(no subject)
Предыдущее
Про поездку в Шотландию
В Англию нельзя было ехать с собакой, тогда ещё там животных помещали на девятимесячный карантин - англичане настаивали на том, что у них нет бешенства, а с континента, откуда, по мнению англичан идёт всякая зараза, им вполне могут бешенство занести. Правда, утверждалось одновременно, что по туннелю под Ламаншем, кроме нелегальных эмигрантов, иногда в Англию проникают ещё и лисы, - вполне возможно, что бешеные.
Нюшу мы оставили в Париже с Наташкой, которая жила у нас всё лето.
Доскакали ночью до Кале, как д’Артаньян, остановившись только выпить кофе на главной площади в Аррасе. Выуживаю из картонной коробки с обрывками, обломками, не пришей кобыле хвост кусочками Аррас - сумерки, зажигаются фонари и светят на островерхие бюргерские фасады аккуратных впритык друг к другу домов. Аррас это, или Брюссель через год?
Когда ночной глиссер-паром от меловых утёсов Кале домчал нас до меловых утёсов Дувра, и мы на нашем форде полусонно выехали на берег, при попытке сфотографировать что-то английское выяснилось, что аппарат васькин сломался.
Но в ближайшем киоске мы обзавелись фиговиной - одноразовым аппаратом на сколько-то там кадров, и в книжке на вкладке фотки, сделанные этим примитивным топорным устройством - ужасных цветов и не слишком чёткие.
Васька сжился со Скоттом, как я потом сжилась с Сильвией Плат, на какое-то время ставшей мне не просто доброй знакомой, но любимой подругой…
А Васька сроднился с «Мармионом». Ему не мешала дурацкая интрига, соответствующая стандарту рыцарского романа, - Васька додумывал героев, вкладывал жизнь в эти страницы, ссорился и соглашался - для него это была не абстрактная история флодденской битвы 15-го века, когда англичане раздолбали шотландцев в дым, а самая что ни на есть история добрых знакомых, среди которых крайне симпатичный ему шотландский король Иаков.
И желание поглядеть своими глазами на упомянутые Скоттом замки, проехаться по лесным дорогам, по побережью, заехать к Скотту в поместье и погулять по берегам озера Святой Марии было очень для него органичным.
Действие «Мармиона» происходит на границе Англии с Шотландией и в южной Шотландии.
У нас была неделя - и мы всё время ездили, перемещались, и на машине, а не на тяжёлых рыцарских конях с вооружением. Так что мы, кроме мармионовских мест, успели ещё разное - целый мешок, из которого то одно вылезет, то другое, то хвост, то нос.
Кембридж как-то на меня особого впечатления не произвёл - показался попросту похожим на те американские кампусы, которые с него слизаны, а вот Оксфорд, в котором мы всего-то вечер провели на обратном пути, так протыкал бархатное небо своими острыми шпилями, что хотелось, уезжая, туда опять. В Стратфорде было затурищено, открыточно и глянцево. Игрушечный Шекспир. В Йорке очень невкусные fish and chips - истекающие застарелым маслом, и толпы туристов на каждую вылизанную улицу.
А вот в Танталоне тяжёлые серые стены, о которые бьётся море.
На Святом острове, где томилась в монастыре брошенная любовница Мармиона, мы провели несколько часов. Как и Сен-Мишель, он соединяется с сушей песчаной косой, которую заливает в прилив,- мы приехали под самый конец отлива и ждали пока сойдёт пришедшая вслед за нами приливная вода… Ходили там по траве под пасмурном небом.
Одну ночь мы провели в Гринвиче, а утром, уезжая оттуда, Васька тупо остановился на кругу, забыв, что при левостороннем движении его объезжают по часовой стрелке. Под густой гуд, он двинулся, и мы облегчённо вздохнули, оказавшись на разделённой дороге, без встречных. Мне кажется, что в Англии гораздо больше разделённых дорог - из сочувствия к приехавшим с континента.
Проехали город Ноттингем, где с дороги - одни фабричные трубы серым дымом в небо бьют, свернули в Шервудский лес к Робин Гуду и остановились на ночлег у полянки с ромашками. И всё б хорошо - да только с собой было у нас вино и не было воды.
