Хроники коронавируса 18 (30/3/2020)
Прислали письмо из королевского исследовательского фонда, что им немедленно требуются специалисты-волонтеры, чтобы смоделировать ситуацию. Всю. От буквально вчера и до тогда, когда моделирование скажет, что больше не может. Платить им нечем, но они очень просят -- ради страны, ради нации, ради всего человечества. Ты видела? -- интересуется Ыкл. Да, конечно, -- удивляюсь вопросу я, -- ведь послали массовую рассылку, словно из гранатомета, чтоб никто не сказал, что не видел. Но я пас, -- немедленно прячусь я за стул, -- там же, небось, программировать надо, и еще какой-нибудь прикладной математикой заниматься. Нет, -- твердо говорю я скорее самой себе, -- я пас. Слушай, -- восклицает Ыкл, -- у меня для тебя гениальная идея! Садись и пиши заявку на грант под названием "влияние квантовой динамики", после подставь свои любимые операторы, -- продолжает он, -- "на распространение и прекращение коронавируса". Я тебе практически гарантирую, -- хохочет он, -- что если ты добавишь достаточное количество правильных слов и расставишь их в нужных местах, грант тебе дадут уже завтра, причем на любую сумму. Я бы написала, -- задумчиво тяну я, -- только вот ты понимаешь в чем дело, -- я всё пытаюсь найти слова, -- нам великие завещали, что мы живем в мире классической механики, а тут -- квантовая. Боюсь, не прокатит, -- цокаю я языком. Ну ты и скептик, -- возражает Ыкл, -- всё на свете прокатит, если написать правильные слова и расставить их в нужных местах! А если тебя не устраивает твоя обожаемая квантовая динамика, то пожалуйста, вот тебе еще тема, если мы уже говорим о моделировании: "моделирование распространения коронавируса с помощью стат.механических моделей: в частности, с помощью изучения фазового перехода в модели Изинга в размерности три". Если и это тебя не устроит, -- разводит он руками, -- я уж и не знаю что тогда предложить!
Теперь у нас есть чеснок и это какое-то неимоверное счастье, а вкупе с луком это счастье в квадрате, нет -- в кубе! Теперь я смогу сделать тхину, как и обещала. Настоящая тхина -- это потрясающе вкусное блюдо, не имеющее практически ничего общего с той смесью в баночках, которую именуют тхиной. Я готовлю так: развожу одну щедрую ложку кунжутной пасты (паста должна быть хорошая, тогда и тхина получится великолепная) соком, выжатым из половины лимона. Наливаю сок медленно, всё время помешиваю. После доливаю туда полстакана ледяной воды -- тоже очень медленно, всё время помешивая, доводя до нужной консистенции. Мы любим тхину в виде самостоятельного блюда, нежели соуса, поэтому я стараюсь делать так, чтобы она была густой, для соуса, соответственно, нужно добавлять больше воды. После того, как всё тщательно перемешано и масса приобрела нужную консистенцию, я добавляю туда чеснок -- выдавливаю несколько зубчиков (мы все очень любим чеснок), после очень мелко режу кинзу и добавляю туда же. Хорошо перемешиваю, солю, перчу, перемешиваю опять. Всё -- тхина готова. Мы очень любим её в виде салата или же как что-то, что можно намазать на кусок хлеба. Когда бы ни приходили гости, я стараюсь сделать полную чашку тхины (на это нужно около четырех щедрых ложек кунжутной пасты и, соответственно, всё остальное тоже увеличивается в четыре раза). Свежеприготовленная тхина с только что запеченной курицей -- это такое блаженство, с которым мало что может сравниться. Разве что горячий, только приготовленный хумус, щедро сдобренный острой пастой, который надо есть с большим количеством свежего лука и вареным яйцом. Но хумус, к сожалению, я готовить не умею, зато я лучше всех на свете умею его есть, если мне его хорошо приготовят.
