Мемуары г-жи де Лавальер. Том 2, глава III. Продолжение.
Причиной той мимолетной вспышки гнева, что я заметила на лице короля, было изумление при виде моего наряда. Растерянность моя в тот день не может оправдать того, что я забыла о приличиях. Впоследствии он признался мне, что мой вид очень огорчил его, хотя с помощью свой находчивой доброты он смог простить меня, как вы видели. Король придавал этикету большее значение, чем любой другой правитель. Он обычно говорил, что для его ранга это обязательный атрибут. Для того, чтобы приблизиться к нему, заговорить с ним, подать ему прошение, существовали четкие правила, от которых нельзя было отступать. Но не надо думать, будто он избавлял самого себя от необходимости исполнять то, чего требовал от других. Он был всегда в высшей степени приветлив, любезен и учтив, особенно с дамами - настоящее чудо. Не было случая, чтоб он прошел мимо женщины, не приподняв рукой шляпу, даже если женщина была нетитулованной или вовсе мещанкой. Он обходится с ними так же, как обходился с принцами крови - которых он больше не жалует. Сколько раз я видела, как на торжественных обедах он поднимался с кресла, когда входила какая угодно дама, вплоть до того, что он и куска не успевал проглотить! Это упражнение со временем стало даваться ему все тяжелее. После одной из его болезней я указала ему на это, уговаривая отказаться от своего правила; но он не пошел на это. Вы знаете, что всюду он проявлял эту изысканную учтивость, что была ему свойственна. На праздниках, в путешествиях, на прогулках - всегда он был любезен. К тому же он исключительно пунктуален. Однажды он отдал приказы на определенный час г-ну д’Артаньо, капитану своих мушкетеров, и к этому часу пришел проверять, как его приказ выполняется, а офицера не было на его посту; он подбежал мгновением позже и совершенно испуганный. «Сюда, сюда, господин д’Артаньо, не тревожьтесь; это моя вина, что я предвосхитил назначенное время, а не ваша, что вы не смогли этого сделать». Другое приключение делает еще больше чести его доброте. Мы были тогда в Версале, и мы свернули на дорогу к замку после прогулки по лесу. Дойдя до входа, мы обнаружили, что привратника нет на месте. Г-н де Пленьо несколько раз звал его, и наконец этот человек нас услышал; он тотчас появился, весь дрожа; и когда г-н де Планьо начал упрекать его в небрежном отношении к своей работе, король сказал: «Не браните его: он и так уже достаточно наказан тем, что заставил меня ждать».
Раз уж я заговорила о доброте короля, я не умолчу об одном ее доказательстве, которое было дано в те времена, после чего каждый восхвалял короля. Он подписал завещание своей матери, не читая его. Конечно, она бы не стала требовать от короля чего-то, недостойного его величия; но все были удивлены исключительной добротой короля, который без колебаний поставил свою подпись под теми пунктами ее волеизъявления, которые могли расходиться с его собственными желаниями. Королева оставила почти все, что имела, маленькой принцессе Марии-Луизе, дочери Monsieur. Она хотела, чтобы ее сердце отнесли в Валь-де-Грас, против обычая, который требовал погребения королей и королев в Сен-Дени. Помимо обычных двух тысяч месс, которые должны были быть отслужены по ней в Париже после ее смерти, она завещала деньги на церковную службу без певчих, которую должны были служить вечно по ее наказу. Из всей ее многочисленной свиты никто не был забыт. Ее управляющие, ее придворные дамы, ее фрейлины получили значительное вознаграждение. Только герцогиня де Ноай казалась не совсем довольной тем, что получила лишь пятнадцать тысяч ливров, тогда как другие придворные дамы получили по тридцать. Она посчитала, что в этой забывчивости заложен упрек в ее недостаточно благородном происхождении: на самом деле, эта дама родилась в семье Буа, которую нельзя было назвать знатной; благодаря влиянию г-на кардинала Мазарини она стала придворной дамой королевы-матери, хотя нисколько ей не нравилась, как не нравились ей все особы недостаточно высокого положения. Однако г-жа де Ноай с лихвой искупала этот маленький недостаток своим остроумием, преданностью и явной благосклонностью к ней короля и молодой королевы. Она была не из тех, что отвращали ее от супруга, пересказывая ей сплетни и слухи; напротив, так как королева Мария-Терезия подчас советовалась с ней, г-жа де Ноай всегда давала ей советы хорошие и идущие ей на пользу; потому злопыхатели называли это мудрое поведение причиной того, что королева-мать стала под конец жизни хуже относиться к молодой королеве. Я снова встретилась тогда с г-жой де Ноай, которую ее обязанности обычно удерживали возле королевы-матери, и обнаружила, что она души не чает во мне и в короле. Она подтвердила мне все, о чем рассказала мне г-жа дю Руль, с той только разницей, что от короля требовали много такого, на что он не согласился; но он дал другие обещания и держит свое слово. Я не буду говорить здесь о них, потому что они касаются только королевы.
