(no subject)
Предыдущее
Про "Мармиона", про Нину Яковлевну Дьяконову...
На мою отпускную неделю летом 91-го мы решили поехать почти что в деловую поездку - в Шотландию - по следам «Мармиона».
В середине шестидесятых в Москве вышло собрание сочинений Вальтера Скотта в двадцати, кажется, томах. И в это собрание, в 19-ый том, вошли кое-какие его стихи.
Кроме баллад и лирики, у Скотта есть ещё и поэма - можно сказать, исторический роман в стихах, - «Мармион». И вот в свете будущего издания в 1959-ом году Татьяна Григорьевна спросила у своих «семинаристов», не хотят ли они за неё взяться. А лично Ваське предложила перевести оттуда вставную легенду. Никому, кроме Васьки, переводить такую длинную вещь без непосредственного издательского заказа не захотелось, а Васька схватился за эту рыцарскую поэму и сделал её. Может, дело было в том, что Васька больше других любил исторические романы…
Каждая глава (главы там торжественно именуются песнями) предваряется вступлением, не имеющим никакого отношения к сюжету поэмы. Эти вступления Васька переводить не стал.
В последний момент по изумительно советским причинам «Мармиона» в собрание не включили - в одном из этих непереведённых вступлений положительно упоминается некий Питт - английский политический деятель скоттовского времени, которого советская власть считала реакционным. Васькин перевод лёг в папку на тесёмочках, и бумага пожелтела за годы.
В свой приезд в Питер Васька встретился с Ниной Яковлевной Дьяконовой - филологом, специалистом по английскому романтизму и редактором питерского отделения литературных памятников. Васька с ней был издавна знаком, а Галя Усова и Ира Комарова у неё учились.
И вот в 90-ом году Васька предложил Нине Яковлевне издать «Мармиона», и редакция согласилась.
Только в «литпамятниках» книги выходят со справочным аппаратом, ну, и к тому же никак нельзя было издать книжку с неполным текстом - Ваське нужно было перевести вступления, а перевести скоттовские примечания и написать комментарии к ним и к тексту поэмы он попросил Галю Усову.
Вступления эти довольно длинные и - сродни пушкинским отступлениям в «Онегине» - взгляд и нечто, болтовня на любую тему - хоть про политику, хоть про встречу Нового года, хоть про прогулки верхом, про охоту... Ваське переводить всё это было страшно лень, он ворчал. Да и английского у него не хватало. Васька ведь знал английский очень приблизительно, - ему всегда с языком кто-нибудь помогал - Татьяна Григорьевна, Галя, Жорка - ну, а теперь мне предстояло за это взяться.
«Мармион» занял куда больше времени, чем мы изначально думали - года полтора, если не все два - вступления были длинные - и страшно интересными оказались. Да и текст самой поэмы нужно было отредактировать - меня, уже когда всё было сдано в издательство, Жорка Бен саркастически спрашивал, исправили ли мы васькины ляпы, ещё сто лет назад отмеченные на семинаре.
Мы честно - исправили - всё перечитали и отредактировали. Ну, и со справочным аппаратом возни оказалось очень много. На самом деле, ни Васька, ни Галя не умели комментировать так, как это нужно «литпамятникам», а Нина Яковлевна была крайне придирчивым редактором - её совершенно не устроили комментарии, сделанные по принципу - король такой-то, жил тогда-то. И к смысловой точности стихов у неё были замечания - собственно, именно с её замечаний, на которые Васька злился, кричал, что Нина Яковлевна ни фига в стихах не понимает, мы и начали подробно редактировать весь текст поэмы.
Потом-то он был вынужден признать, что Нина Яковлевна права. А я впервые в жизни вгрызлась в литературную работу - ловила кайф от поисков всякого-разного по книжкам (интернета ведь ещё не было!), страшно радовалась, когда какую-нибудь аллюзию удавалось за хвост поймать, и раздражалась от необходимости писать не как пишется, а как нужно примечания писать.
А ещё пришлось прочесть несколько страннейших книг, на которые Скотт ссылался, например, гигантскую поэму Спенсера «Королева фей». Кстати, у меня от неё возникло ощущение такого отчасти стёба шестнадцатого века - ну, слова в простоте нет - вроде как автор потешается над тем, что описывает, - эдакий старинный феминизм - эк она всех мужиков поборола, героиня-то!
Галины комментарии мы сильно расширили, а доводила их до ума жена моего дяди, всю жизнь проработавшая в издательстве «Энциклопедия», - тётя Ляля - Елена Григорьевна Гурари.
Много позже, когда я перечитывала по-английски Джен Эйр, я наткнулась там на упоминание «Мармиона» - Сент-Джон приносит Джейн только что вышедшую книгу. Там даже есть цитата из первой песни. У меня в голове сразу возникло васькино:
День догорал на гребнях скал,
Закат на мощный Норем пал
И ночь уже глядит
В решетки амбразур тюрьмы,
На Чевиотские холмы,
На убегающий от тьмы
Сереброструйный Твид.
