Помощь семьям в кризисных ситуациях. С чего все начиналось.
После обратных связей к первой части, решил что самое время написать "Введение", которое задаст контекст для всей дальнейшей работы, прояснит цели книги и аудиторию, для которой она предназначена. Хотя, мне кажется, что если книга получится - аудитория определиться сама, и не только по профессиональной принадлежности.
Я постарался принять во внимание критические замечания о сложности и скучности текста, и поменял стиль. Буду благодарен за обратные связи, предложения и комментарии!
Еще одна техническая проблема: я убираю текст под кат, но почему-то он перестал работать в моем журнале. Приношу извинения всем, кому это доставит неудобство (текст достаточно длинный), и буду благодарен за рекомендации в решении этой проблемы.
Введение
Наверно, у каждого специалиста, выбравшего в качестве профессиональной деятельность помощь людям, есть случаи, которые меняли его представление о своей работе, своей роли, о клиентах и себе. Я очень хорошо помню семью, с которой начался мой путь в социальную работу с семьями. К этому моменту я уже встречался с семьями в трудных и очень трудных ситуациях, шестой год я работал в приюте для детей «Дорога к дому», первом московском приюте, открывшемся в 1992 году. Множество детей проходило через приют, и у большинства из них были родители, на тот момент не лишенные родительских прав.
Дети попадали в приют разными путями: кто-то приходил сам, особенно сразу после открытия приюта, кого-то приводила милиция, подобрав на улице и не зная куда девать «ничейного» ребенка, не оставлять же его жить в отделении. Другие попадали прямо из семей, изъятые органами опеки и попечительства. Чаще всего, это были действительно критические ситуации, где не просто была угроза здоровью детей, но оно уже серьезно пострадало от педикулеза, чесотки, голода, насилия.
Но что меня на тот момент удивляло - через некоторое время, часто это было очень короткое время, дети просились домой, к родителям, какая бы неблагоприятная ситуация с точки зрения специалистов там ни была. Я помню, как один мальчик 7 лет, попавший в приют из травматологического отделения больницы, откуда его не забрала мама, через неделю жизни в приюте, признался мне, что очень скучает по маме, и ждал, когда она приедет. А она не ехала. В травматологическое отделение он попал с черепно-мозговой травмой, нанесенной мамой. Я так и не увидел ее, а через несколько месяцев узнал о ее лишении родительских прав, и тогда считал это естественным и правильны развитием ситуации. Тем более что ребенок еще через несколько месяцев был устроен в хорошее учреждение семейного типа.
Я помню, что искал для этого феномена, - желания детей вернуться к родителям, не заботившимся о них, причинявшим им вред, - разные психологические объяснения: зависимость ребенка от значимой фигуры, идентификация с агрессором и много других возможных психологизмов. Хотелось объяснить детям неадекватность их стремления домой, где нет ни уюта, ни безопасности. И это была общая позиция персонала приюта, от санитарок до директора. Родители, которые так обращаются со своими детьми, не заслуживают сострадания, скорее, хотелось их наказать. Но при этом я по пальцам одной руки могу пересчитать детей, которые не сожалели о разрыве с родителями.
Встреча с семьей Кузнецовых [1] изменила мою профессиональную позицию, изменила меня. Это был 1998 год. Придя утром в приют, я узнал, что у нас очередное пополнение: милиция привезла троих детей, изъятых из семьи «в связи с угрозой жизни и здоровью». Изъятие произошло рано утром, чтобы застать всю семью в сборе и со всей очевидностью увидеть бедственность ситуации. Старшему мальчику, Леше, было 13 лет, среднему, Саша, - 11, самой младшей, Тане - 9. Ситуация была обычная: дети прогуливали школу давно, а последние пару месяцев - просто не ходили. Мама давно пила, и уже не раз предупреждалась. В этот раз, похоже, был запой. Постоянной работы у мамы не было, на требования устроится на работу - не реагировала. Дети были неухожены, одежда старая, нестиранная, пахла.
Получив эту информацию я пошел знакомиться с детьми: рассказать, куда они попали, почему, что их ждет в ближайшем будущем, расспросить, что они думают о ситуации, есть ли у них интересы и увлечения, которые помогли бы им скрасить жизнь в санпропускнике. Это была моя обычная практика при появлении новых детей. Важно было, чтобы они почувствовали, что здесь безопасно, понятно, возможно, даже интересно. А как же уменьшить степень неопределенности, успокоить, насколько возможно. Учитывая возраст, это было еще и профилактикой побегов, агрессии по отношению к сотрудникам санпропускника, друг другу и к себе самим.
Дети были тихие и подавленные. Медицинская атмосфера санпропускника действительно не располагает к веселью. Но это место позволяло приюту принимать детей прямо «с улицы», и уже в приюте собирать все необходимые анализы, проходить карантин. В опасных ситуациях это очень важная возможность. Я представился, сказал, что это приют, место для временного проживания детей, попавших в трудные ситуации, и у нас состоялся примерно такой диалог:
ВМ: Как вы думаете, почему вы здесь?
Л: Не знаем… (Все пожимают плечами, рассматривают пол)
ВМ: Может, какие-то идеи, предположения у вас есть? Все было хорошо и вас привезли сюда?
Л. (после паузы): Ну, потому что мы плохо себя вели…
ВМ: Что же вы такое делали?
Т: Мамку не слушались
С: В школу не ходили, курили
Л: Разное бывало…
Очень часто дети, попадая в приют, считают что это наказание за их поведение, и лишь во вторую очередь думают о вкладе своих родителей. Учитывая, что в изъятиях детей обычно участвует милиция (полиция), а мнение детей при этом не очень интересуются, не удивительно, что дети делают такие выводы.
ВМ: Согласен, что ничего особо хорошего в этом поведении нет, но здесь вы не поэтому.
Денни почти хором: А почему?
ВМ: Потому что ваша мама, похоже, не очень справлялась со своими обязанностями, и не очень хорошо о вас заботилась.
Л: Наша мама хорошо о нас заботилась!
С: Она все делала! Готовила, убиралась…
Т: Она нас любит.
ВМ: Наверно, если бы все было так, вы бы здесь не оказались. Она пьет?
Молчание. Это явно не очень приятный, и не очень деликатный вопрос. Отвечать на него не хочется.
Л: Она все равно нас любит и все делает, и сейчас очень волнуется, она не знает где мы.
Это правда, часто при изъятии родителям не сообщали куда именно везут детей, чтобы они могли получить эту информацию при визите в органы опеки, вместе с разрешением на посещение, если они проявят это желание. Честно говоря, я не уверен в законности этой процедуры на тот момент, но это было общепринятой практикой, и в этом был свой смысл. У приюта не было охраны, а большинство сотрудников были женщины. И далеко не все родители заявляли о своем желании посещать детей органам опеки. На тот момент я считал это явным признаком их незаинтересованности в изменении ситуации. В любом случае, в приюте мы имели дело уже с последствиями действий опеки и милиции: заботились о детях, создавали условия для их восстановления, развития, искали хорошие места для их дальнейшей жизни. Мы, психологи, а потом и появившиеся в приюте социальные работники, готовы были встречаться с родителями, если они приходили, но относились к ним достаточно сурово. Главной задачей социальных работников в приюте был сбор документов на детей для определения их социального статуса и дальнейшего устройства.