Тут и там натыкаюсь на фразы о том, что сейчас происходит уникальное явление и поэтому... Дальше можно подставить разное -- поэтому надо срочно писать, поэтому надо срочно снимать, поэтому надо срочно улетать на Луну, поэтому надо запасаться на случай дополнительной ядерной угрозы, и прочее. Всегда сдерживаюсь и молчу, но мне хочется сказать -- да бросьте, не уникальное это явление, никакое явление вообще не уникально, всегда что-то когда-то подобное было. И дело вовсе не в явлении. Уникальная на свете, на мой взгляд, ровно одна вещь -- жизнь одного взятого человека. Он и только он может ее прожить, никто ни за кого не может прожить его жизнь. И в этом контексте, каждый день уникальный, просто каждый, потому, что другого такого уже не будет. Будут другие, много ли их, мало, не столь важно -- но этого одного уже не будет никогда. И прожить его заново не получится никому. То, что происходит сейчас, оказалось тем нечто, что связало огромное количество народа из разных мест, говорящих на разных языках, живущих совершенно разные жизни. Но такого рода событий много -- как плохих: войны, эпидемии, мор; так и хороших: религиозные праздники, объединяющие миллионы, новый год и прочее. Но, если еще задуматься, многие, значительно более банальные, события связывают большое количество людей и меняют их жизни. Да просто рождение ребенка навсегда меняет жизни тех, кто его родил и почти всего их близкого окружения. Перемена работы, перемена места жительства, развод, свадьба, да их миллион -- тех событий, которые в корне меняют жизни большого количества людей. Уникальные сами жизни -- такие, которых не было и больше не будет, такие, которые проживут только они и никто больше. И вот это, наверное, самое магическое в жизни -- сама жизнь. И лично мне было бы ужасно жалко сидеть и думать о том, что моя жизнь сейчас поставлена на паузу, в то время, как это неправда, ведь вот она -- жизнь. Я живу ее каждый день и все эти дни совершенно разные, и каждый -- уникальный. Но ничего этого я им не говорю. Мы говорим на разных языках, и, к сожалению, вряд ли поймем друг друга.
Кому что важно, а я заказала самое важное в жизни -- тетрадки и ручки. Как-то привыкла приносить из университета в любом количестве -- нам, в смысле академическому составу, можно брать сколько угодно тетрадок и ручек. Ручки, правда, в университете самые дешевые, оттого ужасно неудобные, их я покупаю сама, не доверяю никому, а вот тетрадки внезапно стали подходить к концу и это похуже нехватки картошки. Как же мы будем работать без тетрадок? Нашла на амазоне большие упаковки простых тетрадок -- заказала несколько в клетку (их люблю я) и несколько в линейку (как любит Ыкл). Не едой единой жив человек. Да и зачем есть, если не работать. Зачем вообще всё это, если невозможно работать? В нашем супермаркете тоже есть тетрадки, добавлю их в заказ и там -- тетрадок не может быть много, их может быть только бесконечно мало. Впрочем, как и ручек.
Ыкл прислал мне интервью с израильским писателем и философом. Статья называется: будьте пессимистами, но действительно совершенными пессимистами. Краткая выжимка: единственный способ по-настоящему успокоиться, это сконцентрироваться на самом-самом плохом сценарии, и тогда, что бы ни случилось, ты ко всему готов. Напоминает мою любимую шутку про оптимиста и пессимиста, исходя из которой я неизменно выхожу самым что ни на есть оптимистом. Это та, где пессимист сетует на то, что хуже не бывает, а оптимист его успокаивает: будет, будет. Также писатель и философ говорит, что, на его взгляд, всё будет очень плохо -- особенно в Лондоне. Сам он живет в Лондоне, потому его это непосредственно касается, соответственно, понимая все промахи всех здешних глав, настраивается на самое худшее, а коли будет лучше -- так буду только рад, -- говорит он. Я же, легкомысленно или нет, не настраиваюсь вообще ни на что, у меня на это нет времени -- я тороплюсь просто жить, каждый день заново. Я всегда тороплюсь жить.