Вверху, как призраки, длинны,
Ходили стражи вдоль стены,
Оружием звеня,
И ослепительный закат
Сверкал на панцырях солдат
Последней искрой дня.
И Джейн, вспоминая, как она снежным вечером «Мармиона» с замиранием сердца читала, замечает, что нынче не пишут таких книг.
С Ниной Яковлевной я познакомилась в ноябре 91-го, когда мы с Васькой съездили в Россию и зашли к Дьяконовым в гости.
Нина Яковлевна чрезвычайно соответствовала своим замечаниям - она была строгая красавица. Не просто красивая женщина, а именно красавица. Потом-то я познакомилась с ещё несколькими красавицами, которым было за 70, но Нина Яковлевна была первая. Синеглазая статная седая красавица.
А тем первым нашим летом мы только взялись за вступления. Разбирали их вместе, Васька записывал наш общий подстрочник, очень быстро переводил его в стихи, потом мы их редактировали. Почти в каждом из них совершенно прекрасные, абсолютно пушкинские по живости отрывки соседствовали со злободневными того времени политическими рассуждениями, решительно нам неинтересными. Но приходилось лезть в эту тогдашнюю политику, чтоб понять, о чём вообще речь…
Лёгкая, вроде бы, бытовая и чрезвычайно лиричная болтовня - там и лес, и прогулки верхом, и собаки, и русалки на ветвях. Вот наш любимый кусочек об озере Святой Марии, неподалёку от скоттовского поместья. И ключ перевода, конечно, пушкинский Васька нашёл.
Тут не плеснёт ничьё весло,
Тут одиноко и светло,
Прозрачна синяя вода,
И не растет в ней никогда
Ни трав болотных, ни осок,
И лишь серебряный песок -
Полоской, там, где nод скалой
Вода встречается с землёй.
И нет в зеркальной сини мглы,
И светлые холмы круглы.
Так одиночество покоя
Хранится этой пустотою.
А вереск розов и космат,
Да сосны редкие торчат.
Ни рощ, ни заросли густой,
Да и лощинки ни одной,
Где приютиться б мог пастух
Иль дровосеки… Тишь вокруг
Усиливает звон ручьев,
Сбегающих с крутых холмов,
А в летний полдень этот звон
Невольно навевает сон.
Лишь грубо бьют среди камней
Копыта лошади моей.
А ещё Васька предложил проиллюстировать книжку фотографиями мест, где происходит действие. И после нашей «фотографической» поездки он о ней написал, и его эссе тоже вошло в книжку.
Про "Мармиона", про Нину Яковлевну Дьяконову...
На мою отпускную неделю летом 91-го мы решили поехать почти что в деловую поездку - в Шотландию - по следам «Мармиона».
В середине шестидесятых в Москве вышло собрание сочинений Вальтера Скотта в двадцати, кажется, томах. И в это собрание, в 19-ый том, вошли кое-какие его стихи.
Кроме баллад и лирики, у Скотта есть ещё и поэма - можно сказать, исторический роман в стихах, - «Мармион». И вот в свете будущего издания в 1959-ом году Татьяна Григорьевна спросила у своих «семинаристов», не хотят ли они за неё взяться. А лично Ваське предложила перевести оттуда вставную легенду. Никому, кроме Васьки, переводить такую длинную вещь без непосредственного издательского заказа не захотелось, а Васька схватился за эту рыцарскую поэму и сделал её. Может, дело было в том, что Васька больше других любил исторические романы…
Каждая глава (главы там торжественно именуются песнями) предваряется вступлением, не имеющим никакого отношения к сюжету поэмы. Эти вступления Васька переводить не стал.
В последний момент по изумительно советским причинам «Мармиона» в собрание не включили - в одном из этих непереведённых вступлений положительно упоминается некий Питт - английский политический деятель скоттовского времени, которого советская власть считала реакционным. Васькин перевод лёг в папку на тесёмочках, и бумага пожелтела за годы.
В свой приезд в Питер Васька встретился с Ниной Яковлевной Дьяконовой - филологом, специалистом по английскому романтизму и редактором питерского отделения литературных памятников. Васька с ней был издавна знаком, а Галя Усова и Ира Комарова у неё учились.
И вот в 90-ом году Васька предложил Нине Яковлевне издать «Мармиона», и редакция согласилась.
Только в «литпамятниках» книги выходят со справочным аппаратом, ну, и к тому же никак нельзя было издать книжку с неполным текстом - Ваське нужно было перевести вступления, а перевести скоттовские примечания и написать комментарии к ним и к тексту поэмы он попросил Галю Усову.
Вступления эти довольно длинные и - сродни пушкинским отступлениям в «Онегине» - взгляд и нечто, болтовня на любую тему - хоть про политику, хоть про встречу Нового года, хоть про прогулки верхом, про охоту... Ваське переводить всё это было страшно лень, он ворчал. Да и английского у него не хватало. Васька ведь знал английский очень приблизительно, - ему всегда с языком кто-нибудь помогал - Татьяна Григорьевна, Галя, Жорка - ну, а теперь мне предстояло за это взяться.
