Воспоминание о Грузии
О политике я не пишу. Она и не очень меня интересует, потому что ситуация понятная, а сотрясения воздуха неинтересны.
Мне довелось застать важный период истории; как Талейран, живший при Старом режиме, мог сравнить его с новым, с Республикой, Консульством, Империей, Реставрацией, - так и я знаю, что такое распад государства, национальные движения, революция и все прочее. Словом, неинтересно.
Помню кажущуюся пародоксальной фразу Гитлера - о том, что после войны он хотел бы лет 10 посвятить литературной работе: "Войны приходят и уходят. Остаются только ценности культуры". Можно смеяться над литературными способностями Гитлера. И над тем, каким он был художником. Но все же он был человеком, как бы ни противно это казалось, и человеческое не было ему чуждо.
И не обсуждаю, хорош или плох Саакашвили, хороши или плохи грузины и грузинское государство вообще; не обсуждаю, хороши ли мы сами (а то, в какой стране живем мы, волнует меня больше); это всего лишь воспоминание о Грузии - такой, какой она пришла ко мне, через поколения, заочно. О доброте, которая непременно имеет отражения и настигает непредсказуемо где. И о том, что любовь дороже ненависти.
19 октября 1941 года, т.е. ровно 65 лет назад, гитлеровцы овладели Таганрогом. Многие не знают, а кто-то не помнит, что дед мой происходит из старых таганрогских бюргеров, там жил еще его дед, и так война пришла в мой дом.
Армия фон Клейста, танковые дивизии "Викинг" и "Адольф Гитлер" были на самых подступах к городу. Одни жители складывали на тачки свой скарб, другие в цехах снимали станки и грузили их на машины. Третьи работали на железнодорожной станции, помогая втаскивать на платформы заводское оборудование. Некоторые шли в порт к зернохранилищу - там горожанам раздавали зерно.
Из Таганрога увозили все, что можно было увезти: станки, запасы продовольствия, книги, документы, музейные ценности.
Уезжали и уходили все, кто не хотел остаться под немцем. Вереницы людей тянулись из города на северо-восток, в сторону Ростова. Рядом со взрослыми шагали дети.
Из книги "Герои Таганрога" героя Советского Союза летчика Генриха Гофмана:
"В кабинете первого секретаря горкома партии Решетняка за длинным столом с усталыми от бессонных ночей лицами сидели секретари обкома Богданов и Ягупьев, начальник артиллерии округа полковник Кариофили. Склонившись над исписанным блокнотом, генерал-майор Гречкин, заместитель командующего Северо-Кавказским военным округом, докладывал:
- На помощь Таганрогу подошел контр-адмирал Белоусов с дивизионом канонерок. В боевой готовности корабли "Красный Дон" и "Серафимович". Кроме этого, мы располагаем дивизионом катеров под командованием старшего лейтенанта Богословского и катерами-"охотниками" Севастопольского морского училища. Таким образом...
- Командующий обещает удерживать оборону в течение нескольких дней. Быть может, мы и хлеб из порта успели бы вывезти?
- Вряд ли,- ответил Ягупьев,- его там столько, что при наших транспортных возможностях и за месяц всего не отправишь.
- Кто руководит раздачей хлеба населению? - спросил Богданов.
- Этим занимается Морозов,- Ягульев задумался и неожиданно добавил: - А может, действительно начнем вывозку хлеба? Раздать-то его всегда успеем...
- Действуйте, Григорий Иванович! - Богданов одобрительно кивнул.
. . .
В приемную торопливо вошел начальник таганрогской милиции.
- Почему вы здесь? Что с эшелоном? - вскинув брови, спросил Ягупьев.
- Дорога на Ростов отрезана. В Вареновке немцы. Эшелон задним ходом пригнали обратно.
. . .
В голубом безоблачном небе перекатывались залпы артиллерийской канонады.
В порт непрерывным потоком спешили люди. Женщины с детьми устремлялись к причалам, возле которых стояли суда, предназначенные для эвакуации населения. Крики, гомон, детский плач витали над портовыми постройками...
Когда последние суда, переполненные людьми, начали отваливать от пристани, Николай Морозов приказал поджечь зернохранилище.
. . .
Николай глянул в сторону маяка и увидел два фашистских танка. Они стояли на берегу, над самым обрывом, и стреляли по кораблям. На палубе вооруженного судна "Кренкель", только что отчалившего от северного мола, показалось пламя. В это время второй снаряд снес палубные надстройки на корме "Ростова".
Люди прыгали за борт. А море, распоротое снарядами, кипело и дыбилось. Огромные фонтаны воды обрушивались на головы тех, кто барахтался в этой морской пучине всего в нескольких десятках метров от суши. Цепляясь за щепы, порой друг за друга, люди стремились удержаться на воде. Но это удавалось немногим. Море поглощало людей.
- В трюмах снаряды! Всем покинуть корабль! - услышал Николай властную команду.
Не раздумывая больше, он прыгнул за борт".
Моя бабушка, тогда 26-летняя, с двумя маленькими детьми, сестрой и племянниками эвакуировалась на Кавказ. Не доезжая до Ростова, их поезд остановился: пропускали эшелон с ранеными. И тут начался налет.
Через некоторое время поезд с беженцами продолжил путь. Он шел по рельсам, рядом с которыми валялись развороченные вагоны, трупы раненых бойцов, части человеческих тел. Маленький Женька, племянник, смотрел во все глаза. По ночам он стал кричать - от страха. Поезд останавливали временами, все выбегали и прятались в поле, когда немецкие самолеты приближались к составу. Бомбы взрывали землю. Земля была уже холодная, мокрая, осенняя. Лежать, распластавшись, приходилось часами. Потом живые грузились обратно - и эшелон продолжал путь.
