На балу Залупашки (рассказ В. Лорченкова)
НА БАЛУ У ЗАЛУПАШКИ
− Залупашка, сюда!
− Залупашка, туда!
− Залупашка, воды и булавок!
− Залупашка, а теперь фату!
− Залупашка, ноги в руки и бегом!
И когда бедняжка Залупашка, приняв буквально идиому, перекочевавшую в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века, - как красиво говаривал учитель Лупу, - взяла ноги в руки и попробовала идти, смеялась вся деревня. Хохотали до слез все, а особенно мамаша Залупашка и две ее сестрицы. Конечно, не родные они были девчонке: настоящая мать Залупашки, Вера Павличенку, давно уже работала в Италии горничной, выносила горшки из-под какой-то старой итальянской дебилки, да присылала домой каждый месяц по триста евро. За это отец Залупашки не гнал ее из дому, кормил - пусть плохо и нерегулярно, - и давал приют. Да, это была его родная дочь, но толку в ней не было никакого. Ведь Залупашка была дурочкой. Разговаривала она плохо. Скорее, мычала. Да, грудь у ней была тяжелая, наливная, но ноги - толстыми и короткими. Это, в принципе, не портило ее обычную для сельской местности фигуру, но Залупашка была обычно так грязна и замарана, что трогать ее брезговали даже изголодавшиеся по бабам - те ошивались в Европах да Подмосковьях - молдавские мужики. Девушке было пятнадцать лет, она пасла сельскую скотину - и колхозную, и частную, да еще и стада зажиточного фермера Плахотнюка, - и была очень несчастна. Как это часто бывает с детьми от родственных браков, - отец Залупашки был троюродным братом ее матери, что для молдавской деревни дело нормальное, - она немножко приволакивала ногу. Но, конечно, мечтала о принце. Ведь Залупашка была девушкой. А всякая девушка,- даже если она приволакивает ногу, и пасет скот, - мечтает, что рано или поздно компанию ей составит настоящий принц. Залупашка так и мечтала.
− Вот поведу я отару овец на пастбище, - думала она, потому что думать у ней выходило складнее, чем говорить.
− А навстречу мне Он, - думала она.
− Красивый, стройный, как Фэт-Фрумос, - воображала Залупашка.
− Обязательно в костюме и чтобы очки были, - думала она.
− Ну, конечно, не без недостатков, - соглашалась про себя Залупашка.
− Пусть... ну, пусть, к примеру, он приволакивает ногу, как я, - придумывала Залупашка недостаток для своего принца.
− И вот он подходит ко мне, волоча ногу, берет меня за руку, и мы идем вместе пасти овец, приволакивая каждый свою ногу, - мечтала Залупашка.
− Отныне вместе и навсегда, - обрекала она себя и принца на бессмертие.
История была такой красивой и от нее так сладко щемило сердце, что Залупашка думала даже записать ее. Да вот, беда. Писать девушка так и не научилась, потому что ее со второго класса забирали со школы в поле. Табак убирать, кукурузу сеять, еду готовить. А когда в доме появилась новая женщина - злая ведьма Аурика Патрунджел, - житься бедной Залупашке не стало. У новой жены отца были свои дочери, так что несчастной Залупашке доставались одни ошметки, да объедки. Мучилась она страшно. Недоедала, мерзла, плакала... Работала за троих. Поэтому сельчане и прозвали ее как киноактрису О. Орлову из одноименного фильма про такую же девушку - Залупашка...
А на самом деле звали ее Настика.
ХХХ
− Залупашка, ну ты и дура! - отхохотавшись, сказал учитель Лупу.
− Руки в ноги это такой словесный оборот, - сказал он, поправив очки.
− Это, буквально, идиома, - сказал он важно.
− Перекочевала она в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, - продолжил учитель Лупу.
− … разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века! - воскликнул он.
Все, кто были в комнате, помолчали, как на похоронах или торжественной паузе в честь жертв советских репрессий - БАМов всяких, целины... Потом продолжили наряжать невесту. В комнате были одни женщины. Ну, не считая учителя Лупу. Но тот был настолько самовлюбленным, - знали все в селе, - что при нем можно было свободно раздеваться. Все равно учителя Лупу возбуждал только один человек на свете. И это был учитель Лупу. Поэтому подружки невесты легко и непринужденно одевали счастливицу прямо при учителе. Тем более, что тот всегда много и забавно болтал, скрашивая времяпровождение в ожидании вечерней свадьбы, танцев, и драки... Залупашка, всхлипнув, встала и потерла бок.
− Принеси обувь, - зло сказала ей мачеха Патрунджел.
Выдавали замуж ее старшую дочь, так что Аурика нервничала. Отобьют ли новобрачные кредит, который взяли под свадьбу в банке столицы, беспокоилась Аурика. Кредит так и назывался «Свадебный». Процент был небольшой - всего -то сорок годовых...
Залупашка принесла сапожки. Красивые, ярко-розовые, в блестках. Они удачно гармонировали с поясом - семицветным, присыпанном позолотой, маленькими зеркальными бусами и даже булавками (искали все, что блестит). Ну и само платье - шикарное, турецкое, с открытой грудью, открытой спиной, открытым задом и слегка прикрытым лобком, - вызывало в молдавской деревне настоящие волны самоубийств среди незамужних девушек. Все невесты села хотели такое платье. А вот хер вам на воротник, думала Аурика злорадно. Ведь платье это ей прислала из Турции дальняя родственница, которая трудилась там в министерстве контрразведки и секретных материалов. Так она писала, по крайней мере, в редких открытках на родину. По английски министерство называлось «Official Brothel of Izmir». Такие оттиски, по крайней мере, стояли на конвертах...
В комнате что-то хлопнуло, и Аурика отвлеклась от завистливых мыслей о судьбе родственницы. Что там? Ну, конечно, Залупашка! Идиотка разбила вазу... Внезапно все напряжение, скопившееся в Аурике за месяцы подготовке к свадьбе дочери, хлынуло из нее диким криком.
− Как же достала ты меня, тварь ты поганая! - кричала Аурика падчерице.
− Лопни твои глаза, пидараска ты ебанная, - говорила Аурика, избивая девчонку.
− Разрази тебя гром, паскудница вшивая, - говорила она.
− Сдохни и разорвись пополам, пизда небритая! - восклицала она.
