о школе стиля и школах субжанровых микростилей
Похвасталась в ходе беседы, что мои-де студенты по окончании курса уже могут работать самостоятельно, т.е. обзаводятся некоторым персональным стилем и перестают делать грубые ошибки.
- Дак то ж в иконописи! - отвечал оппонент. - То ж в и-ко-но-пи-си кому нужен этот маргинальный хлам! А ты в светском искусстве попробуй! в живописи!
Разумеется, тут я напомнила ликбезное - что иконопись, на минуточку, - искусство. Жанр такой в живописи. Наряду с любым другим. Жанр - это литература, ему вообще не учат, его просто выбирают. Учат и учатся стилю, а не жанру. А уж стиль, то есть умение рисовать, красочками писать и компоновать, если оно есть, может быть приложено к любому жанру.
Ликбезное-то я напомнила,
но тем не менее понимаю, почему в слабенькой голове обывателя могут происходить такие сдвиги и наплывы. Иные жанры, а вернее, иные узкие жанровые проявления, действительно тесно до не-отодрать переплетаются со стилем, и в таких случаях заточенность на такой субжанр, поджанр, или жанростиль, действительно может затруднить приложение профнавыков к другим жанрам. Затруднить слегка или ажно до невозможности - всё зависит от узости специализации, от градуса развития узкоспециального маньеризма и, разумеется, от градуса развития собственно стиля, насколько оный состоит из уменья рисовать и компоновать и насколько - из узкоспециализированных фокусов-примочек.
Например - начать с самого банального - блестяще-модный ремесленник-маринист Айвазовский весьма приблизительно умел человечков. Умел, но приблизительно. Не тянул ни на хороший портрет, ни тем более на историческое полотно. Малоголландские изобразители коровьих ландшафтов не шмогли бы малоголландских же разрезанных лимонов и серебряных кубков, и портретов бы не шмогли. То есть при нужде, конечно, смогли бы, но не так ловко, как братья из соответствующего цеха. Или не сразу так ловко, а лишь немного погодя пристрелявшись.
Универсалы, конечно, всегда были - и это были как раз те, которые специализировались на «изображении всего», на сложных сюжетах с фигурами (совершенно неважно, светских ли, сакральных ли, или вперемежку), с которых легко и успешно хаживали и на портреты, и на пейзажи, и на натюрморты, и на декоративные проекты. Питер Брейгель, Эль Греко, Рубенс, Пуссен, Тьеполо - величайшие и очевиднейшие универсалы, да и вообще тут список огромный.
Отсюда естественная иерархия жанров, твёрдо стоявшая в эпохи расцвета изящных искусств, когда все великие были универсалами.
Кстати, ценное определение по дороге. Эпоха расцвета - это когда великие художники являются жанровыми универсалами. Иерархия же выглядит очевидно: наверху наисложнейшее по сюжету. Наисложнейшее по сюжету - наверху, потому что уменье рисовать (создавать на плоскости трёхмерную иллюзию) и уменье компоновать (создавать «музыкальные гармонии» ритма и цвета) равно требуется везде, поэтому сложность и многодельность гармоний = сложности предметного набора изображения.
Вверху, сталбыть, - композиции многофигурные и полные сложных взаимодействий. Внизу - такие картинки, где предметов поменьше и взаимоотношения между ними попроще, где предметы менее сложные, и набор их ограничен. Иерархия такая была вполне жива до второй половины 19 в., потом поплыла, по нескольким причинам сразу. Но то отдельный вопрос, а нам важно (произошедшее как раз вследствие развала иерархии) появление феномена тесного влипания стиля в жанр, вернее, в совсем узкий жанрик, и естественное следствие - вырождение такого узкоспециализированного стиля, заточенного под что-то одно, и при этом весьма рандомное и маловажное. Вот такие закуклившиеся частные стилежанрики и становятся действительно малопригодными для чего-то, кроме самих себя, и уменье рисовать (создавать на плоскости трёхмерную иллюзию) вместе с уменьем компоновать (создавать «музыкальные гармонии» ритма и цвета) вымывается из них, как золото из шлака - вымывается медленно, или быстро, или вовсе сразу. И если упомянутые выше малые голландцы ещё могли при нужде достойно выходить из границ своего жанра в иные сюжетные сферы, если всякий пейзажист из старой Императорской АХ ещё мог при случае написать и пристойный портрет, и пристойную икону, и батальную сценку, и магазинную вывеску - то импрессионист уже не мог (оставаясь самим собой) написать икону, ни ван Гог (оставаясь самим собой) не мог написать исторического полотна. Причём если сам-то закуклившийся в своём уютненьком стилежанре автор ещё может представлять собою интересный феномен, то стилистическая школа такого автора - уже заведомый тупик и заведомая пошлость, действительно не оставляющая никакой возможности научиться рисунку и композиции для дальнейшей жизни в стилистической и жанровой свободе. Представьте себе, например, школу Эдварда нашего Мунка, или, простихосподи, школу Джека Веттриано. Список примеров легко можете продолжить сами.
Мой собеседник как раз такою и видел икону. Как малый закуклившийся стилежанр. И, соответственно, школу иконописную - как школу малого закуклившегося стилежанра.