Как же нам хотелось пить после того, как мы выпили бутылку белого, - до пустынных миражей. И самым ранним утром мы бросились на поиски bed and breakfast - чаю, чаю, четверть отсутствующего царства за стакан чаю. И приехали к миленькому маленькому домику в цветах - ещё девяти утра не было - а тётенька в седых буклях усадила нас за стол с белой скатертью - английский тёмный чай, маффины, - и жизнь повернулась радостным боком. Дело было в северной Англии, поэтому тётенька обращалась ко мне исключительно - Лув - я тогда ешё не знала этой особенности английского севера - love -лув, бУкет, попрошенный соседкой у Кольки во время наводнения в городе Йорке - бУкет, чтоб воду вычёрпывать.
Дороги в Англии оказались удивительно кривыми - почти как горные. Там просто нельзя заставлять владельцев продавать землю, если дорогу строят, приходится обводить.
Мы заехали в поместье к Байрону, посмотрели на могилу его ньюфа - потом Васька перевёл эпитафию, на мой взгляд, очень тяжеловесную, классицистическую
Когда тот превратится в прах земной,
Чья доблесть только в знатности пустой,
Бывает скульптора искусством он
В ранг мощного красавца возведён!
И не того мы видим, кем он был,
А то, что скульптор нам изобразил.
Но, бедный пёс, ты, лучший из друзей,
Ну кто заплачет над судьбой твоей?
Ну кем хозяин твой был так любим?
Его судьбу всегда делил ты с ним.
За что же после смерти никогда
Тебя не впустит Пётр Святой туда,
Куда спокойно человек войдёт,
Будь он хоть таракан, хоть идиот?
Он - человек, пусть даже развращён
Богатством, властью, пусть преступник он,
Горсть праха, труп с подобием души,
И в самом деле он презренней вши,
И пусть всю жизнь он предавал друзей,
Пусть лицемерил, пусть в любви своей
Был так же, как во всем на свете, лжив,
Лукав, неверен, груб и похотлив,
Его честней любой презренный скот,
Но на небо не зверь, а он пойдёт!
А ты, кто урну эту увидал,
Иди, иди, мой пёс тебя не ждал!
Я памятник посмертный водрузил
Тому, кто мне и вправду другом был.
Мы выбирали самые маленькие дорожки, - как-то с открытыми окнами медленно ехали среди лугов в холмах - когда только небо, да цветочные запахи в окно машины. Остановились, вышли - и бывает так, что совершенно не в горах, а вот просто - трава, цветы, ветер, обязательно ветер - под небом, не синим-синим, а в облаках - и понимаешь - ты на верхнем открытом этаже мира.
Вдруг в сумерках на совсем крошечной лесной дороге увидели знак - на кругу было написано ford - брод то бишь, и в самом деле дорожка нырнула в балку и по полколеса в воде мы переехали ручеёк. Стемнело, и вдруг из подступившего стеной леса прямо перед нами выскочил заяц. Мы ехали тихо, а он понёсся огромными прыжками в световой реке от наших фар. Пришлось остановиться и фары потушить.
Заяц попал в стих вместе с совой, которая через девять лет поздним августовским вечером в Бургундии неподалёку от озера Сетон почти мазнула крылом по нашему ветровому стеклу.
Мы их вспомнили вместе в одном из разговоров, когда нащупывали по обыкновению тему...
ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ...
Сова над лодкой снизилась и взмыла,
Оставя в воздухе пунктирный след -
Клок памяти о бытии ином…
В лесу бургундском через сорок лет
Сова мазнула по стеклу крылом,
Не зная, что со мной уже такое было.
И, вслед за пролетающей совой,
Сомкнулся тёмный лес над головой.
И выскочил (откуда взялся?) заяц
В свет фар, перед машиной расстилаясь,
Зад вскидывая, хвостиком дразня,
С асфальта в чащу даже не пытаясь…
Но я-то знал - свернуть ему нельзя!
Там призраком остаточного света,
Пробившимся сквозь сосен силуэты,
За озером заката головня…
В подлеске с лешими болтают лары,
И проникают, проникают фары
В глубь времени, в глубь леса, в глубь меня…
Нет бывшего - есть наслоенье лет,
Есть заяц, в темноте почти лиловый -
Есть!
Есть и будут совы, совы, совы…
Следы дождя. И предзакатный свет:
Нет прошлого - есть наслоенье лет!
И совы есть! И заяц тоже есть!
Есть лешие - они совсем не стары -
И с лешими кокетничают лары,
Над озером монистами звеня…
И проникают, проникают фары
В глубь времени. В глубь леса, В глубь меня.
19 декабря 2009 г.
Васька фотографировал меня в речке Твид в поместье Скотта - я ходила по этой мелкой речушке по колено в воде. А я Ваську возле какого-то ресторанчика под названием «Мармион...