ВМ: У вас есть телефон? Если вы хотите успокоить маму вы можете позвонить ей, и сказать что с вами все в порядке.
Л: А что, можно? Да, есть телефон.
На тот момент телефон был далеко не у всех наших клиентов. Мобильных телефонов еще не было, а городской у многих был отключен за неуплату. Наличие телефона говорило пользу мамы. Хотя, использование телефона детьми, особенно сразу после прибытия в приют, одобрялось не всеми сотрудниками, мне казалось, что наличие у детей возможности позвонить родителям или другим родственникам - важное условие для наших отношений. Ведь это не я против родителей, это они не готовы предпринять необходимые шаги для изменения ситуации!
ВМ: Да, можете позвонить, но только со мной. Дать телефон?
Л: Да, да!
Леша набрал номер, мама подняла трубку, и произошел короткий эмоциональный разговор, в котором успели поучаствовать все дети, у Тани появились слезы. И тут Леша спросил:
- А можете дать адрес, она сейчас к нам хочет приехать!
- Дайка мне трубочку, я сам поговорю с вашей мамой, и мы договоримся.
Признаться, я не очень был готов к такому быстрому развитию ситуации, родители не часто так быстро проявляли готовность прийти. Как отнесутся к визиту органы опеки я тоже на тот момент не очень понимал, но предполагал, что разу после изъятия у них негативное отношение к этой маме. Тем не менее, я решил поговорить.
ВМ: Здравствуйте. Я психолог приюта. Меня зовут Вячеслав Викторович. Как вас зовут?
ЕГ: Елена Григорьевна. А что, я могу приехать? Могу я забрать своих детей?
ВМ: Сейчас забрать детей вы не сможете. Для этого нужно разрешение органов опеки. Вы знаете где в вашем районе находятся органы опеки?
ЕГ: Да, знаю, была я там. А почему я не могу, почему они их забрали?
Наш диалог продолжался еще какое-то время, у мамы было много вопросов, она был не согласна с ситуацией, она не понимала, что ей делать, она не верила, что это могло произойти с ней. И еще она, как мне показалось, была не трезва. Правда, это не удивило меня, что еще могла сделать женщина, имеющая длительные отношения с алкоголем в стрессовой ситуации? Тем не менее, она старалась говорить вежливо, что не просто в такой ситуации. Я предложил ей прийти завтра, в мое рабочее время, и обязательно трезвой. И при выполнении этих условий она сможет встретиться с детьми, предварительно пообщавшись со мной. Елена Григорьевна согласилась. И на следующий день пришла во время и трезвой. Выглядела она не очень хорошо: утомленное лицо, следы слез, можно было предположить, что употребления алкоголя тоже внесло свой вклад. Не было агрессии, обвинений, требований. Была растерянность, даже - виноватость. Елена Григорьевна рассказала о своей жизни, и как ее семья пришла к нынешней ситуации.
В начале 90-х ее сократили с предприятия, где она работала инженером. Тогда многие предприятия сокращали свой штат. Это был один из многочисленных закрытых оборонных НИИ. И хоть Елена была хорошим сотрудником, даже выступала за команду НИИ, имела первый разряд по лыжам, подтверждение чего в виде грамот она принесла с собой, это не помогло ей. К тому времени у нее было уже трое детей. Как-то параллельно расстроились отношения с мужем, и он ушел из семьи. Похоже, дела у него тоже шли не очень, и в жизни семьи он не участвовал, ни финансово, ни другим образом. Елена искала возможности заработка, но единственное, что ей удалось найти - торговля сигаретами на рынке. И она торговала все лето, осень. А когда пришла зима - стало холодно, и торговать было холодно, и стала греться алкоголем. Раньше она не очень часто употребляла алкоголь, вела здоровый образ жизни, и оказалась не готова к тому как быстро изменилась ее жизнь. И вот, прошло всего несколько лет, и органы опеки забирают у нее детей… Как так получилось? Да, они приходили, предупреждали, да, в квартире не плохо было бы сделать ремонт, да и дети от рук отбились. Но что она-то может сделать одна? Ведь никто не помогает!
Такую историю рассказала Елена Григорьевна. Наверно, в этой истории было отражено не все, наверняка было что-то, что могло бы представить ее не только в виде жертвы обстоятельств. Возможно, она не очень вежливо говорила с органами опеки и милицией, скорее всего, она не выполнила неоднократно предъявленных ей требований, хотя и обещала все изменить. Но мой язык не поворачивался, чтобы сказать слова осуждения. Я сочувствовал, даже если в ее словах не все было правдой. Возможно, я чувствовал пересечение с историей своей семьи, когда примерно в то же время сократили мою маму, и как она искала возможность сохранить свое самоощущение работающего человека, хотя, заработка отца, наверно, хватило бы на жизнь. И она с инженерской работы перешла рабочей в сварочный цех, убедив руководство в своей квалификации, и ей это было очень не просто. Ее НИИ был в одном квартале от того, где работала Елена. А, возможно, ощущение вопиющей несправедливости этой ситуации по отношению к женщине, матери трех детей, лишенной какой бы то ни было поддержки, подтолкнуло меня и других сотрудников приюта, включая директора, к предложению ей помощи в изменении ее ситуации.
Она встретилась с детьми, и дети были счастливы увидеть маму. Почти первое что они спросили: «А можно мы теперь вернемся домой? Нет? А когда можно?» Нам сложно было ответить на этот вопрос, но я пообещал и детям, и маме, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь им в возвращении домой. Мы договорились, что в ближайшие дни я приду в гости к Елене Григорьевне, и мы обсудим, какие претензии к ней предъявляют, что можно сделать для их устранения, и в чем мы могли бы ей помочь.
Мой визит состоялся через два дня. Первое что хотелось сделать в квартире - генеральную уборку, а потом ремонт. Но в то же время, было заметно, что к моему приходу Елена постаралась подготовиться: полы были чистыми, мусора в квартире не было, на кухне, куда она меня пригласила попить чаю, вся посуда была расставлена по местам. Потом мы переместились в одну из комнат, другие две Елена предпочла мне пока не показывать, извинившись, что там она еще не успела навести порядок.
Очень быстро мы договорились об условиях, при которых мы готовы отпускать детей на выходные домой: трезвость, регулярные посещения детей в приюте, уборка в квартире. Следующим шагом - мы договорились о косметическом ремонте, который Елена решила сделать. Мы также договорились, что дети будут ей в этом по возможности помогать, а также что и приют поможет: какие-то материалы остались после нашего ремонта, в электрике был готов помочь наш рабочий по зданию, помочь с перемещением тяжелых вещей был готов я сам. Такой был первый план сотрудничества в моей профессиональной социальной работе, никак не зафиксированный на бумаге, но достаточно подробно обсужденный. И он работал. Со срывами, с откатами назад, но работал.
