Мемуары г-жи де Лавальер. Том 2, глава III.
Я говорила о том, что происходило во время свадьбы д’Артиньи, за несколько дней до смерти королевы-матери. Предлогом ее болезни воспользовались, чтобы обвинить меня в том, что праздник провели именно по этому случаю. Я часто упрекала себя за то, что уступила воле короля, - или, скорее, мольбам д’Артиньи, которую впредь я буду называть г-жой дю Руль. Надо признать, я заслуживала порицаний; они сыпались на меня со всех сторон; я была к ним очень чувствительна, и к тому же мои недруги не упустили случая сообщить королеве о том, что они называли моей «непочтительностью», позаботившись также и о том, чтоб добавить к своим словам все, что могло очернить меня в ее глазах. И вот как все это сказалось на мне.
На следующий если я правильно помню, день после похорон ко мне вошла взволнованная г-жа дю Руль.
- Знаете ли вы, дорогая, какие ходят слухи? - спросила она меня. - Наши враги сейчас злее, чем когда-либо; они внушают королеве, что вы хотели отвратить короля от матери в последние минуты ее жизни. Королева сказала королю, что опечалена этим, и она заставила его пообещать…
Тут д’Артиньи запнулась, пребывая в нерешительности по поводу того, стоит ли мне знать остальное.
- Неужели не видеться со мной больше? - спросила я.
- Вы все знаете сами, и ваше спокойствие возвращает уверенность мне.
В самом деле, я была спокойна, и я могла оставаться спокойной; я видела короля утром того же дня; мы вместе оплакивали ту, по которой он скорбел, и мне не показалось, что я стала ему меньше дорога. Я сообщила это г-же дю Руль, попросив ее не скрывать от меня ничего, что она узнала. Она рассказала мне тогда, что королева-мать долго говорила со своим сыном; можно не сомневаться, что разговор был обо мне; что она велела ему отослать меня прочь, и что король, будучи не в состоянии в чем-либо отказать своей матери, видя ее на смертном одре, пообещал сделать то, что она просила; что королева повторила ему этот наказ своими устами, получая последнее причастие: «Сделайте то, что я сказала, сын мой, я умоляю вас об этом с кровью христовой на губах!»
Рассказ г-жи дю Руль дал мне пищу для размышлений; что привело к тому, что король успел попасть в сети еще более гнусной клеветы. Мы верим в то, на что надеемся, но еще сильнее верим в то, чего боимся. Мои подозрения быстро стали уверенностью, когда миновал час обычного визита короля ко мне. «Все верно, он оставил меня!» - воскликнула я, и исступление мною овладело: только этим я буду оправдывать остальное. Я жила тогда в Пале-Кардиналь, причем почти одна, так как Madame, в свите которой я более не состояла, перевезла своих людей в Сен-Клу; я позвала одну из своих служанок и приказала ей найти карету, чтобы я могла поехать в Лувр. Пока я была в пути, меня одолевали тысячи мыслей: это были то упреки, которые я собиралась высказать королю, то обещания оказать ему холодный прием и тем самым дать повод для разрыва, в котором он поклялся. Дорога с улицы Сент-Оноре до Лувра недолгая; но меня задержало нескончаемое множество карет, въезжавших туда, так что я долгое время провела в этой очереди. Наконец, я приехала в Лувр; но вся моя решимость покинула меня, и у меня едва остались силы на то, чтоб выйти из кареты. Голова шла кругом от всех моих выдумок; я вошла в замок и поднялась в большую гостиную; завидев меня, кто-то воскликнул: «Это же мадемуазель де Лавальер!» «Какая дерзость!» - прошептали некоторые дамы. Несколько мужчин поспешили ко мне. Я оперлась на руку г-на де Лозена, чтобы выйти из этого хаоса; и, так как я, будучи в замешательстве, спросила его о причине оскорбительного для меня удивления тех дам, он вместо ответа подвел меня к зеркалу, и только тогда, к великому моему стыду, я поняла, что с ног до головы одета в цветное, что так контрастировало с траурными нарядами, в которых были все остальные. Совершенно невозможно было предстать перед королем в таком виде; я собиралась уйти, как вдруг обе створки двери распахнулись; появился король. «Как! Это вы!» - воскликнул он.
Завидев короля, г-н де Лозен поспешил отпустить меня, все удалились, и в мгновение ока мы остались одни. Сперва на лице короля отразилось удивление, смешанное с гневом, затем - одна лишь нежность, и, уведя меня к окну, он с ласковым любопытством спросил: «Что же привело вас сюда, моя дорогая?» В ответ я разрыдалась. Тогда он стал с удвоенной силой упрашивать меня рассказать все ему; и, наконец, стыдясь самой себя, я призналась, в чем дело. «Милая Луиза, вы осмелились сомневаться во мне?! И кто же сообщил вам все это?»
Я поняла, что г-же дю Руль несдобровать, если я скажу правду. Я со смущением ответила что-то туманное. Король заметил мое замешательство, и, проявив все свое великодушие, прервал мои объяснения; и, так как я пыталась извиниться за то, что пришла к нему в таком наряде, он сказал: «Разве вам нужно извиняться? Не прояснил ли я уже, что ваше душевное волнение вызвано одним лишь подозрением, что мы можем перестать быть друг для друга тем, что мы есть; и не говорит ли это волнение о том, что я любим?»
