О Леме, массовой литературе и войне культур
Чтение «Сильвических размышлений» Лема (из сборника «Мой взгляд на литературу»; литературной же, преимущественно, тематики) неожиданно раздосадовало. Брезгливо ругать массовую литературу превратилось у позднего Лема почти в рефлекс. Несчастный «Гарри Поттер» Д. Роулинг за 140 страниц коротеньких разнонаправленных заметок упоминается раз 10. Вполне пристойная детская книжка становится эдаким заочным синонимом литературной посредственности, тупости, убожества почти цивилизационных масштабов, эскапизма и бегства от серьёзной проблематики едва ли не всего планетарного сообщества. Сложно судить извне о внутрипольском литпространстве, которому посвящена большая часть злободневно-критических мини-эссе, но и тут прослушиваются неприятные отзвуки. Так, одна из «сильв» является возмущённым откликом на критическую статью в популярном польском журнале. Тамошняя авторесса превозносит, в частности, Сапковского, опираясь на тиражи как главный критерий писательского успеха. Лем в ответ не просто журит за вульгарный выбор критерия. Нет, такое чувство, что для него тираж - это вообще АНТИкритерий. В результате достаётся и автору статьи, и Сапковскому, а противопоставляются зарвавшемуся «тиражнику» два-три имени, с которыми в России знакомы-то разве что критики-полонисты, довольно акцентированные специалисты…
Причём этот польский литературный мегамозг раз за разом, из года в год («Размышления» опубликованы в книжке в хронологическом порядке) умудряется жаловаться на «смерть фабулы» в литературе. Дело в том, что новинки, попадавшие к нему на стол, сколь можно судить, представляли собой прежде всего эксперименты с формой, зачастую постмодернистского (особенно нелюбимого Лемом) толка. А вот удобных для восприятия, сюжетных вещей мэтру категорически не хватало. При этом он признавал, что в массовой литературе «фабульность» остаётся, процветает, но браться за этот самый масслит, по-видимому, не решался.
Не то чтобы я фанател от Сапковского, даже наоборот. А уж расписывать мой пиетет перед Лемом - вообще штука излишняя. Однако в целом вся эта ситуация, диахрония отношений Лема с масскультом и их довольно печальный итог, вызывает противоречивые чувства.
Лем, как известно, издревле боролся против штампов и китчевости в литературе, в первую очередь в фантастике. Достаточно заглянуть в «Фантастику и футурологию», где в результате кропотливого анализа камня на камешке не остаётся от зачастую культовых, фундаментальных произведений англосаксонской НФ. Лем тщательно разбирает там и форму, и тему, в большинстве случаев для ниспровержения идолов достаточно банальной логики и общенаучной эрудиции, а в особо сложных обстоятельствах в свидетели призываются то Манн, то Кафка, то Борхес, и тогда под лучами светил Высокой Литературы зыбкие конструкции мелких умов развеиваются, словно морок. Впрочем, временами достаточно и лучей пафоса от Отцов-Основателей - Уэллса, Стэплдона…
Я вот сейчас подпустил иронии, но в большинстве случаев с разборами поляка приходится согласиться, ибо спорить совершенно невозможно. Однако тогда, в 70-х, борьба оказывалась безрезультатной, и Лем потихоньку оставил безнадёжное дело. Разве что временами, почти по привычке воспроизводил очередные диатрибы в адрес science fiction. Такие можно найти и среди «Сильвических размышлений». Но хуже то, что от критики конкретного явления он перешёл к более фундаментальному противопоставлению, и со временем элитарная литература стала мерилом вещей и надёжной площадкой для критики вообще любой массовости. Перемен к лучшему в этой массовости при этом не ожидалось, новые образцы, по-видимому, не изучались (Лем и сам признавал, что science fiction не читает с 60-х), а критика теряла адресность.
Кстати, важно при этом отношение ко «внутриэлитарной» проблематике: «смерть фабулы», прогрессирующая нечитаемость Высокой Литературы, трактуется в тех же лемовских заметках либо как сугубо внутренний, малопонятный процесс, досадное искажение литературного метода; либо же, в случае постмодернизма, как вторжение всё того же ненавистного profanum’а в обожествляемый эзотерически-интеллектуальный sacrum.
