Милован Джилас. Земля без справедливости. Глава 5
Милован Джилас
ЗЕМЛЯ БЕЗ СПРАВЕДЛИВОСТИ
- 5 -
Если бы Тара не была такой быстрой и холодной рекой, ее бурление сделало бы ее идеальной границей, кровавой и неустроенной, не между двумя государствами, а между двумя мирами, веками вовлеченными в борьбу не на жизнь, а на смерть.
Здесь, у Тары, три брата и поселились в долине, чтобы начать новую жизнь.
На самом деле граница не шла по Таре, а пересекала выше Мойковаца, в сторону нашей деревни, а потом сворачивала
над горой Белашица. Весь регион холмистый и лесистый, со склонами по бокам. Даже если бы была
добрая воля, все равно было бы трудно предотвратить вторжения. Но были и очень тяжелые нарушения. Грабежи и
убийства не прекращались. Ни одна из сторон, черногорцы или мусульмане, не позволяли своим пушкам молчать, как будто боялись забыть, что их счеты так и остались неурегулированными со времен битвы на Косовом поле.
Это была жизнь обмана с обеих сторон, засад, внезапных атак днем и ночью, и винтовки всегда были заряжены, и в полях и в горах.
Весной, когда холмы начинали зеленеть, а в Таре спадала вода, начиналась кровавая деятельность. Луга,
темные ночи и черные леса, которые тянулись от высот до кромки воды, где звуки реки постоянно менялись, неожиданные выстрелы и смерти, погони и засады - вот где и как проходила служба моего отца.
Несколько раз отец попадал ночью в засаду. Но турки тоже попали в его. Как будто обе стороны чувствовали
восторг от ужаса, и позволяли друг другу подойти очень близко.
Однажды ночью отец вышел перед домом, где лежало несколько упавших буков, как вдруг раздался выстрел. Отец открыл
ответный огонь. Но у ночи нет глаз. Отец подозревал, что на самом деле это был не турок, иначе человек не
подкрался бы почти к самому порогу, словно знал даже где именно куры отложили яйца.
Эти беспримерные годы, в которые были вырублены леса и родились дети, которые должны были занять место
первопоселенцев, живы в сказках и воспоминаниях со свежестью чего-то дикого и ужаса от предполагаемой засады.
Рядом с моей деревнейт как раз в эти годы родился сын человека, который заманил деда на тот роковой обед, где он потерял собственнаую жизнь. Крестный отец и его братья переехали в Турцию, недалеко от Саховицей, вероятно, чтобы быть в безопасности от Джиласов и дать людям время забыть о б этом преступлении. Но по пути в или из Черногории они должны были пройти через деревню, в которой поселился мой отец и его братья. Так что подозрение пало как раз на Джиласов, когда этого человека убили, хотя, поскольку он был из Турции, тщательного расследования в общем-то и не было.
Это ночное убийство навсегда осталось темным и таинственным, и волновало нас, детей, больше от желания узнать, была ли это месть за деда, чем из любопытства или от угрызений совести. Отец отрицал, что он или один из его людей был убийцей. Но он сделал это с преднамеренной неуверенностью: Нет, это был не Джилас, Бог запрещает! Покойник не был ни преступником, ни даже из того сорта людей, которому можно было бы отомстить, как подобает.
Примерно в это же время был ранен дядя Мирко. Он был пограничником, и как-то, преследуя контрабандиста, забежал за ним на турецкую территорию. Парень подстерег дядю и тяжело ранил
его в грудь. Рана, которую мой дядя толком не лечил в течение нескольких лет, должно быть и стала причиной
его смерти.
После этого события прошли годы и годы, но мой старший брат и я, проходя через поляну рядом с тем местом, где он был ранен, никогда не забывали остановиться, помолчать и глубоко вздохнуть у скалы, на которой дядя
упал, потеряв сознание. Люди верят, что трава не растет на том месте, где была пролита человеческая кровь. На месте, где упал дядя, трава была темно красной даже весной, как будто напилась человеческой
крови, нашей крови, крови Джиласов, от которой мы тоже произошли и которая пронеслась сквозь нас.
Я чувствовал эту эмоцию с особенной силой каждый раз, когда приходил один. Она начинала захватывать меня еще до того, как я добирался до места. И, когда я подходил к скале, мне казалось, что все живое в лесу замерло, немое и
неподвижное от боли предчувствия человеческой смерти. Никакого звука, кроме биения сердца. И я ничего не видел
кроме маленького жука, молча бегающего по камню, на котором дядя упал, тем самым усугубив тишину. Я мог бы
не стоять у этой скалы или в то же время не отрываться от нее. Казалось, она создан для того, чтобы на нее можно было опереться раненому. Это было так, как будто рана только что открылась, а пролитая кровь дымится и растекается.