Говорила с бабушкой Ыкла, мы здорово поговорили и посмеялись, я рассказала ей про то, что купила лак (ну наконец-то, выдохнула она), что хочу джинсы, она же немедленно напомнила мне о том, что просила меня найти ей хороший кошелек. Мы с ней два сапога пара -- у всех эпидемия, у всех нервы, а мы всё продолжаем скупать джинсы, лаки и кошельки, и мечтать о следующих, таких же глупых, но столь приятных, вещах. Я ее невероятно люблю. Вот, кстати, читаю вокруг как у многих портятся отношения, так как они всё время теперь сидят дома вместе. А мне не страшно, -- думаю я, -- мы так часто сидим дома и так много и страшно ругаемся, что хуже уже не будет. Каждый вторник и четверг я от него ухожу, навсегда (я всегда ухожу навсегда, и ругаюсь я тоже всегда навсегда, всякий раз заново), он же неизменно ехидно замечает -- ты не можешь от меня уйти, ведь, уйдя от меня, тебе придется уйти и от моей мамы и от моей бабушки. Это запрещенный прием, -- кричу я, -- я обожаю твою маму и твою бабушку! При чем здесь вообще они? Я, -- гордо говорю я, сдерживая глухие рыдания, -- от тебя ухожу, а не от них, понял? -- говорю, и переспрашиваю для пущей убедительности, -- понял? Как это при чем? -- саркастично парирует он, -- я тебе просто напоминаю: это мои, понимаешь, -- подчеркивает, зараза, специально, чтобы меня позлить, -- мои мама и бабушка. Так что, дорогая, думай лучше. Перед тем, как уйти думать, я бросаю, -- тогда, раз так, -- сердито сообщаю я, -- своих родителей я тоже у тебя заберу, навсегда, понял?! Он неизменно расстраивается, я же гордо ухожу думать, и всегда думаю одно и то же: уйду навсегда, вот к бабушке и уйду. С ней у нас всегда любовь и согласие. А он пусть тут сам сидит, как дурак, и ругается сам с собой.
Моя карточка метро оформлена на имя Ыкла. Раньше это не имело особенного значения, теперь же у меня постоянное ощущение, что за мной неотступно следят. Ты опять ездила на автобусе? -- страшно спрашивает меня Ыкл, я же теряюсь, -- ездила, да, -- но быстро нахожусь и перехожу в атаку, -- а тебе, собственно, откуда это известно? Ты за мной что, -- продолжаю я атаковать, понимая, что это лучшая оборона, -- следишь? Надо мне за тобой следить, -- фыркает Ыкл, -- просто каждый раз, когда ты едешь на автобусе, я немедленно получаю письмо из министерства транспорта. Дорогой вы наш господин, -- интересуются в министерстве, -- вот вы сегодня ездили на автобусе, но так ли вам это было надо? Нельзя ли было избежать этой поездки? И дальше, -- продолжает Ыкл, -- они мне рассказывают на двух листах о том, как следует соблюдать карантин и безопасность. Так что, прости, -- подытоживает он, -- даже если бы я хотел, теперь мне не надо за тобой следить, с этим прекрасно справляется министерство транспорта. Чёрт, -- бросаю я, -- и к любовнику теперь не съездишь, что за жизнь! К любовникам, дорогая, -- философски замечает Ыкл, -- лучше ходить пешком. Здоровее будешь. Это прямо тысяча девятьсот восемьдесят четвертый заново, -- смеюсь я, всё еще неимоверно удивляясь. А то, -- цокает Ыкл, -- теперь всё строго, не забалуешь. Но на автобусе мне иногда, всё-таки, приходится ездить -- ну что ж, теперь я знаю, что куда бы я не поехала, большой брат ему незамедлительно доложит обо всех моих передвижениях. Между прочим, -- ехидно замечает Ыкл, -- это всё еще лучше, чем в Израиле, где теперь следят за всеми инфицированными и теми, кто к ним приближается ближе, чем на пятнадцать метров. Так что, -- подытоживаем мы вместе, -- с этой точки зрения, мы в свободной стране. Жаль только, что доставку никак не добыть, а всё остальное -- вот она, свобода!