Наиболее обескураживающе при этом, что чем дальше, тем больше не на стороне великого поляка… факты. Штука в том, что та самая англосаксонская science fiction, по-видимому, каким-то чудом, возможно, внутренними ресурсами, какими-то правдами и неправдами - но перебарывает разъедавшие её от рождения недуги. Да, в плане формы тут по-прежнему экспериментов мало, причём до сих пор зачастую соблюдается тенденция, которую тот же Лем отмечал ещё в 70-х для «новой волны» американской НФ. А именно, с диким, почти полувековым запозданием воспроизводятся некоторые подходы и приёмы, которые определяли когда-то внутреннюю жизнь элитарной литературы. Тут и сюрреализм Чайны Мьевилля можно вспомнить, и очень распространённый ещё с 80-х интерес к психическим отклонениям и, соответственно, «логике» снов и психопатологических состояний (тут от превознесённого ещё Лемом Ф. К. Дика до, например, собрания социо- и психопатов на глубоководной станции П. Уоттса (недавно наконец-таки переведённые «Морские звёзды»)). Однако важно другое: тематически массовая фантастика становится всё серьёзнее. Причём процесс касается и НФ, и фэнтези, а те, в свою очередь, являются аспектом (нередко передовым в проявлениях) общей эволюции западного масскульта.
Со времён киберпанка нормальной и даже обязательной для автора НФ стала техническая и научная грамотность. Ещё Б. Стерлинг в «Схизматрице» создал абсолютно вырвиглазный гибрид - эдакий философский триллер: сюжетный шаблон авантюрного романа был просто-таки раскрошен и разбит на куски, вывернут наизнанку синергетикой и философией постгуманизма. Дальнейшие произведения этого мозга кибердвижения только глубже зарылись в неизведанный грунт. Кстати, недавно у нас издали собранную Стерлингом антологию «Зеркальные очки», и там, среди прочего (зачастую откровенно проходных и даже удивительно глуповатых вещей), можно найти рассказ Грега Бира «Камень» - зарисовку мира, подчиняющегося философии епископа Беркли, о которой столь много рассуждал в своё время Лем.
Дальше пошло-поехало. Виндж и Симмонс со своей вдумчивой «галактической оперой». Ироничный Бэнкс, смешавший социальную философию анархизма с почти ефремовской утопией и почти стругацковской концепцией прогрессорства, присыпав это всё, словно шоколадной крошкой, массой довольно глубоких внутрикультурных аллюзий и реминисценций. Жизнерадостный компьютерщик Нил Стивенсон, у которого даже в самых популярных книжках таится и Тьюринг, и Гёдель, и Пенроуз, за чьими спинами маячат духи Ньютона, Лейбница, Декарта - и всё это в научной фантастике, чёрт побери! Или вот, если хотите, впечатляющий поток научной эрудиции вкупе с россыпью футурологических догадок от практикующего астрофизика Аластера Рейнольдса. Ещё одного морского биолога, выведшего на авансцену НФ почти лемовских непостижимых инопланетян (под серьёзные разговоры о теории сознания), я уже упоминал. А ведь можно вспомнить, скажем, и его интернет-приятеля, канадского философа Р. Скотта Бэккера, у которого даже фэнтези (оставим технотриллерного «Нейропата» в стороне) научней доброй доли НФ старых дней: в цикле «Второй Апокалипсис» вы найдёте и психопатологию бессмертия, и генетическую инженерию всеведения, и тугой узел из философии познания, сознания, незнания и антизнания…))
И ведь это не изоляты. Трудно назвать кого-то из перечисленных (и десятка фигур схожего калибра) безоговорочным мэйнстримом современной фэнтези или НФ. Однако по всему масскульту тянется за ними шлейф всё более искушённого и искусного творчества. Чтобы не выпадать из «фантастической» тематики, вспомню хотя бы нашумевший успех сериала «Игра престолов» (литературный первоисточник все знают), где и вполне психологически интересные и достоверные персонажи, и клубок интриг с отсылками к реальной средневековой истории - а это ведь уже совсем-совсем популярный и массовый медиапродукт…
Да-да, львиная доля этого всё равно тяготеет к сенсационности, а сюжетно круто замешана на сексе, крови, адреналине, подчас даже с перверсивными коннотациями, и всё это Лем тоже неустанно клеймил. Однако, во-первых, не элитариям от литературы после XX-го века попрекать психотрахологической фрейдистской подоплёкой, а во-вторых, ПРОБЛЕМНОЕ ядро этого вполне массового и популярного искусства является если не индульгенцией, то весомейшим положительным фактором при оценке всего этого безобразия.
