Леонид Соболев. Два дома
Магазин был в зеркалах, в кафеле, в стеклах; продавщица - в белом халатике, в белом чепчике, в голубых ленточках. На прилавке под поднятым зеркальным стеклом стояли разнообразные предметы: серо-голубые и зеленые пепельницы с недокуренными папиросами, белые блюдца с плотными, налитыми яблоками, вялыми грушами, блестящими вишнями; группы собачек, кукольный домик, замок с башенками и флагами; селедка на продолговатом блюде, вокруг селедки в колечках лук и свекла. Мичман Мей положил букет бело-красных гвоздик и, взяв блюдо с селедкой, откусил разом хвост вместе с кружочками свеклы и блюдом.
- Свежие,- сказала продавщица, смотря мимо Мея в окно и держа на отлете коробку и позолоченные щипцы.
Мей, прожевывая странную смесь, обернулся на стук входной двери и помахал рукой мичману Казанскому, входящему с таким же точно букетом бело-красных гвоздик.
- Колн-Коли-Николяиньки, сладенькое невесте везете,- сказал он и повернулся к продавщице.- Коробку марципанов, пожалуйста, и потом большую шоколада. Когда женимся, Коленька?
- В воскресенье,- ответил Казанский счастливо. Он тоже купил коробку марципанов, отобрав позабавнее. Катюша Ландр обожала марципаны от Штуде. Она совсем еще ребенок, она хохочет над съедобными пепельницами, над селедками, имеющими вкус апельсина, и откусывает белыми зубками ноги собачкам поочередно. Мичман Казанский тоже попросил большую коробку шоколада. Продавщица ушла в конец магазина. В длинную коробку, где лежали коричневые и желтые столбики, ромбики, шарики с цукатами, фисташками и ликером внутри, ее опытная рука добавляла крепкие кирпичики сухого, почти горького темного шоколада. Их сухость и трезвая горечь нейтрализует сладость светлого миньона и мягкого пралине: одного сладкого много не съешь.
- Поздравляю, Катюша очаровательна,- сказал Мей, доедая марципановую селедку.- Она настолько очаровательна, что я - ты не обижайся - ей-богу, не знал бы, что с ней делать. Посмотришь на нее,- краснеет, слово скажешь - вспыхнет. Куда ей замуж выходить, ведь она же совсем девочка. И ты желторотый еще. Воображаю, солидные супруги. И втрескавшись вы оба здорово.
- Здорово,- засмеялся Казанский.- Знаешь, она со мною на батарею идет.
- Врешь, Коленька. Не поверю.
- Вот тебе и вру! Я сам никогда не думал. Она мамашу на командующего натравила, чтоб разрешил, пригрозила голодовкой, все вверх дном поставила.
- Ловко, - сказал Мей завистливо.- И все для тебя? Вот дуракам счастье.
- Ладно, ругайся, черная зависть. И все как-то удачно вышло. Собственно, эту мысль подал командир батареи: почему бы вам, говорит, не привезти жену сюда? Я вам две комнаты уступлю, и нам веселее будет, а то сдохнем скоро: ни немцев, ни развлечений. Я ей написал, знаешь так, платонически: если бы да кабы. А она весь Ревель на ноги подняла, у мамаши связи, сам понимаешь. Разрешили официально в деревню под Аренсбургом, а неофициально на батарею. Я, кажется, свихнусь от счастья.
- Д-да...- сказал Мей неодобрительно,- Слушай, а мне Геню на корабль не разрешат, как ты думаешь? У нее тоже связи неплохие.
Мичман Казанский потух, и Мей понял, что он обиделся.
- Ну, Коли-Колинька, не принимайте трагического вида, я же верю и поздравляю еще раз. Берите ваши цветочки и конфетки, каждому своя планида, храбрым морским артиллеристам - одно, бедным мореплавателям - другое.
Мичмана взяли свои букеты, взяли коробки и вышли из магазина. Извозчики шевельнули лошадей и подбодрились. В обеих пролетках лежали одинаковые желтые чемоданчики.
- Мои комплименты Екатерине Леопольдовне,- сказал Мей с пролетки.
Казанский, перестав дуться, обернулся, счастливый и розовый, и ответил в стуке колес:
- Гене привет! И вообще всем!
Мичман Мей подъехал к деревянному домику; шторы были спущены, на улице полдневная провинциальная тишина. Он отпустил извозчика и кивнул заторопившемуся швейцару.
- С прибытием, господин Мей,- сказал швейцар, распахивая дверь.- С похода изволите?
- Навоевались, и за щеку. Спят еще?
- Барыня кофе кушают, а барышни спят. Дозвольте чемоданчик снесу.
