(no subject)
Предыдущее
Про нас, про Димку, про Нюшу, про Бретань, про Вальку, про стихи - очень длинное
Так с тех пор и повелось - практически в каждой поездке в Бретань мы живём на Крозонском, торчащем в Атлантику полуострове, а оттуда хоть разок обязательно ездим во французский Корнуэлл.
Вышло так, что я васькины места - Корнуэлл - полюбила больше, чем Васька. Он был непрочь туда заезжать, но очень сильно предпочитал сосны, вырвиглазного цвета вереск, жёлтый колючий дрок по высоченному обрывистому берегу, полукруглые выгрызенные морем пляжи между похожими на средневековые замки скалами - на полуострове, - местные жители не уточняют, что он Крозонский по городку Крозону - полуостров, и всё тут... Резко вылетают в Атлантику гранитные мысы. Бакланы крылья сушат на торчащих из моря утёсах. Ежевика, терновник… Деревни дикого серого камня - ослепительные цветы у домов и на дорогу из садов вырываются. Кусты гортензий - розовые, лиловые, белые…
А Корнуэлл - пустыня - небо, море, песок. Выбеленные домики, будто просоленные… Синие ставни. Тончайший слой земли - сдувает там всё... Иногда огромные, с блюдце, ромашки, рыжие ноготки. Море, песок, небо переходят друг в друга, меняют цвет - и мычишь от невозможности запомнить-передать эту бесконечную изменчивость… И вечно ползут тени чаек по песку…
Ваське тут не хватало зелёного цвета, - деревьев, леса, уюта.
Впрочем, что значит не хватало - его отношения вообще с Бретанью чрезвычайно трудно определить. Мы ездили в Бретань очень много - сначала в просторный заросший соснами и буками кемпинг в Крозоне, и родителей туда возили; с Димкой много раз ездили и в гостиницах жили, потом впервые повезли в Бретань Машку, и она в неё влюбилась, и в конце концов стали снимать дачу - несколько раз ездили в дом на полянке, с которой видно море, а ещё холм, и на нём домик и три дерева, и Ваське эти три дерева с домом, одинокие на ветру, казались до боли бесприютными. И в другой дом рядом с первым в последнее васькино лето съездили - на взгорке, без сада, и море заполняет окна - про него
Мне никогда не оценить…
Нависшего над морем дома.
Вот если б тут жил Дилан Томас -
Ему бы - и писать, и пить
Тут, где торчит над океаном
Не голубятня и не дом!…
А мне б - деревья и поляну,
Чтоб было зелено кругом,
Чтобы оленей, а не чаек
Кормить с ладони по утрам,
Чтобы взамен морской печали -
Меж сосен солнечные шали;
И чтоб синичий тарарам
Мне подтверждал, что день - в начале…
9 июля 2012
В то лето мы привезли в Бретань Альбира, и он тоже влюбился…
И вот только теперь я нашла наконец в Бретани дом для Васьки - с застеклённой верандой, - как капитанская рубка он растёт из сада, - и солнце на закате тихо сползает за кусты.
И при том, что Средиземное море Васька любил в разы сильней Бретани, ждал с ним встречи каждый год - важнейшее для него было - поездки в Лё Гау, в наш личный средиземноморский рай, - Бретань была ему никак не менее необходима для стихов - из главнейших состояний было бретонское продутое, - это ощущение конца мира и бесконечности, огромности моря и неба, выветренности и выбеленности, просоленности...
А если спросить, что он в Бретани любит, он никогда не выбрал бы Корнуэлла, - яростно утверждая, что там нет деревьев, нет зелени, а значит, этого нельзя любить, но с Корнуэллом, с городком Сен-Геноле связан целый ряд чудесных стихов.
Впервые привезла его туда Валька в 1983-ем. Они ездили в гости к валькиной подруге, -бретонке, работавшей учительницей в местной школе. Мама её говорила по-бретонски и даже носила иногда тамошний чепец. В Бретани вообще всюду носили когда-то чепцы, но вроде бы, в Сен-Геноле эти чепцы самые высокие.
Однажды мы попали туда в какой-то местный праздник. Встретили тётеньку, которая в чепце ехала на велосипеде… А ещё я подглядела в чужое окно, как тётенька в накрахмаленном высоченном чепце наливала своему дяденьке, читавшему газету, чай.
У Васьки немного того, что в строгом смысле можно назвать любовной лирикой, и совсем мало хорошей любовной лирики. Но вот стих из той первой поездки с Валькой в Сен-Геноле.
Когда отлив ползёт с песка,
За маяком Сен-Геноле,
За этой грудой круглых скал
Урчит Атлантика во мгле,
И чайки падают в туман,
И мы - одни на всей земле -
На самой маленькой скале
У маяка Сен-Геноле,
И нет ни моря, ни земли,
И горизонта нет вдали,
И за спиной туман стеной...
Ты видишь? Это - край земной,
Ты знаешь, он - не рай земной,
И всё же ты стоишь со мной
Под этим маяком немым.
Тут даже чайки не кричат
И молча падают в туман,
Тут - край земли;
А что за ним?
Но скалы серые молчат.
Отлив молчит. И те кресты,
Рыбачьих сейнеров кресты.
Тут ночь боится пустоты.
А ты
Боишься пустоты?
А я?
Не знаю. Я промок.
Песок и ничего окрест.
Лишь каменный тяжёлый крест
На перекрёстке двух дорог.
Они расходятся...
Куда?
И крест поставлен на пути.
А на любви?
За что?
Когда?
И перекрёстка не найти,
И горизонта нет вдали...