Я с благодарностью посмотрела на него. Тут он взял меня за руку и, несмотря на мои возражения, отвел меня в ту приемную, в которую я вошла по приезде, и объявил присутствующим: «Мадемуазель де Лавальер забыла об этикете, но я убежден, что, несмотря на ее внешний вид, вовсе не она меньше всех сожалеет о той, которую мы все должны оплакивать». Я села в свою карету и, успокоившаяся, вернулась к себе.
На следующий если я правильно помню, день после похорон ко мне вошла взволнованная г-жа дю Руль.
- Знаете ли вы, дорогая, какие ходят слухи? - спросила она меня. - Наши враги сейчас злее, чем когда-либо; они внушают королеве, что вы хотели отвратить короля от матери в последние минуты ее жизни. Королева сказала королю, что опечалена этим, и она заставила его пообещать…
Тут д’Артиньи запнулась, пребывая в нерешительности по поводу того, стоит ли мне знать остальное.
- Неужели не видеться со мной больше? - спросила я.
- Вы все знаете сами, и ваше спокойствие возвращает уверенность мне.
В самом деле, я была спокойна, и я могла оставаться спокойной; я видела короля утром того же дня; мы вместе оплакивали ту, по которой он скорбел, и мне не показалось, что я стала ему меньше дорога. Я сообщила это г-же дю Руль, попросив ее не скрывать от меня ничего, что она узнала. Она рассказала мне тогда, что королева-мать долго говорила со своим сыном; можно не сомневаться, что разговор был обо мне; что она велела ему отослать меня прочь, и что король, будучи не в состоянии в чем-либо отказать своей матери, видя ее на смертном одре, пообещал сделать то, что она просила; что королева повторила ему этот наказ своими устами, получая последнее причастие: «Сделайте то, что я сказала, сын мой, я умоляю вас об этом с кровью христовой на губах!»
Рассказ г-жи дю Руль дал мне пищу для размышлений; что привело к тому, что король успел попасть в сети еще более гнусной клеветы. Мы верим в то, на что надеемся, но еще сильнее верим в то, чего боимся. Мои подозрения быстро стали уверенностью, когда миновал час обычного визита короля ко мне. «Все верно, он оставил меня!» - воскликнула я, и исступление мною овладело: только этим я буду оправдывать остальное. Я жила тогда в Пале-Кардиналь, причем почти одна, так как Madame, в свите которой я более не состояла, перевезла своих людей в Сен-Клу; я позвала одну из своих служанок и приказала ей найти карету, чтобы я могла поехать в Лувр. Пока я была в пути, меня одолевали тысячи мыслей: это были то упреки, которые я собиралась высказать королю, то обещания оказать ему холодный прием и тем самым дать повод для разрыва, в котором он поклялся. Дорога с улицы Сент-Оноре до Лувра недолгая; но меня задержало нескончаемое множество карет, въезжавших туда, так что я долгое время провела в этой очереди. Наконец, я приехала в Лувр; но вся моя решимость покинула меня, и у меня едва остались силы на то, чтоб выйти из кареты. Голова шла кругом от всех моих выдумок; я вошла в замок и поднялась в большую гостиную; завидев меня, кто-то воскликнул: «Это же мадемуазель де Лавальер!» «Какая дерзость!» - прошептали некоторые дамы. Несколько мужчин поспешили ко мне. Я оперлась на руку г-на де Лозена, чтобы выйти из этого хаоса; и, так как я, будучи в замешательстве, спросила его о причине оскорбительного для меня удивления тех дам, он вместо ответа подвел меня к зеркалу, и только тогда, к великому моему стыду, я поняла, что с ног до головы одета в цветное, что так контрастировало с траурными нарядами, в которых были все остальные. Совершенно невозможно было предстать перед королем в таком виде; я собиралась уйти, как вдруг обе створки двери распахнулись; появился король. «Как! Это вы!» - воскликнул он.
Завидев короля, г-н де Лозен поспешил отпустить меня, все удалились, и в мгновение ока мы остались одни. Сперва на лице короля отразилось удивление, смешанное с гневом, затем - одна лишь нежность, и, уведя меня к окну, он с ласковым любопытством спросил: «Что же привело вас сюда, моя дорогая?» В ответ я разрыдалась. Тогда он стал с удвоенной силой упрашивать меня рассказать все ему; и, наконец, стыдясь самой себя, я призналась, в чем дело. «Милая Луиза, вы осмелились сомневаться во мне?! И кто же сообщил вам все это?»
Я поняла, что г-же дю Руль несдобровать, если я скажу правду. Я со смущением ответила что-то туманное. Король заметил мое замешательство, и, проявив все свое великодушие, прервал мои объяснения; и, так как я пыталась извиниться за то, что пришла к нему в таком наряде, он сказал: «Разве вам нужно извиняться? Не прояснил ли я уже, что ваше душевное волнение вызвано одним лишь подозрением, что мы можем перестать быть друг для друга тем, что мы есть; и не говорит ли это волнение о том, что я любим?»
Я с благодарностью посмотрела на него. Тут он взял меня за руку и, несмотря на мои возражения, отвел меня в ту приемную, в которую я вошла по приезде, и объявил присутствующим: «Мадемуазель де Лавальер забыла об этикете, но я убежден, что, несмотря на ее внешний вид, вовсе не она меньше всех сожалеет о той, которую мы все должны оплакивать». Я села в свою карету и, успокоившаяся, вернулась к себе.