газеты. Надо, не мешкая, доводить дело до конца. Я написал этому конструктору, что завтра в четыре часа вы будете у него в конторе».
Холмс легко дает разрешение на поездку пожилого Гарридеба к бирмингемскому однофамильцу. Однако, оставшись наедине с Ватсоном, он обращает его внимание на некоторые особенности в объявлении, которые заставляют предположить, что в этой истории не все так просто:
«- Вы не заметили ничего странного в этом газетном объявлении?
- Заметил. В слово "артезианский" вкралась орфографическая ошибка.
- Ага, значит, заметили? Поздравляю, Уотсон, вы делаете успехи. Но это не типографская ошибка, слово напечатали так, как оно было написано тем, кто давал объявление. И, кстати, артезианские колодцы более характерны для Америки, чем для Англии. И фургоны тоже. В общем, типичное американское объявление, но якобы исходящее от английской фирмы. Ваше мнение по этому поводу, Уотсон?
- Мне кажется, американский адвокат составил и поместил его сам. Но с какой целью, решительно не догадываюсь».
Холмс так легко разоблачает уловку мошенника еще и потому, что для него самого вполне привычно использовать СМИ для того, чтобы заманить в ловушку своего противника. Он и сам бесхитростно признается в этом в то же рассказе:
« …с какой целью этот джентльмен наплел нам столько небылиц? Я чуть не спросил его об этом прямо: иной раз грубая атака - наилучшая тактика, - но потом решил оставить его в приятном заблуждении, пусть думает, что одурачил нас. Человек в пиджаке английского покроя да еще с протертыми локтями и в брюках, которые от годовалой носки лежат на коленях мешком, оказывается, если верить письму и собственному его заявлению, американским провинциалом, только что прибывшим в Англию. Никаких объявлений о розысках в газетах не появлялось. Вы знаете, я никогда их не пропускаю, они служат мне прикрытием, когда требуется поднять дичь. Неужели я прозевал бы подобного фазана?»
О том, как Холмс использует объявления для того, чтобы «поднять дичь», есть упоминания во многих рассказах. Вспомним хотя бы классический эпизод из «Этюда в багровых тонах»:
« - Вы видели вечернюю газету?
- Нет еще.
- Там довольно подробно рассказано об этом убийстве. Правда, ничего не говорится о том, что, когда подняли труп, на пол упало обручальное кольцо, - но тем лучше для нас!
- Почему?
- Прочтите-ка это объявление. Я разослал его во все газеты утром, когда мы заезжали на почту.
Он положил на стол передо мной газету; я взглянул на указанное место. Первое объявление под рубрикой "Находки" гласило: "Сегодня утром на Брикстон-роуд, между трактиром "Белый олень" и Холленд-Грув найдено золотое кольцо. Обращаться к доктору Уотсону, Бейкер-стрит, 221-б, от восьми до девяти вечера".
- Простите, что воспользовался вашим именем, - сказал Холмс. - Если бы я назвал свое, кто-нибудь из этих остолопов догадался бы, в чем дело, и счел бы своим долгом вмешаться.
- О, ради Бога, - ответил я. - Но вдруг кто-нибудь явится; - ведь у меня нет кольца.
- Вот оно, - сказал Холмс, протягивая мне какое-то кольцо. - Сойдет вполне: оно почти такое же.
- И кто же, по-вашему, придет за ним?
- Ну, как кто, конечно, человек в коричневом пальто, наш краснолицый друг с квадратными носками. А если не он сам, так его сообщник».
Расчеты Холмса оправдались - сообщник Джефферсона Хоупа действительно явился за кольцом, правда, ему удалось обвести детектива вокруг пальца и сбежать с добычей. Более успешной ловля «на объявление» была в расследованиях, дошедших до нас под кодовыми названиями «Собака Баскервилей», «Черный Питер», «Голубой карбункул», «Чертежи Брюса-Партингтона». Причем в последнем рассказе Холмсу приходится сначала уловить стиль, который использовали в переписке через газету двое шпионов, чтобы потом выдать свое объявление за сообщение от одного из них.
Но вершин манипуляции прессой Холмс достигает, используя другие методы. Он пользуется уже не объявлениями, а использует самих журналистов для того, чтобы те сообщали доверчивым (равно как и недоверчивым) читателям ложные версии.