Поэтому и сделал тот понятийный ляп, с которого начат постинг.
- Дак то ж в иконописи! - отвечал оппонент. - То ж в и-ко-но-пи-си кому нужен этот маргинальный хлам! А ты в светском искусстве попробуй! в живописи!
Разумеется, тут я напомнила ликбезное - что иконопись, на минуточку, - искусство. Жанр такой в живописи. Наряду с любым другим. Жанр - это литература, ему вообще не учат, его просто выбирают. Учат и учатся стилю, а не жанру. А уж стиль, то есть умение рисовать, красочками писать и компоновать, если оно есть, может быть приложено к любому жанру.
Ликбезное-то я напомнила,
но тем не менее понимаю, почему в слабенькой голове обывателя могут происходить такие сдвиги и наплывы. Иные жанры, а вернее, иные узкие жанровые проявления, действительно тесно до не-отодрать переплетаются со стилем, и в таких случаях заточенность на такой субжанр, поджанр, или жанростиль, действительно может затруднить приложение профнавыков к другим жанрам. Затруднить слегка или ажно до невозможности - всё зависит от узости специализации, от градуса развития узкоспециального маньеризма и, разумеется, от градуса развития собственно стиля, насколько оный состоит из уменья рисовать и компоновать и насколько - из узкоспециализированных фокусов-примочек.
Например - начать с самого банального - блестяще-модный ремесленник-маринист Айвазовский весьма приблизительно умел человечков. Умел, но приблизительно. Не тянул ни на хороший портрет, ни тем более на историческое полотно. Малоголландские изобразители коровьих ландшафтов не шмогли бы малоголландских же разрезанных лимонов и серебряных кубков, и портретов бы не шмогли. То есть при нужде, конечно, смогли бы, но не так ловко, как братья из соответствующего цеха. Или не сразу так ловко, а лишь немного погодя пристрелявшись.
Универсалы, конечно, всегда были - и это были как раз те, которые специализировались на «изображении всего», на сложных сюжетах с фигурами (совершенно неважно, светских ли, сакральных ли, или вперемежку), с которых легко и успешно хаживали и на портреты, и на пейзажи, и на натюрморты, и на декоративные проекты. Питер Брейгель, Эль Греко, Рубенс, Пуссен, Тьеполо - величайшие и очевиднейшие универсалы, да и вообще тут список огромный.
Отсюда естественная иерархия жанров, твёрдо стоявшая в эпохи расцвета изящных искусств, когда все великие были универсалами.
Кстати, ценное определение по дороге. Эпоха расцвета - это когда великие художники являются жанровыми универсалами. Иерархия же выглядит очевидно: наверху наисложнейшее по сюжету. Наисложнейшее по сюжету - наверху, потому что уменье рисовать (создавать на плоскости трёхмерную иллюзию) и уменье компоновать (создавать «музыкальные гармонии» ритма и цвета) равно требуется везде, поэтому сложность и многодельность гармоний = сложности предметного набора изображения.
Вверху, сталбыть, - композиции многофигурные и полные сложных взаимодействий. Внизу - такие картинки, где предметов поменьше и взаимоотношения между ними попроще, где предметы менее сложные, и набор их ограничен. Иерархия такая была вполне жива до второй половины 19 в., потом поплыла, по нескольким причинам сразу. Но то отдельный вопрос, а нам важно (произошедшее как раз вследствие развала иерархии) появление феномена тесного влипания стиля в жанр, вернее, в совсем узкий жанрик, и естественное следствие - вырождение такого узкоспециализированного стиля, заточенного под что-то одно, и при этом весьма рандомное и маловажное. Вот такие закуклившиеся частные стилежанрики и становятся действительно малопригодными для чего-то, кроме самих себя, и уменье рисовать (создавать на плоскости трёхмерную иллюзию) вместе с уменьем компоновать (создавать «музыкальные гармонии» ритма и цвета) вымывается из них, как золото из шлака - вымывается медленно, или быстро, или вовсе сразу. И если упомянутые выше малые голландцы ещё могли при нужде достойно выходить из границ своего жанра в иные сюжетные сферы, если всякий пейзажист из старой Императорской АХ ещё мог при случае написать и пристойный портрет, и пристойную икону, и батальную сценку, и магазинную вывеску - то импрессионист уже не мог (оставаясь самим собой) написать икону, ни ван Гог (оставаясь самим собой) не мог написать исторического полотна. Причём если сам-то закуклившийся в своём уютненьком стилежанре автор ещё может представлять собою интересный феномен, то стилистическая школа такого автора - уже заведомый тупик и заведомая пошлость, действительно не оставляющая никакой возможности научиться рисунку и композиции для дальнейшей жизни в стилистической и жанровой свободе. Представьте себе, например, школу Эдварда нашего Мунка, или, простихосподи, школу Джека Веттриано. Список примеров легко можете продолжить сами.
Мой собеседник как раз такою и видел икону. Как малый закуклившийся стилежанр. И, соответственно, школу иконописную - как школу малого закуклившегося стилежанра.
Поэтому и сделал тот понятийный ляп, с которого начат постинг.