"Шатов. Кириллов. Пётр", РАМТ, 07.04.16.
Вернулся всё-таки один из моих любимых спектаклей на сцену. Как же это хорошо.
Седьмой раз смотрела и ещё точно буду, страшное дело.
В этот раз хочется поговорить о Кириллове Максима Керина. Ещё когда во время первых размышлений, кто мог бы сыграть Шатова, возникла мысль о Керине, стало ясно, что нет, он точно не подходит, но вот если бы его Кирилловым... Неожиданно это всё-таки случилось. Да, и правда как влитой.
Причем, сам персонаж изменился довольно сильно, как и его взаимодействие с Петром и Шатовым.
Этот Кириллов очень сильный. Наверное, сильнее Верховенского он уже в первой сцене. Причём, специально показывает это. Сильный. И умный. А вера его всё-таки не в бога, а в человека. Показательно, насколько приятна для него оказывается реплика про "фатальное лицо", чуть ли не впервые следует живая и почти теплая реакция на слова Петра. Подобрал-таки тот ключ.
И всё так же на разговоре о Федьке Петр сидит спиной к Кириллову, а на лице его читается намного больше, чем в обычное время.
Кириллов подчеркнуто готов отдать Шатову для встречи жены все свои продукты - правда, ещё и потому что всё равно это ему уже не нужно. А после разговора про минуты счастья и эпилепсию, сам напоминает Шатову о родах, когда тот заслушивается монологом, забыв, что бежать надо.
И особенно чётко у такого Кириллова в финале слышны слова о страхе смерти. Он действительно не хочет умирать, хотя и готов к этому. Просто это единственный способ показать миру, что воля человека превыше всего - несуществующего бога, его собственных желаний, слов окружающих.
Пётр изначально сомневается, что инженер застрелится, не потому что ждёт, что Кириллов испугается и передумает, просто ему и правда не ясно - как такой человек может убить себя? Это очень интересное зрелище - Пётр с его уверенностью во всем и сложившейся картиной мира, не понимающий что-то.
Кириллов то откровенно смеётся над ним, то отвечает. Обещание он такому человеку никогда бы не дал, да и не открылся бы ему, но сейчас особого выбора уже нет, перед концом и с Федькой-каторжником беседа вести будешь за чаем - так жизни хочется.
Он очень много понимает про Петра и его планы, ждёт убийства, но всё равно забывает об этом к моменту последней встречи с Верховенским. Чужая жизнь для него настолько священна, что новость о родах словно стирает всё прошлое.
Этот Кириллов тоже очень внимательно смотрит на зрителей. Причем, не когда обращается к ним, а сидя на заднем плане, пока всё действие идет во второй половине сцены. Он словно проверяет какие-то свои мысли, наблюдая за реакцией. К примеру, пришло ли время, когда "он" будет книгу переплетать?
А вот Верховенского, с чавканьем уплетающего курицу, Кириллов теперь глазами буравить не будет, лишь посмотрит и сам отвернётся - к чему?
Готовность выстрелить у него намного меньше, но вот за пистолетом лезет охотнее, словно проверяя себя.
(...)
На этом месте я пошла в театр, тут и закончим.
Главное, спектакль продолжает жить. А мы продолжим смотреть и писать.
Редкое это счастье - желание размышлять даже после многократного пересматривания.
Седьмой раз смотрела и ещё точно буду, страшное дело.
В этот раз хочется поговорить о Кириллове Максима Керина. Ещё когда во время первых размышлений, кто мог бы сыграть Шатова, возникла мысль о Керине, стало ясно, что нет, он точно не подходит, но вот если бы его Кирилловым... Неожиданно это всё-таки случилось. Да, и правда как влитой.
Причем, сам персонаж изменился довольно сильно, как и его взаимодействие с Петром и Шатовым.
Этот Кириллов очень сильный. Наверное, сильнее Верховенского он уже в первой сцене. Причём, специально показывает это. Сильный. И умный. А вера его всё-таки не в бога, а в человека. Показательно, насколько приятна для него оказывается реплика про "фатальное лицо", чуть ли не впервые следует живая и почти теплая реакция на слова Петра. Подобрал-таки тот ключ.
И всё так же на разговоре о Федьке Петр сидит спиной к Кириллову, а на лице его читается намного больше, чем в обычное время.
Кириллов подчеркнуто готов отдать Шатову для встречи жены все свои продукты - правда, ещё и потому что всё равно это ему уже не нужно. А после разговора про минуты счастья и эпилепсию, сам напоминает Шатову о родах, когда тот заслушивается монологом, забыв, что бежать надо.
И особенно чётко у такого Кириллова в финале слышны слова о страхе смерти. Он действительно не хочет умирать, хотя и готов к этому. Просто это единственный способ показать миру, что воля человека превыше всего - несуществующего бога, его собственных желаний, слов окружающих.
Пётр изначально сомневается, что инженер застрелится, не потому что ждёт, что Кириллов испугается и передумает, просто ему и правда не ясно - как такой человек может убить себя? Это очень интересное зрелище - Пётр с его уверенностью во всем и сложившейся картиной мира, не понимающий что-то.
Кириллов то откровенно смеётся над ним, то отвечает. Обещание он такому человеку никогда бы не дал, да и не открылся бы ему, но сейчас особого выбора уже нет, перед концом и с Федькой-каторжником беседа вести будешь за чаем - так жизни хочется.
Он очень много понимает про Петра и его планы, ждёт убийства, но всё равно забывает об этом к моменту последней встречи с Верховенским. Чужая жизнь для него настолько священна, что новость о родах словно стирает всё прошлое.
Этот Кириллов тоже очень внимательно смотрит на зрителей. Причем, не когда обращается к ним, а сидя на заднем плане, пока всё действие идет во второй половине сцены. Он словно проверяет какие-то свои мысли, наблюдая за реакцией. К примеру, пришло ли время, когда "он" будет книгу переплетать?
А вот Верховенского, с чавканьем уплетающего курицу, Кириллов теперь глазами буравить не будет, лишь посмотрит и сам отвернётся - к чему?
Готовность выстрелить у него намного меньше, но вот за пистолетом лезет охотнее, словно проверяя себя.
(...)
На этом месте я пошла в театр, тут и закончим.
Главное, спектакль продолжает жить. А мы продолжим смотреть и писать.
Редкое это счастье - желание размышлять даже после многократного пересматривания.