ДВАДЦАТЬ ЛЕТ НАЗАД
93 год весь был на нервах. Недовольные граждане выходили на улицы. Митинги и шествия становились все более массовыми. Нашлись вожди, которые ежедневно подливали масло в огонь. В сентябре на Арбате начали жечь покрышки. То тут, то там почти открыто организовывались боевые группы. Они пользовались любыми способами, чтобы призвать под ружье как можно больше недовольных. Начали постреливать.
Все это было ужасно.
3 октября я не выдержал. В учительской работало Эхо Москвы. С каждым новым сообщением безнадега усугублялась.
В то время «Эхо» было такой виртуальной гостиной. Голоса - один роднее другого. А тут такая плохо скрываемая тревога. Я даже сдуру позвонил в эфир: «А нам-то куда? Делать-то что?»
Татьяна Пелипейко или Ксения Ларина поспешили объявить, что никто никуда никого звать не собирается, и лучше бы всем оставаться дома. Но тут выступил Гайдар. И я понял, что точно дома не усижу.
Вся Тверская, примерно от Пушки, была заполнена народом. Из мэрии вышагивали какие-то отряды с противогазными сумками. На фоне слухов о приближающейся вооруженной толпе восставших, противогазные сумки выглядели нелепо. Я узнал потом о добровольных сандружинниках, которые вытащили из-под огня много раненых с обеих сторон. Но эти были настроены, скорее, на борьбу, чем на помощь раненым.
То и дело в публике слышалось нетерпеливое: «Когда будут раздавать оружие?»
Информация отсутствовала. Кроме «Эха» никто не мог ничего народу сказать.
Но и они работали, практически, вслепую.
Я, не останавливаясь, дошел до Красной площади. Там бродили такие разрозненные группки растерянных людей. Никто не знал, что делать и куда идти. Моросил мерзкий мелкий дождик. У некоторых были зонты. Напряжение росло. Я подошел к одной кучке, все стояли и слушали приемник. По «Эху» как раз передали, что им угрожают вооруженные сторонники Верховного совета.
«Эхо» было совсем рядом, на Никольской.
- Вы куда? - спросили меня две дамы под зонтиком.
- К «Эху Москвы».
- Можно с вами?
За спиной я слышал, как они объясняют попутно попадавшимся гражданам, что мы идем к «Эху Москвы».
К тому времени, как я подошел к массивным деревянным дверям и постучал, позади уже был хвост человек в пятьдесят.
За стеклом показалась бледное, как подушка, лицо тетушки-вахтера. Я попросил позвать кого-нибудь из редакции.
Через некоторое время спустился Сергей Бунтман. Он не побоялся говорить с нами, хотя ведь кто знает - что у нас на уме. Возможно, его успокоил вид тетушек с зонтиками.
«Мы пришли вас защищать», сказал я.
Сергей пытался нас уговорить уйти, но, видимо, поняв, что это бесполезно, ушел сам.
Там образовался такой актив. Кто первый произнес слово «баррикады», не помню. Память августа 91го была свежа. Людям надо было чем-то себя занять. Потому что просто так стоять под мелким дождиком и ждать, когда придут головорезы, - нехорошо.
Приняли решение перегородить Никольскую и Ветошный.
Первым делом направились на стройку Казанского собора, на углу Никольской и Красной площади. В ход пошло все. Притащили, кажется, все, что можно притащить. Даже прикатили компрессор. Баррикады навалили в человеческий рост.
- Низковато для танка.
- Откуда у них танки?
- Да кто их знает...
- Стоп, а как мы против них? С голыми руками?
Импровизированное архитектурное бюро превратилось в военный совет. Сначала насобирали булыжников и арматуры.
Потом откуда-то выпало слово «коктейль Молотова». Стали искать горючее и нашли бочку соляры. Объявили сбор бутылок. И большая часть толпы, которая насчитывала уже не меньше сотни человек, пошла по окрестным урнам и помойкам.
Все делали быстро и споро, немного лихорадочно. Скоро внутри крепости стояла целая батарея бутылок разных калибров, наполненных горючим и заткнутых пропитанными соляркой тряпками.
- А они вообще... работают?
- Надо проверить.
Подожгли одну бутылку, бросили. Бутылка просто разбилась, и соляра разлилась. Другую. Никакого эффекта. То ли она была разбавлена, эта солярка. То ли мы что-то сделали неправильно. И снова мы почувствовали себя безоружными кроликами.
Никольская была освещена. Какое-то марево колыхалось в ее зловещей перспективе, как будто туман клубился. Наверно, каждый себе представлял то мифическое жуткое, что должно вырваться оттуда. Очень похожее настроение было двумя годами раньше, когда у Белого дома объявили угрозу атаки.
И вдруг в этом мареве действительно послышались шаги и показались три или четыре фигуры, двигавшиеся гуськом. Все замерли. Кое-кто взял в руки булыжники и арматуру.
Напряжение достигло наивысшей точки. Слава Богу, что ни у кого не было оружия. А то могли бы и пальнуть.
Фигуры не шли, как-то пробирались по тротуару и от этого были еще более подозрительны.