Их привезли в Нальчик.
Мой дед не знал об этом. Ему сообщили, что вся его семья погибла при бомбардировке эшелона. Никто из пассажиров не выжил.
Это была неправда. Разбомбили пропущенный вперед состав с ранеными. И в том поезде действительно не выжил никто. Дед этого не знал.
А их разместили в Нальчике. По ночам горцы в бурках, верхом, охраняли беженцев. Женька все еще кричал, и тогда охранники стучали в двери: "Почему у вас кричит ребенок? Что с ним делают?" Ребенок боялся налетов. И разорванных трупов.
Под Нальчиком, как и под Таганрогом, была немецкая колония. Немцев теперь выселили в глубь страны. И беженцы бродили по брошенным огородам, собирали урожай, копали картошку. Покинутых домов и этого труда: осталось лишь собрать его плоды, - бабушке было жалко.
Но немцы - те, гитлеровские, - продолжали надвигаться. Нальчик был тупиковым городом. Если бы перерезали дороги, уйти уже не удалось бы. Но их успели вывезти - на этот раз в Тбилиси. По Военно-грузинской дороге.
В Тбилиси их поселили в спортивном зале какого-то ремесленного ущилища. Здесь были беженцы с юга, из Новороссии: одесситы, ростовчане, таганрожцы. В мирном городе Женька ожил: теперь он дразнил еврейскую девочку из Одессы, имевшую удивительную шевелюру - рыжую с белым пятном. Он дразнил ее "Ниф-Ниф, Нуф-Нуф и Наф-Наф". Бабушка, конфузясь, его одергивала.
Тбилиси был мирным. Казалось, войны не было на свете. И только в окна заглядывали толпящиеся ученики ремесленного училища, в большинстве выходцы с гор. Директор прикрикнул на них, и они разбежались.
Здесь моя мама пошла в первый класс. Ее маленький брат - в детский сад, вместе с Женькой. Шалопай Женька утащил в зоопарке из пруда золотую рыбку. Дети приносили домой грузинские слова и стихи.
Пожилая тетя Анико работала уборщицей. У нее был хороший дом, сад, огород. Но она работала за хлеб. Военная черта Тбилиси: хлеб давали только по карточкам. Поэтому надо было работать. Сахара не было, но вместо сахара давали финики.
Моя мама с братцем, с Женькой приходили к тете Анико в гости. Она поила их молоком своей козы. Моя бабушка брала у нее молоко для детей.
Через город, мама, еще дошкольница и потом первоклашка, сквозь рынок, шла домой. Шла без взрослых. Тбилиси был мирным городом.
Весной он цвел. И горы вокруг были в цвету.
По цветущей улице, однажды, к ним пришел мой дед. Он узнал, что они живы. Все живы.
Но немцы - те, гитлеровские, - продолжали приближаться. Отсюда ехать в своей стране было уже некуда. Оставалось эвакуироваться в Иран. И уже собирались эвакуировать.
И все-таки немцев остановили.
Остановили под Сталинградом, потом отбросили.
В феврале 1943-го освободили Ростов. В самом конце августа - 30-го - Таганрог. В 1944-м бабушка с сестрой и детьми вернулась в освобожденный город.
Это были останки. Ни воды, ни электричества. Следы бомбардировок. Нищета. Голод. Грязь.
Родственники, которые оставались в оккупацию в покинутом доме, сожгли весь архив, библиотеку: потому что нечем было топить. Вторая бабушкина сестра добывала еду тем, что стирала для немцев. Но немцы тоже оголодали и обовшивели. Старших племянников угнали в Германию - на работу. Соседей - многоих комсомольцев, коммунистов, евреев вывезли за город и расстреляли. Целую еврейскую семью - теток, детей, бабушку, - заставили сначала носить повязки, а затем прийти на площадь. Вывезли и расстреляли. Дальняя родственница бабушки сошла с ума. Она жила у стадиона. Ей было видно то, чего не видели другие. На стадионе, в мороз, гитлеровцы гоняли голыми советских военнопленных. Их поливали холодной водой. Укладывали штабелями. И штабеля голых, покрытых ледяной коркой тел лежали под забором.
Мама училась в школе теперь в Таганроге. В старой Мариинской гимназии. Она писала химическим карандашом (грифель надо намочить, и он пишет, словно чернила) на газетных полях - тетрадей не было. Появились чернила. Но в школе они замерзали. Бабушка кормила детей макухой.
А после войны на восстановлении Таганрога работали пленные немцы. К ним нельзя было подходить. Они были хмурые, осунувшиеся.
Это были гитлеровцы - те самые.
Те, кто ее бомбил. Кто бомбил ее и детей.
Те, кто расстрелял ее соседей.
Кто угнал ее племянников.
Кто разорил ее дом.
Кто заставил голодать.
Кто насмерть мучил содат - тех, которые ее защищали.
И она, сквозь забор, рискуя (оглядываясь, чтобы не заметил охранник), протягивала им хлеб.
Потому что они были голодными.
И воспоминание о Грузии осталось.
Бабушка, мама рассказывали мне о ней, о тете Анико, о ее козе, о доброте, о цветущем Тбилиси, о веселых грузинах, и еще они учили меня грузинским словам, стихам и песням.
Умерла моя бабушка. Давно, наверно, умерла и тетя Анико, годившаяся моей бабушке в матери. А я ее помню. Хотя она не знала и не могла подумать обо мне. Еще раньше умерла ее коза, молоком которой вскормлены мы все - мы, потомки тех русских беженцев, и они, потомки тех грузин, внуков тети Анико.