Вчера за обедом чадо сообщила, что мне надо очень постараться и заказать доставку на три недели вперед: мама, -- объясняла мне чадо, -- ведь будет как раз день рождения дитяти, нам нужен торт, нам нужны свечки, нам нужно еще что-нибудь, нельзя же из-за этих глупостей не праздновать! Я кивала, -- я постараюсь, я очень постараюсь, -- сама же думала о том, что буду сидеть и пытаться столько, сколько надо. Надеяться не хотела, но надеялась всё равно. Ночью я сумела забронировать доставку на три недели вперед. Волнение, которое я при этом испытала, сравнится лишь с самым прекрасным первым свиданием -- сердце билось так, словно оно собиралось немедленно выскочить из груди, тряслись руки, мелко дрожали ноги и состояние походило на, наверное, наркотическое опьянение -- по крайней мере, на мой взгляд, оно должно выглядеть именно так, иначе для чего нужны эти наркотики?
Ровно в полночь я сумела забронировала утреннюю доставку, но что-то не сработало и сайт попросил меня попытать счастья опять. Это произошло в две минуты первого. К этому времени, ни одного свободного места на утро уже не было. Я молниеносно забронировала место для доставки на после обеда, и пошла платить, под заверения сайта, что они будут держать мою бронь еще час. Но что-то опять не сработало. Я гипнотизировала компьютер и умоляла супермаркет взять мои деньги. Всё почти получилось, но в последний момент сайт сообщил мне, что опять что-то пошло не так. Попытайтесь снова, сообщил мне сайт. Я начала пытаться опять, надеясь только на то, что сайт будет благоразумным и не вышвырнет меня в виртуальную очередь за шаг до успеха. После третьей попытки, когда сердце уже готово было, в прямом смысле, выскочить из груди, сайт милостиво принял мой платеж и сообщил, что это место мое. Лично мое. Пока я сражалась с сайтом, Ыкл доделывал какие-то дела на кухне, благоразумно удалившись. В доме воцарилось гробовое молчание -- напряжение, кажется, превратилось в осязаемую массу, которую можно было нарезать на плотные пластины. Когда же, наконец, у меня всё получилось, никому ничего не пришлось спрашивать, мой восторженный вопль оглушил, думаю, всех в радиусе десяти километров. Ну ты даешь, дорогая, -- восхищенно протянул Ыкл, -- иди скорее показывать мне джинсы, тебе срочно полагается награда за этот, самый настоящий, подвиг. Он посмотрел на джинсы, восхитился и велел заказывать их немедленно, а не, как я обычно делаю, идти и спать еще неделю, всё думая стоит или нет. С их заказом, следует отметить, было значительно меньше проблем, но столько же счастья. В следующий раз я буду думать о доставке через неделю. Неделю можно об этом не думать вообще: можно и нужно работать, гулять и наслаждаться жизнью. Еще целую неделю.
Теперь у нас есть чеснок и это какое-то неимоверное счастье, а вкупе с луком это счастье в квадрате, нет -- в кубе! Теперь я смогу сделать тхину, как и обещала. Настоящая тхина -- это потрясающе вкусное блюдо, не имеющее практически ничего общего с той смесью в баночках, которую именуют тхиной. Я готовлю так: развожу одну щедрую ложку кунжутной пасты (паста должна быть хорошая, тогда и тхина получится великолепная) соком, выжатым из половины лимона. Наливаю сок медленно, всё время помешиваю. После доливаю туда полстакана ледяной воды -- тоже очень медленно, всё время помешивая, доводя до нужной консистенции. Мы любим тхину в виде самостоятельного блюда, нежели соуса, поэтому я стараюсь делать так, чтобы она была густой, для соуса, соответственно, нужно добавлять больше воды. После того, как всё тщательно перемешано и масса приобрела нужную консистенцию, я добавляю туда чеснок -- выдавливаю несколько зубчиков (мы все очень любим чеснок), после очень мелко режу кинзу и добавляю туда же. Хорошо перемешиваю, солю, перчу, перемешиваю опять. Всё -- тхина готова. Мы очень любим её в виде салата или же как что-то, что можно намазать на кусок хлеба. Когда бы ни приходили гости, я стараюсь сделать полную чашку тхины (на это нужно около четырех щедрых ложек кунжутной пасты и, соответственно, всё остальное тоже увеличивается в четыре раза). Свежеприготовленная тхина с только что запеченной курицей -- это такое блаженство, с которым мало что может сравниться. Разве что горячий, только приготовленный хумус, щедро сдобренный острой пастой, который надо есть с большим количеством свежего лука и вареным яйцом. Но хумус, к сожалению, я готовить не умею, зато я лучше всех на свете умею его есть, если мне его хорошо приготовят.