Обрывки не вопоминаний даже - ощущений, вдруг мазнувших по спине между лопатками - там ли, тут ли, сейчас, тогда?
Гигантская аллея старинных лип возле какого-то поместья. И вечернее солнце через кроны. У озера Святой Марии табличка в память кого-то нам неизвестного, какого-то поэта. И изгороди коровьи, по маленьким лесенкам перебираешься с одного на другое. И разноцветные паруса виндсёрфов.
И полуразваленный с пустыми глазницами замок Босвелла. И всюду трава, трава.
Забегаловка на каком-то пляже - что-то мы там жевали, глядя на нехуденьких английских тётенек и дяденек с детьми - каникулы…
Очень невкусный из полусырого теста пирог с мясом в Эдинбурге, даже Васька согласился, что хоть и с мясом, а ужасны английские пироги.
А когда мы уезжали из Шотландии, почему-то попали на дорогу по краю карниза, по склону холма - и озеро где-то там на дне котловины, и лес по склонам, и луга…
Васька тогда очень немного мог ещё ходить пешком, после своих двух с половиной инфарктов в 84-85-ом. Это потом нашими постоянными прогулками я его натренировала, так что стали мы проходить и по 15, и даже иногда и по 18-20, а то и 25 километров, - не быстро, но шёл! А в 97-ом как-то раз в горах, судя по карте, поднялся вверх на 900 метров, - гордился этим страшно потом!
А в той поездке, ну, никак не получалось погулять - всё машина, да машина, только вот по берегу озера Святой Марии прошлись. И на обратном пути в Англию другой дорогой - остановились в городке на море, наверно, если гляну на карту Англии, вспомню, где - в серый день с моросью, слабым ветерком ходили по набережной, дошли до края городка, вернулись, пили чай из цветного чайника, глядя на дождик в окно.
И проехали через знаменитый озёрный край, и взяли напрокат лодку, и Васька отлично грёб, - и смотрел победительно - «ведь я гребу нормально, нисколько не хуже, чем когда-то!» - за полтора года до смерти мы с ним в байдарке на Дордони обгоняли других - об-го-ня-ли - просто всех, и он только иногда клал вёсла - задыхался…
А на английском озере в простой деревянной лодке в буколическом пейзаже - кудрявые горки вокруг - поскрипывали уключины - и я на Ваську глядела.
Про поездку в Шотландию
В Англию нельзя было ехать с собакой, тогда ещё там животных помещали на девятимесячный карантин - англичане настаивали на том, что у них нет бешенства, а с континента, откуда, по мнению англичан идёт всякая зараза, им вполне могут бешенство занести. Правда, утверждалось одновременно, что по туннелю под Ламаншем, кроме нелегальных эмигрантов, иногда в Англию проникают ещё и лисы, - вполне возможно, что бешеные.
Нюшу мы оставили в Париже с Наташкой, которая жила у нас всё лето.
Доскакали ночью до Кале, как д’Артаньян, остановившись только выпить кофе на главной площади в Аррасе. Выуживаю из картонной коробки с обрывками, обломками, не пришей кобыле хвост кусочками Аррас - сумерки, зажигаются фонари и светят на островерхие бюргерские фасады аккуратных впритык друг к другу домов. Аррас это, или Брюссель через год?
Когда ночной глиссер-паром от меловых утёсов Кале домчал нас до меловых утёсов Дувра, и мы на нашем форде полусонно выехали на берег, при попытке сфотографировать что-то английское выяснилось, что аппарат васькин сломался.
Но в ближайшем киоске мы обзавелись фиговиной - одноразовым аппаратом на сколько-то там кадров, и в книжке на вкладке фотки, сделанные этим примитивным топорным устройством - ужасных цветов и не слишком чёткие.
Васька сжился со Скоттом, как я потом сжилась с Сильвией Плат, на какое-то время ставшей мне не просто доброй знакомой, но любимой подругой…
А Васька сроднился с «Мармионом». Ему не мешала дурацкая интрига, соответствующая стандарту рыцарского романа, - Васька додумывал героев, вкладывал жизнь в эти страницы, ссорился и соглашался - для него это была не абстрактная история флодденской битвы 15-го века, когда англичане раздолбали шотландцев в дым, а самая что ни на есть история добрых знакомых, среди которых крайне симпатичный ему шотландский король Иаков.
И желание поглядеть своими глазами на упомянутые Скоттом замки, проехаться по лесным дорогам, по побережью, заехать к Скотту в поместье и погулять по берегам озера Святой Марии было очень для него органичным.
Действие «Мармиона» происходит на границе Англии с Шотландией и в южной Шотландии.