Везде на дорогах, куда бы мы ни шли, была скорбь - надгробия и могилы, убийства и несчастья одно за другим. Убийство врагов быстро забыли, а вот собственные черногорские потери, особенно если они были нанесены рукой брата, остались свежи в памяти. Один только прошел курган и выбросил его из головы, а уже другой ждал за поворотом. Каждое место для стоянки имело свою могилу.
И за дядю даже не отомстили.
Дядя Мирко вообще был невезучий человек, и все его несчастья были неизлечимы, потому что у него не было наследника мужского пола. Он был старше моего отца на десять лет. Они любили друг друга нежно, примерно так, как любят друг друга отец и сын. У него было трое замужних дочерей, которых он терпеть не мог, вероятно, потому что
не имел сыновей. Он никогда много не работал, да и не мог - с его незаживающей иссохшей рукой. Отец помогал ему деньгами. Но только ему. Его имущество было в запущенном состоянии. У него не было никого, кто бы позаботился об этом. Почему он должен? Для кого? Ему было суждено быть одиноким кормильцем среди своих собратьев
черногорцев, как будто он проклят и отвержен другими людьми.
Вообще Мирко был странной смесью мужества и каприза, красоты и уродства. Красиво сложенный, прочный, но не
коротыжка, у него были большие мшисто-зеленые глаза, лоб камень и широкие черные усы. Ему нравились красивые
оружие, одежда и хорошие кони, хотя он и был нищим. Он тоже ушел на войну, но из-за инвалидности всегда сидел на
лошади, даже во время атак. Ему так и не посчастливилось быть убитым. Вот такой он был человек, готовый на всякие
мужественные поступки, а ведь ему не стыдно было сесть на коня и разогнать цыган, воздвигших свои шалаши на используемых пастбищах. Его слово было хорошим, и он был гостеприимным. Он знал
как быть нежным и гуманным, но мог быть и жестоким и легкомысленным.
Другой мой дядя, Лазарь, был эгоистом, тупицей, замкнутым и неумехой. На войне он был плохим солдатом. Надо сказать, однако, что он никогда не хвастался героизмом. Он был дважды женат, но от второй жены детей не имел. Он
избивал жену и детей в припадках ярости, что порой удивляло даже его самого. На следующий день он боялся жены, которую он бил вчера: будет ли она хороша и нежна? Его сыновья не остались у него в долгу. Когда они выросли, они
стали избивать его.
Он притворялся, что он более глух, чем был на самом деле, всякий раз когда находил это удобным. Да, он вообще любил во всем притворяться. Невысокий, пухлый, медлительный и хорошо сложенный, он любил ссориться, хотя драк в основном избегал. Однажды в бою он бросил в сторону свою винтовку и подобрал дубинку, чтобы никого зря не убить,
чтобы кровь не попала ему в глаза. Он был груб и несколько эксцентричен, без особого смысла, хитер пусть и несколько примитивно, но всякий раз раз забавно. Никто не имел много Никто не имел много симпатий к нему. Но и он не слишком жаловал практически никого.
После того, как он переселился в район Колашина, дядя Лазарь уехал работать в Америку и провел там три года.
Он не выучил практически ни единого слова по-английски и не заработал денег.
Как уехал, так и вернулся. Но неудача последовала за ним и там: его жена сбросила свою долю и забеременнела от другого мужчины. Чтобы сохранить честь клана, моему отцу пришлось почти что заставить его прогнать ее.
Его сыновья росли недисциплинированными и самовольными, в основном в доме моего отца, и как только они смогли жить отдельно, они сразу же разбрелись по миру. Лазаря, даже на войне преследовали случайности, из тех, из которых потом делают смешные истории.
Мой отец делился чем-то с обоими своими братьями. Он был болтлив, как старший брат, и сварлив, как
младший. Но был он болтливее старшего и менее склочный, чем последний. Во всем остальном он был другим.
Он принадлежал к тому первому поколению черногорских офицеров, которые имели хоть какое-то образование. Но образованные или нет, они все равно остались крестьянами по своему образу жизни, по своей
речи и поведению. Все они жили в деревнях, хотя и в домах, что были несколько более красивыми, чем жилища обычных крестьян; они лучше одевались и ели лучше, но они тоже сами занимались со своим скотом и землей, как и все крестьяне, нанимая помощников только для самых тяжелых работ - вспахивания, копания и косьбы. Все эти полуобразованные офицеры, учителя, священники были легко узнаваемы в черногорских деревушках до
последней войны. В базарные дни они говорили о политике в кофейнях, потягивали коньяк и бесконечно спорили
о России и Англии, хорватах и Белграде. Они все еще голосовали как племена, всегда были чем-нибудь недовольны, и одеты наполовину в национальные костюмы и наполовину в городской одежде, где новая рубашка маячила под их покрытыми золотом туниками или пальто.