Но вот мы различили серые каски и плащ-палатки. Милиция.
Мы не выдержали:
- Стой, кто идет?
(Фильмы про войнушку все смотрели).
- Свои!
Напряжение сдулось одним общим выдохом.
Оказывается, к радиостанции прислали охрану. Всего троих? Нам показалось, что этого до обидности мало. Мы ведь не знали, что активных мятежников не так много. И все они где-то у телецентра. Остальные - такие же как мы люди, только переполненные обидой и агрессией. Но едва ли они бы пошли на штурм даже такой жалкой баррикады, как наша.
- Ну вы даете! Крадутся тут!..
Кажется, они и сами были перепуганы не меньше нашего.
Тогда же (а может, немного раньше) к нам вышли люди из редакции.
Они вынесли нам горячий кофе. Потом какие-то булочки. И пошли в народ. Я, наконец, увидел тех, кого знал только по голосу. Черкизов грубил. Бунтман говорил теплые слова. Пелипейко, с красными от бессонницы глазами, была спокойна и ласкова.
Булочек мне не досталось. Однако я не расстроился - общаться интереснее. К тому же, у меня с собой было два яблока.
Но что-то все равно беспокоило.
Вроде, все как в 91м. И все равно не то. Никакой эйфории и чувства правоты.
В 91м само собой сложилось удивительное братство самых разных людей. Там все было перемешано. Журналист-международник и слесарь из Люберец. Беременная молодая женщина и долговязый подросток. Скрипач и водитель поливалки.
На парапете сидели активист «Памяти» и носатый человек из еврейского общества, болтали ногами, делили бутерброд и о чем-то разговаривали... Там было такое умиротворение людей, которые точно знают, что скоро погибнут, но еще более точно знают, что погибнут не зря. Благодушие перед лицом Бога и вечности. Перед лицом Правды.
Здесь все было не то. Не та аура. Вроде, и люди те же, а аура - не та.
У подъезда уже выстроилась очередь. За кофе и булочками.
Послышались голоса: «Как это так! Всем дали, а нам не дали? А мы, между прочим, вас защищать пришли!»
Такое невозможно было услышать в августе 91го. Пропасть и трещина. Два года - два народа.
Не знаю, откуда работники «Эха» достали булочки, чтобы покормить людей, но им явно это далось непросто. Они кротко просили граждан не волноваться. Булочек нет, а вот бутерброды и кофе уже заказали, сейчас принесут.
Есть по-прежнему хотелось, но эти булочки мне уже встали бы поперек горла.
А гуляние было в самом разгаре. Пьяноватый матерок. Визгливый смех. Как-то все резко опошлилось. И не было никакой в этом подлинности.
Стало совсем холодно. Мандраж прошел, навалилась усталость. И тогда я оттуда пошел.
Все это было ужасно.
3 октября я не выдержал. В учительской работало Эхо Москвы. С каждым новым сообщением безнадега усугублялась.
В то время «Эхо» было такой виртуальной гостиной. Голоса - один роднее другого. А тут такая плохо скрываемая тревога. Я даже сдуру позвонил в эфир: «А нам-то куда? Делать-то что?»
Татьяна Пелипейко или Ксения Ларина поспешили объявить, что никто никуда никого звать не собирается, и лучше бы всем оставаться дома. Но тут выступил Гайдар. И я понял, что точно дома не усижу.
Вся Тверская, примерно от Пушки, была заполнена народом. Из мэрии вышагивали какие-то отряды с противогазными сумками. На фоне слухов о приближающейся вооруженной толпе восставших, противогазные сумки выглядели нелепо. Я узнал потом о добровольных сандружинниках, которые вытащили из-под огня много раненых с обеих сторон. Но эти были настроены, скорее, на борьбу, чем на помощь раненым.
То и дело в публике слышалось нетерпеливое: «Когда будут раздавать оружие?»
Информация отсутствовала. Кроме «Эха» никто не мог ничего народу сказать.
Но и они работали, практически, вслепую.
Я, не останавливаясь, дошел до Красной площади. Там бродили такие разрозненные группки растерянных людей. Никто не знал, что делать и куда идти. Моросил мерзкий мелкий дождик. У некоторых были зонты. Напряжение росло. Я подошел к одной кучке, все стояли и слушали приемник. По «Эху» как раз передали, что им угрожают вооруженные сторонники Верховного совета.
«Эхо» было совсем рядом, на Никольской.
- Вы куда? - спросили меня две дамы под зонтиком.
- К «Эху Москвы».
- Можно с вами?
За спиной я слышал, как они объясняют попутно попадавшимся гражданам, что мы идем к «Эху Москвы».
К тому времени, как я подошел к массивным деревянным дверям и постучал, позади уже был хвост человек в пятьдесят.
За стеклом показалась бледное, как подушка, лицо тетушки-вахтера. Я попросил позвать кого-нибудь из редакции.
Через некоторое время спустился Сергей Бунтман. Он не побоялся говорить с нами, хотя ведь кто знает - что у нас на уме. Возможно, его успокоил вид тетушек с зонтиками.