Комната, замерев, слушала. Собак и Залупашку били и ругали часто. Но сегодня Аурика блистала. Учитель Лупу, поправив очки, объяснял тем, кто поближе, что молдаване не ругались матом и не пили водки, пока в Бессарабию не пришли русские. После этого пить водку и ругаться матом в стране стали даже евреи...
− Вот такая хуйня, - добавлял учитель Лупу.
ХХХ
− ... Бум, бумц, бумц, бумц! - играла веселая музыка оркестра, приглашенного из города.
Залупашка с тоской поглядела во двор, где топтались люди. В декабре земля померзла, но из-за того, что топтали ее сотни ног, постепенно двор превратился в месиво. На грязь бросили доски, и сельчане старались танцевать на них. Раздавались радостные протяжные крики, какими в Молдавии приветствуют свадьбы и указы о назначениях в государственном аппарате. Взлетали в небо шапки. Люди танцевали хороводы и просто медляки. Праздник был в самом разгаре.
− А сейчас - сказал солист, - подарок для невесты и жениха...
− Медляк «Видели ночь гуляли всю ночь до утра» - сказал он.
− Музыка народная, слова народные, а вовсе не этого русского пидараса, корейца Цоя, - сказал он.
− Дамы приглашают кавалеров, - сказал он.
− Не стесняемся, - сказал он.
− Смелее блядь, - сказал он.
Залупашка, глядя, как толкутся посреди двора пары, почувствовала на щеке тепло. Плачу, поняла она. Где же мой принц, подумала она. Солист взял в руки гитару и сделал соло. Получалось классно, но на «Ионике» было лучше... Да и шапочка у солиста была какая-то... цыганская. А молдаване не любили цыган, и это было взаимно. Так что, знала Залупашка, и солиста, и всю его группу с каким-то дурацким названием - что-то вроде «Дуб, зуб», - после праздника изобьют и отправят в Кишинев в одних трусах. Но это потом. А пока праздник был в разгаре и все веселились.
Залупашка грустно отошла от забора и оглядела холодный двор. Сюда ее выгнали по приказу мачехи, и запретили приходить на свадьбу. А она ведь так хотела побывать там, где весело. Но, видно, не судьба, подумала Залупашка. Понурилась и пошла в заброшенный дом, спать. В уголке бросила старое одеяло на пол, улеглась... Не спалось.
− А вот если бы сейчас появился мой прин... - подумала Залупашка и почувствовала, что щекам снова стало тепло и мокро.
− Опять плачу, - подумала Залупашка и решила тихо по бабьи повыть.
− Ой бля, - сказал вдруг кто-то.
Щелкнула зажигалка. Залупашка увидела, что над ней стоит, расстегнувшись, какой-то мужик в костюме и долбоебской меховой шапке, которую русские почему-то называют ушанкой. Хотя даже долбоебам понятно, что шапку надевают на голову, а не на уши. Русские долбоебы, подумала Залупашка, вспомнив уроки учителя Лупу, и вдруг поняла, отчего на щеках у нее стало мокро и сыро.
− Девушка? - сказал удивленно мужик.
− Принц? - удивленно сказала Залупашка.
− Лоринков, - сказал мужик.
− Владимир Лоринков, - сказал он.
Икнул, и застегнулся.
ХХХ
Спустя полчаса Залупашка, - которую новый знакомый лапал на одеяле, - знала о нем все. Его звали Лоринков, он работал в Кишиневе Самым Главным По Всему, и время от времени исполнял обязанности президента Земного шара, и с ним дружили певцы Саручану и Павел Стратан. В общем, он был звезда мирового масштаба, а сюда приехал к родственникам на выходные. Перепил вина, встал ночью помочиться, забрел по ошибке в заброшенный дом по соседству. И, надо же, в углу, куда он собрался сделать свои малые дела, спала Залупашка...
− Это судьба, - сказал новый знакомый Залупашки, тиская девушку.
Та, хихикая, рассказывала Лоринкову о себе и своих бедах. Мужичок лишь качал головой да возмущенно вздыхал.
− Гребанные молдаване! - восклицал он.
− Лишь бы использовать человека, - говорил он, поднимая Залупашке подол.
− Никакого внимания к личности, - говорил он, залезая на Залупашку.
Дурочка глупо улыбалась и, если бы дело происходило днем, то красные пятна на ее шее и груди были бы видны экипажам самолетов, летевших над Молдавией. Поплыла Залупашка. Бедная дурочка, на которую ни один мужчина ни разу в жизни не взглянул, спрашивала:
− Значит, мы поженимся завтра?
− Конечно, - пыхтел мужик, даже не снявший ушанки.
− Оп-па, - говорил мужик.
− М-м-м-м, - говорила Залупашка.
− Ты, главное, - шептал ей в ушко мужик, - слушай, что я говорю, потому что я волшебник.
− И я, значит, расскажу тебе, как получить принца, - говорил мужик.
− Но сначала мы должны кое-что сделать, - говорил он.
Замычал, и слил прямо в Залупашку.
− Ничего, в первый раз не залетишь, - сказал он, отдуваясь, Залупашке, которая и так не понимала, в чем дело.
Потом потискал девчонку еще, залез на нее еще пару разков, и, наконец, отвалился.
… Жирную и противную пиявку напоминал сам себе нигилист Лоринков, прятавшийся в этой деревне из-за того, что его объявила в розыск Служба информации и безопасности Молдовы. За дело искали подонка. Мразь и ублюдок, этот кишиневский журналист клеветал на молдаван и все молдавское, - за жалкие подачки из Москвы, - и, наконец, доклеветался. Ну, в смысле, допизделся. Лоринкова объявили в розыск, дали заочно 25 лет строго режима, и принялись искать. Хорошо хоть, искали его так, как делали все в Молдавии, подумал Лоринков. В смысле, через жопу и спустя рукава. Так что он подался в деревню к дальним родственникам, и спал у них в пристройке. Даже скучать начал, а тут - такая удача! И, как всегда, когда он получал свое, пресыщенный Лоринков предался рефлексии и угрызениям совести. Ишь, насосался крови девчонкиной, подумал он, и уже потерял к ней интерес.
Свинья и анти-молдавская скотина я, подумал он.