Именно эти люди вынесли на себе основную тяжесть войн 1912 и 1914 гг.*, мужественно и честно исполнив свой долг.
Они сменили поколение офицеров, воевавших в сражениях 1875 г., и существенно отличались от них. Их личности были менее развиты, так как они не поднялись благодаря личной храбрости и восстаниям против турок. Но если бы кто-то из них оказался слабаком или неженколй, ему не на что было бы рассчитывать. Им было предначертано быть стойкими и преданными слугами князя, конечно, всех отбирали, но без гордости или костяка более выдающихся
представителей предыдущих поколений. Вряд ли хоть один из них стал мятежником против Помазанника Цетиньского,
в то время как самые известные военачальники предыдущих поколений,
---------------------------------------------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЕ
* В 1912 году Сербия, Черногория, Греция и Болгария выступили против и победили Турцию в Первой Балканской войне. Разногласия по поводу раздела Македонии, которая на протяжении веков с трудом укрывала сербов (а также
черногорцев), греческих и болгарских жителей, привели Болгарию к нападению на Сербию в 1913 году. Вторая Балканская война началась и закончилась в том же году, когда Греция, Румыния, Турция и Сербия быстро победили Болгарию.Затем Австро-Венгрия стала опасаться растущего влияния Сербии в ее сербско-хорватских регионах Боснии и Герцеговины. 28 июня 1914 года эрцгерцог Австро-Венгрии Франц Фердинанд был убит в Сараево (Босния) сербским патриотом, чьи выстрелы стали первым сигналом I Мировой войны.
-------------------------------------------------------------------------------------------
такие как Марко Мильянов, Джоле Пилетич и Пеко Павлович, вскоре после Великой войны 1875 г. вступили в конфликт с их деспотичным и жадным сувереном. Они оставили свою родину и разбросал кости свои в чужой земле. Только позже молодое поколение мужчин, получивших образование за границей, в Сербии, восстало против коррумпированной
камарильи и уже клонящегося к упадку князя и короля Николы.
Кто может точно сказать, из какой из этих нитей я подпрыгнул? Возможно это была среда крестьянских гражданских
служащих, больших крестьян, чем кто-либо другой, как и многие черногорские интеллектуалы моего поколения.
Наше хозяйство было вполне крестьянским, но мы жили лучшей, более цивилизованной жизнью, если можно использовать этот термин, чем средняя крестьянская семья. Всегда был кофе и бренди в доме для отца и гостей; были
неприкосновенные тарелки для гостей и больших праздников, но наряду с ними были и повседневные тарелки и покрывала из пуха и и даже одеяла. Да, всегда бегали блохи, а часто даже вши, хотя мать вела непрекращающуюся войну с ними. Зимой скот содержали в яслях на первом этаже, а в теплые дни насыщенный воздух яслей был непреодолимым. Я не носил никаких трусов, пока не поступил в среднюю школу, но не из-за бедности, а просто по обычаю и согласно нашему образу жизни. В дальнейшем я долго не мог привыкнуть к их скользкой мягкости.
Хотя мы и нанимали наемных рабочих и издольщиков, отец сам всегда работал на земле, а мать
работала, как и другие крестьянки, и даже больше, поскольку повышенные требования ее образованных детей ложились на ее плечи. Она оставалась неграмотной до шестидесяти лет, до последней войны, когда смерть и революционная деятельность ее детей не побудили ее узнать, что же случилось с ее семьей и ее страной.
Во время пограничной службы моего отца разгорелось так называемое Колашинское дело. Некоторые офицеры были обвинены в заговоре с целью устроить насильственное свержение княжеского абсолютизма. Мой отец тоже принимал участие в арестах и обысках в домах обвиняемых, но предпочел не заметить бомбу, которую он нашел. Затем в Колашинском деле были казни и ужасные смерти. Но самым ужасным воспоминанием была порка арестованных мокрыми веревками. Обычные люди осудили это еще больше, чем сами казни. До той поры никто и никогда не избивал черногорцев во время расследования, за исключением грабителей в своей стране и то только их собственными властями. Их человеческое достоинство никогда не попиралось. Потом им пришлось
привыкнуть к тому, что другие попирают их человеческую гордость, но они не изменили своего мнения о тех,
кто так поступает.