Нам не удалось вернуть детей в семью из приюта. Наших ресурсов, профессиональных навыков оказалось не достаточно, чтобы справиться с алкогольной зависимостью Елены в течение этого года, а работать дольше не позволяло положение о приюте и требования органов опеки. Через год дети ушли в детский дом, приют - учреждение временного пребывания. Но за это время был сделан ремонт с участием детей, Елена прилагала очевидные усилия к воздержанию от алкоголя, и в течение года было несколько длительных ремиссий, которых не было последние 2 года, дети провели вместе с ней весенние каникулы. После перехода детей в детский дом контакт детей с мамой сохранился. А когда старший ребенок после совершеннолетия вернулся домой - он забрал младших. Я не знаю как сейчас складывается судьба этой семьи, но я уверен, что, благодаря нашим усилиям, лучше, чем могла сложиться. Почти все, что мы делали, выходило за рамки наших функциональных обязанностей. На тот момент я не был знаком с зарубежными практиками социальной работы на дому, с семейной терапией, но точно знал, что не хочу следовать сложившейся отечественной традиции контроля, обвинений, давления и угроз. Для меня же семья Кузнецовых стала первым учителем социальной работы: Елена, Леша, Саша и Таня научили меня верить в семью, ее ресурсы, способности прилагать усилия, научили опираться на обратную связь людей, которым помогаешь, как основной ориентир в нашей совместной работе и в своем собственном профессиональном развитии.
Когда я вспоминаю эту историю сейчас, мне неудобно, и хочется принести извинение тем семьям, в отношении которых я высокомерно выносил суждение об их недостаточной заинтересованности, оценивал родителей в качестве «несостоятельных», «безответственных», «немотивированных», говорил о необходимости их наказания. Я и сейчас думаю, что насилие в отношении детей недопустимо при любых обстоятельствах, в не зависимости от того, пьют родители или нет, бедные они или богатые.
Немного истории.
Через год, в 1998, команде Приюта «Дорога к дому» с Фондом «Нет алкоголизму и наркомании» (НАН) представилась возможность получить финансирование проекта, в рамках которого была создана, возможно, первая в Москве социальная служба «Ребенок дома», задачей которой стала помощь ребенку через оказание поддержки семье. Мы заключили договора с Комиссиями по делам несовершеннолетних Юго-западного округа Москвы. Комиссии передавали нам контакты семей, большинство из которых длительное время состояли на учете, и мы предлагали семьям нашу помощь. Эти семьи имели за плечами богатые истории взаимодействия с сотрудниками разных органов, и избегали новых контактов с какими-либо новыми службами. Тем не менее, нам удалось наладить отношения со многими из них.
Часто мне задавали вопрос: «А на каком основании вы входили в семьи? У вас же нет никакого права вторгаться в семью!» Да, это так. Нас приглашали члены семьи, мы приходили в гости. Это была одна из первых наших «технологий». Возможно, отсутствие каких-либо полномочий, а также искреннее желание помочь семьям в очень трудных ситуациях, изменить свою жизнь, подталкивало нас к поиску эффективных методов установления контакта, заключения договоренностей, изменения жизни семьей, разрешения конфликтных ситуаций. Мы пробовали применять знания, полученные на психологических факультетах и в учебных психотерапевтических программах, прочитанных в книгах, но не находили готовых решений. Все приходилось менять, адаптировать к нашей ситуации, а что-то не подходило вовсе. У нас почти не было возможность оказывать материальную помощь, и мы искали ресурсы в самих семьях, и рядом с ними. За два года мы встретили белее двухсот семей, многим из которых удалось помочь. Опыт второго года проекта описан в методическом пособии «Социальная работа с несовершеннолетними. Опыт организации социальной службы», изданном в 2000 году Фондом «НАН» (с ним можно познакомиться по ссылке http://www.nan.ru/?f=document/index&d=document/2prof )
Спустя два года проектное финансирование закончилось, государственного не появилось, и в следующий раз нам удалось организовать социальную службу, работающую с семьями, только в 2003 году. Она была создана в структуре Центра, возникшего в результате сотрудничества Московского городского психолого-педагогического университета (МГППУ) и общественной организации Центр поддержки растущего поколения «Перекресток». К этому моменту нам удалось проанализировать собственный опыт, познакомиться с опытом зарубежных коллег, узнать о проектах, направленных на помощь семьям, развиваемых в других организациях Москвы, и в других городах. Мы осознали свою практику как особый, восстановительный, подход к социальной и психологической помощи.
Центр социально-психологической адаптации и развития подростков «Перекресток» МГППУ был создан для оказания помощи подросткам, попавшим в трудные ситуации, в том числе - состоящим на учете в КДН и милиции/полиции, совершившим административное правонарушение или преступление, или ставшим жертвами преступления, насилия. Часто в жизни эти ситуации оказывались тесно связаны: подростки, попавшие в поле зрения в связи с их социально неодобряемым поведением, сами были жертвами в семейной ситуации, или в отношениях со старшими сверстниками. Вопреки распространенному мнению, о снижении роли семьи в подростковом возрасте, мы видели, что часто без вовлечения семьи в процесс работы и опоры на ресурсы семьи, без изменения семейной ситуации, очень сложно помочь самому подростку. Исходя из этой логики в структуре Центра появилось подразделение «Помощь семьям в кризисных ситуациях», руководителем которого я был с 2003 по 2008 год.
Все специалисты, работавшие в подразделении, имели базовое психологическое образование, а также прошли дополнительную подготовку в каком либо из направлений психотерапии. Среди нас были гештальт-терапевты, психодраматисты, НЛП-терапевты, мы искали возможности применения наших знаний и опыта в социальной работе с семьями. В какой-то момент нашего развития мы взяли многие идеи из системной семейной терапии.
Основной линией развития службы стало движение от экспертных позиций, характерных для многих подходов, в которых мы обучались, к сотрудничеству с клиентами, с семьями, в основе которого лежит уважение к клиентам и отказ от оценки семьи, ее членов с позиций нормальности/ненормальности, функциональности/дисфункциональности. В этом процессе нам очень помогла встреча с ориентированным на решение и нарративным подходами, которые «оснастили» наше стремление к уважительному отношению ясными и эффективными методами.
Мы научились налаживать контакт с родителями, изначально не заинтересованными в общении с нами, вовлекать в сотрудничество других членов семьи, работать с семьей как с группой, искать ресурсы, помогать разрешать конфликты внутри семьи, а так же между семьей и социальными институтами, и многому другому. Надеюсь, нам удалось приблизиться к балансу между уважением к семье и эффективностью помощи, социальным запросом и ориентацией на интересы и стремления родителей и подростка. Результаты наших поисков, примеры успехов и неудач, а также их рефлексия, составляют основное содержание этой книги.
В первых трех частях я представляю наш взгляд на проблему семьи в кризисной ситуации, специфику подросткового возраста и возможности профессиональной помощи. От нашего взгляда на проблему во многом зависят способы, которыми мы будем ее решать: болезнь - лечат, за «плохое поведение» - наказывают. Какой взгляд может быть полезным, если мы хотим помогать семье подростка в улучшении ее жизни?
Далее, описаны этапы социальной работы с семьей подростка от момента получения запроса, до написания отчета о завершении случая. Описание каждого из этапов включает возможные формы и методы работы с иллюстрациями из практики нашей работы.
Части 12 и 13 посвящены разбору отдельных проблем, с которыми может встретиться специалист в своей практике: невыполнение плана сотрудничества, избегание встреч членами семьи, употребление психоактивных веществ, насилие в семье, специфика помощи семье в ситуации преступления.
В завершение мы обратимся к трудностям и возможным перспективам развития социальной работе в нашей стране, взаимовлиянию социальной работы и изменений в обществе.
Чего нет в этой книге.