Правы, сто тысяч раз правы были газета «Независимая Молдова» и клуб Независимых Несостоявшихся Писателей Молдовы, в официальном заявлении назвавшие меня «бездарным эпигоном, ничтожеством и бесталанным ублюдком, в отличие от настоящих русских писателей Молдовы лидиимищенкониколаясавостинаконстантинасеменовскоголидиилатьевой, валентиныткачёвойюригрековасергеяузунаолесирудягинойрудольфа ольшевскогоолегапанфилеленышатохиной и многих-многих других»,- подумал Лоринков.
Суровую, но справедливую оценку вынесли мне члены Союза Русско-Молдавских Интеллектуалов и Пидарасов, в своем печатном органе «Орган» вынесшие мне такую оценку «... недоносок, не стоящий ничего против выдающихся классиков Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, Булгакова, Шолохова, Шукшина...» - подумал он.
Сто миллионов раз прав был глава радикального крыла партии Пидарасов Молдавии, почетный гей города Кишинева, С. П. Цуркану, в своей объяснительной - заявлении в прокуратуру - которое легенду гей-движения столицы заставили писать, когда поймали у ж/д вокзала при попытке повторить фокус из фильма "Гуттаперчевый афроамериканец", - заявивший буквально следующее. Он заявил - "...если и случаются по сей день с жителями Молдовы недоразумения, подобные моему... то вовсе не в силу наличия каких-то моральных уродств, которыми мы, молдаване, не обладаем... а лишь из-за смятения, которое мы, сыны солнечной Молдовы, испытываем, когда понимаем что небо в одной с нами стране коптит ненавистник Молдовы... урод и сволочь Лоринков... чьи так называемые литературные успехи есть не что иное как форма оплаты Кремлем бездарных антимолдавских пасквилей Лоринкова.."
Наконец, права оказалась газета «Независимость Молдовы», в передовице гневно писавшая, что... "раскаленным колом встал в заднем проходе независимой Молдовы и ее любящих сыновей и дочерей этот... ренегат, мразь и ублюдок Лоринков"
− А в рот берешь? - спросил ненавистник Молдовы ее несчастную дочь, Залупашку.
Да и залетит ведь девчонка, подумал он.
И тогда куда бежать, куда прятаться, подумал он. Не жениться же тут, в глуши этой гребанной. Уж лучше на эшафот в Кишиневе...
Стал лихорадочно соображать, как выкрутиться. Когда Залупашка, неумело перебирая его хозяйство губами, словно крестьянка руками - подмерзшие виноградные ягоды, придумал на ходу Лоринков метафору, - расстаралась и вошла во вкус, подонка осенило. Схватив деревенскую дурочку за волосы, он издал торжествующий крик. Страшно со стороны выглядел Лоринков. С ушанкой на круглой голове монголоидного типа, с ухмылкой на торжествующей русской харе, он насиловал Залупашку в рот, словно гребанная Рашка - свободную и независимую Молдову.
Плакали звезды...
ХХХ
… - А теперь для родителей - песня группы «Норок», - сказал солист.
Толпа захлопала, все хлынули от столов под вор. Залупашка глядела в дыру в заборе, чувствуя в ногах приятные слабость и тепло. Как хорошо, однако, все объяснил ей этот... фей. Так он, по крайней мере, представился Залупашке. Пошурудил в ней волшебной палочкой и рассказал, как стать самой популярной на этот удивительном празднике.
− Гица, Гица, - жарко прошептала в дыру Залупашка.
К забору подошел Гица, самый красивый и статный парень на селе. Росту он был 167 сантиметров, косая пядь в плечах, и, говорили, служить он станет в отборных войсках карабинеров.
− А? - сказал Гице неуверенно забору.
− Гица, это я, Марчика, - сказала Залупашка.
− Марчика? - скзаал Гица, оживившись.
Марчика была самой красивой девушкой села. Конечно же, она давно уехала в бордель в Албании.
− Марчика, прилетела сегодня, а в город на такси, - сказала Залупашка, как учил ее фей.
− Сюрприз хочу сделать, - сказала она.
− Гица, я всегда любила тебя и люблю, - сказала она.
− Хочу тебя, сил моих нет, - сказала она.
− Да нет же, не здесь, - сказала она.
Гице, смущенный, застегнулся и перестал дрочить.
− Иди к забору за домом, где никого нет, встань у дыры, - велела Залупашка.
− А почему через дыру? - сказал Гица.
− Мне неловко, я столько лет тебя не видела, может я не красивая уже, - сказала Залупашка, повторяя заученный текст.
− Да нет, что ты, - сказал Гица, - я тебя с детства люб...
− Или через дырку в забор, или никак, - сказала Залупашка жестко.
… Спустя несколько минут Гице, сверкая оголенными поджарыми ягодицами, - белевшими в ночи как два маленьких круглых привидения, - двигал бедрами у забора. Залупашка, стоявшая с обратной стороны забора, позволила завершить все до конца. Все равно в первый день не залетишь, вспомнила она слова фея.
Следующим был Петря, самый крутой, но уже женатый, мужик на селе.
За ним еще и еще... Постепенно к забору за домом, где играли свадьбу, потянулась очередь молчаливых мужчин. Залупашка потеряла счет оргазмам.
− Марчика прилетела осчастливить село, - передавали друг другу на ухо мужчины.
И тогда очередной из них вставал из-за стола, поправлял решительно воротник рубашки, и шел. Возвращался раскрасневшийся, чуть растрепанный и удивительно счастливый. Так Залупашка обслужила все село.
И уже последнему, кто совал в нее через забор под утро, Залупашка, как велел фей, сказала:
− Передай всем, что я не Марчика...
ХХХ
Наутро мужчины села держали совет.
− В селе завелась блядь, - сказал мрачно Петря.
− Но какая ммм, узкая, - сказал Гица.
− Такая ли блядь? - сказал старик Георге.
Все призадумались. Времена нынче свободные, девушка - кто бы она не была - подарила мужчинам села чистое, беспримесное блаженство...
− Так или иначе, мы должны знать, кто она! - сказал Гица.
− Верно!! - хором согласились остальные.
− Но как? - спросил Петря.
− Есть одна книжка... - краснея, сказал старик Георге.
Он был морщинистый и черный, как молдавский орех. Поэтому краснел Георге редко и, скорее, чернел еще больше. Все удивились.
− Дело в том, что в одной сказке, - сказал старик.
− Ну там что-то подобное было... - сказал он.
− Конечно, в молдавской сказке, настоящей молдавской, а не отвратительной оккупационной русской, - сказал он, поймав вопросительный взгляд учителя Лупу, который по совместительству работал стукачом,
− В общем, там девушку нашли по утерянному лаптю, - сказал он.
