Мемуары г-жи де Лавальер. Том 2, глава V. Продолжение.
В числе друзей, которые были у меня при дворе, есть одна, дружбу которой я вполне заслужила: моя двоюродная племянница из семьи дю Фуйон, которую я за год до этого выдала замуж за маркиза де Сурди, служившего королю дворецким. Я устроила этот брак по просьбе моей матери. Вот, вместе с д’Артиньи, две единственные особы, которым я составила протекцию, пока король был благосклонен ко мне; остальные могли обоснованно упрекать меня в безразличии к тому, чтобы найти ей применение. Моя мать, которая, конечно, не нуждалась в моем влиянии на короля, претендуя на совсем немногое, часто стыдила меня за то забвение, в котором я оставила свою семью и друзей. То, что мы скорее назовем благоразумием, было, в сущности, всего лишь эгоизмом, и моя застенчивость при требовании от короля милости для моих близких объяснима и ничем не может быть оправдана. Он выполнял мои просьбы всегда, и более того, давал мне все, что я просила, с мягкими упреками в скромности моих желаний. Именно так он однажды дал полк Руерг моему брату, который хотел найти себе компанию: «Всего лишь компанию для вашего брата? Отпрыск рода Лавальер заслуживает и большего,» - сказал он мне и тут же оплатил для него этот полк. Когда король подарил мне особняк Бирон, моя мать, которая до того момента держалась подальше от меня, вернулась.
Она хотела жить вместе со своей дочерью; это стало впоследствии одним из величайших моих утешений; но тогда я уступила мольбам короля, которому, к несчастью, никогда не нравилась моя мать. Так как он считал, что мне нужен пожилой, мудрый человек рядом, особенно в моем тогдашнем состоянии, в котором мне недолго оставалось пребывать, он позволил матери г-на Кольбера поселиться в этом особняке. Она приехала, и у меня появилась возможность еще ближе сойтись с ее сыном. Г-жа Кольбер была дамой около шестидесяти лет, все еще очень бодрой и прекрасно сохранившейся, с лицом, которое, должно быть, было красивым, хотя немного суровым. Она привезла с собой деревенскую девушку, хорошо образованную - лучше, чем эти люди бывают обычно, - доброта и услужливость которой очаровали меня с первой же минуты. Я попросила у г-жи Кольбер отдать ее мне в услужение, и я поняла по виду девушки, что она рада такой смене положения. Женевьева (так ее звали) привязалась ко мне. Я, со своей стороны, полюбила ее; она заслуживала этого благодаря своим чувствам, которые делали ее достойной лучшей судьбы и лучшего происхождения. Я уже сказала, что дом, данный мне королем, был отлично обставлен. В нем объединились все проявления роскоши. Король в этом превзошел мои ожидания; да что и говорить! он их и не знал; потому что, безо всякого сомнения, я бы скорее предпочла безвестную жизнь с ним всей этой вычурности, которой его любовь окружила меня. Что мне было делать со всей этой красивой мебелью и великолепными картинами? Они не нужны были мне, разве только чтобы рассказать о них тому, кого я люблю. Без него во всех этих богатствах не было никакой радости, которую другая, может быть, могла бы обрести в обладании ими. К тому же мне не давало покоя огромное количество людей, которых король прислал мне на службу. Для чего мне столько народу для выполнения желаний, которых у меня нет? Так что я быстро ограничила себя небольшим числом слуг, и я попыталась загладить позор моей жизни теми немногими добрыми делами, что королевская щедрость позволила мне совершать. Увы! Я не сумела укрыться ни от ненависти, ни от презрения, и то, о чем я расскажу, тому доказательство.