Не знаю, как уж это получилось, но выходит так, что едва Лем отстранился от наиболее эпичных сражений на фронтах масскульта, так почти тотчас там стал назревать некий позитивный перелом. Сложно поставить это всё заслугой самого Лема (как раз в Штатах его тексты переводились не так, чтобы охотно и массово; он определённо известен, но, кажется, несопоставимо с корифеями жанра), но и его произведения, и критика, и публицистика, видимо, внесли в это весомую лепту. Однако в целом перед нами как будто в заметной мере закономерные итоги развития массовой культуры…
Тут я позволю себе эпичное историософическое отступление.)
Роджер Осборн в популярной книжке «Цивилизация» (очередное, но довольно приятное концептуальное «всё обо всём» про историю Запада) выделил любопытную тенденцию в культурной жизни Европы XX века. А именно, тренд становления культуры массовой. Всеобщая грамотность, дешёвые книги, новые технологии информационного обмена открыли, как ни лозунгово прозвучит, культуру массам.
Особенно выразительным этот процесс был в Соединённых Штатах, где удельный вес «элитаристики» изначально был меньше. Там новая, массовая культура развивалась почти исключительно по законам рынка. Notabene, интересный эксперимент по плановому, контролируемому развитию масскульта был проведён в СССР. То есть если в США жизненно важной задачей искусства стало приспособиться к широкому потребителю, а всякое личностное развитие реципиента через соприкосновение с такой культурой происходило скорее исподволь, случайно, если повезёт. То в СССР масскульт был финансово независим от потребителя (финансирование осуществлялось государством), и потому обязан был быть «понятным народу» - но не обязан был ВСЕМ нравиться. Скорее задачей было направленное воздействие на массы - в том числе и образовательное, «подтягивающее» массовую культуру до определённого уровня. Возможно, этим объясняется разница читательского уровня двух стран, которую отмечал и Лем (см. там же, «Мой взгляд на литературу», эссе «Science Fiction: безнадёжный случай - с исключениями», авторская сноска об «интеллектуальном уровне» советских и американских читателей).
Так вот, Осборн отмечает, что когда эта волна «масскульта» добралась до Старой Европы, большинство интеллектуалов, деятелей элитарной культуры была в ужасе и постаралась отмежеваться от этого потопа. Замкнуться в какой-то своей, высшей культуре, в башне из слоновой кости, откуда так удобно взирать на эти стада плебеев свысока. Трактовка тут уже скорее моя, Осборн просто отмечает сам факт. И, собственно, именно так образовалось то, что мы сейчас считаем Высокой Литературой.
Стоит пояснить. Прежде Высокой (и Низкой) Литературы не существовало. Была только одна литература, доступ к которой (в силу социальной стратификации и ограниченного доступа к образованию) имела только такая элита, которая совпадала с элитой социальной. Все тогдашние видные интеллектуалы неизбежно оказывались если уж не потомственными аристократами, то уж хотя бы выходцами из обеспеченных слоёв городского населения и т.д. и т.п. Народная же культура чуть ли не до XX века оставалось культурой изустного предания, фольклора и прочих архаичных для нас форм. То есть сами формы, в которых культура являла себя разным социальным слоям, были абсолютно разными. Причём до такой степени, что нередко сами культуры были разными, вот так, во множественном числе.
Этот конфликт, на самом деле, гораздо старше и глубже, чем может показаться. Например, многие современные историки именно в нём видят причину средневековой охоты на ведьм, когда христианская элита решила прижать к ногтю паганистское, «ведьминское» культурное большинство. Некоторые, правда, скажут, что большинство было не культурным, а БЕСкультурным. Но резонно предположить, что это, хотя бы отчасти, артефакт восприятия нашего, культурного и образованного, времени, когда все эти перевороты давно позади.
Так вот, представьте себе ошеломление культурной элиты, когда масскульт, «переболев» лубком, комиксами и прочим откровенным ширпотребом, начал порождать нечто, уже даже по форме похожее на истинную культуру! Народные массы стали читать романы и рассказы, породили свои выбравшиеся из подполья серьёзные музыкальные стили и т.д. и т.п. Всё это, безусловно, с тягчайшими «болезнями роста», из-за чего основные плоды этой всемирной культурной революции воспринимались элитариями как вопиющая низость, профанность, абсолютная недостойность. А самое ужасное, что исчезла формальная граница, которая априори могла показать, где находится Настоящее и Высокое, а где Низкая Под(д)елка.