Я почти не касаюсь в этой книге вопросов законодательства. И не потому, что они не важны. Оно меняется, развивается. Так, на момент начала нашей деятельности законов, регулирующих работу с семьями в кризисной ситуации, с безнадзорными и беспризорными детьми, просто не было. Беспризорники на улице были, а в законах о них не говорилось ни слова. Приют «Дорога к дому» появился в 1992 году, а законодательно эта форма учреждений была признана только в 1996. Так что часто практика социальной работы опережает законодательство. Есть достаточно стабильные опоры - Конвенция о правах ребенка, пекинские правила. В какой-то момент очень нужно было появление 120 закона «О системе профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», но на сегодня его крайне недостаточно. Семейный кодекс дает специалистам много полезных ориентиров, но многие его положения расплывчаты и требуют уточнения. На сегодня существует целый блок законов, в которых должен ориентироваться социальный работник. Не менее важно разбираться в правоприменительной практике, быть знакомым с документами, регламентирующими деятельность учреждений, с которыми специалист встречается в процессе оказания помощи семьям.
Но в данной книге мы делаем акцент на ценностной позиции специалиста и ее практическом воплощении на формах и методах практической работы с семьями, которые могут реализовываться при любом законодательстве.
Правда, порой, принимаемые в стране законы могут содержать в себе положения, дискриминирующие людей, с которыми мы работаем, ставящие их в невыгодное положение, содействующие их маргинализации, или мешающие оказывать им эффективную помощь. Например, на сегодня законодательство в нашей стране ставит в крайне ущемленное положение потребителей наркотиков, людей с не гетеросексуальной сексуальной ориентации, матерей, в одиночку воспитывающих своих детей.
Так, правоприменительная практика в отношении потребителей наркотиков, фактически приравнивает их к распространителям, ставя вне закона, что делает крайне затруднительным для них обращение за медицинской помощью, получение социальной поддержки, а также профессиональную работу с ними. Отношение к потребителям наркотиков как к людям «второго сорта», а порой - как к «не людям» распространяется в обществе, жесткие меры пользуются популярностью, оправдываются словами о нравственности и заботе о детях, мнение профессионального сообщества практически не принимается во внимание. А в результате общество получает не контролируемый рост заболеваемости гепатитом С и ВИЧ, смертности среди потребителей и наркопреступности, при не сокращающемся числе людей, вовлеченных в потребление наркотиков. Я привожу этот пример не только в силу его яркости, но и потому, что среди наших клиентов, мы можем встретить потребителей наркотиков, алкоголя, других психоактивных веществ (ПАВ), и помогая им мы неизбежно встретимся с этими сложностями.
На мой взгляд, профессиональная ответственность социального работника заключается в ясном обозначении негативных последствий дискриминационного законодательства, заявлении своей позиции в профессиональном сообществе, в своей организации, в публичном пространстве. Также своими действиями специалист может сокращать негативные последствия подобных законов для своих клиентов. Но социальный работник - не правозащитник. Основная его задача - помощь людям в трудных ситуациях улучшать свою жизнь, в том числе - находя способы жизни, формы поддержки, учитывающие специфику законодательства и минимизирующие его негативные эффекты для клиентов.
Настоящий момент
С момента моей встречи с семьей Кузнецовых в социальной сфере произошли огромные изменения. Приюты были преобразованы в социально-реабилитационные центры, одной из задач которых стала работа с семьей воспитанников. Активно развивается семейное устройство детей, по всей стране были созданы школы приемных родителей. В больших городах не мы не увидим беспризорных детей на улицах, мы редко встречаемся с вопиющей нищетой на грани голода, с большинством семей можно связаться по телефону, если не по городскому - то по мобильному.
Долгое время наиболее дифицитарной областью в социальной работе оставалась помощь кровной семье ребенка, попавшей в кризисную ситуацию. Мнение, что помогать надо «хорошим семьям», а из «плохих» ребенка надо забирать и отдавать на усыновление, было популярно даже среди специалистов социальной сферы. Правда, мало кто из них был готов принять ответственность за проведение четкой границы между «плохими» и «хорошими» семьями. Тем не менее, и в этой области в последнее время происходят значимые изменения. На фоне одиозных запретительных законов государство обратило свой взгляд на проблему социального сиротства. И сейчас признан очевидный факт, что для ее решения не достаточно устраивать детей в «хорошие» семьи, забирая их из «плохих», что необходимо начинать с начала, с поддержки семей, попавших в трудные ситуации, помогая сохранить семью для ребенка, и только потом, если все профессиональные усилия не увенчались успехом, думать о других вариантах.
В Москве и регионах накоплен опыт богатый опыт эффективной помощи кровной семье. В Москве социально-реабилитационный центр «Отрадное» много лет развивает и распространяет технологии сетевой терапии и интенсивной терапии на дому, привезенные шведскими специалистами. Успешные проекты реализованы с Томске, Новгороде при поддержке программы «Помощь детям сиротам России», в Череповце, при поддержке Центра «Перекресток» более 10 лет реализовывалась городская программа «Дорога к дому». Наверняка множество интересных проектов осуществлялось и в других городах. Изменения происходят и в государственных учреждениях. Так в Москве Центрам социальной помощи семье и детям предписано создать подразделения для работы с семьями в трудных жизненных ситуациях.
Наряду со всем оптимистичными изменениями, остается множество трудностей на пути развития практики социальной и психологической помощи семьям. Успешные проекты отдельных организаций не получают широкого распространения, встречаясь с трудностями при интеграции нового опыта в старую структуру взаимодействия, отчетности, документации. За время существования Центра «Перекресток» МГППУ сотни специалистов из Москвы и других городов прошли обучение работе с семьей. Это были и школьные психологи, и социальные педагоги, и социальные работники. Большинство из них говорило о ценности этого опыта, о серьезных изменениях в своей профессиональной позиции, и одновременно - о сложности использования полученных знаний на своих рабочих местах. Для того, чтобы успешный опыт общественных организаций, деятельность которых во многом основана на инициативе сотрудников, заработал в государственном учреждении, необходимо не просто издать приказ о создании новой структуры и выделить ставки и назначить руководителя. Необходимо изменить структуру управления, дать признание специалисту, непосредственно работающему с семьями, как наиболее ценному ресурсу организации, изменить рабочую и отчетную документацию, переориентировать ее с количественных показателей на качественные, перейти от контроля времени сотрудника и количества «оказанных услуг» к оценке эффективности его деятельности, выраженной в реальном изменении семейной ситуации, улучшении качества жизни детей и родителей. Иначе хорошие специалисты, обладающие профессиональными умениями, не востребованными в учреждении, не получая признания и уважения, находят себя в частной практике, в бизнесе или в других сферах. В свою очередь, снижение профессионального уровня специалистов не позволяет им эффективно помогать семьям в кризисных ситуациях, поскольку для этой работы действительно нужен высокий профессиональный уровень. В результате, отсутствие изменений обосновывается трудностью и немотивированностью семей, а социальная работа с семьей предстает как затратная и малоэффективная практика.
Организация социальной работы, создание эффективной социальной службы - это тема для отдельной книги. Возможно, когда-то будет написана и она. Главная цель этой книги - дать профессионалам уже помогающим семьями, или только собирающимся включиться в эту работу, надежную опору в виде профессиональной позиции, основанной на уважении к клиентам, оснащенной практическими инструментами помощи семьям. А еще - поделиться верой в семьи, в их ресурсы и возможности изменения даже в самых трудных ситуациях, а также верой в способность профессионального социального работника быть полезным семье в процессе движения ее к лучшей жизни.