Война 1912 года застала отца на границе, причем на него была наложена еще одна обязанность - разжигать пограничные столкновения, которые могли бы послужить предлогом для войны. Однажды на рассвете он повел своих односельчан в атаку у Пржишты, господствовавшей на подступах к Мойковацу. Бой с пограничными стражниками был
очень кровавый. Отец прислонил лестницу к караульному помещению, взобрался наверх и бросил горящую рубашку на
крыша. Около сорока стражников были расстреляны или сожжены, без того, чтобы человеку был дан шанс сдаться живым. В своем энтузиазме наша сторона недооценила храбрость и стойкость турок. На нашей стороне было много убитых и раненых. С другой стороны тоже - все молодые люди, погибшие в стремлении к войне и крови, и жадные до славы. Среди них были и дети лет этак четырнадцати, которые бежали в бой, пока их старшие за этим наблюдали.
Наибольший героизм проявил мусульманин Хусо Мехотин, известный разбойник против черногорцев.
С ранней юности он жил на острие меча с ними. Когда он услышал выстрелы в Пржиште из своего села, он
в одиночку выступил против черногорской армии. Уже последние струйки дыма поднимались над сторожкой, когда
черногорцы услышали голос Хусо с соседнего холма. Он крикнул черногорским офицерам,
возвещая о своем приходе, и потребовал ждать его, если они вообще были сыновьями своих матерей. Около десяти солдат ждали его, когда он шел в бой без колебаний, хотя он знал, что это был последний раз, когда его империя и его вера должны были сражаться на этой земле. Он упал изрешеченный пулями и полный ненасытной ненавистью, и с ним закончилась история разбойничьих шаек со всей Тары. Остаются только истории и легенды, но и они медленно тонут под тяжестью новых и более значимых событий. Итак, скоро Хусо Мехотин и его последняя схватка будут окончательно потеряны в прошлом.
В 1941 году мой брат Алекса сжег пост итальянских карабинеров недалеко от этого места, в Мойковаце,
в том же стиле, как наш отец сжег турецкий в Пржиште. Мой брат позднее говорил мне, что именно этот поступок отца дал ему импульс и идею. И так продолжалось из поколения в поколение.
Черногорцы продвинулись в Санджак, не встретив почти никакого сопротивления, да и то в основном со стороны мусульманских жителей. Героизм и слава достались им легко, до безумной бойни в Скутари, поразившей Черногорию в спину.
В одном бою отец погнался за неким турком. Обе стороны остановились, чтобы посмотреть, что произойдет. Турок бежал, поворачиваясь, чтобы выстрелить в отца, но ему было некогда, потому что отец размахивал мечом прямо за его шеей. Наконец меч догнал беглеца, и голова покатилась по лугу. В рассказе это получилось скорее как
картина, чем рассказ о великом героизме: отрубленная голова, струя крови, в то время как жертва была на ногах и все еще бежала. Почему-то никто не заметил ни во время рассказа истории, ни после, что это была все-таки человеческая голова.
Черногорцы уничтожили Санджак одним взмахом и включили его в Метохию. Вначале мой отец был назначен комендантом в Бело-Поле, но вскоре
------------------------------------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЕ
После поражения турок в Первой Балканской войне черногорцы напали на беззащитных жителей-мусульман в районе
озера Скутари (ныне Скадарского), лежащего между Черногорией и Албанией.
------------------------------------------------------------------------------
переведен в Дяковицу, чтобы присоединиться к отрядам легкой жандармерии. Семья сначала поехала с ним, потом вернулась домой. Условия были неурегулированными, и семья была непривычна к городской жизни. Лучше и надежнее всего жизнь была на своей земле и в своей деревне.
После Балканской войны в нашем доме появились турецкие ковры и коврики. Их купили? Или они были предоставлены
представителю завоевавшей державы в стремлении снискать расположение и завязать дружбу? Этих предметов было не так много, и они не представляли большой ценности. Но их яркие оттенки и геометрические узоры сливались в моей
памяти с крестьянскими черногорскими песнями из моего
детства.
Так было здесь всегда: кто-то борется за достижение священной мечты, мечтает, и грабит, и опустошает на пути - жизнь в нищете, в боли и смерти, но в мыслях о дальнем путешествии. Голые и голодные горцы не могли удержаться.
от грабежа своих соседей, тоскуя и умирая за древнюю славу. Здесь война была выживанием, образом жизни и
смерть в бою - самой прекрасной мечтой и высшим долгом.
(Продолжение следует.)
Источник
Milovan Djilas Land without justice. - New York: HARCOURT, BRACE AND COMPANY. 381 р. 1958.