«Мы пришли вас защищать», сказал я.
Сергей пытался нас уговорить уйти, но, видимо, поняв, что это бесполезно, ушел сам.
Там образовался такой актив. Кто первый произнес слово «баррикады», не помню. Память августа 91го была свежа. Людям надо было чем-то себя занять. Потому что просто так стоять под мелким дождиком и ждать, когда придут головорезы, - нехорошо.
Приняли решение перегородить Никольскую и Ветошный.
Первым делом направились на стройку Казанского собора, на углу Никольской и Красной площади. В ход пошло все. Притащили, кажется, все, что можно притащить. Даже прикатили компрессор. Баррикады навалили в человеческий рост.
- Низковато для танка.
- Откуда у них танки?
- Да кто их знает...
- Стоп, а как мы против них? С голыми руками?
Импровизированное архитектурное бюро превратилось в военный совет. Сначала насобирали булыжников и арматуры.
Потом откуда-то выпало слово «коктейль Молотова». Стали искать горючее и нашли бочку соляры. Объявили сбор бутылок. И большая часть толпы, которая насчитывала уже не меньше сотни человек, пошла по окрестным урнам и помойкам.
Все делали быстро и споро, немного лихорадочно. Скоро внутри крепости стояла целая батарея бутылок разных калибров, наполненных горючим и заткнутых пропитанными соляркой тряпками.
- А они вообще... работают?
- Надо проверить.
Подожгли одну бутылку, бросили. Бутылка просто разбилась, и соляра разлилась. Другую. Никакого эффекта. То ли она была разбавлена, эта солярка. То ли мы что-то сделали неправильно. И снова мы почувствовали себя безоружными кроликами.
Никольская была освещена. Какое-то марево колыхалось в ее зловещей перспективе, как будто туман клубился. Наверно, каждый себе представлял то мифическое жуткое, что должно вырваться оттуда. Очень похожее настроение было двумя годами раньше, когда у Белого дома объявили угрозу атаки.
И вдруг в этом мареве действительно послышались шаги и показались три или четыре фигуры, двигавшиеся гуськом. Все замерли. Кое-кто взял в руки булыжники и арматуру.
Напряжение достигло наивысшей точки. Слава Богу, что ни у кого не было оружия. А то могли бы и пальнуть.
Фигуры не шли, как-то пробирались по тротуару и от этого были еще более подозрительны.
Но вот мы различили серые каски и плащ-палатки. Милиция.
Мы не выдержали:
- Стой, кто идет?
(Фильмы про войнушку все смотрели).
- Свои!
Напряжение сдулось одним общим выдохом.
Оказывается, к радиостанции прислали охрану. Всего троих? Нам показалось, что этого до обидности мало. Мы ведь не знали, что активных мятежников не так много. И все они где-то у телецентра. Остальные - такие же как мы люди, только переполненные обидой и агрессией. Но едва ли они бы пошли на штурм даже такой жалкой баррикады, как наша.
- Ну вы даете! Крадутся тут!..
Кажется, они и сами были перепуганы не меньше нашего.
Тогда же (а может, немного раньше) к нам вышли люди из редакции.
Они вынесли нам горячий кофе. Потом какие-то булочки. И пошли в народ. Я, наконец, увидел тех, кого знал только по голосу. Черкизов грубил. Бунтман говорил теплые слова. Пелипейко, с красными от бессонницы глазами, была спокойна и ласкова.
Булочек мне не досталось. Однако я не расстроился - общаться интереснее. К тому же, у меня с собой было два яблока.
Но что-то все равно беспокоило.
Вроде, все как в 91м. И все равно не то. Никакой эйфории и чувства правоты.
В 91м само собой сложилось удивительное братство самых разных людей. Там все было перемешано. Журналист-международник и слесарь из Люберец. Беременная молодая женщина и долговязый подросток. Скрипач и водитель поливалки.
На парапете сидели активист «Памяти» и носатый человек из еврейского общества, болтали ногами, делили бутерброд и о чем-то разговаривали... Там было такое умиротворение людей, которые точно знают, что скоро погибнут, но еще более точно знают, что погибнут не зря. Благодушие перед лицом Бога и вечности. Перед лицом Правды.
Здесь все было не то. Не та аура. Вроде, и люди те же, а аура - не та.
У подъезда уже выстроилась очередь. За кофе и булочками.
Послышались голоса: «Как это так! Всем дали, а нам не дали? А мы, между прочим, вас защищать пришли!»
Такое невозможно было услышать в августе 91го. Пропасть и трещина. Два года - два народа.
Не знаю, откуда работники «Эха» достали булочки, чтобы покормить людей, но им явно это далось непросто. Они кротко просили граждан не волноваться. Булочек нет, а вот бутерброды и кофе уже заказали, сейчас принесут.
Есть по-прежнему хотелось, но эти булочки мне уже встали бы поперек горла.
А гуляние было в самом разгаре. Пьяноватый матерок. Визгливый смех. Как-то все резко опошлилось. И не было никакой в этом подлинности.
Стало совсем холодно. Мандраж прошел, навалилась усталость. И тогда я оттуда пошел.