− Но у нас нет лаптя, - сказал кто-то.
− Но у нас есть воспоминания... о … о ее ... о дыр... - сказал дед Георге.
− Достаточно, мы поняли тебя, - сказал Петря.
− В общем, если мы трахнем по очереди всех баб села, то выясним, какая из них вчера приняла нас у забора, - сказал Гица.
− Отлично! - воскликнул он. - Вперед!
− Но, получается... - сказал Петря растерянно.
− Получается, мы все здесь должны переебаться? - сказал он.
Дед Георге вздохнул.
− Можно подумать, можно подумать, - сказал он.
− Да вы и так здесь все уже перееблись, - сказал дед Георге.
Все потупились.
Дед Георге был прав.
ХХХ
… Когда отгремели грохоты оргазмов каждой бабы села, которую покрыли все мужики - попробовать обязался каждый, чтобы не вышло ошибки, - мужчины снова собрались на сход. На утоптанном снегу околицы стояли они, суровые и немногочисленные, как волчья стая. Даже учителя Лупу заставили участвовать в поисках. Лица молдавских крестьян - суровые, изможденные, благородные, с намеком на происхождение от древних римлян, - были мрачны.
− Все не то, - сказал, еле ворочая языком, Петря.
− Были и узкие, да не те, - согласился Гица.
− Хорошо поработали, но результата нет, - согласился дед Георге.
− А всех ли мы перетрахали? - сказал кто-то.
Пересчитали еще раз. Действительно, перетрахали всех женщин, включая невесту, которая сама просила не делать для себя исключения.
− Неужели это был какой-то пидарас? - сказал кто-то неуверенно.
Ответом было общее молчание. Верить в такой кошмар не хотелось никому. Внезапно молчание нарушило мычание коров.
− Му-му, - мычали коровы.
− Господи, опять Залупашка - вздохнул кто-то.
− Вот идиотка, - сказал кто-то.
И правда, только такая дебилка, как Залупашка, могла выгнать коров на выпас в декабре, когда везде лежит снег...
Коровы брели мимо мужиков, а Залупашка, кутаясь в старый тулупчик, шла за ними с хворостиной. Грязная, чумазая... Не подпрыгни ее налитые сиськи из-за кочки, на которую ступила девушка, может, Гица бы и не заметил ничего. Но Гица заметил. Он, семнадцатилетний, и самый молодой мужчина села, все еще хотел трахаться, в отличие от изможденных старших коллег.
− Слушайте, а... Залупашка? - сказал он мужикам.
− Это чмо? - сказал Петря.
− Гице, ты не натрахался? - сказал он.
− Иди подрочи, - сказал он.
− Ха-ха, - посмеялись все.
Но задумались. Для чистоты эксперимента...
− Вообще-то, - поправил очки учитель Лупу, - следуя элементарной европейской логике и методу исключения...
− Залупашка, - окрикнул дед Георге.
− Ась? - обернулась счастливая Залупашка.
Мужчины обступили девушку и дурочка почувствовала на себе десятки рук. Девушку бросили на тулупы, которые расстелили прямо на снегу. Стали проверять ее, так сказать туфельку - как выразился стыдливо учитель Лупу, - причем, ради экономии времени, со всех сторон и одновременно.
− Хорошо как, - думала Залупашка.
− Не обманул фей, - думала Залупашка.
Внезапно тучи на миг разошлись и среди них выглянуло любопытное Солнце.
Светило словно заглядывало: что там, в Молдавии, нынче?
А творились там такие любопытные вещи, что Солнце светило до самого вечера.
ХХХ
Спустя девять месяцев Залупашка родила тройню.
Здоровые, крепкие, малыши радовали мать и отца, в роли которого выступали все мужчины села. Залупашка теперь жила в богатом доме, и забот не знала. Еду ей готовили лучшие стряпухи деревни, убирались ее сестры, а мамаша униженно умоляла простить за прошлые оскорбления. Залупашка простила. Она вообще незлобливая была. И фея она убила не потому, что злилась на что - наоборот, все случилось, как он и сказал, за исключением «залететь» - а потому что священник велел.
− Это не фей, а суть есть волхв, - сказал батюшка Паисий, утираясь, после исповеди.
− А волхвов уничтожали в старину так, - говорил он, наяривая Залупашку по новой, по тому что оторваться от нее ну никакой возможности не представлялось.
− Запирали в срубах и сжигали! - говорил он.
Так что Залупашка вечером заперла двери дома, где хоронился от властей фей, забила окна и подожгла. Фей матерился и кричал, что отец Паисий просто ревнует, но разве же Залупашке постигнуть мужские разговоры? Что велели, то и сделала. А потом вернулась домой, где ее уже ждал Петря. А на утро пришел Гица. В обед - дед Георгий. И так все мужики села - мужья Залупашки - по очереди. И женщины на Залупашку из-за этого вовсе не дулись, ведь мужчины возвращались от нее счастливые, веселый да ласковые.
В общем, из-за Залупашки расцвело все село.
И сама Залупашка, конечно, тоже расцвела, словно подсолнух летом.
Иногда ночами она вставала, и, не веря своему счастью, глядела на малышей, спящих в своей колыбельке. Выглядывала в окно. Глядела, как молодой месяц серебрит снежок на поле за селом. Любовалась играм зайчишек неразумных, скакавших по полю этому. Глядела, как из-за снега, облепившего деревья, с хрустом отламываются толстые сучья. А тонкие, подрожав и согнувшись, - чуть не до земли, - осыпают с себя снег и возвращаются на место, как ни в чем не бывало.
− Мягкость побеждает силу, - думала она.
− Главный принцип басурманского спорта дзюдо, - шептала она слова, сказанные ей по этому поводу учителем Лупу.
− … Придуманного молдаванами и украденного японскими пидарасами, - повторяла она слова Лупу.
Задергивала шторы и возвращалась в постель. Потягивалась сладко. Погружалась в великое безмолвие ночи Молдавии. Часто во сне приходил к ней фей, он же волхв, Лоринков. Жалобно матерился, показывал ожоги, срывал с головы горящую, искрящуюся ушанку... Тогда Залупашка переворачивалась на другой бок и засыпала крепче. Успевала подумать, что утром надо растопить печь пожарче.
Покойники, они к перемене погоды снятся.
КОНЕЦ
− Залупашка, сюда!