Подозреваю, что именно из этого экзистенциального ужаса появились многочисленные эксперименты с формой, которыми славится середина и вторая половина XX века. Элитарии попытались создать новое искусство, новую форму, которая уж точно прочно и недостижимо отличала бы их творчество от профанных поделок мельтешащих туземцев. Постепенно это выродилось в поток нечитаемых маловразумительных произведений, в культ бессмысленной и бесцельной оригинальности (и «смерть фабулы», беспокоившую Лема!). А преломлённое (как и всё прочее наследие элитной культуры) в глубинах масскульта, породило проблемы вроде той, что обозначена в тексте музыкальной композиции «Цветные коробки» argonov’а, а также дискурсивно обсуждалась в некоторых статьях его блога.
Ну а масскульт тем временем планомерно ассимилировал достижения, как бы оставленные элиткультом в прошлом, перерабатывал их - и порождал какие-то свои формы. Которые сейчас, возможно, даже в большей степени сохраняют достойное проблемное ядро, чем формы заплутавшей в самовыстроенных экспериментальных лабиринтах Высокой Литературы. Дело в том, что массовым творцам иногда приходится, конечно, подделываться под Вкусы Толпы (тм), но среди прочего такой подход тренирует доходчивость изложения и ясность мысли. И со временем, при определённой сноровке, барьеры непонимания проходимы - поскольку растёт искусность творца и образованность реципиента. А вот на чём мастерам масскульта заморачиваться не приходится - так это на непременном и для всех явном отличии их сиятельной персоны ото всех на свете, которое, словно грамота о родословной, приводит сирых пеонов в ужас и благоговейное преклонение.
И тем страннее и печальнее выбор, который как будто бы на самом переломе ситуации во всецивилизационном контексте сделал великий мудрый Лем. С другой стороны, опрометчиво утверждать, что битвы здесь позади. Сражения за прогресс не заканчиваются никогда, и работы тут хватит ещё громадному количеству дерзких умов.
Кто знает, возможно, даже такая, уже, кажется, всеобъемлющая и всенародная, кропотливо выстроенная массовая культура может в один ужасный день рухнуть в какую-нибудь пропасть? Да скорее всего, так оно и есть…
PS. То, что я здесь изложил, довольно непоследовательно. И если начиналось довольно размеренно и сдержанно, то позже, видимо, потеряло соразмерность, выверенность и такт. Зато обрело местами заносчивость и полемический задор.)
(Хотя концовка выглядит абсолютно схематично и местами поистине ужасно...)
Пока коренным образом исправлять ничего не буду, прошу воспринимать данный текст скорее как набросок к какому-то более строгому и продуманному высказыванию. Сырая, необработанная мысль…
Причём этот польский литературный мегамозг раз за разом, из года в год («Размышления» опубликованы в книжке в хронологическом порядке) умудряется жаловаться на «смерть фабулы» в литературе. Дело в том, что новинки, попадавшие к нему на стол, сколь можно судить, представляли собой прежде всего эксперименты с формой, зачастую постмодернистского (особенно нелюбимого Лемом) толка. А вот удобных для восприятия, сюжетных вещей мэтру категорически не хватало. При этом он признавал, что в массовой литературе «фабульность» остаётся, процветает, но браться за этот самый масслит, по-видимому, не решался.
Не то чтобы я фанател от Сапковского, даже наоборот. А уж расписывать мой пиетет перед Лемом - вообще штука излишняя. Однако в целом вся эта ситуация, диахрония отношений Лема с масскультом и их довольно печальный итог, вызывает противоречивые чувства.
