Мемуары г-жи де Лавальер. Том 2, глава II. Продолжение.
Король, которому я рассказал об их с графом де Руль взаимной любви, дал ей в приданое триста тысяч ливров и большое аббатство в Пуату. Кроме того, он пообещал не оставить обделенным и жениха. Свадьбу собирались сыграть зимой. Начался ноябрь, королеве-матери становилось хуже, и король все откладывал и откладывал церемонию до самого января. Королеве не стало лучше, но д’Артиньи поспешили выдать замуж, чтобы устроить праздник, и молодых обвенчали 8-го января, на второй день после Богоявления. У герцога де Креки устроили бал и парадный обед. Я, разумеется, была приглашена, и я там появилась. Никогда раньше я не видела вокруг себя столько радостных лиц. Забавы были многочисленны и разнообразны; мы даже посмотрели комедию; но одна мысль отравляла мне удовольствие, мысль о мучительной тревоге короля за здоровье его матери. Тем не менее, он приехал, желая засвидетельствовать графу свое особое уважение; он, по своему обыкновению, был крайне любезен со всеми - насколько ему это позволяли обстоятельства. Monsieur и Madame тоже показались там; Madame - в прекрасном фиолетовом дезабилье; я говорю - в фиолетовом, так как тогда носили полутраур по королю Испании. Два дня спустя, по настоянию своей матери, которой становилось все лучше, король отправился на спектакль вместе со своей семьей. Но представление было прервано - королю доложили, что его мать при смерти. Он тут же поднялся и вышел, и собравшиеся, узнав, что было тому причиной, не позволили продолжать пьесу и вышли вслед за своим государем. Несчастная больная, которой рассказали об этом проявлении любви к ней со стороны парижан, была этим очень тронута. Все то время, что ее жизнь была в опасности, церкви никогда не были пусты, особенно в дни праздников; по воскресеньям в караулках толкались люди из простонародья, которые, вместо того, чтобы пойти гулять и развлекаться по своему обыкновению, приходили справиться о ее здоровье.
Самая большая толпа народу собралась, когда королеве понесли Святые Дары из церкви Сен-Жермен л’Оксерруа, что в Лувре; я стояла у окна старого Лувра, откуда и видела все. Вся королевская семья, принц Конде и его сын, герцог Энгиенский, были в этой процессии. Мужчины шли с королем до самой церкви, дамы вместе с королевой - до дверей во дворец. Архиепископ Ошский нес Святые Дары, за ним следовали священники. Г-жа де Монтозье сказала мне, что, когда королеву-мать причастили, она, казалось, ожила, и в тот момент она была такой красивой, особенно в глазах короля, что он, ничуть не скрывая этого, сказал г-же де Бовэ: «Посмотрите же на мою мать-королеву, я никогда не видел ее такой прекрасной!» Принц Конде, взволнованный тем, что он видит, и пораженный отвагой своей матери, терзаемой самой ужасной болью, воскликнул: «Вот женщина, достоинства которой заслуживают бесконечного уважения!»
И вправду ее храбрость, если верить очевидцам, была похожа на чудо. Когда ее соборовали, она сказала архиепископу Ошскому, который забыл помазать елеем одну из ее рук: «На этой руке его нет». И, когда ее главная прислужница собралась открыть ее ступни для помазания, ее скромность заставила ее бояться, что все увидят ее ноги, красоту которых она сохранила лучше всего; так что она знаком попросила закрыть их, не в силах больше произнести ни слова, потому что у нее началась агония; агония долгая и ужасная, свидетелем которой король хотел стать в порыве еще большей нежности, но не смог вынести этого скорбного зрелища. Вот как это случилось. Г-н Сеген держал руку на исчезающем пульсе бедной королевы; по жесту медика король решил, что его мать скончалась; он упал в обморок. Его отнесли в кабинет, и пришлось брызнуть ему водой на лицо, чтобы привести его в чувство. После этого он больше не видел свою мать.
К пяти часам утра 20 января королева-мать умерла, оплакиваемая всеми, и особенно теми, кого ее смерть, казалось, должна расстроить меньше всего. Моя скорбь по этой утрате росла вместе со скорбью короля. Когда-то Анна Австрийская смотрела на меня с недовольством, которое дама ее положения и должна была испытывать; но потом ее чувства совершенно изменились; она оказала мне честь, сказав, что стала относиться ко мне лучше, узнав поближе; это заставило меня думать, что мнение, которое она прежде имела обо мне, было не ее собственным, а мнением людей из ее окружения, в интересах большей части которых было очернить меня в ее глазах.
Ее тело отнесли в Сен-Дени, а сердце - в Валь-де-Грас, согласно ее завещанию. По этому случаю в монастыре Валь-де-Грас устроили величественную церемонию. Архиепископ Ошский в сопровождении Великой Мадемуазель, г-жи де Лонгвиль и г-жи де Гриньян передал сердце королевы монахиням. Эта церемония погребения повлекла за собой разнообразные пересуды по поводу старшинства присутствующих, которые так некстати отвлекли короля от его печали. Из того, что в карете, которая везла сердце королевы, Великая Мадемуазель уступила свое место по правую сторону г-же де Лонгвиль, наделали много шуму. После она сказала нам, чтобы оправдаться, что она отдала свое место г-же де Лонгвиль как самой благочестивой. За исключением этого, она искренне сожалела о королеве, которая этого так заслуживала, и король был за это признателен своей кузине, ибо знал, что эти дамы друг друга вовсе не любили.
Я не хочу упоминать здесь обо всех чудесах, свершившихся на похоронах Анны Австрийской; я удовольствуюсь лишь приведением здесь сонета, который м-ль де Скюдери сочинила в ее честь; сонета, собственноручно сделанный список которого она мне прислала.