− Залупашка, туда!
− Залупашка, воды и булавок!
− Залупашка, а теперь фату!
− Залупашка, ноги в руки и бегом!
И когда бедняжка Залупашка, приняв буквально идиому, перекочевавшую в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века, - как красиво говаривал учитель Лупу, - взяла ноги в руки и попробовала идти, смеялась вся деревня. Хохотали до слез все, а особенно мамаша Залупашка и две ее сестрицы. Конечно, не родные они были девчонке: настоящая мать Залупашки, Вера Павличенку, давно уже работала в Италии горничной, выносила горшки из-под какой-то старой итальянской дебилки, да присылала домой каждый месяц по триста евро. За это отец Залупашки не гнал ее из дому, кормил - пусть плохо и нерегулярно, - и давал приют. Да, это была его родная дочь, но толку в ней не было никакого. Ведь Залупашка была дурочкой. Разговаривала она плохо. Скорее, мычала. Да, грудь у ней была тяжелая, наливная, но ноги - толстыми и короткими. Это, в принципе, не портило ее обычную для сельской местности фигуру, но Залупашка была обычно так грязна и замарана, что трогать ее брезговали даже изголодавшиеся по бабам - те ошивались в Европах да Подмосковьях - молдавские мужики. Девушке было пятнадцать лет, она пасла сельскую скотину - и колхозную, и частную, да еще и стада зажиточного фермера Плахотнюка, - и была очень несчастна. Как это часто бывает с детьми от родственных браков, - отец Залупашки был троюродным братом ее матери, что для молдавской деревни дело нормальное, - она немножко приволакивала ногу. Но, конечно, мечтала о принце. Ведь Залупашка была девушкой. А всякая девушка,- даже если она приволакивает ногу, и пасет скот, - мечтает, что рано или поздно компанию ей составит настоящий принц. Залупашка так и мечтала.
− Вот поведу я отару овец на пастбище, - думала она, потому что думать у ней выходило складнее, чем говорить.
− А навстречу мне Он, - думала она.
− Красивый, стройный, как Фэт-Фрумос, - воображала Залупашка.
− Обязательно в костюме и чтобы очки были, - думала она.
− Ну, конечно, не без недостатков, - соглашалась про себя Залупашка.
− Пусть... ну, пусть, к примеру, он приволакивает ногу, как я, - придумывала Залупашка недостаток для своего принца.
− И вот он подходит ко мне, волоча ногу, берет меня за руку, и мы идем вместе пасти овец, приволакивая каждый свою ногу, - мечтала Залупашка.
− Отныне вместе и навсегда, - обрекала она себя и принца на бессмертие.
История была такой красивой и от нее так сладко щемило сердце, что Залупашка думала даже записать ее. Да вот, беда. Писать девушка так и не научилась, потому что ее со второго класса забирали со школы в поле. Табак убирать, кукурузу сеять, еду готовить. А когда в доме появилась новая женщина - злая ведьма Аурика Патрунджел, - житься бедной Залупашке не стало. У новой жены отца были свои дочери, так что несчастной Залупашке доставались одни ошметки, да объедки. Мучилась она страшно. Недоедала, мерзла, плакала... Работала за троих. Поэтому сельчане и прозвали ее как киноактрису О. Орлову из одноименного фильма про такую же девушку - Залупашка...
А на самом деле звали ее Настика.
ХХХ
− Залупашка, ну ты и дура! - отхохотавшись, сказал учитель Лупу.
− Руки в ноги это такой словесный оборот, - сказал он, поправив очки.
− Это, буквально, идиома, - сказал он важно.
− Перекочевала она в молдавский язык из русского в ходе многовекового гнета, - продолжил учитель Лупу.
− … разрушенного ветром национал-освободительных движений лишь в конце 20 века! - воскликнул он.
Все, кто были в комнате, помолчали, как на похоронах или торжественной паузе в честь жертв советских репрессий - БАМов всяких, целины... Потом продолжили наряжать невесту. В комнате были одни женщины. Ну, не считая учителя Лупу. Но тот был настолько самовлюбленным, - знали все в селе, - что при нем можно было свободно раздеваться. Все равно учителя Лупу возбуждал только один человек на свете. И это был учитель Лупу. Поэтому подружки невесты легко и непринужденно одевали счастливицу прямо при учителе. Тем более, что тот всегда много и забавно болтал, скрашивая времяпровождение в ожидании вечерней свадьбы, танцев, и драки... Залупашка, всхлипнув, встала и потерла бок.
− Принеси обувь, - зло сказала ей мачеха Патрунджел.
Выдавали замуж ее старшую дочь, так что Аурика нервничала. Отобьют ли новобрачные кредит, который взяли под свадьбу в банке столицы, беспокоилась Аурика. Кредит так и назывался «Свадебный». Процент был небольшой - всего -то сорок годовых...
Залупашка принесла сапожки. Красивые, ярко-розовые, в блестках. Они удачно гармонировали с поясом - семицветным, присыпанном позолотой, маленькими зеркальными бусами и даже булавками (искали все, что блестит). Ну и само платье - шикарное, турецкое, с открытой грудью, открытой спиной, открытым задом и слегка прикрытым лобком, - вызывало в молдавской деревне настоящие волны самоубийств среди незамужних девушек. Все невесты села хотели такое платье. А вот хер вам на воротник, думала Аурика злорадно. Ведь платье это ей прислала из Турции дальняя родственница, которая трудилась там в министерстве контрразведки и секретных материалов. Так она писала, по крайней мере, в редких открытках на родину. По английски министерство называлось «Official Brothel of Izmir». Такие оттиски, по крайней мере, стояли на конвертах...
В комнате что-то хлопнуло, и Аурика отвлеклась от завистливых мыслей о судьбе родственницы. Что там? Ну, конечно, Залупашка! Идиотка разбила вазу... Внезапно все напряжение, скопившееся в Аурике за месяцы подготовке к свадьбе дочери, хлынуло из нее диким криком.
− Как же достала ты меня, тварь ты поганая! - кричала Аурика падчерице.
− Лопни твои глаза, пидараска ты ебанная, - говорила Аурика, избивая девчонку.
− Разрази тебя гром, паскудница вшивая, - говорила она.
− Сдохни и разорвись пополам, пизда небритая! - восклицала она.