Лем, как известно, издревле боролся против штампов и китчевости в литературе, в первую очередь в фантастике. Достаточно заглянуть в «Фантастику и футурологию», где в результате кропотливого анализа камня на камешке не остаётся от зачастую культовых, фундаментальных произведений англосаксонской НФ. Лем тщательно разбирает там и форму, и тему, в большинстве случаев для ниспровержения идолов достаточно банальной логики и общенаучной эрудиции, а в особо сложных обстоятельствах в свидетели призываются то Манн, то Кафка, то Борхес, и тогда под лучами светил Высокой Литературы зыбкие конструкции мелких умов развеиваются, словно морок. Впрочем, временами достаточно и лучей пафоса от Отцов-Основателей - Уэллса, Стэплдона…
Я вот сейчас подпустил иронии, но в большинстве случаев с разборами поляка приходится согласиться, ибо спорить совершенно невозможно. Однако тогда, в 70-х, борьба оказывалась безрезультатной, и Лем потихоньку оставил безнадёжное дело. Разве что временами, почти по привычке воспроизводил очередные диатрибы в адрес science fiction. Такие можно найти и среди «Сильвических размышлений». Но хуже то, что от критики конкретного явления он перешёл к более фундаментальному противопоставлению, и со временем элитарная литература стала мерилом вещей и надёжной площадкой для критики вообще любой массовости. Перемен к лучшему в этой массовости при этом не ожидалось, новые образцы, по-видимому, не изучались (Лем и сам признавал, что science fiction не читает с 60-х), а критика теряла адресность.
Кстати, важно при этом отношение ко «внутриэлитарной» проблематике: «смерть фабулы», прогрессирующая нечитаемость Высокой Литературы, трактуется в тех же лемовских заметках либо как сугубо внутренний, малопонятный процесс, досадное искажение литературного метода; либо же, в случае постмодернизма, как вторжение всё того же ненавистного profanum’а в обожествляемый эзотерически-интеллектуальный sacrum.
Наиболее обескураживающе при этом, что чем дальше, тем больше не на стороне великого поляка… факты. Штука в том, что та самая англосаксонская science fiction, по-видимому, каким-то чудом, возможно, внутренними ресурсами, какими-то правдами и неправдами - но перебарывает разъедавшие её от рождения недуги. Да, в плане формы тут по-прежнему экспериментов мало, причём до сих пор зачастую соблюдается тенденция, которую тот же Лем отмечал ещё в 70-х для «новой волны» американской НФ. А именно, с диким, почти полувековым запозданием воспроизводятся некоторые подходы и приёмы, которые определяли когда-то внутреннюю жизнь элитарной литературы. Тут и сюрреализм Чайны Мьевилля можно вспомнить, и очень распространённый ещё с 80-х интерес к психическим отклонениям и, соответственно, «логике» снов и психопатологических состояний (тут от превознесённого ещё Лемом Ф. К. Дика до, например, собрания социо- и психопатов на глубоководной станции П. Уоттса (недавно наконец-таки переведённые «Морские звёзды»)). Однако важно другое: тематически массовая фантастика становится всё серьёзнее. Причём процесс касается и НФ, и фэнтези, а те, в свою очередь, являются аспектом (нередко передовым в проявлениях) общей эволюции западного масскульта.
Со времён киберпанка нормальной и даже обязательной для автора НФ стала техническая и научная грамотность. Ещё Б. Стерлинг в «Схизматрице» создал абсолютно вырвиглазный гибрид - эдакий философский триллер: сюжетный шаблон авантюрного романа был просто-таки раскрошен и разбит на куски, вывернут наизнанку синергетикой и философией постгуманизма. Дальнейшие произведения этого мозга кибердвижения только глубже зарылись в неизведанный грунт. Кстати, недавно у нас издали собранную Стерлингом антологию «Зеркальные очки», и там, среди прочего (зачастую откровенно проходных и даже удивительно глуповатых вещей), можно найти рассказ Грега Бира «Камень» - зарисовку мира, подчиняющегося философии епископа Беркли, о которой столь много рассуждал в своё время Лем.
