Мемуары г-жи де Лавальер. Том 2, глава V.
Хотя любви короля мне должно было хватать для счастья, в своем новом жилище я счастлива не была. Я знала обо всем, что происходило при дворе, и обо всем, что там затевалось против меня. Правда, мне больше не приходилось страдать ни от придирок Madame, ни от козней г-жи де Суассон: одна оказалась слишком занята своими заботами, вторая же покинула двор; но, даже отсутствуя, она, казалось, все еще предводительствует придворными; всюду чувствовался ее дух, ее влияние; и ее печальный пример не только не сдерживал тех, кто выступал против меня, но, напротив, подталкивал их к действию. Милость короля ко мне потому все еще была причиной зависти и беспокойства, и изобретались все новые способы лишить меня этой милости. Прямые и открытые действия не имели успеха, к тому же король дал понять, что решительно настроен наказать всякого, кто не проявит должного уважения ко мне, потому искали другие пути. Для победы над тем, что называли его смехотворным постоянством, в ход пускали соблазны и кокетство; многие красавицы с усердием взялись за этот труд. А так как у них хватало воздыхателей и даже любовников, - теперь у них появилось много ревнивцев, которые очень плохо обращались с ними, видя, как они ведут себя с королем, пусть на самом деле это была лишь видимость; об этом можно судить по тому, что я сейчас расскажу.
Г-н де Лозен долгое время был фаворитом принцессы Монако, своей кузины, одной из тех, что порхали вокруг короля, но это так и не стало чем-то большим, пусть меня и хотели убедить в обратном. Г-н де Лозен легче, чем я, принял на веру один из ходивших тогда слухов; и однажды, когда многие из нас собрались в Версале поздним вечером при прекрасном лунном свете и беседовали, иные - сидя на траве, иные - учитывая небывалую жару - небрежно растянувшись на ней, г-н де Лозен объяснился со своей кузиной; и так как она ответила ему то ли насмешливо, то ли раздраженно, - он, которого ни тот, ни другой тон не устраивали, потребовал от нее правды, уверяя ее, что в случае, если его подозрения уже были подтверждены на деле, он ее заранее прощает; но принцесса тогда приняла облик оскорбленной праведницы, презрительно посмотрев на него, отвернулась и больше не разговаривала с ним в тот вечер. Те, кто видел г-на де Лозен, мог ясно увидеть на его лице сильную досаду, хотя он сперва сдерживал ее, но в конце концов, не выдержав, резко поднялся, будто бы чтобы удалиться, и, когда он проходил мимо своей кузины, она громко вскрикнула, чем мы все были крайне удивлены, так же, как и ее слезами; она показала нам свою распухшую, ушибленную руку со следом от каблука г-на де Лозен. Слухи об этом происшествии быстро распространялись, пока не дошли до короля, который отчитал г-на де Лозен за его гадкий поступок. Повсюду говорили, что король при этом был несколько более раздосадованным, чем нужно было, и это много чего значило. Я захотела объяснений.
- Кажется, сир, вы сделались рыцарем для каждой из наших дам и намереваетесь вмешаться во все их любовные приключения?
Он удивился, предложив мне рассказать, что я имела в виду.
- По какому поводу, - продолжила я, - король встает на сторону принцессы Монако, наказывая господина де Лозена?
- Ах! - ответил он мне, смеясь, - вот кто занимает вас, мой прекрасный ангел; вы ревнуете, тем лучше! Я вам это часто повторял; по-моему, это важный признак любви.
Его радостный вид вселил в меня уверенность, однако у меня остались некоторые подозрения; чтобы их совершенно уничтожить, в случае, если они существовали, он добавил:
- В самом деле, моя дорогая, я пожурил господина де Лозен, но не наказал так, как он того заслуживал; я непременно сделал бы это, если бы не боялся ранить этим вас. Ваша ревность, разбуженная теперь такой мелочью, тогда развернулась бы в полную силу, и я опасался последствий этого для вас более, чем для меня самого. Мы должны заботиться друг о друге!
В этих словах я увидела мудрость короля и похвалила его за нее; от этого он, кажется, смутился. Людские пересуды тут же вспомнились мне один за другим, но я не уделила им внимания. Искреннее объяснение короля развеяло их, научив меня знать им цену. Эти слухи, что до меня доходили будто наперегонки, не все, однако, сообщались мне со злым умыслом. Я невольно заполучила себе нескольких друзей при дворе, и со дня смерти королевы-матери они не гнушались открыто проявлять свое ко мне расположение. Я отмечу среди остальных графиню де Гиш. По разнообразным легко угадываемым причинам она была не в ладах со своим мужем, хотя не то чтобы ненавидела его; напротив, казалось, она - одна из самых близких ему людей, хотя ее и не было рядом, ведь она хлопотала как могла, чтобы вернуть ему благосклонность короля. Муж даже видеть ее не мог; когда я говорю «видеть», я не преувеличиваю. Дошло до того, что они оба жили в разных местах, и у каждого были собственные дом и экипаж; и они никогда не разговаривали. Графиня охотно соглашалась с тем, что ей говорят о ее муже, и г-н де Гиш впадал в ужасный гнев, как только ему передавали слова его жены. Никто не знал, в чем заключается тайна их вражды, и, вполне возможно, никогда не узнает. Эта дама, однако, вовсе не заслужила такого презрения, потому что она красива, очень приветлива, в высшей степени умна, и ее происхождение вряд ли позволяет так пренебрегать ею: оно внучка канцлера Сегье, и этим все сказано. Она чувствовала ко мне дружеское расположение и очень скромно просила о чести навестить меня. Несложно догадаться, что я ей в этом не отказала. Там ей представилась возможность поговорить с королем и смягчить его суровость в отношении своего мужа; и если г-н де Гиш однажды вернется из ссылки, то этим он будет обязан своей супруге, которую так презирает, потому что в моем присутствии король пообещал ей вернуть его.