ЗЕМЛЯ БЕЗ СПРАВЕДЛИВОСТИ
- 5 -
Если бы Тара не была такой быстрой и холодной рекой, ее бурление сделало бы ее идеальной границей, кровавой и неустроенной, не между двумя государствами, а между двумя мирами, веками вовлеченными в борьбу не на жизнь, а на смерть.
Здесь, у Тары, три брата и поселились в долине, чтобы начать новую жизнь.
На самом деле граница не шла по Таре, а пересекала выше Мойковаца, в сторону нашей деревни, а потом сворачивала
над горой Белашица. Весь регион холмистый и лесистый, со склонами по бокам. Даже если бы была
добрая воля, все равно было бы трудно предотвратить вторжения. Но были и очень тяжелые нарушения. Грабежи и
убийства не прекращались. Ни одна из сторон, черногорцы или мусульмане, не позволяли своим пушкам молчать, как будто боялись забыть, что их счеты так и остались неурегулированными со времен битвы на Косовом поле.
Это была жизнь обмана с обеих сторон, засад, внезапных атак днем и ночью, и винтовки всегда были заряжены, и в полях и в горах.
Весной, когда холмы начинали зеленеть, а в Таре спадала вода, начиналась кровавая деятельность. Луга,
темные ночи и черные леса, которые тянулись от высот до кромки воды, где звуки реки постоянно менялись, неожиданные выстрелы и смерти, погони и засады - вот где и как проходила служба моего отца.
Несколько раз отец попадал ночью в засаду. Но турки тоже попали в его. Как будто обе стороны чувствовали
восторг от ужаса, и позволяли друг другу подойти очень близко.
Однажды ночью отец вышел перед домом, где лежало несколько упавших буков, как вдруг раздался выстрел. Отец открыл
ответный огонь. Но у ночи нет глаз. Отец подозревал, что на самом деле это был не турок, иначе человек не
подкрался бы почти к самому порогу, словно знал даже где именно куры отложили яйца.
Эти беспримерные годы, в которые были вырублены леса и родились дети, которые должны были занять место
первопоселенцев, живы в сказках и воспоминаниях со свежестью чего-то дикого и ужаса от предполагаемой засады.
Рядом с моей деревнейт как раз в эти годы родился сын человека, который заманил деда на тот роковой обед, где он потерял собственнаую жизнь. Крестный отец и его братья переехали в Турцию, недалеко от Саховицей, вероятно, чтобы быть в безопасности от Джиласов и дать людям время забыть о б этом преступлении. Но по пути в или из Черногории они должны были пройти через деревню, в которой поселился мой отец и его братья. Так что подозрение пало как раз на Джиласов, когда этого человека убили, хотя, поскольку он был из Турции, тщательного расследования в общем-то и не было.
Это ночное убийство навсегда осталось темным и таинственным, и волновало нас, детей, больше от желания узнать, была ли это месть за деда, чем из любопытства или от угрызений совести. Отец отрицал, что он или один из его людей был убийцей. Но он сделал это с преднамеренной неуверенностью: Нет, это был не Джилас, Бог запрещает! Покойник не был ни преступником, ни даже из того сорта людей, которому можно было бы отомстить, как подобает.
Примерно в это же время был ранен дядя Мирко. Он был пограничником, и как-то, преследуя контрабандиста, забежал за ним на турецкую территорию. Парень подстерег дядю и тяжело ранил
его в грудь. Рана, которую мой дядя толком не лечил в течение нескольких лет, должно быть и стала причиной
его смерти.
После этого события прошли годы и годы, но мой старший брат и я, проходя через поляну рядом с тем местом, где он был ранен, никогда не забывали остановиться, помолчать и глубоко вздохнуть у скалы, на которой дядя
упал, потеряв сознание. Люди верят, что трава не растет на том месте, где была пролита человеческая кровь. На месте, где упал дядя, трава была темно красной даже весной, как будто напилась человеческой
крови, нашей крови, крови Джиласов, от которой мы тоже произошли и которая пронеслась сквозь нас.
Я чувствовал эту эмоцию с особенной силой каждый раз, когда приходил один. Она начинала захватывать меня еще до того, как я добирался до места. И, когда я подходил к скале, мне казалось, что все живое в лесу замерло, немое и
неподвижное от боли предчувствия человеческой смерти. Никакого звука, кроме биения сердца. И я ничего не видел
кроме маленького жука, молча бегающего по камню, на котором дядя упал, тем самым усугубив тишину. Я мог бы
не стоять у этой скалы или в то же время не отрываться от нее. Казалось, она создан для того, чтобы на нее можно было опереться раненому. Это было так, как будто рана только что открылась, а пролитая кровь дымится и растекается.