Тут и там натыкаюсь на фразы о том, что сейчас происходит уникальное явление и поэтому... Дальше можно подставить разное -- поэтому надо срочно писать, поэтому надо срочно снимать, поэтому надо срочно улетать на Луну, поэтому надо запасаться на случай дополнительной ядерной угрозы, и прочее. Всегда сдерживаюсь и молчу, но мне хочется сказать -- да бросьте, не уникальное это явление, никакое явление вообще не уникально, всегда что-то когда-то подобное было. И дело вовсе не в явлении. Уникальная на свете, на мой взгляд, ровно одна вещь -- жизнь одного взятого человека. Он и только он может ее прожить, никто ни за кого не может прожить его жизнь. И в этом контексте, каждый день уникальный, просто каждый, потому, что другого такого уже не будет. Будут другие, много ли их, мало, не столь важно -- но этого одного уже не будет никогда. И прожить его заново не получится никому. То, что происходит сейчас, оказалось тем нечто, что связало огромное количество народа из разных мест, говорящих на разных языках, живущих совершенно разные жизни. Но такого рода событий много -- как плохих: войны, эпидемии, мор; так и хороших: религиозные праздники, объединяющие миллионы, новый год и прочее. Но, если еще задуматься, многие, значительно более банальные, события связывают большое количество людей и меняют их жизни. Да просто рождение ребенка навсегда меняет жизни тех, кто его родил и почти всего их близкого окружения. Перемена работы, перемена места жительства, развод, свадьба, да их миллион -- тех событий, которые в корне меняют жизни большого количества людей. Уникальные сами жизни -- такие, которых не было и больше не будет, такие, которые проживут только они и никто больше. И вот это, наверное, самое магическое в жизни -- сама жизнь. И лично мне было бы ужасно жалко сидеть и думать о том, что моя жизнь сейчас поставлена на паузу, в то время, как это неправда, ведь вот она -- жизнь. Я живу ее каждый день и все эти дни совершенно разные, и каждый -- уникальный. Но ничего этого я им не говорю. Мы говорим на разных языках, и, к сожалению, вряд ли поймем друг друга.
Кому что важно, а я заказала самое важное в жизни -- тетрадки и ручки. Как-то привыкла приносить из университета в любом количестве -- нам, в смысле академическому составу, можно брать сколько угодно тетрадок и ручек. Ручки, правда, в университете самые дешевые, оттого ужасно неудобные, их я покупаю сама, не доверяю никому, а вот тетрадки внезапно стали подходить к концу и это похуже нехватки картошки. Как же мы будем работать без тетрадок? Нашла на амазоне большие упаковки простых тетрадок -- заказала несколько в клетку (их люблю я) и несколько в линейку (как любит Ыкл). Не едой единой жив человек. Да и зачем есть, если не работать. Зачем вообще всё это, если невозможно работать? В нашем супермаркете тоже есть тетрадки, добавлю их в заказ и там -- тетрадок не может быть много, их может быть только бесконечно мало. Впрочем, как и ручек.