Комната, замерев, слушала. Собак и Залупашку били и ругали часто. Но сегодня Аурика блистала. Учитель Лупу, поправив очки, объяснял тем, кто поближе, что молдаване не ругались матом и не пили водки, пока в Бессарабию не пришли русские. После этого пить водку и ругаться матом в стране стали даже евреи...
− Вот такая хуйня, - добавлял учитель Лупу.
ХХХ
− ... Бум, бумц, бумц, бумц! - играла веселая музыка оркестра, приглашенного из города.
Залупашка с тоской поглядела во двор, где топтались люди. В декабре земля померзла, но из-за того, что топтали ее сотни ног, постепенно двор превратился в месиво. На грязь бросили доски, и сельчане старались танцевать на них. Раздавались радостные протяжные крики, какими в Молдавии приветствуют свадьбы и указы о назначениях в государственном аппарате. Взлетали в небо шапки. Люди танцевали хороводы и просто медляки. Праздник был в самом разгаре.
− А сейчас - сказал солист, - подарок для невесты и жениха...
− Медляк «Видели ночь гуляли всю ночь до утра» - сказал он.
− Музыка народная, слова народные, а вовсе не этого русского пидараса, корейца Цоя, - сказал он.
− Дамы приглашают кавалеров, - сказал он.
− Не стесняемся, - сказал он.
− Смелее блядь, - сказал он.
Залупашка, глядя, как толкутся посреди двора пары, почувствовала на щеке тепло. Плачу, поняла она. Где же мой принц, подумала она. Солист взял в руки гитару и сделал соло. Получалось классно, но на «Ионике» было лучше... Да и шапочка у солиста была какая-то... цыганская. А молдаване не любили цыган, и это было взаимно. Так что, знала Залупашка, и солиста, и всю его группу с каким-то дурацким названием - что-то вроде «Дуб, зуб», - после праздника изобьют и отправят в Кишинев в одних трусах. Но это потом. А пока праздник был в разгаре и все веселились.
Залупашка грустно отошла от забора и оглядела холодный двор. Сюда ее выгнали по приказу мачехи, и запретили приходить на свадьбу. А она ведь так хотела побывать там, где весело. Но, видно, не судьба, подумала Залупашка. Понурилась и пошла в заброшенный дом, спать. В уголке бросила старое одеяло на пол, улеглась... Не спалось.
− А вот если бы сейчас появился мой прин... - подумала Залупашка и почувствовала, что щекам снова стало тепло и мокро.
− Опять плачу, - подумала Залупашка и решила тихо по бабьи повыть.
− Ой бля, - сказал вдруг кто-то.
Щелкнула зажигалка. Залупашка увидела, что над ней стоит, расстегнувшись, какой-то мужик в костюме и долбоебской меховой шапке, которую русские почему-то называют ушанкой. Хотя даже долбоебам понятно, что шапку надевают на голову, а не на уши. Русские долбоебы, подумала Залупашка, вспомнив уроки учителя Лупу, и вдруг поняла, отчего на щеках у нее стало мокро и сыро.
− Девушка? - сказал удивленно мужик.
− Принц? - удивленно сказала Залупашка.
− Лоринков, - сказал мужик.
− Владимир Лоринков, - сказал он.
Икнул, и застегнулся.
ХХХ
Спустя полчаса Залупашка, - которую новый знакомый лапал на одеяле, - знала о нем все. Его звали Лоринков, он работал в Кишиневе Самым Главным По Всему, и время от времени исполнял обязанности президента Земного шара, и с ним дружили певцы Саручану и Павел Стратан. В общем, он был звезда мирового масштаба, а сюда приехал к родственникам на выходные. Перепил вина, встал ночью помочиться, забрел по ошибке в заброшенный дом по соседству. И, надо же, в углу, куда он собрался сделать свои малые дела, спала Залупашка...
− Это судьба, - сказал новый знакомый Залупашки, тиская девушку.
Та, хихикая, рассказывала Лоринкову о себе и своих бедах. Мужичок лишь качал головой да возмущенно вздыхал.
− Гребанные молдаване! - восклицал он.
− Лишь бы использовать человека, - говорил он, поднимая Залупашке подол.
− Никакого внимания к личности, - говорил он, залезая на Залупашку.
Дурочка глупо улыбалась и, если бы дело происходило днем, то красные пятна на ее шее и груди были бы видны экипажам самолетов, летевших над Молдавией. Поплыла Залупашка. Бедная дурочка, на которую ни один мужчина ни разу в жизни не взглянул, спрашивала:
− Значит, мы поженимся завтра?
− Конечно, - пыхтел мужик, даже не снявший ушанки.
− Оп-па, - говорил мужик.
− М-м-м-м, - говорила Залупашка.
− Ты, главное, - шептал ей в ушко мужик, - слушай, что я говорю, потому что я волшебник.
− И я, значит, расскажу тебе, как получить принца, - говорил мужик.
− Но сначала мы должны кое-что сделать, - говорил он.
Замычал, и слил прямо в Залупашку.
− Ничего, в первый раз не залетишь, - сказал он, отдуваясь, Залупашке, которая и так не понимала, в чем дело.
Потом потискал девчонку еще, залез на нее еще пару разков, и, наконец, отвалился.
… Жирную и противную пиявку напоминал сам себе нигилист Лоринков, прятавшийся в этой деревне из-за того, что его объявила в розыск Служба информации и безопасности Молдовы. За дело искали подонка. Мразь и ублюдок, этот кишиневский журналист клеветал на молдаван и все молдавское, - за жалкие подачки из Москвы, - и, наконец, доклеветался. Ну, в смысле, допизделся. Лоринкова объявили в розыск, дали заочно 25 лет строго режима, и принялись искать. Хорошо хоть, искали его так, как делали все в Молдавии, подумал Лоринков. В смысле, через жопу и спустя рукава. Так что он подался в деревню к дальним родственникам, и спал у них в пристройке. Даже скучать начал, а тут - такая удача! И, как всегда, когда он получал свое, пресыщенный Лоринков предался рефлексии и угрызениям совести. Ишь, насосался крови девчонкиной, подумал он, и уже потерял к ней интерес.
Свинья и анти-молдавская скотина я, подумал он.
Правы, сто тысяч раз правы были газета «Независимая Молдова» и клуб Независимых Несостоявшихся Писателей Молдовы, в официальном заявлении назвавшие меня «бездарным эпигоном, ничтожеством и бесталанным ублюдком, в отличие от настоящих русских писателей Молдовы лидиимищенкониколаясавостинаконстантинасеменовскоголидиилатьевой, валентиныткачёвойюригрековасергеяузунаолесирудягинойрудольфа ольшевскогоолегапанфилеленышатохиной и многих-многих других»,- подумал Лоринков.