Г-н де Лозен долгое время был фаворитом принцессы Монако, своей кузины, одной из тех, что порхали вокруг короля, но это так и не стало чем-то большим, пусть меня и хотели убедить в обратном. Г-н де Лозен легче, чем я, принял на веру один из ходивших тогда слухов; и однажды, когда многие из нас собрались в Версале поздним вечером при прекрасном лунном свете и беседовали, иные - сидя на траве, иные - учитывая небывалую жару - небрежно растянувшись на ней, г-н де Лозен объяснился со своей кузиной; и так как она ответила ему то ли насмешливо, то ли раздраженно, - он, которого ни тот, ни другой тон не устраивали, потребовал от нее правды, уверяя ее, что в случае, если его подозрения уже были подтверждены на деле, он ее заранее прощает; но принцесса тогда приняла облик оскорбленной праведницы, презрительно посмотрев на него, отвернулась и больше не разговаривала с ним в тот вечер. Те, кто видел г-на де Лозен, мог ясно увидеть на его лице сильную досаду, хотя он сперва сдерживал ее, но в конце концов, не выдержав, резко поднялся, будто бы чтобы удалиться, и, когда он проходил мимо своей кузины, она громко вскрикнула, чем мы все были крайне удивлены, так же, как и ее слезами; она показала нам свою распухшую, ушибленную руку со следом от каблука г-на де Лозен. Слухи об этом происшествии быстро распространялись, пока не дошли до короля, который отчитал г-на де Лозен за его гадкий поступок. Повсюду говорили, что король при этом был несколько более раздосадованным, чем нужно было, и это много чего значило. Я захотела объяснений.
- Кажется, сир, вы сделались рыцарем для каждой из наших дам и намереваетесь вмешаться во все их любовные приключения?
Он удивился, предложив мне рассказать, что я имела в виду.
- По какому поводу, - продолжила я, - король встает на сторону принцессы Монако, наказывая господина де Лозена?
- Ах! - ответил он мне, смеясь, - вот кто занимает вас, мой прекрасный ангел; вы ревнуете, тем лучше! Я вам это часто повторял; по-моему, это важный признак любви.
Его радостный вид вселил в меня уверенность, однако у меня остались некоторые подозрения; чтобы их совершенно уничтожить, в случае, если они существовали, он добавил:
- В самом деле, моя дорогая, я пожурил господина де Лозен, но не наказал так, как он того заслуживал; я непременно сделал бы это, если бы не боялся ранить этим вас. Ваша ревность, разбуженная теперь такой мелочью, тогда развернулась бы в полную силу, и я опасался последствий этого для вас более, чем для меня самого. Мы должны заботиться друг о друге!
В этих словах я увидела мудрость короля и похвалила его за нее; от этого он, кажется, смутился. Людские пересуды тут же вспомнились мне один за другим, но я не уделила им внимания. Искреннее объяснение короля развеяло их, научив меня знать им цену. Эти слухи, что до меня доходили будто наперегонки, не все, однако, сообщались мне со злым умыслом. Я невольно заполучила себе нескольких друзей при дворе, и со дня смерти королевы-матери они не гнушались открыто проявлять свое ко мне расположение. Я отмечу среди остальных графиню де Гиш. По разнообразным легко угадываемым причинам она была не в ладах со своим мужем, хотя не то чтобы ненавидела его; напротив, казалось, она - одна из самых близких ему людей, хотя ее и не было рядом, ведь она хлопотала как могла, чтобы вернуть ему благосклонность короля. Муж даже видеть ее не мог; когда я говорю «видеть», я не преувеличиваю. Дошло до того, что они оба жили в разных местах, и у каждого были собственные дом и экипаж; и они никогда не разговаривали. Графиня охотно соглашалась с тем, что ей говорят о ее муже, и г-н де Гиш впадал в ужасный гнев, как только ему передавали слова его жены. Никто не знал, в чем заключается тайна их вражды, и, вполне возможно, никогда не узнает. Эта дама, однако, вовсе не заслужила такого презрения, потому что она красива, очень приветлива, в высшей степени умна, и ее происхождение вряд ли позволяет так пренебрегать ею: оно внучка канцлера Сегье, и этим все сказано. Она чувствовала ко мне дружеское расположение и очень скромно просила о чести навестить меня. Несложно догадаться, что я ей в этом не отказала. Там ей представилась возможность поговорить с королем и смягчить его суровость в отношении своего мужа; и если г-н де Гиш однажды вернется из ссылки, то этим он будет обязан своей супруге, которую так презирает, потому что в моем присутствии король пообещал ей вернуть его.