В один из тех августовских вечеров, когда король был в Версале, я легла спать, дурно себя чувствуя из-за своей беременности и жары. Окно было открыто; я задремала, пока г-жа Кольбер и моя Женевьева были в моей комнате. Посреди ночи меня разбудил негромкий шум, похожий на тот, что производят, собравшись, несколько человек; в в полной тишине я услышала шаги под окнами моего дома; они то удалялись, то возвращались. Там тихо говорили, затем следовало молчание. Я сперва уделила всему этому лишь рассеянное внимание, которое каждый, очнувшись от долгого сна, уделяет первому, что его потревожит. Но удивление скоро смешалось с этим беспокойством, и от него я перешла к сильнейшему ужасу; я села в кровати, чтоб позвать своих людей. Но я забыла слова и лишилась дара речи, стоило мне завидеть человека, карабкавшегося на мой балкон. Я не знаю, что случилось бы, если бы Женевьева, тоже встревоженная шумом, в тот же момент не вошла в мою комнату. При виде незнакомца она закричала, и тот тут же скрылся. Мы вместе стали звать людей; прибежали все мои лакеи, вооруженные, с факелами. Они быстро вышли и обыскали улицу и соседние дома; но ничего подозрительного не нашлось. Это событие вселило в меня сильный страх. В тот же день я принимала своих друзей. Все были в той или иной степени опечалены дошедшим до них рассказом о моем приключении, потому что эта история доходила до каждого с разными подробностями. В какой-то момент при дворе даже решили, что меня зарезали. Судите сами, как испугалась д’Артиньи, узнав об этом, и как обрадовалась, увидев меня целой и невредимой. Г-н де Сент-Аньян послал гонца, чтобы оповестить короля. Тот нашел его в Булонском лесу, откуда король возвращался в карете. В ужасе он примчался ко мне. Я бросилась в его объятия, обливаясь слезами. Тот день, который мог оказаться последним в моей жизни, стал одним из самых прекрасных в ней. Я не сумею описать всю боль, все потрясение, возмущение и радость, что отразились на лице короля. В присутствии моих друзей и толпы посторонних, которых шум привлек ко входу в мой дом, он плакал и горячо целовал мои руки. Он подходил к каждому, чуть ли не в бреду благодарил его с большим или меньшим пылом, в зависимости от того, насколько удрученным тот человек выглядел. Как счастлива я была чувствовать себя столь любимой, и как горда я была бы этой любовью, если бы тайное сожаление не заставляло меня краснеть! Когда все ушли, король потребовал от меня деталей; он хотел все знать, он сказал, что я скрыла от него половину случившегося, что я знаю виновных и что моя пагубная доброта их щадит. Мне стоило большого труда рассеять его заблуждение и убедить его в искренности моих слов. Так как он знал, что без Женевьевы моя жизнь была бы под угрозой, он позвал эту бедную девушку, все еще взволнованную и смущенную тем, что она должна предстать перед самим королем; он дал ей свой кошелек и очень дорогой бриллиант, заверив ее, что это еще не все и что он сумеет отблагодарить ее за величайшую услугу, оказанную ею, в частности, и ему. Он сказал ей: «Я не хочу похищать вас у госпожи де Лавальер; оставайтесь рядом с ней, я буду ценить это не меньше, чем если бы вы служили лично мне». Вот до чего этот государь соблаговолил снизойти из-за меня. Хотя король и не видел королеву с позавчерашнего дня, он не захотел покидать меня прежде, чем наступит вечер, несмотря на мои настоятельные просьбы. Государственные дела на тот день были отложены, и я отмечаю это как редкий факт, потому что это одна из тех вещей, которыми он никогда не пренебрегал ни до этого, ни впредь. Мое состояние усиливало опасения короля, и так как я казалась все еще сильно взволнованной произошедшим и была слабой и бледной, он послал за Ла Буше, которая его успокоила и пообещала благополучные роды. На этом он удалился, заверив меня, что вернется утром, как только поднимется солнце. Но мне вовсе не нужно было это обещание, я и так увидела его во взгляде короля.
Она хотела жить вместе со своей дочерью; это стало впоследствии одним из величайших моих утешений; но тогда я уступила мольбам короля, которому, к несчастью, никогда не нравилась моя мать. Так как он считал, что мне нужен пожилой, мудрый человек рядом, особенно в моем тогдашнем состоянии, в котором мне недолго оставалось пребывать, он позволил матери г-на Кольбера поселиться в этом особняке. Она приехала, и у меня появилась возможность еще ближе сойтись с ее сыном. Г-жа Кольбер была дамой около шестидесяти лет, все еще очень бодрой и прекрасно сохранившейся, с лицом, которое, должно быть, было красивым, хотя немного суровым. Она привезла с собой деревенскую девушку, хорошо образованную - лучше, чем эти люди бывают обычно, - доброта и услужливость которой очаровали меня с первой же минуты. Я попросила у г-жи Кольбер отдать ее мне в услужение, и я поняла по виду девушки, что она рада такой смене положения. Женевьева (так ее звали) привязалась ко мне. Я, со своей стороны, полюбила ее; она заслуживала этого благодаря своим чувствам, которые делали ее достойной лучшей судьбы и лучшего происхождения. Я уже сказала, что дом, данный мне королем, был отлично обставлен. В нем объединились все проявления роскоши. Король в этом превзошел мои ожидания; да что и говорить! он их и не знал; потому что, безо всякого сомнения, я бы скорее предпочла безвестную жизнь с ним всей этой вычурности, которой его любовь окружила меня. Что мне было делать со всей этой красивой мебелью и великолепными картинами? Они не нужны были мне, разве только чтобы рассказать о них тому, кого я люблю. Без него во всех этих богатствах не было никакой радости, которую другая, может быть, могла бы обрести в обладании ими. К тому же мне не давало покоя огромное количество людей, которых король прислал мне на службу. Для чего мне столько народу для выполнения желаний, которых у меня нет? Так что я быстро ограничила себя небольшим числом слуг, и я попыталась загладить позор моей жизни теми немногими добрыми делами, что королевская щедрость позволила мне совершать. Увы! Я не сумела укрыться ни от ненависти, ни от презрения, и то, о чем я расскажу, тому доказательство.