Мичман Мей поднялся по внутренней лестнице. Ступеньки скрипели, ковер заглушал. В доме стояла утренняя тишина, запах многих духов и вина. Прямо с лестницы была обширная гостиная с уголками плюшевой мебели, с диванчиками, пуфиками, раскрытым роялем; ноты валялись небрежно и обильно, показывая, что роялем пользуются часто. В дальнем углу сидела в кресле пожилая дама с полным бюстом, с пышными серебряными волосами; спиртовой кофейник, пухлые розочки, желтое масло в воде и зеленый натертый сыр заняли перед ней маленький столик. Мей остановился па пороге, размахивая цветами.
- Здравствуйте, маменька, принимайте защитника родины!
- Петенька,- протянула дама певуче,- надолго ли?
- Два дня никуда ни ногой, пусть медведь служит, к черту.
Он поцеловал мягкую руку и присел на пуфик.
- А Геничка спит еще,- сказала дама с сожалением.- У нее ночуют там, вчера была масса народу, жаль, опоздали. Знаете, пришли крейсера, все, конечно, к нам. Я так рада, мои девочки хоть повеселились, а то такая тоска, флота нет. Какие ужасы они рассказывали! Подумайте, опять немецкое заграждение нашли! И когда вы войну кончите, господи!
- Своевременно или несколько позже,- сказал Мей, думая о другом,- Маменька-голубушка, а ведь я сейчас Геню разбужу?
- Как знаете, милый. Неудобно все-таки, поздно легли.
Но Мей уже встал, забрал цветы и коробки и пошел к дверям.
Мичман Казанский подъехал к каменному особнячку. Зеркальная дверь была закрыта, в распахнутых окнах висели шторы. Он отпустил извозчика и позвонил. Горничная в тугом крахмале заулыбалась в стекло и открыла дверь.
- С приездом, Николай Васильевич! Телеграмму вашу вчера получили. Барышня спят еще, а барыня на веранде кофе пьют.
- Здравствуйте, Сонечка, цветы поставьте,- сказал мичман Казанский счастливо. Передняя была тиха, солидна и прохладна. Он осмотрел себя в трюмо и пошел в комнаты быстрым упругим шагом, вдыхая тонкий запах Катюшиных духов. Девушка в доме ощущалась в воздухе комнат, в раскрытых нотах рояля, в брошенной французской книжке, в теннисной ракетке, лежавшей в глубоком кресле у выхода на веранду.
Мадам Ландр сидела на веранде в сложном и аппетитном окружении булочек, тостиков, вазочек, чашечек, серебряного кофейника, стеклянных колпаков над маслом в воде, над сыром и сандвичами. Она была бела, дородна, приветлива: пенсия значительна, дочь невеста, Коля Казанский имеет шансы на карьеру - командующий сразу согласился на ее просьбу разрешить Катюше пожить с мужем на Цереле. Командующий очень милый и хорошо помнит адмирала Ландра.
- Счастливое утро, маман,- сказал мичман Казанский в дверях.- Боже мой, какое счастливое утро! Эмилия Ивановна, как мне вас благодарить?
Мадам Ландр поцеловала его в лоб и посмотрела неторопливым приветливым взглядом. Она была вся такая - неторопливая и приветливая.
- Милый мальчик, я так рада за вас с Катюшей. У меня было иначе: покойный адмирал ушел в Средиземное море через две недели после нашей свадьбы.
Она вздохнула, но не добавила, что прекрасно провела два месяца на Крите, видясь с лейтенантом Ландром через день.
- Мне так грустно, что Катюша уедет. И решила уехать в деревню, мне трудно привыкнуть к мысли, что в доме будет так пусто без моей птички.
Она опять вздохнула. Княгиня Мансырева вчера ахала, как может Эмилия Ивановна отпустить дочь на Церель? Там же снаряды, аэропланы, война! Но мадам Ландр знает, что она делает: на Цереле еще никто не был убит, а ревельский дом стоит дорого; Катюша будет вынуждена принимать как замужняя дама, а одни расходы по свадьбе значительны. На Цереле приемов нет, нет их и в вологодской деревне - можно незаметно оправиться от свадьбы и вернуться в Ревель к зиме, не думая о деньгах. Коля Казанский очень мил, но он живет на жалованье. Пока он не встанет на ноги, надо быть осторожной.
Мичман Казанский понес какую-то чепуху о немцах, о войне, о Цереле, о марципанах, слушая сквозь свои слова, не застучат ли легкие каблучки. В гостиной Соня ловко и неторопливо разделяла гвоздики в вазочки - дура девка возится с цветами и не идет будить Катюшу. Мадам Ландр внимательно смотрела ему в глаза, сочувственно кивала головой и думала о желтом чемодане в передней. Коля Казанский положительно поглупел от счастья, приехал с батареи сюда, как домой. В доме много свободных комнат, но нельзя же оставлять молодого человека жить в доме, где девушка? О чем он думает? Удивительно бестактная молодежь.