Везде на дорогах, куда бы мы ни шли, была скорбь - надгробия и могилы, убийства и несчастья одно за другим. Убийство врагов быстро забыли, а вот собственные черногорские потери, особенно если они были нанесены рукой брата, остались свежи в памяти. Один только прошел курган и выбросил его из головы, а уже другой ждал за поворотом. Каждое место для стоянки имело свою могилу.
И за дядю даже не отомстили.
Дядя Мирко вообще был невезучий человек, и все его несчастья были неизлечимы, потому что у него не было наследника мужского пола. Он был старше моего отца на десять лет. Они любили друг друга нежно, примерно так, как любят друг друга отец и сын. У него было трое замужних дочерей, которых он терпеть не мог, вероятно, потому что
не имел сыновей. Он никогда много не работал, да и не мог - с его незаживающей иссохшей рукой. Отец помогал ему деньгами. Но только ему. Его имущество было в запущенном состоянии. У него не было никого, кто бы позаботился об этом. Почему он должен? Для кого? Ему было суждено быть одиноким кормильцем среди своих собратьев
черногорцев, как будто он проклят и отвержен другими людьми.
Вообще Мирко был странной смесью мужества и каприза, красоты и уродства. Красиво сложенный, прочный, но не
коротыжка, у него были большие мшисто-зеленые глаза, лоб камень и широкие черные усы. Ему нравились красивые
оружие, одежда и хорошие кони, хотя он и был нищим. Он тоже ушел на войну, но из-за инвалидности всегда сидел на
лошади, даже во время атак. Ему так и не посчастливилось быть убитым. Вот такой он был человек, готовый на всякие
мужественные поступки, а ведь ему не стыдно было сесть на коня и разогнать цыган, воздвигших свои шалаши на используемых пастбищах. Его слово было хорошим, и он был гостеприимным. Он знал
как быть нежным и гуманным, но мог быть и жестоким и легкомысленным.
Другой мой дядя, Лазарь, был эгоистом, тупицей, замкнутым и неумехой. На войне он был плохим солдатом. Надо сказать, однако, что он никогда не хвастался героизмом. Он был дважды женат, но от второй жены детей не имел. Он
избивал жену и детей в припадках ярости, что порой удивляло даже его самого. На следующий день он боялся жены, которую он бил вчера: будет ли она хороша и нежна? Его сыновья не остались у него в долгу. Когда они выросли, они
стали избивать его.
Он притворялся, что он более глух, чем был на самом деле, всякий раз когда находил это удобным. Да, он вообще любил во всем притворяться. Невысокий, пухлый, медлительный и хорошо сложенный, он любил ссориться, хотя драк в основном избегал. Однажды в бою он бросил в сторону свою винтовку и подобрал дубинку, чтобы никого зря не убить,
чтобы кровь не попала ему в глаза. Он был груб и несколько эксцентричен, без особого смысла, хитер пусть и несколько примитивно, но всякий раз раз забавно. Никто не имел много Никто не имел много симпатий к нему. Но и он не слишком жаловал практически никого.
После того, как он переселился в район Колашина, дядя Лазарь уехал работать в Америку и провел там три года.
Он не выучил практически ни единого слова по-английски и не заработал денег.
Как уехал, так и вернулся. Но неудача последовала за ним и там: его жена сбросила свою долю и забеременнела от другого мужчины. Чтобы сохранить честь клана, моему отцу пришлось почти что заставить его прогнать ее.
Его сыновья росли недисциплинированными и самовольными, в основном в доме моего отца, и как только они смогли жить отдельно, они сразу же разбрелись по миру. Лазаря, даже на войне преследовали случайности, из тех, из которых потом делают смешные истории.
Мой отец делился чем-то с обоими своими братьями. Он был болтлив, как старший брат, и сварлив, как
младший. Но был он болтливее старшего и менее склочный, чем последний. Во всем остальном он был другим.
Он принадлежал к тому первому поколению черногорских офицеров, которые имели хоть какое-то образование. Но образованные или нет, они все равно остались крестьянами по своему образу жизни, по своей
речи и поведению. Все они жили в деревнях, хотя и в домах, что были несколько более красивыми, чем жилища обычных крестьян; они лучше одевались и ели лучше, но они тоже сами занимались со своим скотом и землей, как и все крестьяне, нанимая помощников только для самых тяжелых работ - вспахивания, копания и косьбы. Все эти полуобразованные офицеры, учителя, священники были легко узнаваемы в черногорских деревушках до
последней войны. В базарные дни они говорили о политике в кофейнях, потягивали коньяк и бесконечно спорили
о России и Англии, хорватах и Белграде. Они все еще голосовали как племена, всегда были чем-нибудь недовольны, и одеты наполовину в национальные костюмы и наполовину в городской одежде, где новая рубашка маячила под их покрытыми золотом туниками или пальто.