Ыкл прислал мне интервью с израильским писателем и философом. Статья называется: будьте пессимистами, но действительно совершенными пессимистами. Краткая выжимка: единственный способ по-настоящему успокоиться, это сконцентрироваться на самом-самом плохом сценарии, и тогда, что бы ни случилось, ты ко всему готов. Напоминает мою любимую шутку про оптимиста и пессимиста, исходя из которой я неизменно выхожу самым что ни на есть оптимистом. Это та, где пессимист сетует на то, что хуже не бывает, а оптимист его успокаивает: будет, будет. Также писатель и философ говорит, что, на его взгляд, всё будет очень плохо -- особенно в Лондоне. Сам он живет в Лондоне, потому его это непосредственно касается, соответственно, понимая все промахи всех здешних глав, настраивается на самое худшее, а коли будет лучше -- так буду только рад, -- говорит он. Я же, легкомысленно или нет, не настраиваюсь вообще ни на что, у меня на это нет времени -- я тороплюсь просто жить, каждый день заново. Я всегда тороплюсь жить.
Говорила с бабушкой Ыкла, мы здорово поговорили и посмеялись, я рассказала ей про то, что купила лак (ну наконец-то, выдохнула она), что хочу джинсы, она же немедленно напомнила мне о том, что просила меня найти ей хороший кошелек. Мы с ней два сапога пара -- у всех эпидемия, у всех нервы, а мы всё продолжаем скупать джинсы, лаки и кошельки, и мечтать о следующих, таких же глупых, но столь приятных, вещах. Я ее невероятно люблю. Вот, кстати, читаю вокруг как у многих портятся отношения, так как они всё время теперь сидят дома вместе. А мне не страшно, -- думаю я, -- мы так часто сидим дома и так много и страшно ругаемся, что хуже уже не будет. Каждый вторник и четверг я от него ухожу, навсегда (я всегда ухожу навсегда, и ругаюсь я тоже всегда навсегда, всякий раз заново), он же неизменно ехидно замечает -- ты не можешь от меня уйти, ведь, уйдя от меня, тебе придется уйти и от моей мамы и от моей бабушки. Это запрещенный прием, -- кричу я, -- я обожаю твою маму и твою бабушку! При чем здесь вообще они? Я, -- гордо говорю я, сдерживая глухие рыдания, -- от тебя ухожу, а не от них, понял? -- говорю, и переспрашиваю для пущей убедительности, -- понял? Как это при чем? -- саркастично парирует он, -- я тебе просто напоминаю: это мои, понимаешь, -- подчеркивает, зараза, специально, чтобы меня позлить, -- мои мама и бабушка. Так что, дорогая, думай лучше. Перед тем, как уйти думать, я бросаю, -- тогда, раз так, -- сердито сообщаю я, -- своих родителей я тоже у тебя заберу, навсегда, понял?! Он неизменно расстраивается, я же гордо ухожу думать, и всегда думаю одно и то же: уйду навсегда, вот к бабушке и уйду. С ней у нас всегда любовь и согласие. А он пусть тут сам сидит, как дурак, и ругается сам с собой.