У нас была неделя - и мы всё время ездили, перемещались, и на машине, а не на тяжёлых рыцарских конях с вооружением. Так что мы, кроме мармионовских мест, успели ещё разное - целый мешок, из которого то одно вылезет, то другое, то хвост, то нос.
Кембридж как-то на меня особого впечатления не произвёл - показался попросту похожим на те американские кампусы, которые с него слизаны, а вот Оксфорд, в котором мы всего-то вечер провели на обратном пути, так протыкал бархатное небо своими острыми шпилями, что хотелось, уезжая, туда опять. В Стратфорде было затурищено, открыточно и глянцево. Игрушечный Шекспир. В Йорке очень невкусные fish and chips - истекающие застарелым маслом, и толпы туристов на каждую вылизанную улицу.
А вот в Танталоне тяжёлые серые стены, о которые бьётся море.
На Святом острове, где томилась в монастыре брошенная любовница Мармиона, мы провели несколько часов. Как и Сен-Мишель, он соединяется с сушей песчаной косой, которую заливает в прилив,- мы приехали под самый конец отлива и ждали пока сойдёт пришедшая вслед за нами приливная вода… Ходили там по траве под пасмурном небом.
Одну ночь мы провели в Гринвиче, а утром, уезжая оттуда, Васька тупо остановился на кругу, забыв, что при левостороннем движении его объезжают по часовой стрелке. Под густой гуд, он двинулся, и мы облегчённо вздохнули, оказавшись на разделённой дороге, без встречных. Мне кажется, что в Англии гораздо больше разделённых дорог - из сочувствия к приехавшим с континента.
Проехали город Ноттингем, где с дороги - одни фабричные трубы серым дымом в небо бьют, свернули в Шервудский лес к Робин Гуду и остановились на ночлег у полянки с ромашками. И всё б хорошо - да только с собой было у нас вино и не было воды.
Как же нам хотелось пить после того, как мы выпили бутылку белого, - до пустынных миражей. И самым ранним утром мы бросились на поиски bed and breakfast - чаю, чаю, четверть отсутствующего царства за стакан чаю. И приехали к миленькому маленькому домику в цветах - ещё девяти утра не было - а тётенька в седых буклях усадила нас за стол с белой скатертью - английский тёмный чай, маффины, - и жизнь повернулась радостным боком. Дело было в северной Англии, поэтому тётенька обращалась ко мне исключительно - Лув - я тогда ешё не знала этой особенности английского севера - love -лув, бУкет, попрошенный соседкой у Кольки во время наводнения в городе Йорке - бУкет, чтоб воду вычёрпывать.
Дороги в Англии оказались удивительно кривыми - почти как горные. Там просто нельзя заставлять владельцев продавать землю, если дорогу строят, приходится обводить.
Мы заехали в поместье к Байрону, посмотрели на могилу его ньюфа - потом Васька перевёл эпитафию, на мой взгляд, очень тяжеловесную, классицистическую
Когда тот превратится в прах земной,
Чья доблесть только в знатности пустой,
Бывает скульптора искусством он
В ранг мощного красавца возведён!
И не того мы видим, кем он был,
А то, что скульптор нам изобразил.
Но, бедный пёс, ты, лучший из друзей,
Ну кто заплачет над судьбой твоей?
Ну кем хозяин твой был так любим?
Его судьбу всегда делил ты с ним.
За что же после смерти никогда
Тебя не впустит Пётр Святой туда,
Куда спокойно человек войдёт,
Будь он хоть таракан, хоть идиот?
Он - человек, пусть даже развращён
Богатством, властью, пусть преступник он,
Горсть праха, труп с подобием души,
И в самом деле он презренней вши,
И пусть всю жизнь он предавал друзей,
Пусть лицемерил, пусть в любви своей
Был так же, как во всем на свете, лжив,
Лукав, неверен, груб и похотлив,
Его честней любой презренный скот,
Но на небо не зверь, а он пойдёт!
А ты, кто урну эту увидал,
Иди, иди, мой пёс тебя не ждал!
Я памятник посмертный водрузил
Тому, кто мне и вправду другом был.
Мы выбирали самые маленькие дорожки, - как-то с открытыми окнами медленно ехали среди лугов в холмах - когда только небо, да цветочные запахи в окно машины. Остановились, вышли - и бывает так, что совершенно не в горах, а вот просто - трава, цветы, ветер, обязательно ветер - под небом, не синим-синим, а в облаках - и понимаешь - ты на верхнем открытом этаже мира.
