Мемуары г-жи де Лавальер. Том 2, глава IV.
Деятельная решительность короля влияла и на придворных. Королева плакала из-за его поступков, как мне говорили, а Madame сказала, что ждет и других нововведений при дворе теперь, когда королевы-матери больше нет. Кроме того, она не упускала случая показать мне, до какой степени враждебно ко мне относится. Я сделала ошибку, передав королю некоторые из сказанных ею в мой адрес слов; король был недоволен услышанным, и, так как он после постарался объяснить Madame, до какой степени я ему дорога, и убедить ее, что оскорблять меня - значит оскорблять и его тоже, она ответила ему слишком уж надменно; он не сдержался и наговорил ей таких слов, что более неприятных и представить не могли ни тот, ни другая*. Нет, невозможно было и дальше оставаться с ней, и я наконец попросила короля избавить меня от ее власти, которую мне день ото дня становилось труднее выносить.
- Сир, заберите меня отсюда, - говорила я ему, - и отвезите куда-нибудь, где я смогу любить вас без того, чтобы из моей любви делали преступление, каким бы скромным и простым ни было мое новое жилище.
- Вы предугадали мое самое сокровенное желание, а я поступлю с вами так, что все они умрут от досады. Ах, если бы мне не приходилось считаться с некоторыми условностями…
От этих слов короля меня бросило в дрожь, потому что он произнес их голосом, изменившимся от гнева; я тут же принялась успокаивать его; я чувствовала, что речь идет о моей гордости и особенно его собственной! Мне несложно было понять причины и иногда даже простить выходки Madame.
- В самом деле, - сказал он мне тогда, - моей невестке пристало быть честолюбивой; но прошлое! Разве мы забыли его? Да уж, в ее духе разыгрывать моралистку перед королевой и хвастаться добродетелью, когда столько людей знает, что ее добродетель - дешевка!
Король не думал о том, что говорил; его ярость все объясняет. Он был очень раздражен, и, возможно, не без причины; и моим долгом было укротить его гнев; я в этом сама себе не хозяйка. Я решила тогда, что не нужно прощать людей за раны, нанесенные нашему самолюбию; я ошибалась, и я поняла потом, что их проще всего забыть: и, в конце концов, неужели природа злобы Madame непонятна? Не я ли сама взяла на себя труд объяснить и усилить эту злобу? На моем собственном примере вы скоро увидите, что я не была защищена от проявлений чьей бы то ни было ненависти ко мне.
Королю недостаточно было просто избавить меня от Madame, он дал мне отдельное содержание и с должным почтением убедил королеву примириться с этим. Он однажды даже предложил мне сделать меня придворной дамой, чему я принялась сопротивляться всеми силами. Теперь же он хотел сделать меня по крайней мере хозяйкой Версаля. Мне хватило смелости отказаться, и за эту смелость я благодарила небо всю мою жизнь.
- Что за скромность - от всего отказываться? - сказал мне король. - Говорите, моя дорогая, чего же вы желаете? Ваша воля будет исполнена.
Я предложила ему дать мне маленький домик, просто обставленный, в отдаленном квартале; я хотела порвать со всеми моими подругами при дворе, кроме г-жи дю Руль; пусть люди думали бы, что я в опале; и пусть бы король не посвятил в нашу тайну никого, кроме г-на де Сент-Аньян и принца Марсильяка. Король ответил отказом на все мои предложения, и, несмотря на мои мольбы и слезы, он купил роскошный особняк, отослал туда множество слуг, украшений и дорогой мебели, карет и т.д… Все эти сборы держались в строжайшем секрете; я и не предполагала, что из Пале-Кардиналь меня переселят в такой великолепный дом. Увидев все эти чудеса, совершенные скорее вовсе не для меня, я чуть было не рванулась прочь из дома, но король остановил меня.
- Что же это, дорогая Луиза?! Столько несправедливости, столько боли - и вы ничуть не изменились! Хотите ли вы вернуться в ту тюрьму, откуда только что вышли?.. или отказываетесь от моих подарков?
- Вот и наступил этот злосчастный день, когда мое бесчестье будет выставлено напоказ всему миру! - воскликнула я.