Суровую, но справедливую оценку вынесли мне члены Союза Русско-Молдавских Интеллектуалов и Пидарасов, в своем печатном органе «Орган» вынесшие мне такую оценку «... недоносок, не стоящий ничего против выдающихся классиков Пушкина, Гоголя, Толстого, Достоевского, Чехова, Булгакова, Шолохова, Шукшина...» - подумал он.
Сто миллионов раз прав был глава радикального крыла партии Пидарасов Молдавии, почетный гей города Кишинева, С. П. Цуркану, в своей объяснительной - заявлении в прокуратуру - которое легенду гей-движения столицы заставили писать, когда поймали у ж/д вокзала при попытке повторить фокус из фильма "Гуттаперчевый афроамериканец", - заявивший буквально следующее. Он заявил - "...если и случаются по сей день с жителями Молдовы недоразумения, подобные моему... то вовсе не в силу наличия каких-то моральных уродств, которыми мы, молдаване, не обладаем... а лишь из-за смятения, которое мы, сыны солнечной Молдовы, испытываем, когда понимаем что небо в одной с нами стране коптит ненавистник Молдовы... урод и сволочь Лоринков... чьи так называемые литературные успехи есть не что иное как форма оплаты Кремлем бездарных антимолдавских пасквилей Лоринкова.."
Наконец, права оказалась газета «Независимость Молдовы», в передовице гневно писавшая, что... "раскаленным колом встал в заднем проходе независимой Молдовы и ее любящих сыновей и дочерей этот... ренегат, мразь и ублюдок Лоринков"
− А в рот берешь? - спросил ненавистник Молдовы ее несчастную дочь, Залупашку.
Да и залетит ведь девчонка, подумал он.
И тогда куда бежать, куда прятаться, подумал он. Не жениться же тут, в глуши этой гребанной. Уж лучше на эшафот в Кишиневе...
Стал лихорадочно соображать, как выкрутиться. Когда Залупашка, неумело перебирая его хозяйство губами, словно крестьянка руками - подмерзшие виноградные ягоды, придумал на ходу Лоринков метафору, - расстаралась и вошла во вкус, подонка осенило. Схватив деревенскую дурочку за волосы, он издал торжествующий крик. Страшно со стороны выглядел Лоринков. С ушанкой на круглой голове монголоидного типа, с ухмылкой на торжествующей русской харе, он насиловал Залупашку в рот, словно гребанная Рашка - свободную и независимую Молдову.
Плакали звезды...
ХХХ
… - А теперь для родителей - песня группы «Норок», - сказал солист.
Толпа захлопала, все хлынули от столов под вор. Залупашка глядела в дыру в заборе, чувствуя в ногах приятные слабость и тепло. Как хорошо, однако, все объяснил ей этот... фей. Так он, по крайней мере, представился Залупашке. Пошурудил в ней волшебной палочкой и рассказал, как стать самой популярной на этот удивительном празднике.
− Гица, Гица, - жарко прошептала в дыру Залупашка.
К забору подошел Гица, самый красивый и статный парень на селе. Росту он был 167 сантиметров, косая пядь в плечах, и, говорили, служить он станет в отборных войсках карабинеров.
− А? - сказал Гице неуверенно забору.
− Гица, это я, Марчика, - сказала Залупашка.
− Марчика? - скзаал Гица, оживившись.
Марчика была самой красивой девушкой села. Конечно же, она давно уехала в бордель в Албании.
− Марчика, прилетела сегодня, а в город на такси, - сказала Залупашка, как учил ее фей.
− Сюрприз хочу сделать, - сказала она.
− Гица, я всегда любила тебя и люблю, - сказала она.
− Хочу тебя, сил моих нет, - сказала она.
− Да нет же, не здесь, - сказала она.
Гице, смущенный, застегнулся и перестал дрочить.
− Иди к забору за домом, где никого нет, встань у дыры, - велела Залупашка.
− А почему через дыру? - сказал Гица.
− Мне неловко, я столько лет тебя не видела, может я не красивая уже, - сказала Залупашка, повторяя заученный текст.
− Да нет, что ты, - сказал Гица, - я тебя с детства люб...
− Или через дырку в забор, или никак, - сказала Залупашка жестко.
… Спустя несколько минут Гице, сверкая оголенными поджарыми ягодицами, - белевшими в ночи как два маленьких круглых привидения, - двигал бедрами у забора. Залупашка, стоявшая с обратной стороны забора, позволила завершить все до конца. Все равно в первый день не залетишь, вспомнила она слова фея.
Следующим был Петря, самый крутой, но уже женатый, мужик на селе.
За ним еще и еще... Постепенно к забору за домом, где играли свадьбу, потянулась очередь молчаливых мужчин. Залупашка потеряла счет оргазмам.
− Марчика прилетела осчастливить село, - передавали друг другу на ухо мужчины.
И тогда очередной из них вставал из-за стола, поправлял решительно воротник рубашки, и шел. Возвращался раскрасневшийся, чуть растрепанный и удивительно счастливый. Так Залупашка обслужила все село.
И уже последнему, кто совал в нее через забор под утро, Залупашка, как велел фей, сказала:
− Передай всем, что я не Марчика...
ХХХ
Наутро мужчины села держали совет.
− В селе завелась блядь, - сказал мрачно Петря.
− Но какая ммм, узкая, - сказал Гица.
− Такая ли блядь? - сказал старик Георге.
Все призадумались. Времена нынче свободные, девушка - кто бы она не была - подарила мужчинам села чистое, беспримесное блаженство...
− Так или иначе, мы должны знать, кто она! - сказал Гица.
− Верно!! - хором согласились остальные.
− Но как? - спросил Петря.
− Есть одна книжка... - краснея, сказал старик Георге.
Он был морщинистый и черный, как молдавский орех. Поэтому краснел Георге редко и, скорее, чернел еще больше. Все удивились.
− Дело в том, что в одной сказке, - сказал старик.
− Ну там что-то подобное было... - сказал он.
− Конечно, в молдавской сказке, настоящей молдавской, а не отвратительной оккупационной русской, - сказал он, поймав вопросительный взгляд учителя Лупу, который по совместительству работал стукачом,
− В общем, там девушку нашли по утерянному лаптю, - сказал он.