- Да, это ужасно. Война, война... Что вы там терпите, бедные! И когда вы кончите эту войну, господи, столько крови, ужас,- сказала она привычно и рассеянно.- Вы, конечно, к нам до обеда, на весь день? Катюша так по вас соскучилась.
- Если позволите, буду счастлив. Надеюсь, у Мансыревых вечером стретимся?
Мадам Ландр успокоенно встала.
- Ну уж, конечно, без Катюши не приеду. Извините, милый, мне надо звонить по телефонам, столько дела со свадьбой, ужас. Посидите здесь, Катюша, наверное, скоро выйдет. Вчера у нее до ночи сидели люди - знаете, пришли крейсера, все, конечно, к нам. Вам не могут простить похищения Катюши, все говорят, что это чудовищно...
Мичман Казанский встал, поклонился, пошагал по веранде, потрогал плющ на решетке, рассеянно съел сандвич. Рядом, через две комнаты, спит девушка, невеста, Катюша. Она спит свежая, тоненькая, легкая, двери нигде не заперты, мадам Ландр в другом конце дома... О, чертово мясо! Мичман повернулся на каблуках резко и зло, закурил папиросу. У него кружится голова. Он знает пока только Катюшины поцелуи, ничего больше, но поцелуи обещают бездны... А дверь не заперта, а дом тих, а отпуску всего неделя, а свадьба только через пять дней. Мичман погасил недокуренную папиросу, мичман входит в гостиную, оглядывается, мичман решился на скандал. Он подходит к белой двери и осторожно (не стучать - стук разнесется по дому) царапает ногтем дверь. Легкий шорох, дверь распахивается, и ему на руки падает безмолвная тоненькая фигурка. Из полутьмы плывет аромат духов и свежего белья, волосы пахнут душно и сонно, губы свежи и влажны.
- Катюша,- шепчет мичман Казанский,- Катюша... сейчас... ну... наконец...
Он делает шаг в комнату с гибким, свежим телом в руках, и полутьма плывет и качает. Катюша вырвалась и отскочила.
- Глупый, безумный, ты с ума сошел,- сказала она шепотом.- На, целуй губы и убирайся вон... Руки за спину!
Но руки делают свое, невидимая грудь прохладна и упруга, к черту свадьбу, к черту приличия, к черту все! Катюша отскочила за кресло.
- Коля, милый, уходи,- сказала она умоляюще,- ну, какой ты... подожди же, ну, ведь пять дней, Коленька...
Мичман Казанский берет себя в руки. Голова плывет, в ушах звон, третий месяц он ждет Катюши... О, чертово мясо! Он резко повернулся на каблуках и вышел из комнаты.
Мичман Мей дошел до знакомой двери в мезонине, прислушался: тихо. Постоял, пожевал губами, покачал на веревочке свои коробки - и вдруг, бросив их и цветы на пол, застучал оглушительно обоими кулаками в дверь:
- Все наверх Мея встречать! Геня-а!
Замок щелкнул, из двери вылетела девушка, вылетела и повисла на могучей шее, болтая голыми ногами. Красная шелковая рубашка обнажает сильное смуглое плечо. Мей кружит ее в коридоре, как дымный факел, черные волосы распластываются, как дым, красная рубашка мелькает, как пламя, она визжит. Мей подхватил ее ноги и держит на руках, как ребенка. Она жмется к нему и гладит чисто побритую щеку.
- Мейчик, я соскучилась, ей-богу, Меенька моя!
Мичман Мей с девушкой на руках вошел в двери. У кровати, никелированной и широкой, стоят высокие сапоги, на кресле лежат защитные галифе и френч. Мей делает два шага вперед и хмуро смотрит в постель, где из подушек торчит испуганная заспанная голова.
- Милостивый государь,- сказал мичман Мей с достоинством, покачивая на руках Геню.- Не имея чести знать вашего чина и фамилии, покорнейше прошу освободить нас от своего присутствия. Если желаете, я готов на дуэль. Дистанция - два шага, оружие - коньяк, драться до первого блева.
- Не сердитесь, миленький, верно, - добавляет Геня, прикрывая грудь, - Это же Мей, Петр Иванович.
Человек выскочил из постели, улыбаясь глупо и растерянно. Имя Мей известно в Ревеле, он смел, нахален и силен, черт с ним.
- Отчего же, я с удовольствием,- сказал он, торопливо одеваясь,- Конечно, несколько странно, но впрочем...
Он надел френч с погонами земгусара и взял со столика портсигар и часы.
- Честь имею кланяться. Очень рад знакомству, Гюббер, к вашим услугам.
Мей бросил Геню в постель и закрыл за ним дверь.
Гюббер спустился вниз в крайнем негодовании.
- Мадам Яневская,- сказал он серебряно-пышной даме.- Я не нахожу слов. Я заплатил, я имею право на покой. У вас морские офицеры скандалят, как хотят. Это не заведение, а черт знает что.