«Мармион» занял куда больше времени, чем мы изначально думали - года полтора, если не все два - вступления были длинные - и страшно интересными оказались. Да и текст самой поэмы нужно было отредактировать - меня, уже когда всё было сдано в издательство, Жорка Бен саркастически спрашивал, исправили ли мы васькины ляпы, ещё сто лет назад отмеченные на семинаре.
Мы честно - исправили - всё перечитали и отредактировали. Ну, и со справочным аппаратом возни оказалось очень много. На самом деле, ни Васька, ни Галя не умели комментировать так, как это нужно «литпамятникам», а Нина Яковлевна была крайне придирчивым редактором - её совершенно не устроили комментарии, сделанные по принципу - король такой-то, жил тогда-то. И к смысловой точности стихов у неё были замечания - собственно, именно с её замечаний, на которые Васька злился, кричал, что Нина Яковлевна ни фига в стихах не понимает, мы и начали подробно редактировать весь текст поэмы.
Потом-то он был вынужден признать, что Нина Яковлевна права. А я впервые в жизни вгрызлась в литературную работу - ловила кайф от поисков всякого-разного по книжкам (интернета ведь ещё не было!), страшно радовалась, когда какую-нибудь аллюзию удавалось за хвост поймать, и раздражалась от необходимости писать не как пишется, а как нужно примечания писать.
А ещё пришлось прочесть несколько страннейших книг, на которые Скотт ссылался, например, гигантскую поэму Спенсера «Королева фей». Кстати, у меня от неё возникло ощущение такого отчасти стёба шестнадцатого века - ну, слова в простоте нет - вроде как автор потешается над тем, что описывает, - эдакий старинный феминизм - эк она всех мужиков поборола, героиня-то!
Галины комментарии мы сильно расширили, а доводила их до ума жена моего дяди, всю жизнь проработавшая в издательстве «Энциклопедия», - тётя Ляля - Елена Григорьевна Гурари.
Много позже, когда я перечитывала по-английски Джен Эйр, я наткнулась там на упоминание «Мармиона» - Сент-Джон приносит Джейн только что вышедшую книгу. Там даже есть цитата из первой песни. У меня в голове сразу возникло васькино:
День догорал на гребнях скал,
Закат на мощный Норем пал
И ночь уже глядит
В решетки амбразур тюрьмы,
На Чевиотские холмы,
На убегающий от тьмы
Сереброструйный Твид.
Вверху, как призраки, длинны,
Ходили стражи вдоль стены,
Оружием звеня,
И ослепительный закат
Сверкал на панцырях солдат
Последней искрой дня.
И Джейн, вспоминая, как она снежным вечером «Мармиона» с замиранием сердца читала, замечает, что нынче не пишут таких книг.
С Ниной Яковлевной я познакомилась в ноябре 91-го, когда мы с Васькой съездили в Россию и зашли к Дьяконовым в гости.
Нина Яковлевна чрезвычайно соответствовала своим замечаниям - она была строгая красавица. Не просто красивая женщина, а именно красавица. Потом-то я познакомилась с ещё несколькими красавицами, которым было за 70, но Нина Яковлевна была первая. Синеглазая статная седая красавица.
А тем первым нашим летом мы только взялись за вступления. Разбирали их вместе, Васька записывал наш общий подстрочник, очень быстро переводил его в стихи, потом мы их редактировали. Почти в каждом из них совершенно прекрасные, абсолютно пушкинские по живости отрывки соседствовали со злободневными того времени политическими рассуждениями, решительно нам неинтересными. Но приходилось лезть в эту тогдашнюю политику, чтоб понять, о чём вообще речь…
Лёгкая, вроде бы, бытовая и чрезвычайно лиричная болтовня - там и лес, и прогулки верхом, и собаки, и русалки на ветвях. Вот наш любимый кусочек об озере Святой Марии, неподалёку от скоттовского поместья. И ключ перевода, конечно, пушкинский Васька нашёл.
Тут не плеснёт ничьё весло,
Тут одиноко и светло,
Прозрачна синяя вода,
И не растет в ней никогда
Ни трав болотных, ни осок,
И лишь серебряный песок -
Полоской, там, где nод скалой
Вода встречается с землёй.
И нет в зеркальной сини мглы,
И светлые холмы круглы.
Так одиночество покоя
Хранится этой пустотою.
А вереск розов и космат,
Да сосны редкие торчат.
Ни рощ, ни заросли густой,
Да и лощинки ни одной,
Где приютиться б мог пастух
Иль дровосеки… Тишь вокруг
Усиливает звон ручьев,
Сбегающих с крутых холмов,
А в летний полдень этот звон
Невольно навевает сон.
Лишь грубо бьют среди камней
Копыта лошади моей.
А ещё Васька предложил проиллюстировать книжку фотографиями мест, где происходит действие. И после нашей «фотографической» поездки он о ней написал, и его эссе тоже вошло в книжку.