Моя карточка метро оформлена на имя Ыкла. Раньше это не имело особенного значения, теперь же у меня постоянное ощущение, что за мной неотступно следят. Ты опять ездила на автобусе? -- страшно спрашивает меня Ыкл, я же теряюсь, -- ездила, да, -- но быстро нахожусь и перехожу в атаку, -- а тебе, собственно, откуда это известно? Ты за мной что, -- продолжаю я атаковать, понимая, что это лучшая оборона, -- следишь? Надо мне за тобой следить, -- фыркает Ыкл, -- просто каждый раз, когда ты едешь на автобусе, я немедленно получаю письмо из министерства транспорта. Дорогой вы наш господин, -- интересуются в министерстве, -- вот вы сегодня ездили на автобусе, но так ли вам это было надо? Нельзя ли было избежать этой поездки? И дальше, -- продолжает Ыкл, -- они мне рассказывают на двух листах о том, как следует соблюдать карантин и безопасность. Так что, прости, -- подытоживает он, -- даже если бы я хотел, теперь мне не надо за тобой следить, с этим прекрасно справляется министерство транспорта. Чёрт, -- бросаю я, -- и к любовнику теперь не съездишь, что за жизнь! К любовникам, дорогая, -- философски замечает Ыкл, -- лучше ходить пешком. Здоровее будешь. Это прямо тысяча девятьсот восемьдесят четвертый заново, -- смеюсь я, всё еще неимоверно удивляясь. А то, -- цокает Ыкл, -- теперь всё строго, не забалуешь. Но на автобусе мне иногда, всё-таки, приходится ездить -- ну что ж, теперь я знаю, что куда бы я не поехала, большой брат ему незамедлительно доложит обо всех моих передвижениях. Между прочим, -- ехидно замечает Ыкл, -- это всё еще лучше, чем в Израиле, где теперь следят за всеми инфицированными и теми, кто к ним приближается ближе, чем на пятнадцать метров. Так что, -- подытоживаем мы вместе, -- с этой точки зрения, мы в свободной стране. Жаль только, что доставку никак не добыть, а всё остальное -- вот она, свобода!
Вчера за обедом чадо сообщила, что мне надо очень постараться и заказать доставку на три недели вперед: мама, -- объясняла мне чадо, -- ведь будет как раз день рождения дитяти, нам нужен торт, нам нужны свечки, нам нужно еще что-нибудь, нельзя же из-за этих глупостей не праздновать! Я кивала, -- я постараюсь, я очень постараюсь, -- сама же думала о том, что буду сидеть и пытаться столько, сколько надо. Надеяться не хотела, но надеялась всё равно. Ночью я сумела забронировать доставку на три недели вперед. Волнение, которое я при этом испытала, сравнится лишь с самым прекрасным первым свиданием -- сердце билось так, словно оно собиралось немедленно выскочить из груди, тряслись руки, мелко дрожали ноги и состояние походило на, наверное, наркотическое опьянение -- по крайней мере, на мой взгляд, оно должно выглядеть именно так, иначе для чего нужны эти наркотики?
Ровно в полночь я сумела забронировала утреннюю доставку, но что-то не сработало и сайт попросил меня попытать счастья опять. Это произошло в две минуты первого. К этому времени, ни одного свободного места на утро уже не было. Я молниеносно забронировала место для доставки на после обеда, и пошла платить, под заверения сайта, что они будут держать мою бронь еще час. Но что-то опять не сработало. Я гипнотизировала компьютер и умоляла супермаркет взять мои деньги. Всё почти получилось, но в последний момент сайт сообщил мне, что опять что-то пошло не так. Попытайтесь снова, сообщил мне сайт. Я начала пытаться опять, надеясь только на то, что сайт будет благоразумным и не вышвырнет меня в виртуальную очередь за шаг до успеха. После третьей попытки, когда сердце уже готово было, в прямом смысле, выскочить из груди, сайт милостиво принял мой платеж и сообщил, что это место мое. Лично мое. Пока я сражалась с сайтом, Ыкл доделывал какие-то дела на кухне, благоразумно удалившись. В доме воцарилось гробовое молчание -- напряжение, кажется, превратилось в осязаемую массу, которую можно было нарезать на плотные пластины. Когда же, наконец, у меня всё получилось, никому ничего не пришлось спрашивать, мой восторженный вопль оглушил, думаю, всех в радиусе десяти километров. Ну ты даешь, дорогая, -- восхищенно протянул Ыкл, -- иди скорее показывать мне джинсы, тебе срочно полагается награда за этот, самый настоящий, подвиг. Он посмотрел на джинсы, восхитился и велел заказывать их немедленно, а не, как я обычно делаю, идти и спать еще неделю, всё думая стоит или нет. С их заказом, следует отметить, было значительно меньше проблем, но столько же счастья. В следующий раз я буду думать о доставке через неделю. Неделю можно об этом не думать вообще: можно и нужно работать, гулять и наслаждаться жизнью. Еще целую неделю.