Дальше пошло-поехало. Виндж и Симмонс со своей вдумчивой «галактической оперой». Ироничный Бэнкс, смешавший социальную философию анархизма с почти ефремовской утопией и почти стругацковской концепцией прогрессорства, присыпав это всё, словно шоколадной крошкой, массой довольно глубоких внутрикультурных аллюзий и реминисценций. Жизнерадостный компьютерщик Нил Стивенсон, у которого даже в самых популярных книжках таится и Тьюринг, и Гёдель, и Пенроуз, за чьими спинами маячат духи Ньютона, Лейбница, Декарта - и всё это в научной фантастике, чёрт побери! Или вот, если хотите, впечатляющий поток научной эрудиции вкупе с россыпью футурологических догадок от практикующего астрофизика Аластера Рейнольдса. Ещё одного морского биолога, выведшего на авансцену НФ почти лемовских непостижимых инопланетян (под серьёзные разговоры о теории сознания), я уже упоминал. А ведь можно вспомнить, скажем, и его интернет-приятеля, канадского философа Р. Скотта Бэккера, у которого даже фэнтези (оставим технотриллерного «Нейропата» в стороне) научней доброй доли НФ старых дней: в цикле «Второй Апокалипсис» вы найдёте и психопатологию бессмертия, и генетическую инженерию всеведения, и тугой узел из философии познания, сознания, незнания и антизнания…))
И ведь это не изоляты. Трудно назвать кого-то из перечисленных (и десятка фигур схожего калибра) безоговорочным мэйнстримом современной фэнтези или НФ. Однако по всему масскульту тянется за ними шлейф всё более искушённого и искусного творчества. Чтобы не выпадать из «фантастической» тематики, вспомню хотя бы нашумевший успех сериала «Игра престолов» (литературный первоисточник все знают), где и вполне психологически интересные и достоверные персонажи, и клубок интриг с отсылками к реальной средневековой истории - а это ведь уже совсем-совсем популярный и массовый медиапродукт…
Да-да, львиная доля этого всё равно тяготеет к сенсационности, а сюжетно круто замешана на сексе, крови, адреналине, подчас даже с перверсивными коннотациями, и всё это Лем тоже неустанно клеймил. Однако, во-первых, не элитариям от литературы после XX-го века попрекать психотрахологической фрейдистской подоплёкой, а во-вторых, ПРОБЛЕМНОЕ ядро этого вполне массового и популярного искусства является если не индульгенцией, то весомейшим положительным фактором при оценке всего этого безобразия.
Не знаю, как уж это получилось, но выходит так, что едва Лем отстранился от наиболее эпичных сражений на фронтах масскульта, так почти тотчас там стал назревать некий позитивный перелом. Сложно поставить это всё заслугой самого Лема (как раз в Штатах его тексты переводились не так, чтобы охотно и массово; он определённо известен, но, кажется, несопоставимо с корифеями жанра), но и его произведения, и критика, и публицистика, видимо, внесли в это весомую лепту. Однако в целом перед нами как будто в заметной мере закономерные итоги развития массовой культуры…
Тут я позволю себе эпичное историософическое отступление.)
Роджер Осборн в популярной книжке «Цивилизация» (очередное, но довольно приятное концептуальное «всё обо всём» про историю Запада) выделил любопытную тенденцию в культурной жизни Европы XX века. А именно, тренд становления культуры массовой. Всеобщая грамотность, дешёвые книги, новые технологии информационного обмена открыли, как ни лозунгово прозвучит, культуру массам.
Особенно выразительным этот процесс был в Соединённых Штатах, где удельный вес «элитаристики» изначально был меньше. Там новая, массовая культура развивалась почти исключительно по законам рынка. Notabene, интересный эксперимент по плановому, контролируемому развитию масскульта был проведён в СССР. То есть если в США жизненно важной задачей искусства стало приспособиться к широкому потребителю, а всякое личностное развитие реципиента через соприкосновение с такой культурой происходило скорее исподволь, случайно, если повезёт. То в СССР масскульт был финансово независим от потребителя (финансирование осуществлялось государством), и потому обязан был быть «понятным народу» - но не обязан был ВСЕМ нравиться. Скорее задачей было направленное воздействие на массы - в том числе и образовательное, «подтягивающее» массовую культуру до определённого уровня. Возможно, этим объясняется разница читательского уровня двух стран, которую отмечал и Лем (см. там же, «Мой взгляд на литературу», эссе «Science Fiction: безнадёжный случай - с исключениями», авторская сноска об «интеллектуальном уровне» советских и американских читателей).
Так вот, Осборн отмечает, что когда эта волна «масскульта» добралась до Старой Европы, большинство интеллектуалов, деятелей элитарной культуры была в ужасе и постаралась отмежеваться от этого потопа. Замкнуться в какой-то своей, высшей культуре, в башне из слоновой кости, откуда так удобно взирать на эти стада плебеев свысока. Трактовка тут уже скорее моя, Осборн просто отмечает сам факт. И, собственно, именно так образовалось то, что мы сейчас считаем Высокой Литературой.