[1] Все имена, фамилии и другие данные изменены.
Я постарался принять во внимание критические замечания о сложности и скучности текста, и поменял стиль. Буду благодарен за обратные связи, предложения и комментарии!
Еще одна техническая проблема: я убираю текст под кат, но почему-то он перестал работать в моем журнале. Приношу извинения всем, кому это доставит неудобство (текст достаточно длинный), и буду благодарен за рекомендации в решении этой проблемы.
Введение
Наверно, у каждого специалиста, выбравшего в качестве профессиональной деятельность помощь людям, есть случаи, которые меняли его представление о своей работе, своей роли, о клиентах и себе. Я очень хорошо помню семью, с которой начался мой путь в социальную работу с семьями. К этому моменту я уже встречался с семьями в трудных и очень трудных ситуациях, шестой год я работал в приюте для детей «Дорога к дому», первом московском приюте, открывшемся в 1992 году. Множество детей проходило через приют, и у большинства из них были родители, на тот момент не лишенные родительских прав.
Дети попадали в приют разными путями: кто-то приходил сам, особенно сразу после открытия приюта, кого-то приводила милиция, подобрав на улице и не зная куда девать «ничейного» ребенка, не оставлять же его жить в отделении. Другие попадали прямо из семей, изъятые органами опеки и попечительства. Чаще всего, это были действительно критические ситуации, где не просто была угроза здоровью детей, но оно уже серьезно пострадало от педикулеза, чесотки, голода, насилия.
Но что меня на тот момент удивляло - через некоторое время, часто это было очень короткое время, дети просились домой, к родителям, какая бы неблагоприятная ситуация с точки зрения специалистов там ни была. Я помню, как один мальчик 7 лет, попавший в приют из травматологического отделения больницы, откуда его не забрала мама, через неделю жизни в приюте, признался мне, что очень скучает по маме, и ждал, когда она приедет. А она не ехала. В травматологическое отделение он попал с черепно-мозговой травмой, нанесенной мамой. Я так и не увидел ее, а через несколько месяцев узнал о ее лишении родительских прав, и тогда считал это естественным и правильны развитием ситуации. Тем более что ребенок еще через несколько месяцев был устроен в хорошее учреждение семейного типа.
Я помню, что искал для этого феномена, - желания детей вернуться к родителям, не заботившимся о них, причинявшим им вред, - разные психологические объяснения: зависимость ребенка от значимой фигуры, идентификация с агрессором и много других возможных психологизмов. Хотелось объяснить детям неадекватность их стремления домой, где нет ни уюта, ни безопасности. И это была общая позиция персонала приюта, от санитарок до директора. Родители, которые так обращаются со своими детьми, не заслуживают сострадания, скорее, хотелось их наказать. Но при этом я по пальцам одной руки могу пересчитать детей, которые не сожалели о разрыве с родителями.
Встреча с семьей Кузнецовых [1] изменила мою профессиональную позицию, изменила меня. Это был 1998 год. Придя утром в приют, я узнал, что у нас очередное пополнение: милиция привезла троих детей, изъятых из семьи «в связи с угрозой жизни и здоровью». Изъятие произошло рано утром, чтобы застать всю семью в сборе и со всей очевидностью увидеть бедственность ситуации. Старшему мальчику, Леше, было 13 лет, среднему, Саша, - 11, самой младшей, Тане - 9. Ситуация была обычная: дети прогуливали школу давно, а последние пару месяцев - просто не ходили. Мама давно пила, и уже не раз предупреждалась. В этот раз, похоже, был запой. Постоянной работы у мамы не было, на требования устроится на работу - не реагировала. Дети были неухожены, одежда старая, нестиранная, пахла.
Получив эту информацию я пошел знакомиться с детьми: рассказать, куда они попали, почему, что их ждет в ближайшем будущем, расспросить, что они думают о ситуации, есть ли у них интересы и увлечения, которые помогли бы им скрасить жизнь в санпропускнике. Это была моя обычная практика при появлении новых детей. Важно было, чтобы они почувствовали, что здесь безопасно, понятно, возможно, даже интересно. А как же уменьшить степень неопределенности, успокоить, насколько возможно. Учитывая возраст, это было еще и профилактикой побегов, агрессии по отношению к сотрудникам санпропускника, друг другу и к себе самим.
Дети были тихие и подавленные. Медицинская атмосфера санпропускника действительно не располагает к веселью. Но это место позволяло приюту принимать детей прямо «с улицы», и уже в приюте собирать все необходимые анализы, проходить карантин. В опасных ситуациях это очень важная возможность. Я представился, сказал, что это приют, место для временного проживания детей, попавших в трудные ситуации, и у нас состоялся примерно такой диалог:
ВМ: Как вы думаете, почему вы здесь?
Л: Не знаем… (Все пожимают плечами, рассматривают пол)
ВМ: Может, какие-то идеи, предположения у вас есть? Все было хорошо и вас привезли сюда?
Л. (после паузы): Ну, потому что мы плохо себя вели…
ВМ: Что же вы такое делали?
Т: Мамку не слушались
С: В школу не ходили, курили
Л: Разное бывало…
Очень часто дети, попадая в приют, считают что это наказание за их поведение, и лишь во вторую очередь думают о вкладе своих родителей. Учитывая, что в изъятиях детей обычно участвует милиция (полиция), а мнение детей при этом не очень интересуются, не удивительно, что дети делают такие выводы.
ВМ: Согласен, что ничего особо хорошего в этом поведении нет, но здесь вы не поэтому.
Денни почти хором: А почему?
ВМ: Потому что ваша мама, похоже, не очень справлялась со своими обязанностями, и не очень хорошо о вас заботилась.
Л: Наша мама хорошо о нас заботилась!
С: Она все делала! Готовила, убиралась…
Т: Она нас любит.
ВМ: Наверно, если бы все было так, вы бы здесь не оказались. Она пьет?
Молчание. Это явно не очень приятный, и не очень деликатный вопрос. Отвечать на него не хочется.
Л: Она все равно нас любит и все делает, и сейчас очень волнуется, она не знает где мы.
Это правда, часто при изъятии родителям не сообщали куда именно везут детей, чтобы они могли получить эту информацию при визите в органы опеки, вместе с разрешением на посещение, если они проявят это желание. Честно говоря, я не уверен в законности этой процедуры на тот момент, но это было общепринятой практикой, и в этом был свой смысл. У приюта не было охраны, а большинство сотрудников были женщины. И далеко не все родители заявляли о своем желании посещать детей органам опеки. На тот момент я считал это явным признаком их незаинтересованности в изменении ситуации. В любом случае, в приюте мы имели дело уже с последствиями действий опеки и милиции: заботились о детях, создавали условия для их восстановления, развития, искали хорошие места для их дальнейшей жизни. Мы, психологи, а потом и появившиеся в приюте социальные работники, готовы были встречаться с родителями, если они приходили, но относились к ним достаточно сурово. Главной задачей социальных работников в приюте был сбор документов на детей для определения их социального статуса и дальнейшего устройства.
ВМ: У вас есть телефон? Если вы хотите успокоить маму вы можете позвонить ей, и сказать что с вами все в порядке.
Л: А что, можно? Да, есть телефон.