« - Вы сейчас возвращаетесь на Питт-стрит и, конечно, увидите мистера Хорэса Харкера. Так передайте ему, пожалуйста, от моего имени, что, по моему мнению, прошлой ночью его дом посетил кровожадный безумец, одержимый манией наполеононенавистничества. Это пригодится ему для статьи.
Лестрейд изумленно взглянул на Холмса:
- Неужели вы действительно так думаете?
Холмс улыбнулся:
- Так ли я думаю? Может быть, и не так. Но такая версия покажется очень любопытной мистеру Хорэсу Харкеру и подписчикам Центрального синдиката печати... Ну, Уотсон, нам сегодня предстоит хлопотливый день. Я буду счастлив, Лестрейд, если вы вечером, часов в шесть, зайдете к нам на Бейкер-стрит. А до тех пор я оставлю фотографию у себя.
(…) Полдень давно миновал, когда нам наконец удалось наспех позавтракать в одном ресторане. У входа в ресторан продавались газеты, и на особом листке, сообщающем о последних известиях, было напечатано крупными буквами: "Преступление в Кенсингтоне. Сумасшедший убийца". Заглянув в газету, мы убедились, что мистеру Хорэсу Харкеру удалось-таки напечатать свою статью. Два столбца были заполнены сенсационным и пышным описанием событий, происшедших у него в доме. Холмс разложил газету на столике и читал, не отрываясь от еды. Раза два он фыркнул.
- Все в порядке, Уотсон, - сказал он. - Послушайте: "Приятно сознавать, что не может быть разных точек зрения на это событие, ибо мистер Лестрейд, один из самых опытных полицейских агентов, и мистер Шерлок Холмс, широко известный консультант и эксперт, сошлись на том, что цепь причудливых происшествий, окончившихся так трагически,
свидетельствует о безумии, а не о преступлении. Рассказанные нами факты не могут быть объяснены ничем, кроме помешательства". Печать, Уотсон, - настоящее сокровище, если уметь ею пользоваться. А теперь, если вы уже поели, мы вернемся в Кенсингтон и послушаем, что нам расскажет владелец «Братьев Хардинг».
(…) Я не мог не восхищаться хитростью моего друга, который нарочно сообщил вечерней газете совершенно ложные догадки, чтобы убедить преступника, что тот может действовать без всякого риска. И я не удивился, когда Холмс посоветовал мне захватить с собой револьвер. Он сам взял с собой свое любимое оружие - охотничий хлыст, в рукоять которого налит свинец».
Обратим внимание на изящество игры и тонкий расчет. Холмс не тратит время и силы на то, чтобы самому убеждать журналиста в своей версии событий. Возможно, он предполагает, что мнение инспектора Скотленд-Ярда будет более весомым для лондонского журналиста, чем комментарий частного детектива. По этой или по иной причине, он использует посредника - эксперта для того, чтобы донести до СМИ выгодную ему точку зрения.
Но Лестрейд тоже не так прост, как это порой кажется. Он понимает, что Холмс ведет свою игру, в которой ему предназначена роль пешки. Однако он не хочет губить замыслы Холмса и тем самым ставить под угрозу все расследование. Но инспектор, очевидно, стремится подстраховаться - как можно предположить, он сообщает журналисту версию событий не как полностью свое изобретение, но со ссылкой на Холмса. Тем самым, в случае, если версия будет опровергнута (а Лестрейд догадывается, что дело к тому идет), инспектор и детектив должны разделить ответственность за введение в заблуждение средств массовой информации.
Впрочем, краткосрочный эффект получается иной (не значит, что противоположный). Объединение имен Лестрейда и Холмса сообщает версии особую убедительность. Преступник также «покупается» на эту удочку и, чувствуя себя в безопасности, отправляется на очередное «дело», где его уже подстерегают наши герои.
Забавно, что если бы таинственный разрушитель бюстов Наполеона почаще читал бы лондонскую прессу, такое консолидированное убеждение аудитории в определенной версии расследования могло бы его насторожить. Ведь Холмс крайне редко делился с прессой своими версиями событий, точно так же, как редкими были случаи совпадения его гипотез с предположениями Лестрейда.