Стоит пояснить. Прежде Высокой (и Низкой) Литературы не существовало. Была только одна литература, доступ к которой (в силу социальной стратификации и ограниченного доступа к образованию) имела только такая элита, которая совпадала с элитой социальной. Все тогдашние видные интеллектуалы неизбежно оказывались если уж не потомственными аристократами, то уж хотя бы выходцами из обеспеченных слоёв городского населения и т.д. и т.п. Народная же культура чуть ли не до XX века оставалось культурой изустного предания, фольклора и прочих архаичных для нас форм. То есть сами формы, в которых культура являла себя разным социальным слоям, были абсолютно разными. Причём до такой степени, что нередко сами культуры были разными, вот так, во множественном числе.
Этот конфликт, на самом деле, гораздо старше и глубже, чем может показаться. Например, многие современные историки именно в нём видят причину средневековой охоты на ведьм, когда христианская элита решила прижать к ногтю паганистское, «ведьминское» культурное большинство. Некоторые, правда, скажут, что большинство было не культурным, а БЕСкультурным. Но резонно предположить, что это, хотя бы отчасти, артефакт восприятия нашего, культурного и образованного, времени, когда все эти перевороты давно позади.
Так вот, представьте себе ошеломление культурной элиты, когда масскульт, «переболев» лубком, комиксами и прочим откровенным ширпотребом, начал порождать нечто, уже даже по форме похожее на истинную культуру! Народные массы стали читать романы и рассказы, породили свои выбравшиеся из подполья серьёзные музыкальные стили и т.д. и т.п. Всё это, безусловно, с тягчайшими «болезнями роста», из-за чего основные плоды этой всемирной культурной революции воспринимались элитариями как вопиющая низость, профанность, абсолютная недостойность. А самое ужасное, что исчезла формальная граница, которая априори могла показать, где находится Настоящее и Высокое, а где Низкая Под(д)елка.
Подозреваю, что именно из этого экзистенциального ужаса появились многочисленные эксперименты с формой, которыми славится середина и вторая половина XX века. Элитарии попытались создать новое искусство, новую форму, которая уж точно прочно и недостижимо отличала бы их творчество от профанных поделок мельтешащих туземцев. Постепенно это выродилось в поток нечитаемых маловразумительных произведений, в культ бессмысленной и бесцельной оригинальности (и «смерть фабулы», беспокоившую Лема!). А преломлённое (как и всё прочее наследие элитной культуры) в глубинах масскульта, породило проблемы вроде той, что обозначена в тексте музыкальной композиции «Цветные коробки» argonov’а, а также дискурсивно обсуждалась в некоторых статьях его блога.
Ну а масскульт тем временем планомерно ассимилировал достижения, как бы оставленные элиткультом в прошлом, перерабатывал их - и порождал какие-то свои формы. Которые сейчас, возможно, даже в большей степени сохраняют достойное проблемное ядро, чем формы заплутавшей в самовыстроенных экспериментальных лабиринтах Высокой Литературы. Дело в том, что массовым творцам иногда приходится, конечно, подделываться под Вкусы Толпы (тм), но среди прочего такой подход тренирует доходчивость изложения и ясность мысли. И со временем, при определённой сноровке, барьеры непонимания проходимы - поскольку растёт искусность творца и образованность реципиента. А вот на чём мастерам масскульта заморачиваться не приходится - так это на непременном и для всех явном отличии их сиятельной персоны ото всех на свете, которое, словно грамота о родословной, приводит сирых пеонов в ужас и благоговейное преклонение.
И тем страннее и печальнее выбор, который как будто бы на самом переломе ситуации во всецивилизационном контексте сделал великий мудрый Лем. С другой стороны, опрометчиво утверждать, что битвы здесь позади. Сражения за прогресс не заканчиваются никогда, и работы тут хватит ещё громадному количеству дерзких умов.
Кто знает, возможно, даже такая, уже, кажется, всеобъемлющая и всенародная, кропотливо выстроенная массовая культура может в один ужасный день рухнуть в какую-нибудь пропасть? Да скорее всего, так оно и есть…
PS. То, что я здесь изложил, довольно непоследовательно. И если начиналось довольно размеренно и сдержанно, то позже, видимо, потеряло соразмерность, выверенность и такт. Зато обрело местами заносчивость и полемический задор.)
(Хотя концовка выглядит абсолютно схематично и местами поистине ужасно...)
Пока коренным образом исправлять ничего не буду, прошу воспринимать данный текст скорее как набросок к какому-то более строгому и продуманному высказыванию. Сырая, необработанная мысль…