//сонет не перевела, ибо вдохновения нет, и даже значки не расставила, ибо ленивая. Художественный перевод сделаю, когда будет настроение. Общий смысл такой : ушла великая и прекрасная царица прошлого, жалкие смертные, скорбите молча.//
Superbes ornements d’une grandeur passee,
Vous voila descendus du trone au monument.
Que reste-t-il de vous, dans ce grand changement,
Qu’un triste souvenir d’une qloire effacee?
Mortels, don’t la fortune est toujours balancee,
Et qui des ris aux pleurs passes en un moment,
Si vous voulez sortir de votre egarement,
Que ce terrible objet frappe votre pensee.
Anne vivait hier, et cette majeste
Qui regnait sur les coeurs par sa rare bonte,
Dans ces antres sacres n’est plus qu’un peu de cendre.
Orateurs, taisez-vous; cette foule des rois,
Qui sont ici, comme elle, et sans force et sans voix,
Font moins de bruit que vous, mais se font mieux entendre.
Самая большая толпа народу собралась, когда королеве понесли Святые Дары из церкви Сен-Жермен л’Оксерруа, что в Лувре; я стояла у окна старого Лувра, откуда и видела все. Вся королевская семья, принц Конде и его сын, герцог Энгиенский, были в этой процессии. Мужчины шли с королем до самой церкви, дамы вместе с королевой - до дверей во дворец. Архиепископ Ошский нес Святые Дары, за ним следовали священники. Г-жа де Монтозье сказала мне, что, когда королеву-мать причастили, она, казалось, ожила, и в тот момент она была такой красивой, особенно в глазах короля, что он, ничуть не скрывая этого, сказал г-же де Бовэ: «Посмотрите же на мою мать-королеву, я никогда не видел ее такой прекрасной!» Принц Конде, взволнованный тем, что он видит, и пораженный отвагой своей матери, терзаемой самой ужасной болью, воскликнул: «Вот женщина, достоинства которой заслуживают бесконечного уважения!»
И вправду ее храбрость, если верить очевидцам, была похожа на чудо. Когда ее соборовали, она сказала архиепископу Ошскому, который забыл помазать елеем одну из ее рук: «На этой руке его нет». И, когда ее главная прислужница собралась открыть ее ступни для помазания, ее скромность заставила ее бояться, что все увидят ее ноги, красоту которых она сохранила лучше всего; так что она знаком попросила закрыть их, не в силах больше произнести ни слова, потому что у нее началась агония; агония долгая и ужасная, свидетелем которой король хотел стать в порыве еще большей нежности, но не смог вынести этого скорбного зрелища. Вот как это случилось. Г-н Сеген держал руку на исчезающем пульсе бедной королевы; по жесту медика король решил, что его мать скончалась; он упал в обморок. Его отнесли в кабинет, и пришлось брызнуть ему водой на лицо, чтобы привести его в чувство. После этого он больше не видел свою мать.
К пяти часам утра 20 января королева-мать умерла, оплакиваемая всеми, и особенно теми, кого ее смерть, казалось, должна расстроить меньше всего. Моя скорбь по этой утрате росла вместе со скорбью короля. Когда-то Анна Австрийская смотрела на меня с недовольством, которое дама ее положения и должна была испытывать; но потом ее чувства совершенно изменились; она оказала мне честь, сказав, что стала относиться ко мне лучше, узнав поближе; это заставило меня думать, что мнение, которое она прежде имела обо мне, было не ее собственным, а мнением людей из ее окружения, в интересах большей части которых было очернить меня в ее глазах.
Ее тело отнесли в Сен-Дени, а сердце - в Валь-де-Грас, согласно ее завещанию. По этому случаю в монастыре Валь-де-Грас устроили величественную церемонию. Архиепископ Ошский в сопровождении Великой Мадемуазель, г-жи де Лонгвиль и г-жи де Гриньян передал сердце королевы монахиням. Эта церемония погребения повлекла за собой разнообразные пересуды по поводу старшинства присутствующих, которые так некстати отвлекли короля от его печали. Из того, что в карете, которая везла сердце королевы, Великая Мадемуазель уступила свое место по правую сторону г-же де Лонгвиль, наделали много шуму. После она сказала нам, чтобы оправдаться, что она отдала свое место г-же де Лонгвиль как самой благочестивой. За исключением этого, она искренне сожалела о королеве, которая этого так заслуживала, и король был за это признателен своей кузине, ибо знал, что эти дамы друг друга вовсе не любили.
Я не хочу упоминать здесь обо всех чудесах, свершившихся на похоронах Анны Австрийской; я удовольствуюсь лишь приведением здесь сонета, который м-ль де Скюдери сочинила в ее честь; сонета, собственноручно сделанный список которого она мне прислала.
//сонет не перевела, ибо вдохновения нет, и даже значки не расставила, ибо ленивая. Художественный перевод сделаю, когда будет настроение. Общий смысл такой : ушла великая и прекрасная царица прошлого, жалкие смертные, скорбите молча.//
Superbes ornements d’une grandeur passee,
Vous voila descendus du trone au monument.
Que reste-t-il de vous, dans ce grand changement,
Qu’un triste souvenir d’une qloire effacee?
Mortels, don’t la fortune est toujours balancee,
Et qui des ris aux pleurs passes en un moment,
Si vous voulez sortir de votre egarement,
Que ce terrible objet frappe votre pensee.
Anne vivait hier, et cette majeste
Qui regnait sur les coeurs par sa rare bonte,
Dans ces antres sacres n’est plus qu’un peu de cendre.
Orateurs, taisez-vous; cette foule des rois,
Qui sont ici, comme elle, et sans force et sans voix,
Font moins de bruit que vous, mais se font mieux entendre.