Я была занята всеми этими раздорами, и каждый день я видела короля, говорившего мне, что все это не стоит моего беспокойства; однако я хорошо видела, что он скрывает от меня свое огорчение тем, что происходит. Уважение к нему сдерживало меня, и я бы, наверное, так ничего и не узнала, если бы он наконец все не рассказал мне сам. В том же году, на Пасху, он пришел ко мне совершенно растерянный и сказал, что только что вдрызг рассорился со своим духовником; что не может больше выносить дерзости этих людей (я передаю те слова, которые он говорил мне, но это не значит, что я их одобряю), и что пора уже положить конец всем этим интригам, чтобы он мог отдохнуть сам, и чтобы я могла отдохнуть от них. Вот то, что случилось, и что стало причиной такого гнева короля. Отец А…, его духовник из ордена иезуитов, пришел к нему; он сказал ему, что ввиду приближения святого дня, к которому король готовился, ему надобно порвать со своими преступными привычками, и что отпущение грехов будет дано ему лишь этой ценой; король нашел этот урок неприемлемым, и даже не столько урок, столько тон, которым он был прочитан. Король выразил свое недовольство отцу А…, но тот стоял на своем, и добавил даже, что покинет двор, если король не выполнит предписания. Но кто же в итоге был удивлен? Монах, когда король сказал ему: «Раз вы угрожаете мне тем, что покинете двор, то именно это вы и сделаете, преподобный отец». И, невзирая на настойчивые просьбы за него со стороны его друзей и членов его ордена, понимающих, какое влияние на короля они потеряют от подобного отстранения духовника, отец А… был вынужден оставить двор, хотя впоследствии он и вернулся.
Раз уж я заговорила о доброте короля, я не умолчу об одном ее доказательстве, которое было дано в те времена, после чего каждый восхвалял короля. Он подписал завещание своей матери, не читая его. Конечно, она бы не стала требовать от короля чего-то, недостойного его величия; но все были удивлены исключительной добротой короля, который без колебаний поставил свою подпись под теми пунктами ее волеизъявления, которые могли расходиться с его собственными желаниями. Королева оставила почти все, что имела, маленькой принцессе Марии-Луизе, дочери Monsieur. Она хотела, чтобы ее сердце отнесли в Валь-де-Грас, против обычая, который требовал погребения королей и королев в Сен-Дени. Помимо обычных двух тысяч месс, которые должны были быть отслужены по ней в Париже после ее смерти, она завещала деньги на церковную службу без певчих, которую должны были служить вечно по ее наказу. Из всей ее многочисленной свиты никто не был забыт. Ее управляющие, ее придворные дамы, ее фрейлины получили значительное вознаграждение. Только герцогиня де Ноай казалась не совсем довольной тем, что получила лишь пятнадцать тысяч ливров, тогда как другие придворные дамы получили по тридцать. Она посчитала, что в этой забывчивости заложен упрек в ее недостаточно благородном происхождении: на самом деле, эта дама родилась в семье Буа, которую нельзя было назвать знатной; благодаря влиянию г-на кардинала Мазарини она стала придворной дамой королевы-матери, хотя нисколько ей не нравилась, как не нравились ей все особы недостаточно высокого положения. Однако г-жа де Ноай с лихвой искупала этот маленький недостаток своим остроумием, преданностью и явной благосклонностью к ней короля и молодой королевы. Она была не из тех, что отвращали ее от супруга, пересказывая ей сплетни и слухи; напротив, так как королева Мария-Терезия подчас советовалась с ней, г-жа де Ноай всегда давала ей советы хорошие и идущие ей на пользу; потому злопыхатели называли это мудрое поведение причиной того, что королева-мать стала под конец жизни хуже относиться к молодой королеве. Я снова встретилась тогда с г-жой де Ноай, которую ее обязанности обычно удерживали возле королевы-матери, и обнаружила, что она души не чает во мне и в короле. Она подтвердила мне все, о чем рассказала мне г-жа дю Руль, с той только разницей, что от короля требовали много такого, на что он не согласился; но он дал другие обещания и держит свое слово. Я не буду говорить здесь о них, потому что они касаются только королевы.
Я была занята всеми этими раздорами, и каждый день я видела короля, говорившего мне, что все это не стоит моего беспокойства; однако я хорошо видела, что он скрывает от меня свое огорчение тем, что происходит. Уважение к нему сдерживало меня, и я бы, наверное, так ничего и не узнала, если бы он наконец все не рассказал мне сам. В том же году, на Пасху, он пришел ко мне совершенно растерянный и сказал, что только что вдрызг рассорился со своим духовником; что не может больше выносить дерзости этих людей (я передаю те слова, которые он говорил мне, но это не значит, что я их одобряю), и что пора уже положить конец всем этим интригам, чтобы он мог отдохнуть сам, и чтобы я могла отдохнуть от них. Вот то, что случилось, и что стало причиной такого гнева короля. Отец А…, его духовник из ордена иезуитов, пришел к нему; он сказал ему, что ввиду приближения святого дня, к которому король готовился, ему надобно порвать со своими преступными привычками, и что отпущение грехов будет дано ему лишь этой ценой; король нашел этот урок неприемлемым, и даже не столько урок, столько тон, которым он был прочитан. Король выразил свое недовольство отцу А…, но тот стоял на своем, и добавил даже, что покинет двор, если король не выполнит предписания. Но кто же в итоге был удивлен? Монах, когда король сказал ему: «Раз вы угрожаете мне тем, что покинете двор, то именно это вы и сделаете, преподобный отец». И, невзирая на настойчивые просьбы за него со стороны его друзей и членов его ордена, понимающих, какое влияние на короля они потеряют от подобного отстранения духовника, отец А… был вынужден оставить двор, хотя впоследствии он и вернулся.