На тот момент телефон был далеко не у всех наших клиентов. Мобильных телефонов еще не было, а городской у многих был отключен за неуплату. Наличие телефона говорило пользу мамы. Хотя, использование телефона детьми, особенно сразу после прибытия в приют, одобрялось не всеми сотрудниками, мне казалось, что наличие у детей возможности позвонить родителям или другим родственникам - важное условие для наших отношений. Ведь это не я против родителей, это они не готовы предпринять необходимые шаги для изменения ситуации!
ВМ: Да, можете позвонить, но только со мной. Дать телефон?
Л: Да, да!
Леша набрал номер, мама подняла трубку, и произошел короткий эмоциональный разговор, в котором успели поучаствовать все дети, у Тани появились слезы. И тут Леша спросил:
- А можете дать адрес, она сейчас к нам хочет приехать!
- Дайка мне трубочку, я сам поговорю с вашей мамой, и мы договоримся.
Признаться, я не очень был готов к такому быстрому развитию ситуации, родители не часто так быстро проявляли готовность прийти. Как отнесутся к визиту органы опеки я тоже на тот момент не очень понимал, но предполагал, что разу после изъятия у них негативное отношение к этой маме. Тем не менее, я решил поговорить.
ВМ: Здравствуйте. Я психолог приюта. Меня зовут Вячеслав Викторович. Как вас зовут?
ЕГ: Елена Григорьевна. А что, я могу приехать? Могу я забрать своих детей?
ВМ: Сейчас забрать детей вы не сможете. Для этого нужно разрешение органов опеки. Вы знаете где в вашем районе находятся органы опеки?
ЕГ: Да, знаю, была я там. А почему я не могу, почему они их забрали?
Наш диалог продолжался еще какое-то время, у мамы было много вопросов, она был не согласна с ситуацией, она не понимала, что ей делать, она не верила, что это могло произойти с ней. И еще она, как мне показалось, была не трезва. Правда, это не удивило меня, что еще могла сделать женщина, имеющая длительные отношения с алкоголем в стрессовой ситуации? Тем не менее, она старалась говорить вежливо, что не просто в такой ситуации. Я предложил ей прийти завтра, в мое рабочее время, и обязательно трезвой. И при выполнении этих условий она сможет встретиться с детьми, предварительно пообщавшись со мной. Елена Григорьевна согласилась. И на следующий день пришла во время и трезвой. Выглядела она не очень хорошо: утомленное лицо, следы слез, можно было предположить, что употребления алкоголя тоже внесло свой вклад. Не было агрессии, обвинений, требований. Была растерянность, даже - виноватость. Елена Григорьевна рассказала о своей жизни, и как ее семья пришла к нынешней ситуации.
В начале 90-х ее сократили с предприятия, где она работала инженером. Тогда многие предприятия сокращали свой штат. Это был один из многочисленных закрытых оборонных НИИ. И хоть Елена была хорошим сотрудником, даже выступала за команду НИИ, имела первый разряд по лыжам, подтверждение чего в виде грамот она принесла с собой, это не помогло ей. К тому времени у нее было уже трое детей. Как-то параллельно расстроились отношения с мужем, и он ушел из семьи. Похоже, дела у него тоже шли не очень, и в жизни семьи он не участвовал, ни финансово, ни другим образом. Елена искала возможности заработка, но единственное, что ей удалось найти - торговля сигаретами на рынке. И она торговала все лето, осень. А когда пришла зима - стало холодно, и торговать было холодно, и стала греться алкоголем. Раньше она не очень часто употребляла алкоголь, вела здоровый образ жизни, и оказалась не готова к тому как быстро изменилась ее жизнь. И вот, прошло всего несколько лет, и органы опеки забирают у нее детей… Как так получилось? Да, они приходили, предупреждали, да, в квартире не плохо было бы сделать ремонт, да и дети от рук отбились. Но что она-то может сделать одна? Ведь никто не помогает!
Такую историю рассказала Елена Григорьевна. Наверно, в этой истории было отражено не все, наверняка было что-то, что могло бы представить ее не только в виде жертвы обстоятельств. Возможно, она не очень вежливо говорила с органами опеки и милицией, скорее всего, она не выполнила неоднократно предъявленных ей требований, хотя и обещала все изменить. Но мой язык не поворачивался, чтобы сказать слова осуждения. Я сочувствовал, даже если в ее словах не все было правдой. Возможно, я чувствовал пересечение с историей своей семьи, когда примерно в то же время сократили мою маму, и как она искала возможность сохранить свое самоощущение работающего человека, хотя, заработка отца, наверно, хватило бы на жизнь. И она с инженерской работы перешла рабочей в сварочный цех, убедив руководство в своей квалификации, и ей это было очень не просто. Ее НИИ был в одном квартале от того, где работала Елена. А, возможно, ощущение вопиющей несправедливости этой ситуации по отношению к женщине, матери трех детей, лишенной какой бы то ни было поддержки, подтолкнуло меня и других сотрудников приюта, включая директора, к предложению ей помощи в изменении ее ситуации.
Она встретилась с детьми, и дети были счастливы увидеть маму. Почти первое что они спросили: «А можно мы теперь вернемся домой? Нет? А когда можно?» Нам сложно было ответить на этот вопрос, но я пообещал и детям, и маме, что сделаю все, что от меня зависит, чтобы помочь им в возвращении домой. Мы договорились, что в ближайшие дни я приду в гости к Елене Григорьевне, и мы обсудим, какие претензии к ней предъявляют, что можно сделать для их устранения, и в чем мы могли бы ей помочь.
Мой визит состоялся через два дня. Первое что хотелось сделать в квартире - генеральную уборку, а потом ремонт. Но в то же время, было заметно, что к моему приходу Елена постаралась подготовиться: полы были чистыми, мусора в квартире не было, на кухне, куда она меня пригласила попить чаю, вся посуда была расставлена по местам. Потом мы переместились в одну из комнат, другие две Елена предпочла мне пока не показывать, извинившись, что там она еще не успела навести порядок.
Очень быстро мы договорились об условиях, при которых мы готовы отпускать детей на выходные домой: трезвость, регулярные посещения детей в приюте, уборка в квартире. Следующим шагом - мы договорились о косметическом ремонте, который Елена решила сделать. Мы также договорились, что дети будут ей в этом по возможности помогать, а также что и приют поможет: какие-то материалы остались после нашего ремонта, в электрике был готов помочь наш рабочий по зданию, помочь с перемещением тяжелых вещей был готов я сам. Такой был первый план сотрудничества в моей профессиональной социальной работе, никак не зафиксированный на бумаге, но достаточно подробно обсужденный. И он работал. Со срывами, с откатами назад, но работал.
Нам не удалось вернуть детей в семью из приюта. Наших ресурсов, профессиональных навыков оказалось не достаточно, чтобы справиться с алкогольной зависимостью Елены в течение этого года, а работать дольше не позволяло положение о приюте и требования органов опеки. Через год дети ушли в детский дом, приют - учреждение временного пребывания. Но за это время был сделан ремонт с участием детей, Елена прилагала очевидные усилия к воздержанию от алкоголя, и в течение года было несколько длительных ремиссий, которых не было последние 2 года, дети провели вместе с ней весенние каникулы. После перехода детей в детский дом контакт детей с мамой сохранился. А когда старший ребенок после совершеннолетия вернулся домой - он забрал младших. Я не знаю как сейчас складывается судьба этой семьи, но я уверен, что, благодаря нашим усилиям, лучше, чем могла сложиться. Почти все, что мы делали, выходило за рамки наших функциональных обязанностей. На тот момент я не был знаком с зарубежными практиками социальной работы на дому, с семейной терапией, но точно знал, что не хочу следовать сложившейся отечественной традиции контроля, обвинений, давления и угроз. Для меня же семья Кузнецовых стала первым учителем социальной работы: Елена, Леша, Саша и Таня научили меня верить в семью, ее ресурсы, способности прилагать усилия, научили опираться на обратную связь людей, которым помогаешь, как основной ориентир в нашей совместной работе и в своем собственном профессиональном развитии.