− Но у нас нет лаптя, - сказал кто-то.
− Но у нас есть воспоминания... о … о ее ... о дыр... - сказал дед Георге.
− Достаточно, мы поняли тебя, - сказал Петря.
− В общем, если мы трахнем по очереди всех баб села, то выясним, какая из них вчера приняла нас у забора, - сказал Гица.
− Отлично! - воскликнул он. - Вперед!
− Но, получается... - сказал Петря растерянно.
− Получается, мы все здесь должны переебаться? - сказал он.
Дед Георге вздохнул.
− Можно подумать, можно подумать, - сказал он.
− Да вы и так здесь все уже перееблись, - сказал дед Георге.
Все потупились.
Дед Георге был прав.
ХХХ
… Когда отгремели грохоты оргазмов каждой бабы села, которую покрыли все мужики - попробовать обязался каждый, чтобы не вышло ошибки, - мужчины снова собрались на сход. На утоптанном снегу околицы стояли они, суровые и немногочисленные, как волчья стая. Даже учителя Лупу заставили участвовать в поисках. Лица молдавских крестьян - суровые, изможденные, благородные, с намеком на происхождение от древних римлян, - были мрачны.
− Все не то, - сказал, еле ворочая языком, Петря.
− Были и узкие, да не те, - согласился Гица.
− Хорошо поработали, но результата нет, - согласился дед Георге.
− А всех ли мы перетрахали? - сказал кто-то.
Пересчитали еще раз. Действительно, перетрахали всех женщин, включая невесту, которая сама просила не делать для себя исключения.
− Неужели это был какой-то пидарас? - сказал кто-то неуверенно.
Ответом было общее молчание. Верить в такой кошмар не хотелось никому. Внезапно молчание нарушило мычание коров.
− Му-му, - мычали коровы.
− Господи, опять Залупашка - вздохнул кто-то.
− Вот идиотка, - сказал кто-то.
И правда, только такая дебилка, как Залупашка, могла выгнать коров на выпас в декабре, когда везде лежит снег...
Коровы брели мимо мужиков, а Залупашка, кутаясь в старый тулупчик, шла за ними с хворостиной. Грязная, чумазая... Не подпрыгни ее налитые сиськи из-за кочки, на которую ступила девушка, может, Гица бы и не заметил ничего. Но Гица заметил. Он, семнадцатилетний, и самый молодой мужчина села, все еще хотел трахаться, в отличие от изможденных старших коллег.
− Слушайте, а... Залупашка? - сказал он мужикам.
− Это чмо? - сказал Петря.
− Гице, ты не натрахался? - сказал он.
− Иди подрочи, - сказал он.
− Ха-ха, - посмеялись все.
Но задумались. Для чистоты эксперимента...
− Вообще-то, - поправил очки учитель Лупу, - следуя элементарной европейской логике и методу исключения...
− Залупашка, - окрикнул дед Георге.
− Ась? - обернулась счастливая Залупашка.
Мужчины обступили девушку и дурочка почувствовала на себе десятки рук. Девушку бросили на тулупы, которые расстелили прямо на снегу. Стали проверять ее, так сказать туфельку - как выразился стыдливо учитель Лупу, - причем, ради экономии времени, со всех сторон и одновременно.
− Хорошо как, - думала Залупашка.
− Не обманул фей, - думала Залупашка.
Внезапно тучи на миг разошлись и среди них выглянуло любопытное Солнце.
Светило словно заглядывало: что там, в Молдавии, нынче?
А творились там такие любопытные вещи, что Солнце светило до самого вечера.
ХХХ
Спустя девять месяцев Залупашка родила тройню.
Здоровые, крепкие, малыши радовали мать и отца, в роли которого выступали все мужчины села. Залупашка теперь жила в богатом доме, и забот не знала. Еду ей готовили лучшие стряпухи деревни, убирались ее сестры, а мамаша униженно умоляла простить за прошлые оскорбления. Залупашка простила. Она вообще незлобливая была. И фея она убила не потому, что злилась на что - наоборот, все случилось, как он и сказал, за исключением «залететь» - а потому что священник велел.
− Это не фей, а суть есть волхв, - сказал батюшка Паисий, утираясь, после исповеди.
− А волхвов уничтожали в старину так, - говорил он, наяривая Залупашку по новой, по тому что оторваться от нее ну никакой возможности не представлялось.
− Запирали в срубах и сжигали! - говорил он.
Так что Залупашка вечером заперла двери дома, где хоронился от властей фей, забила окна и подожгла. Фей матерился и кричал, что отец Паисий просто ревнует, но разве же Залупашке постигнуть мужские разговоры? Что велели, то и сделала. А потом вернулась домой, где ее уже ждал Петря. А на утро пришел Гица. В обед - дед Георгий. И так все мужики села - мужья Залупашки - по очереди. И женщины на Залупашку из-за этого вовсе не дулись, ведь мужчины возвращались от нее счастливые, веселый да ласковые.
В общем, из-за Залупашки расцвело все село.
И сама Залупашка, конечно, тоже расцвела, словно подсолнух летом.
Иногда ночами она вставала, и, не веря своему счастью, глядела на малышей, спящих в своей колыбельке. Выглядывала в окно. Глядела, как молодой месяц серебрит снежок на поле за селом. Любовалась играм зайчишек неразумных, скакавших по полю этому. Глядела, как из-за снега, облепившего деревья, с хрустом отламываются толстые сучья. А тонкие, подрожав и согнувшись, - чуть не до земли, - осыпают с себя снег и возвращаются на место, как ни в чем не бывало.
− Мягкость побеждает силу, - думала она.
− Главный принцип басурманского спорта дзюдо, - шептала она слова, сказанные ей по этому поводу учителем Лупу.
− … Придуманного молдаванами и украденного японскими пидарасами, - повторяла она слова Лупу.
Задергивала шторы и возвращалась в постель. Потягивалась сладко. Погружалась в великое безмолвие ночи Молдавии. Часто во сне приходил к ней фей, он же волхв, Лоринков. Жалобно матерился, показывал ожоги, срывал с головы горящую, искрящуюся ушанку... Тогда Залупашка переворачивалась на другой бок и засыпала крепче. Успевала подумать, что утром надо растопить печь пожарче.
Покойники, они к перемене погоды снятся.
КОНЕЦ