- Ваше бесчестье?! Значит, любить меня - бесчестье? Неблагодарная, что не сумела до сих пор поставить мою любовь выше своих предрассудков, вы не считаетесь с моими огорчениями, моими страхами, моей тревогой! Да, тревогой, потому что я тревожусь за вас, пока вы находитесь под одной крышей со своими врагами.
- Я предпочту перенести все напасти, что только можно вообразить, лишь бы не страдать от всеобщего презрения, Сир, это последняя жертва, которую я вам никогда не принесу.
- Луиза, моя Луиза, не отказывай мне, я в последний раз прошу тебя; если это не для тебя, то пусть это будет хотя бы для ребенка, которого ты носишь.
Эти слова смогли окончательно сокрушить мою решимость, которую мольбы короля до того уже сильно поколебали.
- Сегодняшний день мы будем считать первым днем вашей свободы, - сказал он мне радостно.
Увы! Оказалось, что я всего лишь сменила одну тюрьму на другую. Король не пренебрегал ничем, чтобы удержать меня; уверения, клятвы - он все это повторял у моих ног. Теперь это он должен был бы оказаться самым неблагодарным, если не любил бы меня до самой смерти; я была самой бескорыстной, самой щедрой, самой милой. Он сделал все, чтобы убедить меня в искренности своих слов; но могла ли я в них не поверить, имела ли я на это право? И с каким восторгом я поддалась на эти слова! Они были для меня будто медом. Теперь уже он умолял меня простить его за все его требования ко мне; мы поменялись ролями: теперь уже я, оказывается, стремилась к тому, что он так долго мне сопротивлялся, и мои отказы казались мне вершиной несправедливости. Не была ли его воля единственной, которой я должна была подчиняться? Не был ли он моим господином и единственным другом на всем свете? И не было ли моим главным долгом пожертвовать всем ради него - гордостью, покоем, счастьем?! Эти мысли занимали меня весь день и весь вечер после того, как король ушел.
* Мы думаем, что г-жа де Лавальер намекает здесь на слова Madame, которые здесь ей не позволила привести ее обычная скромность.
Король однажды попросил свою невестку лучше обращаться с м-ль де Лавальер и вести себя с ней так, как подобает обращаться с самым дорогим королю человеком. Madame ответила: «Хорошо, я буду считать ее за вашу дочь». - прим.изд.
Здесь имеет место игра слов: в числе значений слова fille - не только «дочь», но и «уличная девка, проститутка». Так что Madame действительно «говорит обидно».
- Сир, заберите меня отсюда, - говорила я ему, - и отвезите куда-нибудь, где я смогу любить вас без того, чтобы из моей любви делали преступление, каким бы скромным и простым ни было мое новое жилище.
- Вы предугадали мое самое сокровенное желание, а я поступлю с вами так, что все они умрут от досады. Ах, если бы мне не приходилось считаться с некоторыми условностями…
От этих слов короля меня бросило в дрожь, потому что он произнес их голосом, изменившимся от гнева; я тут же принялась успокаивать его; я чувствовала, что речь идет о моей гордости и особенно его собственной! Мне несложно было понять причины и иногда даже простить выходки Madame.
- В самом деле, - сказал он мне тогда, - моей невестке пристало быть честолюбивой; но прошлое! Разве мы забыли его? Да уж, в ее духе разыгрывать моралистку перед королевой и хвастаться добродетелью, когда столько людей знает, что ее добродетель - дешевка!
Король не думал о том, что говорил; его ярость все объясняет. Он был очень раздражен, и, возможно, не без причины; и моим долгом было укротить его гнев; я в этом сама себе не хозяйка. Я решила тогда, что не нужно прощать людей за раны, нанесенные нашему самолюбию; я ошибалась, и я поняла потом, что их проще всего забыть: и, в конце концов, неужели природа злобы Madame непонятна? Не я ли сама взяла на себя труд объяснить и усилить эту злобу? На моем собственном примере вы скоро увидите, что я не была защищена от проявлений чьей бы то ни было ненависти ко мне.
