Ребятам о зверятах
Когда я была маленькой, папа рассказывал мне удивительные истории. Он вообще любую историю мог рассказать удивительно, любую ерунду он пересказывал и представлял так, что она врезалась в память, в сознание - не только какими-то фактами или невероятными поворотами сюжета, но самой радостью от разговора с папой, от его непомерной, перехлёстывающей через край эмоции. О чём бы он ни говорил - стержнем любого рассказа, мощным покойным деревом было незыблемое ощущение его надёжности, щедрости, доброты, ясного сознания правоты и справедливости, точного понимания где добро, а где зло, даже если последнее в данном случае торжествует, и с этим ничего нельзя поделать.
Папа пересказывал фильмы, чтобы меня не тошнило в транспорте. "Разиню" с Луи де Фюнесом и Бурвилем я впервые услышала в его исполнении в метро (в школу нам ехать было час в одну сторону), и когда я его потом посмотрела, то была немного разочарована - такую феерию создал папа, так велики были ожидания. Книги, рассказы, истории из жизни - своей и услышанные, смешные и печальные эпизоды.
Прошло много лет. Папа преодолел огромный путь - через медленное умирание, практически полное несуществование и распад - к возрождению и новому солнцу жизни. Год назад мы встретились все вместе - папа, трое моих детей и я. И под ласковый шелест тёплого моря я услышала, как папа рассказывает историю - он рассказывал её мне, мне одной, как ребёнку. Мы плыли рядом. И папа (он подписан на ютьюбе на какой-то канал с интересным фактами о фауне) рассказал историю об орле, огромном орле, который живёт сорок, что ли, лет, и вот у него клюв и когти уже приходят в негодность, и перья тоже как-то больше не соответствуют, и тогда он улетает от всех куда-то в скалистую пустыню, и там вырывает у себя все перья. Стачивает о скалу клюв и когти до основания. И ждёт. И у него вырастают новые перья. Новый клюв. Новые когти. И, обновлённый, он летит обратно в свою среду и живёт ещё сорок лет.
Простая, казалось бы, история, а я там чуть не потонула. Вечером попросила его пересказать детям. Ну и забыла потом как-то про неё, вот уже год почти прошёл. А сегодня вспомнила.
Потому что я чувствую себя этим орлом, папа. Я хочу вырвать себе все старые перья, сточить негодный клюв и переросшие когти, я хочу вырваться из своих рёбер, из невидимой клетки закостеневшего сознания, я хочу нырнуть в кипящее молоко и обернуться иванушкой-молодцом, я хочу обнулиться. Я хочу ступать по пикам снежных гор, я хочу окунуться в прохладу сибирских рек, я хочу услышать рёв стихии и оглохнуть в тишине тайги.
Я хочу вернуть свою силу и свободу, папа. Они где-то внутри моей головы, на бездонной глубине. Глубже музыки Баха, полотен Рембранта и Вермейера, книг божественных истин. Они рядом, за тончайшей, неосязаемой плёнкой радужной оболочки - в нежном солнечном свете, обнимающем меня, в весёлом крике ласточек над головой, в безудержном прорыве молодой листвы из замшелых стволов деревьев. Я вдыхаю благовонный воздух раннего лета и не могу слиться с ним. Я стою на этой бездонной глубине и смотрю на мир сквозь объектив своего собственного зрачка. Я держусь только за свои обязанности. У меня нет инстинкта, который подсказал бы мне, к какой скале лететь за новой порцией жизни. Вернее, то, что подсказывает мне инстинкт - кажется невыполнимым. Потому что ломать не строить. Потому что орёл этот, мать его, не задумывается о том, отрастет у него вся эта хрень обратно или он так и останется, голый, без клюва и когтей, дожидаться спасительной змеи. А мне приходится.
Папа пересказывал фильмы, чтобы меня не тошнило в транспорте. "Разиню" с Луи де Фюнесом и Бурвилем я впервые услышала в его исполнении в метро (в школу нам ехать было час в одну сторону), и когда я его потом посмотрела, то была немного разочарована - такую феерию создал папа, так велики были ожидания. Книги, рассказы, истории из жизни - своей и услышанные, смешные и печальные эпизоды.
Прошло много лет. Папа преодолел огромный путь - через медленное умирание, практически полное несуществование и распад - к возрождению и новому солнцу жизни. Год назад мы встретились все вместе - папа, трое моих детей и я. И под ласковый шелест тёплого моря я услышала, как папа рассказывает историю - он рассказывал её мне, мне одной, как ребёнку. Мы плыли рядом. И папа (он подписан на ютьюбе на какой-то канал с интересным фактами о фауне) рассказал историю об орле, огромном орле, который живёт сорок, что ли, лет, и вот у него клюв и когти уже приходят в негодность, и перья тоже как-то больше не соответствуют, и тогда он улетает от всех куда-то в скалистую пустыню, и там вырывает у себя все перья. Стачивает о скалу клюв и когти до основания. И ждёт. И у него вырастают новые перья. Новый клюв. Новые когти. И, обновлённый, он летит обратно в свою среду и живёт ещё сорок лет.
Простая, казалось бы, история, а я там чуть не потонула. Вечером попросила его пересказать детям. Ну и забыла потом как-то про неё, вот уже год почти прошёл. А сегодня вспомнила.
Потому что я чувствую себя этим орлом, папа. Я хочу вырвать себе все старые перья, сточить негодный клюв и переросшие когти, я хочу вырваться из своих рёбер, из невидимой клетки закостеневшего сознания, я хочу нырнуть в кипящее молоко и обернуться иванушкой-молодцом, я хочу обнулиться. Я хочу ступать по пикам снежных гор, я хочу окунуться в прохладу сибирских рек, я хочу услышать рёв стихии и оглохнуть в тишине тайги.
Я хочу вернуть свою силу и свободу, папа. Они где-то внутри моей головы, на бездонной глубине. Глубже музыки Баха, полотен Рембранта и Вермейера, книг божественных истин. Они рядом, за тончайшей, неосязаемой плёнкой радужной оболочки - в нежном солнечном свете, обнимающем меня, в весёлом крике ласточек над головой, в безудержном прорыве молодой листвы из замшелых стволов деревьев. Я вдыхаю благовонный воздух раннего лета и не могу слиться с ним. Я стою на этой бездонной глубине и смотрю на мир сквозь объектив своего собственного зрачка. Я держусь только за свои обязанности. У меня нет инстинкта, который подсказал бы мне, к какой скале лететь за новой порцией жизни. Вернее, то, что подсказывает мне инстинкт - кажется невыполнимым. Потому что ломать не строить. Потому что орёл этот, мать его, не задумывается о том, отрастет у него вся эта хрень обратно или он так и останется, голый, без клюва и когтей, дожидаться спасительной змеи. А мне приходится.