В один из тех августовских вечеров, когда король был в Версале, я легла спать, дурно себя чувствуя из-за своей беременности и жары. Окно было открыто; я задремала, пока г-жа Кольбер и моя Женевьева были в моей комнате. Посреди ночи меня разбудил негромкий шум, похожий на тот, что производят, собравшись, несколько человек; в в полной тишине я услышала шаги под окнами моего дома; они то удалялись, то возвращались. Там тихо говорили, затем следовало молчание. Я сперва уделила всему этому лишь рассеянное внимание, которое каждый, очнувшись от долгого сна, уделяет первому, что его потревожит. Но удивление скоро смешалось с этим беспокойством, и от него я перешла к сильнейшему ужасу; я села в кровати, чтоб позвать своих людей. Но я забыла слова и лишилась дара речи, стоило мне завидеть человека, карабкавшегося на мой балкон. Я не знаю, что случилось бы, если бы Женевьева, тоже встревоженная шумом, в тот же момент не вошла в мою комнату. При виде незнакомца она закричала, и тот тут же скрылся. Мы вместе стали звать людей; прибежали все мои лакеи, вооруженные, с факелами. Они быстро вышли и обыскали улицу и соседние дома; но ничего подозрительного не нашлось. Это событие вселило в меня сильный страх. В тот же день я принимала своих друзей. Все были в той или иной степени опечалены дошедшим до них рассказом о моем приключении, потому что эта история доходила до каждого с разными подробностями. В какой-то момент при дворе даже решили, что меня зарезали. Судите сами, как испугалась д’Артиньи, узнав об этом, и как обрадовалась, увидев меня целой и невредимой. Г-н де Сент-Аньян послал гонца, чтобы оповестить короля. Тот нашел его в Булонском лесу, откуда король возвращался в карете. В ужасе он примчался ко мне. Я бросилась в его объятия, обливаясь слезами. Тот день, который мог оказаться последним в моей жизни, стал одним из самых прекрасных в ней. Я не сумею описать всю боль, все потрясение, возмущение и радость, что отразились на лице короля. В присутствии моих друзей и толпы посторонних, которых шум привлек ко входу в мой дом, он плакал и горячо целовал мои руки. Он подходил к каждому, чуть ли не в бреду благодарил его с большим или меньшим пылом, в зависимости от того, насколько удрученным тот человек выглядел. Как счастлива я была чувствовать себя столь любимой, и как горда я была бы этой любовью, если бы тайное сожаление не заставляло меня краснеть! Когда все ушли, король потребовал от меня деталей; он хотел все знать, он сказал, что я скрыла от него половину случившегося, что я знаю виновных и что моя пагубная доброта их щадит. Мне стоило большого труда рассеять его заблуждение и убедить его в искренности моих слов. Так как он знал, что без Женевьевы моя жизнь была бы под угрозой, он позвал эту бедную девушку, все еще взволнованную и смущенную тем, что она должна предстать перед самим королем; он дал ей свой кошелек и очень дорогой бриллиант, заверив ее, что это еще не все и что он сумеет отблагодарить ее за величайшую услугу, оказанную ею, в частности, и ему. Он сказал ей: «Я не хочу похищать вас у госпожи де Лавальер; оставайтесь рядом с ней, я буду ценить это не меньше, чем если бы вы служили лично мне». Вот до чего этот государь соблаговолил снизойти из-за меня. Хотя король и не видел королеву с позавчерашнего дня, он не захотел покидать меня прежде, чем наступит вечер, несмотря на мои настоятельные просьбы. Государственные дела на тот день были отложены, и я отмечаю это как редкий факт, потому что это одна из тех вещей, которыми он никогда не пренебрегал ни до этого, ни впредь. Мое состояние усиливало опасения короля, и так как я казалась все еще сильно взволнованной произошедшим и была слабой и бледной, он послал за Ла Буше, которая его успокоила и пообещала благополучные роды. На этом он удалился, заверив меня, что вернется утром, как только поднимется солнце. Но мне вовсе не нужно было это обещание, я и так увидела его во взгляде короля.