Королю недостаточно было просто избавить меня от Madame, он дал мне отдельное содержание и с должным почтением убедил королеву примириться с этим. Он однажды даже предложил мне сделать меня придворной дамой, чему я принялась сопротивляться всеми силами. Теперь же он хотел сделать меня по крайней мере хозяйкой Версаля. Мне хватило смелости отказаться, и за эту смелость я благодарила небо всю мою жизнь.
- Что за скромность - от всего отказываться? - сказал мне король. - Говорите, моя дорогая, чего же вы желаете? Ваша воля будет исполнена.
Я предложила ему дать мне маленький домик, просто обставленный, в отдаленном квартале; я хотела порвать со всеми моими подругами при дворе, кроме г-жи дю Руль; пусть люди думали бы, что я в опале; и пусть бы король не посвятил в нашу тайну никого, кроме г-на де Сент-Аньян и принца Марсильяка. Король ответил отказом на все мои предложения, и, несмотря на мои мольбы и слезы, он купил роскошный особняк, отослал туда множество слуг, украшений и дорогой мебели, карет и т.д… Все эти сборы держались в строжайшем секрете; я и не предполагала, что из Пале-Кардиналь меня переселят в такой великолепный дом. Увидев все эти чудеса, совершенные скорее вовсе не для меня, я чуть было не рванулась прочь из дома, но король остановил меня.
- Что же это, дорогая Луиза?! Столько несправедливости, столько боли - и вы ничуть не изменились! Хотите ли вы вернуться в ту тюрьму, откуда только что вышли?.. или отказываетесь от моих подарков?
- Вот и наступил этот злосчастный день, когда мое бесчестье будет выставлено напоказ всему миру! - воскликнула я.
- Ваше бесчестье?! Значит, любить меня - бесчестье? Неблагодарная, что не сумела до сих пор поставить мою любовь выше своих предрассудков, вы не считаетесь с моими огорчениями, моими страхами, моей тревогой! Да, тревогой, потому что я тревожусь за вас, пока вы находитесь под одной крышей со своими врагами.
- Я предпочту перенести все напасти, что только можно вообразить, лишь бы не страдать от всеобщего презрения, Сир, это последняя жертва, которую я вам никогда не принесу.
- Луиза, моя Луиза, не отказывай мне, я в последний раз прошу тебя; если это не для тебя, то пусть это будет хотя бы для ребенка, которого ты носишь.
Эти слова смогли окончательно сокрушить мою решимость, которую мольбы короля до того уже сильно поколебали.
- Сегодняшний день мы будем считать первым днем вашей свободы, - сказал он мне радостно.
Увы! Оказалось, что я всего лишь сменила одну тюрьму на другую. Король не пренебрегал ничем, чтобы удержать меня; уверения, клятвы - он все это повторял у моих ног. Теперь это он должен был бы оказаться самым неблагодарным, если не любил бы меня до самой смерти; я была самой бескорыстной, самой щедрой, самой милой. Он сделал все, чтобы убедить меня в искренности своих слов; но могла ли я в них не поверить, имела ли я на это право? И с каким восторгом я поддалась на эти слова! Они были для меня будто медом. Теперь уже он умолял меня простить его за все его требования ко мне; мы поменялись ролями: теперь уже я, оказывается, стремилась к тому, что он так долго мне сопротивлялся, и мои отказы казались мне вершиной несправедливости. Не была ли его воля единственной, которой я должна была подчиняться? Не был ли он моим господином и единственным другом на всем свете? И не было ли моим главным долгом пожертвовать всем ради него - гордостью, покоем, счастьем?! Эти мысли занимали меня весь день и весь вечер после того, как король ушел.
* Мы думаем, что г-жа де Лавальер намекает здесь на слова Madame, которые здесь ей не позволила привести ее обычная скромность.
Король однажды попросил свою невестку лучше обращаться с м-ль де Лавальер и вести себя с ней так, как подобает обращаться с самым дорогим королю человеком. Madame ответила: «Хорошо, я буду считать ее за вашу дочь». - прим.изд.
Здесь имеет место игра слов: в числе значений слова fille - не только «дочь», но и «уличная девка, проститутка». Так что Madame действительно «говорит обидно».