Интересен этический аспект эпизода, выявляющий важные элементы отношения викторианских джентльменов к «четвертой власти». С одной стороны, мнение прессы явно не является пустым звуком. Холмс и Ватсон регулярно читают прессу, внимательно знакомятся с точками зрения журналистов. Иногда критикуют, иногда саркастически оценивают отзывы о своей работе - но, пожалуй, все-таки в целом относятся с уважением. Но, с другой стороны, в обмане прессы герои не видят ничего плохого. Более того! Ватсон благоговейно восхищается хитростью Холмса, «который нарочно сообщил вечерней газете совершенно ложные догадки». Обманув оплот свободы слова, Холмс заслуживает горячее одобрение партнера.
Да и сам Холмс считает умение ввести в заблуждение журналистов едва ли не одним из ключевых умений в ремесле детектива. Вот эпизод из рассказа «В Сиреневой Сторожке». Холмс, расследуя загадочное происшествие на уединенной вилле, внезапно узнает из газет, что местный детектив уже взял под стражу подозреваемого. Об этом ему сообщает Ватсон, выполняющие привычные ему функции ответственного за мониторинг прессы:
«Все же, признаюсь, я порядком удивился, когда дней через пять после убийства, развернув утром газету, я увидел набранное огромными буквами:
ТАЙНА ОКСШОТТА РАСКРЫТА
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЙ УБИЙЦА АРЕСТОВАН
Холмс, как ужаленный, подскочил в своем кресле, когда я прочитал вслух эти заголовки.
- Быть не может! - вскричал он. - Это что ж означает, что Бэйнс его накрыл?
- Очевидно, так, - сказал я, пробежав глазами следующую заметку. "Сильное волнение охватило город Эшер и его окрестности, когда вчера поздно вечером распространилось известие об аресте, произведенном в связи с Оксшоттским убийством. Наши читатели, вероятно, помнят, что мистер Гарсия из Сиреневой Сторожки был найден мертвым на Оксшоттском Выгоне, причем на его теле были обнаружены следы, с несомненностью говорящие о насильственной смерти; и что в ту же ночь его лакей и повар сбежали, что наводило на мысль об их соучастии в убийстве. Есть предположение, очень вероятное, хотя и недоказанное, что покойный хранил в доме ценности, похищение которых и явилось мотивом преступления. Инспектор Бэйнс, ведущий это дело, прилагал все усилия к обнаружению места укрытия преступников и не без оснований полагал, что они не могли сбежать далеко, а укрылись в каком-то заранее подготовленном убежище. Однако с самого начала представлялось несомненным, что беглецы непременно будут обнаружены, так как повар, по свидетельству двух-трех разносчиков, мельком видевших его в
окно, обладает чрезвычайно приметной внешностью: это очень рослый и на редкость безобразный мулат с желтоватым лицом резко выраженного негритянского склада. Человека этого уже видели после свершения убийства: констебль Уолтерс обнаружил его и пытался преследовать, когда тот в первый же, вечер имел дерзость наведаться в Сиреневую Сторожку. Рассчитав, что для такого посещения мулат должен был иметь какую-то цель и, значит, по всей вероятности, повторит свою попытку, инспектор Бэйнс оставил дом пустым, поместил засаду в кустах. Ночью мулат попал в ловушку и был схвачен после борьбы, в которой этот дикарь жестоко укусил констебля Даунинга. После первых допросов арестованного полиции, очевидно, разрешат дальнейшее содержание его под стражей, и его поимка вселяет надежду, что Оксшоттская тайна будет вскоре раскрыта».
Однако дальнейший ход событий показывает, что мулат, хотя и имел некоторое отношение к загадочной истории, убийцей не был. Боле того, Бэйнс признается, что и сам был уверен в невиновности мулата, когда арестовывал его и сообщал журналистам о том, что убийца пойман:
«- Зачем же тогда вы арестовали мулата?
Бэйнс усмехнулся.
- Я был уверен, что этот Хендерсон, как он себя называет, понял, что попал под подозрение, и, значит, будет начеку и не шелохнется, покуда чует над собой опасность. Вот я и арестовал не того человека - пусть его думает, что у нас другие подозрения. Я знал, что тут он, вероятно, попробует смыться и даст нам возможность подобраться к мисс Вернет.
Холмс положил руку на плечо инспектору.
- Вы далеко пойдете в своей профессии, - сказал он. - У вас есть чутье и интуиция».
«Вы далеко пойдете в своей профессии». Кому еще из коллег, встречавшихся ему на тернистом пути детективного расследования, Холмс делал подобные комплименты?