Именно эти люди вынесли на себе основную тяжесть войн 1912 и 1914 гг.*, мужественно и честно исполнив свой долг.
Они сменили поколение офицеров, воевавших в сражениях 1875 г., и существенно отличались от них. Их личности были менее развиты, так как они не поднялись благодаря личной храбрости и восстаниям против турок. Но если бы кто-то из них оказался слабаком или неженколй, ему не на что было бы рассчитывать. Им было предначертано быть стойкими и преданными слугами князя, конечно, всех отбирали, но без гордости или костяка более выдающихся
представителей предыдущих поколений. Вряд ли хоть один из них стал мятежником против Помазанника Цетиньского,
в то время как самые известные военачальники предыдущих поколений,
---------------------------------------------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЕ
* В 1912 году Сербия, Черногория, Греция и Болгария выступили против и победили Турцию в Первой Балканской войне. Разногласия по поводу раздела Македонии, которая на протяжении веков с трудом укрывала сербов (а также
черногорцев), греческих и болгарских жителей, привели Болгарию к нападению на Сербию в 1913 году. Вторая Балканская война началась и закончилась в том же году, когда Греция, Румыния, Турция и Сербия быстро победили Болгарию.Затем Австро-Венгрия стала опасаться растущего влияния Сербии в ее сербско-хорватских регионах Боснии и Герцеговины. 28 июня 1914 года эрцгерцог Австро-Венгрии Франц Фердинанд был убит в Сараево (Босния) сербским патриотом, чьи выстрелы стали первым сигналом I Мировой войны.
-------------------------------------------------------------------------------------------
такие как Марко Мильянов, Джоле Пилетич и Пеко Павлович, вскоре после Великой войны 1875 г. вступили в конфликт с их деспотичным и жадным сувереном. Они оставили свою родину и разбросал кости свои в чужой земле. Только позже молодое поколение мужчин, получивших образование за границей, в Сербии, восстало против коррумпированной
камарильи и уже клонящегося к упадку князя и короля Николы.
Кто может точно сказать, из какой из этих нитей я подпрыгнул? Возможно это была среда крестьянских гражданских
служащих, больших крестьян, чем кто-либо другой, как и многие черногорские интеллектуалы моего поколения.
Наше хозяйство было вполне крестьянским, но мы жили лучшей, более цивилизованной жизнью, если можно использовать этот термин, чем средняя крестьянская семья. Всегда был кофе и бренди в доме для отца и гостей; были
неприкосновенные тарелки для гостей и больших праздников, но наряду с ними были и повседневные тарелки и покрывала из пуха и и даже одеяла. Да, всегда бегали блохи, а часто даже вши, хотя мать вела непрекращающуюся войну с ними. Зимой скот содержали в яслях на первом этаже, а в теплые дни насыщенный воздух яслей был непреодолимым. Я не носил никаких трусов, пока не поступил в среднюю школу, но не из-за бедности, а просто по обычаю и согласно нашему образу жизни. В дальнейшем я долго не мог привыкнуть к их скользкой мягкости.
Хотя мы и нанимали наемных рабочих и издольщиков, отец сам всегда работал на земле, а мать
работала, как и другие крестьянки, и даже больше, поскольку повышенные требования ее образованных детей ложились на ее плечи. Она оставалась неграмотной до шестидесяти лет, до последней войны, когда смерть и революционная деятельность ее детей не побудили ее узнать, что же случилось с ее семьей и ее страной.
Во время пограничной службы моего отца разгорелось так называемое Колашинское дело. Некоторые офицеры были обвинены в заговоре с целью устроить насильственное свержение княжеского абсолютизма. Мой отец тоже принимал участие в арестах и обысках в домах обвиняемых, но предпочел не заметить бомбу, которую он нашел. Затем в Колашинском деле были казни и ужасные смерти. Но самым ужасным воспоминанием была порка арестованных мокрыми веревками. Обычные люди осудили это еще больше, чем сами казни. До той поры никто и никогда не избивал черногорцев во время расследования, за исключением грабителей в своей стране и то только их собственными властями. Их человеческое достоинство никогда не попиралось. Потом им пришлось
привыкнуть к тому, что другие попирают их человеческую гордость, но они не изменили своего мнения о тех,
кто так поступает.