Когда я вспоминаю эту историю сейчас, мне неудобно, и хочется принести извинение тем семьям, в отношении которых я высокомерно выносил суждение об их недостаточной заинтересованности, оценивал родителей в качестве «несостоятельных», «безответственных», «немотивированных», говорил о необходимости их наказания. Я и сейчас думаю, что насилие в отношении детей недопустимо при любых обстоятельствах, в не зависимости от того, пьют родители или нет, бедные они или богатые.
Немного истории.
Через год, в 1998, команде Приюта «Дорога к дому» с Фондом «Нет алкоголизму и наркомании» (НАН) представилась возможность получить финансирование проекта, в рамках которого была создана, возможно, первая в Москве социальная служба «Ребенок дома», задачей которой стала помощь ребенку через оказание поддержки семье. Мы заключили договора с Комиссиями по делам несовершеннолетних Юго-западного округа Москвы. Комиссии передавали нам контакты семей, большинство из которых длительное время состояли на учете, и мы предлагали семьям нашу помощь. Эти семьи имели за плечами богатые истории взаимодействия с сотрудниками разных органов, и избегали новых контактов с какими-либо новыми службами. Тем не менее, нам удалось наладить отношения со многими из них.
Часто мне задавали вопрос: «А на каком основании вы входили в семьи? У вас же нет никакого права вторгаться в семью!» Да, это так. Нас приглашали члены семьи, мы приходили в гости. Это была одна из первых наших «технологий». Возможно, отсутствие каких-либо полномочий, а также искреннее желание помочь семьям в очень трудных ситуациях, изменить свою жизнь, подталкивало нас к поиску эффективных методов установления контакта, заключения договоренностей, изменения жизни семьей, разрешения конфликтных ситуаций. Мы пробовали применять знания, полученные на психологических факультетах и в учебных психотерапевтических программах, прочитанных в книгах, но не находили готовых решений. Все приходилось менять, адаптировать к нашей ситуации, а что-то не подходило вовсе. У нас почти не было возможность оказывать материальную помощь, и мы искали ресурсы в самих семьях, и рядом с ними. За два года мы встретили белее двухсот семей, многим из которых удалось помочь. Опыт второго года проекта описан в методическом пособии «Социальная работа с несовершеннолетними. Опыт организации социальной службы», изданном в 2000 году Фондом «НАН» (с ним можно познакомиться по ссылке http://www.nan.ru/?f=document/index&d=document/2prof )
Спустя два года проектное финансирование закончилось, государственного не появилось, и в следующий раз нам удалось организовать социальную службу, работающую с семьями, только в 2003 году. Она была создана в структуре Центра, возникшего в результате сотрудничества Московского городского психолого-педагогического университета (МГППУ) и общественной организации Центр поддержки растущего поколения «Перекресток». К этому моменту нам удалось проанализировать собственный опыт, познакомиться с опытом зарубежных коллег, узнать о проектах, направленных на помощь семьям, развиваемых в других организациях Москвы, и в других городах. Мы осознали свою практику как особый, восстановительный, подход к социальной и психологической помощи.
Центр социально-психологической адаптации и развития подростков «Перекресток» МГППУ был создан для оказания помощи подросткам, попавшим в трудные ситуации, в том числе - состоящим на учете в КДН и милиции/полиции, совершившим административное правонарушение или преступление, или ставшим жертвами преступления, насилия. Часто в жизни эти ситуации оказывались тесно связаны: подростки, попавшие в поле зрения в связи с их социально неодобряемым поведением, сами были жертвами в семейной ситуации, или в отношениях со старшими сверстниками. Вопреки распространенному мнению, о снижении роли семьи в подростковом возрасте, мы видели, что часто без вовлечения семьи в процесс работы и опоры на ресурсы семьи, без изменения семейной ситуации, очень сложно помочь самому подростку. Исходя из этой логики в структуре Центра появилось подразделение «Помощь семьям в кризисных ситуациях», руководителем которого я был с 2003 по 2008 год.
Все специалисты, работавшие в подразделении, имели базовое психологическое образование, а также прошли дополнительную подготовку в каком либо из направлений психотерапии. Среди нас были гештальт-терапевты, психодраматисты, НЛП-терапевты, мы искали возможности применения наших знаний и опыта в социальной работе с семьями. В какой-то момент нашего развития мы взяли многие идеи из системной семейной терапии.
Основной линией развития службы стало движение от экспертных позиций, характерных для многих подходов, в которых мы обучались, к сотрудничеству с клиентами, с семьями, в основе которого лежит уважение к клиентам и отказ от оценки семьи, ее членов с позиций нормальности/ненормальности, функциональности/дисфункциональности. В этом процессе нам очень помогла встреча с ориентированным на решение и нарративным подходами, которые «оснастили» наше стремление к уважительному отношению ясными и эффективными методами.
Мы научились налаживать контакт с родителями, изначально не заинтересованными в общении с нами, вовлекать в сотрудничество других членов семьи, работать с семьей как с группой, искать ресурсы, помогать разрешать конфликты внутри семьи, а так же между семьей и социальными институтами, и многому другому. Надеюсь, нам удалось приблизиться к балансу между уважением к семье и эффективностью помощи, социальным запросом и ориентацией на интересы и стремления родителей и подростка. Результаты наших поисков, примеры успехов и неудач, а также их рефлексия, составляют основное содержание этой книги.
В первых трех частях я представляю наш взгляд на проблему семьи в кризисной ситуации, специфику подросткового возраста и возможности профессиональной помощи. От нашего взгляда на проблему во многом зависят способы, которыми мы будем ее решать: болезнь - лечат, за «плохое поведение» - наказывают. Какой взгляд может быть полезным, если мы хотим помогать семье подростка в улучшении ее жизни?
Далее, описаны этапы социальной работы с семьей подростка от момента получения запроса, до написания отчета о завершении случая. Описание каждого из этапов включает возможные формы и методы работы с иллюстрациями из практики нашей работы.
Части 12 и 13 посвящены разбору отдельных проблем, с которыми может встретиться специалист в своей практике: невыполнение плана сотрудничества, избегание встреч членами семьи, употребление психоактивных веществ, насилие в семье, специфика помощи семье в ситуации преступления.
В завершение мы обратимся к трудностям и возможным перспективам развития социальной работе в нашей стране, взаимовлиянию социальной работы и изменений в обществе.
Чего нет в этой книге.
