О «нетленном»
На 140-й минуте фильма «Жертвоприношение» Тарковского я всё ещё надеялась, что два часа были потрачены не впустую, но на 170-й я не удержалась и засмеялась в голос. Этот псевдо-глубокомысленный пафос настолько смешон, что даже как-то неловко за автора. За его культурную кашу в голове, которую он пытается выдать за великое откровение гонимого, никем не понятого гения.
Я увидела нелепицу, какую-то кучу огрызков из того, что автор нахватался по верхам, из непременного набора советского человека, как бы продвинутого в духовной области: репродукции Леонардо в журнале «крестьянка», хрестоматийная, в прямом смысле слова, «Erbarme dich», хрестоматийный же Гамлет и т.д… Как говорили у нас в деревне, «вали кулём, после разберём». Перемешать, взболтать и залить для связности монологами, представляющими собой обычный, ничем не примечательный советско-кухонный дискурс а-ля «после третьей стопки».
Интеллигенты, обескураженные подобной наглостью в обращении с христианским культурным наследием, интеллигенты, считающие, к тому же, хорошим тоном относиться со вниманием и уважением к любому художественному высказыванию, пытаются обнаружить в сием творении смысл и, разумеется, его обнаруживают. Можно было и мне попытаться связать и увязать это всё в стройную красивую картину, как положено, с выходом к трансцендентным обобщениям. Можно, и материал располагает крутить его и так, и сяк, проводить параллели, погружать в контекст и прочее. Но я не буду. Почему? - А вот не интересно.
1. Мне неприятна авторская интонация. Он не любит и не уважает своих зрителей, считая их заведомо глупее и бесталаннее себя.
2. Мне неприятны герои (хотя видно, что автору они как раз-таки очень нравятся). У меня они не вызывают сочувствия, не хочется ни сопереживать с ними, ни даже следить за их судьбой. Все их мотивы глубоко неестественны и вымучены.
3. Мне неприятны женские образы. Они не столько антипатичны, сколько вообще не люди. Они неживые, но даже не архетипы а вообще непонятно что. Персонажи какой-то заигранной пьесы кукольного театра, которые механически проговаривают слова роли, не более того, без чувств, без мысли, без любви. Да оно и не требуется, это просто функции.
И я считаю, что даже эти три пункта - достаточное основание, чтобы закрыть вопрос с «Жертвоприношением» и не испытывать муки совести, что я чего-то недопоняла, недодумала, до чего-то не доросла в восприятии «всемирно признанного киношедевра». Но есть ещё кое-что.
4. Откровенная пошлость сцены, где герой листает подаренный ему альбом русской иконы и комментирует его. В принципе, тут можно было бы это кино уже выключать.
5. Тут очень личное. Я, выросшая в очень далёкой провинции в конце 80-х, глубоко убеждена, что за то ощущение полной разрухи, безнадёжности и никому-не-нужности, постапокалиптического упадка (ещё до 90-х!), которое я впитала из самой атмосферы: визуальной, звуковой, вербальной… из самой жизни, окружавшей меня… - тщетности и тленности, а также постоянного и ежечасного ВРАНЬЯ… То ощущение, которое составляет во многом суть моего мировосприятия до сих пор, возвращаясь в кризисные моменты жизни, так вот, в том ощущении виноваты они, такие как Тарковский.
Московские мальчики-мажоры из хороших семей, обласканные властью, которые, играя в гениев, взяли на себя звание «ум-честь-совесть» нации, гордились им, забыв, однако, что такое звание накладывает ещё и огромную ответственность за жизнь и самочувствие этой самой нации. Но это уже им было неинтересно, проще нагадить и - «сюда я больше не ездок, карету мне, карету».
Я увидела нелепицу, какую-то кучу огрызков из того, что автор нахватался по верхам, из непременного набора советского человека, как бы продвинутого в духовной области: репродукции Леонардо в журнале «крестьянка», хрестоматийная, в прямом смысле слова, «Erbarme dich», хрестоматийный же Гамлет и т.д… Как говорили у нас в деревне, «вали кулём, после разберём». Перемешать, взболтать и залить для связности монологами, представляющими собой обычный, ничем не примечательный советско-кухонный дискурс а-ля «после третьей стопки».
Интеллигенты, обескураженные подобной наглостью в обращении с христианским культурным наследием, интеллигенты, считающие, к тому же, хорошим тоном относиться со вниманием и уважением к любому художественному высказыванию, пытаются обнаружить в сием творении смысл и, разумеется, его обнаруживают. Можно было и мне попытаться связать и увязать это всё в стройную красивую картину, как положено, с выходом к трансцендентным обобщениям. Можно, и материал располагает крутить его и так, и сяк, проводить параллели, погружать в контекст и прочее. Но я не буду. Почему? - А вот не интересно.
1. Мне неприятна авторская интонация. Он не любит и не уважает своих зрителей, считая их заведомо глупее и бесталаннее себя.
2. Мне неприятны герои (хотя видно, что автору они как раз-таки очень нравятся). У меня они не вызывают сочувствия, не хочется ни сопереживать с ними, ни даже следить за их судьбой. Все их мотивы глубоко неестественны и вымучены.
3. Мне неприятны женские образы. Они не столько антипатичны, сколько вообще не люди. Они неживые, но даже не архетипы а вообще непонятно что. Персонажи какой-то заигранной пьесы кукольного театра, которые механически проговаривают слова роли, не более того, без чувств, без мысли, без любви. Да оно и не требуется, это просто функции.
И я считаю, что даже эти три пункта - достаточное основание, чтобы закрыть вопрос с «Жертвоприношением» и не испытывать муки совести, что я чего-то недопоняла, недодумала, до чего-то не доросла в восприятии «всемирно признанного киношедевра». Но есть ещё кое-что.
4. Откровенная пошлость сцены, где герой листает подаренный ему альбом русской иконы и комментирует его. В принципе, тут можно было бы это кино уже выключать.
5. Тут очень личное. Я, выросшая в очень далёкой провинции в конце 80-х, глубоко убеждена, что за то ощущение полной разрухи, безнадёжности и никому-не-нужности, постапокалиптического упадка (ещё до 90-х!), которое я впитала из самой атмосферы: визуальной, звуковой, вербальной… из самой жизни, окружавшей меня… - тщетности и тленности, а также постоянного и ежечасного ВРАНЬЯ… То ощущение, которое составляет во многом суть моего мировосприятия до сих пор, возвращаясь в кризисные моменты жизни, так вот, в том ощущении виноваты они, такие как Тарковский.
Московские мальчики-мажоры из хороших семей, обласканные властью, которые, играя в гениев, взяли на себя звание «ум-честь-совесть» нации, гордились им, забыв, однако, что такое звание накладывает ещё и огромную ответственность за жизнь и самочувствие этой самой нации. Но это уже им было неинтересно, проще нагадить и - «сюда я больше не ездок, карету мне, карету».