Война 1912 года застала отца на границе, причем на него была наложена еще одна обязанность - разжигать пограничные столкновения, которые могли бы послужить предлогом для войны. Однажды на рассвете он повел своих односельчан в атаку у Пржишты, господствовавшей на подступах к Мойковацу. Бой с пограничными стражниками был
очень кровавый. Отец прислонил лестницу к караульному помещению, взобрался наверх и бросил горящую рубашку на
крыша. Около сорока стражников были расстреляны или сожжены, без того, чтобы человеку был дан шанс сдаться живым. В своем энтузиазме наша сторона недооценила храбрость и стойкость турок. На нашей стороне было много убитых и раненых. С другой стороны тоже - все молодые люди, погибшие в стремлении к войне и крови, и жадные до славы. Среди них были и дети лет этак четырнадцати, которые бежали в бой, пока их старшие за этим наблюдали.
Наибольший героизм проявил мусульманин Хусо Мехотин, известный разбойник против черногорцев.
С ранней юности он жил на острие меча с ними. Когда он услышал выстрелы в Пржиште из своего села, он
в одиночку выступил против черногорской армии. Уже последние струйки дыма поднимались над сторожкой, когда
черногорцы услышали голос Хусо с соседнего холма. Он крикнул черногорским офицерам,
возвещая о своем приходе, и потребовал ждать его, если они вообще были сыновьями своих матерей. Около десяти солдат ждали его, когда он шел в бой без колебаний, хотя он знал, что это был последний раз, когда его империя и его вера должны были сражаться на этой земле. Он упал изрешеченный пулями и полный ненасытной ненавистью, и с ним закончилась история разбойничьих шаек со всей Тары. Остаются только истории и легенды, но и они медленно тонут под тяжестью новых и более значимых событий. Итак, скоро Хусо Мехотин и его последняя схватка будут окончательно потеряны в прошлом.
В 1941 году мой брат Алекса сжег пост итальянских карабинеров недалеко от этого места, в Мойковаце,
в том же стиле, как наш отец сжег турецкий в Пржиште. Мой брат позднее говорил мне, что именно этот поступок отца дал ему импульс и идею. И так продолжалось из поколения в поколение.
Черногорцы продвинулись в Санджак, не встретив почти никакого сопротивления, да и то в основном со стороны мусульманских жителей. Героизм и слава достались им легко, до безумной бойни в Скутари, поразившей Черногорию в спину.
В одном бою отец погнался за неким турком. Обе стороны остановились, чтобы посмотреть, что произойдет. Турок бежал, поворачиваясь, чтобы выстрелить в отца, но ему было некогда, потому что отец размахивал мечом прямо за его шеей. Наконец меч догнал беглеца, и голова покатилась по лугу. В рассказе это получилось скорее как
картина, чем рассказ о великом героизме: отрубленная голова, струя крови, в то время как жертва была на ногах и все еще бежала. Почему-то никто не заметил ни во время рассказа истории, ни после, что это была все-таки человеческая голова.
Черногорцы уничтожили Санджак одним взмахом и включили его в Метохию. Вначале мой отец был назначен комендантом в Бело-Поле, но вскоре
------------------------------------------------------------------
ПРИМЕЧАНИЕ
После поражения турок в Первой Балканской войне черногорцы напали на беззащитных жителей-мусульман в районе
озера Скутари (ныне Скадарского), лежащего между Черногорией и Албанией.
------------------------------------------------------------------------------
переведен в Дяковицу, чтобы присоединиться к отрядам легкой жандармерии. Семья сначала поехала с ним, потом вернулась домой. Условия были неурегулированными, и семья была непривычна к городской жизни. Лучше и надежнее всего жизнь была на своей земле и в своей деревне.
После Балканской войны в нашем доме появились турецкие ковры и коврики. Их купили? Или они были предоставлены
представителю завоевавшей державы в стремлении снискать расположение и завязать дружбу? Этих предметов было не так много, и они не представляли большой ценности. Но их яркие оттенки и геометрические узоры сливались в моей
памяти с крестьянскими черногорскими песнями из моего
детства.
Так было здесь всегда: кто-то борется за достижение священной мечты, мечтает, и грабит, и опустошает на пути - жизнь в нищете, в боли и смерти, но в мыслях о дальнем путешествии. Голые и голодные горцы не могли удержаться.
от грабежа своих соседей, тоскуя и умирая за древнюю славу. Здесь война была выживанием, образом жизни и
смерть в бою - самой прекрасной мечтой и высшим долгом.
(Продолжение следует.)
Источник
Milovan Djilas Land without justice. - New York: HARCOURT, BRACE AND COMPANY. 381 р. 1958.