Я почти не касаюсь в этой книге вопросов законодательства. И не потому, что они не важны. Оно меняется, развивается. Так, на момент начала нашей деятельности законов, регулирующих работу с семьями в кризисной ситуации, с безнадзорными и беспризорными детьми, просто не было. Беспризорники на улице были, а в законах о них не говорилось ни слова. Приют «Дорога к дому» появился в 1992 году, а законодательно эта форма учреждений была признана только в 1996. Так что часто практика социальной работы опережает законодательство. Есть достаточно стабильные опоры - Конвенция о правах ребенка, пекинские правила. В какой-то момент очень нужно было появление 120 закона «О системе профилактики безнадзорности и правонарушений несовершеннолетних», но на сегодня его крайне недостаточно. Семейный кодекс дает специалистам много полезных ориентиров, но многие его положения расплывчаты и требуют уточнения. На сегодня существует целый блок законов, в которых должен ориентироваться социальный работник. Не менее важно разбираться в правоприменительной практике, быть знакомым с документами, регламентирующими деятельность учреждений, с которыми специалист встречается в процессе оказания помощи семьям.
Но в данной книге мы делаем акцент на ценностной позиции специалиста и ее практическом воплощении на формах и методах практической работы с семьями, которые могут реализовываться при любом законодательстве.
Правда, порой, принимаемые в стране законы могут содержать в себе положения, дискриминирующие людей, с которыми мы работаем, ставящие их в невыгодное положение, содействующие их маргинализации, или мешающие оказывать им эффективную помощь. Например, на сегодня законодательство в нашей стране ставит в крайне ущемленное положение потребителей наркотиков, людей с не гетеросексуальной сексуальной ориентации, матерей, в одиночку воспитывающих своих детей.
Так, правоприменительная практика в отношении потребителей наркотиков, фактически приравнивает их к распространителям, ставя вне закона, что делает крайне затруднительным для них обращение за медицинской помощью, получение социальной поддержки, а также профессиональную работу с ними. Отношение к потребителям наркотиков как к людям «второго сорта», а порой - как к «не людям» распространяется в обществе, жесткие меры пользуются популярностью, оправдываются словами о нравственности и заботе о детях, мнение профессионального сообщества практически не принимается во внимание. А в результате общество получает не контролируемый рост заболеваемости гепатитом С и ВИЧ, смертности среди потребителей и наркопреступности, при не сокращающемся числе людей, вовлеченных в потребление наркотиков. Я привожу этот пример не только в силу его яркости, но и потому, что среди наших клиентов, мы можем встретить потребителей наркотиков, алкоголя, других психоактивных веществ (ПАВ), и помогая им мы неизбежно встретимся с этими сложностями.
На мой взгляд, профессиональная ответственность социального работника заключается в ясном обозначении негативных последствий дискриминационного законодательства, заявлении своей позиции в профессиональном сообществе, в своей организации, в публичном пространстве. Также своими действиями специалист может сокращать негативные последствия подобных законов для своих клиентов. Но социальный работник - не правозащитник. Основная его задача - помощь людям в трудных ситуациях улучшать свою жизнь, в том числе - находя способы жизни, формы поддержки, учитывающие специфику законодательства и минимизирующие его негативные эффекты для клиентов.
Настоящий момент
С момента моей встречи с семьей Кузнецовых в социальной сфере произошли огромные изменения. Приюты были преобразованы в социально-реабилитационные центры, одной из задач которых стала работа с семьей воспитанников. Активно развивается семейное устройство детей, по всей стране были созданы школы приемных родителей. В больших городах не мы не увидим беспризорных детей на улицах, мы редко встречаемся с вопиющей нищетой на грани голода, с большинством семей можно связаться по телефону, если не по городскому - то по мобильному.
Долгое время наиболее дифицитарной областью в социальной работе оставалась помощь кровной семье ребенка, попавшей в кризисную ситуацию. Мнение, что помогать надо «хорошим семьям», а из «плохих» ребенка надо забирать и отдавать на усыновление, было популярно даже среди специалистов социальной сферы. Правда, мало кто из них был готов принять ответственность за проведение четкой границы между «плохими» и «хорошими» семьями. Тем не менее, и в этой области в последнее время происходят значимые изменения. На фоне одиозных запретительных законов государство обратило свой взгляд на проблему социального сиротства. И сейчас признан очевидный факт, что для ее решения не достаточно устраивать детей в «хорошие» семьи, забирая их из «плохих», что необходимо начинать с начала, с поддержки семей, попавших в трудные ситуации, помогая сохранить семью для ребенка, и только потом, если все профессиональные усилия не увенчались успехом, думать о других вариантах.
В Москве и регионах накоплен опыт богатый опыт эффективной помощи кровной семье. В Москве социально-реабилитационный центр «Отрадное» много лет развивает и распространяет технологии сетевой терапии и интенсивной терапии на дому, привезенные шведскими специалистами. Успешные проекты реализованы с Томске, Новгороде при поддержке программы «Помощь детям сиротам России», в Череповце, при поддержке Центра «Перекресток» более 10 лет реализовывалась городская программа «Дорога к дому». Наверняка множество интересных проектов осуществлялось и в других городах. Изменения происходят и в государственных учреждениях. Так в Москве Центрам социальной помощи семье и детям предписано создать подразделения для работы с семьями в трудных жизненных ситуациях.
Наряду со всем оптимистичными изменениями, остается множество трудностей на пути развития практики социальной и психологической помощи семьям. Успешные проекты отдельных организаций не получают широкого распространения, встречаясь с трудностями при интеграции нового опыта в старую структуру взаимодействия, отчетности, документации. За время существования Центра «Перекресток» МГППУ сотни специалистов из Москвы и других городов прошли обучение работе с семьей. Это были и школьные психологи, и социальные педагоги, и социальные работники. Большинство из них говорило о ценности этого опыта, о серьезных изменениях в своей профессиональной позиции, и одновременно - о сложности использования полученных знаний на своих рабочих местах. Для того, чтобы успешный опыт общественных организаций, деятельность которых во многом основана на инициативе сотрудников, заработал в государственном учреждении, необходимо не просто издать приказ о создании новой структуры и выделить ставки и назначить руководителя. Необходимо изменить структуру управления, дать признание специалисту, непосредственно работающему с семьями, как наиболее ценному ресурсу организации, изменить рабочую и отчетную документацию, переориентировать ее с количественных показателей на качественные, перейти от контроля времени сотрудника и количества «оказанных услуг» к оценке эффективности его деятельности, выраженной в реальном изменении семейной ситуации, улучшении качества жизни детей и родителей. Иначе хорошие специалисты, обладающие профессиональными умениями, не востребованными в учреждении, не получая признания и уважения, находят себя в частной практике, в бизнесе или в других сферах. В свою очередь, снижение профессионального уровня специалистов не позволяет им эффективно помогать семьям в кризисных ситуациях, поскольку для этой работы действительно нужен высокий профессиональный уровень. В результате, отсутствие изменений обосновывается трудностью и немотивированностью семей, а социальная работа с семьей предстает как затратная и малоэффективная практика.
Организация социальной работы, создание эффективной социальной службы - это тема для отдельной книги. Возможно, когда-то будет написана и она. Главная цель этой книги - дать профессионалам уже помогающим семьями, или только собирающимся включиться в эту работу, надежную опору в виде профессиональной позиции, основанной на уважении к клиентам, оснащенной практическими инструментами помощи семьям. А еще - поделиться верой в семьи, в их ресурсы и возможности изменения даже в самых трудных ситуациях, а также верой в способность профессионального социального работника быть полезным семье в процессе движения ее к лучшей жизни.
[1] Все имена, фамилии и другие данные изменены.