Вдруг в сумерках на совсем крошечной лесной дороге увидели знак - на кругу было написано ford - брод то бишь, и в самом деле дорожка нырнула в балку и по полколеса в воде мы переехали ручеёк. Стемнело, и вдруг из подступившего стеной леса прямо перед нами выскочил заяц. Мы ехали тихо, а он понёсся огромными прыжками в световой реке от наших фар. Пришлось остановиться и фары потушить.
Заяц попал в стих вместе с совой, которая через девять лет поздним августовским вечером в Бургундии неподалёку от озера Сетон почти мазнула крылом по нашему ветровому стеклу.
Мы их вспомнили вместе в одном из разговоров, когда нащупывали по обыкновению тему...
ЧЕРЕЗ СОРОК ЛЕТ...
Сова над лодкой снизилась и взмыла,
Оставя в воздухе пунктирный след -
Клок памяти о бытии ином…
В лесу бургундском через сорок лет
Сова мазнула по стеклу крылом,
Не зная, что со мной уже такое было.
И, вслед за пролетающей совой,
Сомкнулся тёмный лес над головой.
И выскочил (откуда взялся?) заяц
В свет фар, перед машиной расстилаясь,
Зад вскидывая, хвостиком дразня,
С асфальта в чащу даже не пытаясь…
Но я-то знал - свернуть ему нельзя!
Там призраком остаточного света,
Пробившимся сквозь сосен силуэты,
За озером заката головня…
В подлеске с лешими болтают лары,
И проникают, проникают фары
В глубь времени, в глубь леса, в глубь меня…
Нет бывшего - есть наслоенье лет,
Есть заяц, в темноте почти лиловый -
Есть!
Есть и будут совы, совы, совы…
Следы дождя. И предзакатный свет:
Нет прошлого - есть наслоенье лет!
И совы есть! И заяц тоже есть!
Есть лешие - они совсем не стары -
И с лешими кокетничают лары,
Над озером монистами звеня…
И проникают, проникают фары
В глубь времени. В глубь леса, В глубь меня.
19 декабря 2009 г.
Васька фотографировал меня в речке Твид в поместье Скотта - я ходила по этой мелкой речушке по колено в воде. А я Ваську возле какого-то ресторанчика под названием «Мармион...
Обрывки не вопоминаний даже - ощущений, вдруг мазнувших по спине между лопатками - там ли, тут ли, сейчас, тогда?
Гигантская аллея старинных лип возле какого-то поместья. И вечернее солнце через кроны. У озера Святой Марии табличка в память кого-то нам неизвестного, какого-то поэта. И изгороди коровьи, по маленьким лесенкам перебираешься с одного на другое. И разноцветные паруса виндсёрфов.
И полуразваленный с пустыми глазницами замок Босвелла. И всюду трава, трава.
Забегаловка на каком-то пляже - что-то мы там жевали, глядя на нехуденьких английских тётенек и дяденек с детьми - каникулы…
Очень невкусный из полусырого теста пирог с мясом в Эдинбурге, даже Васька согласился, что хоть и с мясом, а ужасны английские пироги.
А когда мы уезжали из Шотландии, почему-то попали на дорогу по краю карниза, по склону холма - и озеро где-то там на дне котловины, и лес по склонам, и луга…
Васька тогда очень немного мог ещё ходить пешком, после своих двух с половиной инфарктов в 84-85-ом. Это потом нашими постоянными прогулками я его натренировала, так что стали мы проходить и по 15, и даже иногда и по 18-20, а то и 25 километров, - не быстро, но шёл! А в 97-ом как-то раз в горах, судя по карте, поднялся вверх на 900 метров, - гордился этим страшно потом!
А в той поездке, ну, никак не получалось погулять - всё машина, да машина, только вот по берегу озера Святой Марии прошлись. И на обратном пути в Англию другой дорогой - остановились в городке на море, наверно, если гляну на карту Англии, вспомню, где - в серый день с моросью, слабым ветерком ходили по набережной, дошли до края городка, вернулись, пили чай из цветного чайника, глядя на дождик в окно.
И проехали через знаменитый озёрный край, и взяли напрокат лодку, и Васька отлично грёб, - и смотрел победительно - «ведь я гребу нормально, нисколько не хуже, чем когда-то!» - за полтора года до смерти мы с ним в байдарке на Дордони обгоняли других - об-го-ня-ли - просто всех, и он только иногда клал вёсла - задыхался…
А на английском озере в простой деревянной лодке в буколическом пейзаже - кудрявые горки вокруг - поскрипывали уключины - и я на Ваську глядела.