Но всё-таки - зови, зови:
Мы были на краю Земли,
Любили на краю любви.
Сен-Геноле, 1983
***
Мы остановились выпить кофе в городке Плейбен - там громадная церковь с одним из самых замечательных кальверов - тогдашних каменных комиксов с библейскими сценами, и римляне обуты в сапоги, и на головах - рыбацкие шляпы… Васька попросил тётеньку-владелицу кафе нас снять - втроём с Нюшей…
А поужинали в городке Морга с разноцветными домами по набережной полукругом. Сидели в саду, глядели в темнеющее небо, где носились ласточки. Выпили славного дешёвого белого - мы его потом на несколько лет полюбили - Gros plant du pays nantais. Лёгкое радостное вино. А спать легли в машине с открытыми окнами - под шершавое плюханье моря.
На следующий день я впервые узнала, что Васька боится высоты - обрывов, а обрывом ему кажется почти любой склон, где нет деревьев, так что к моему большому огорчению значительная часть приморских троп оказались совсем не для него - не мог он ходить высоко над морем у края - кстати, я думаю, что его страх глубины совершенно той же природы. Васька умел плавать, но плыл только там, где дно мог нащупать ногами - бездна - без дна - под ним его не устраивала.
Погуляли по огромным отливным пляжам, по вереску и поехали дальше - в Сен-Геноле. В Бретани всегда пустынно. Где-то я выкупалась голая, - наткнулась, разбирая фотки, на себя, выходящую из воды.
А на пляже, где какой-то был народ, полугодовалая Нюша утащила у ребёнка резиновую пищащую игрушку и умчалась, взмахивая ушами. Я - за ней. Ребёнковая мама смеялась, да и рассудительная девочка не обиделась на ровесницу-щениху. В конце концов, я Нюшу догнала, отняла игрушку, вернула владелице…
На какой-то из бретонских дорожек мы увидели возле калитки двух огромных собак - чёрную (ньюфа) и страшно на неё похожую белую (пиренейскую). Они стояли рядом и глядели в даль. Ваське страшно захотелось вторую собаку - и именно такую - как Нюша, но белую. Мы немножко про это поговорили, хотя с самого начала было ясно, что это абсурд.
Потом вечером в Сен-Геноле мы сидели в каком-то кафе в углу набережной неподалёку от маяка, и я решила порадовать Нюшу - помня, как безмерно любила мороженое машкина эрделиха Власта, я купила Нюше эскимо - она съела его снисходительно, ей не очень понравилось.
Я не знаю почему, я не могу перевести в слова - но тот вечер - даже в августе в Бретани ещё длинные светлые сумерки, - в нём была разлита печаль - предчувствие горя - острота совместности вместе со знанием, что жизнь конечна? …
На обратном пути мы заночевали в кемпинге - чтоб попасть под душ - и почему-то Васьки долго не было - и я высматривала его и ждала, ждала - в том, с самого начала, за него в постоянном страхе...
В следующий раз мы попали в Сен-Геноле с Димкой в 94-ом, когда мы по димкиному предложению дней за десять объехали Бретань, заезжая на все торчащие мысы. В Сен-Геноле мы заночевали в маленькой белой гостинице с чёрными ставнями, а вечером там же поужинали - я, как всегда, в своё удовольствие ела морских гадов, Димка - рыбу или мидий, а Васька, конечно же, кинулся на мясо - дурацкое дело, особенно в этих местах, но в ресторанах он всегда дорывался до куска жареного с кровью мяса с картошкой.
Ну, и после сытного обеда Димка решил, что всё-таки хочет он мороженого. И заказал мороженое «Гаргантюа». Официант с трудом удерживался от смеха - он принёс самому Гаргантюа мороженое «Гаргантюа» - не очень большой таз мороженого - веселились мы все! Через несколько лет в Тель-Авиве на набережной мы видели в ресторане девицу, которая с аппетитом ела из такого же не очень большого таза салат.
Однажды, не помню уже как и когда, наверно, случайно, мы, катаясь по маленьким дорожкам и стараясь не отъезжать от моря, может даже в тот раз с Димкой, когда Бретань объезжали, наткнулись на очень ставшее важным место - прямо на открытой Атлантике, километрах в тридцати от Сен-Геноле деревушку Пенор - Penhors. Там до самого Сен-Геноле - пляж, исчезающий в прилив, волны, и не растёт почти совсем ничего - только отдельные крепкие яркие цветы на низкой дюне, да клумбы у домов, да вцепившиеся в песок кусты, которые треплет ветер. В отлив актинии в лужах на бескрайнем пляже, собаки играют у кромки моря, панцыри крабовые скрипят, если случайно наступишь, - и эти цвета - синева-белизна-голубизна - и облака в небе и под ногами - на мокром песке. И церковь - шпиль её с пляжа кажется растущим из дюны. В солнечный день на каменном полу лежит витражный разноцветный свет, потолок - перевёрнутое днище корабля, и обернувшись, видишь в открытые двери море.
В пустоте шуршащей вся - от шпиля до дверей,
Распахнутых к морю близкому…
На истёртых плитах отраженья витражей
Дрожат опадающими листьями.
В зеркале отлива деревенский этот храм -
Опрокинутая в море вера, -
Каменные призраки расселись по углам:
На каждом из углов - химера.
Может люди вовсе никогда и не придут?
В зеркале песчаном химера лает,
И дожди, и ветры ей бока грызут,
Распахнутая пасть не умолкает:
Бесчувственно небо -
Ни надежд ни вер,
И не отделить от были небыль…
Химера выветренная - морду вверх -
Облаивает бессовестное небо…
Прямо у моря на краю деревни кафе - называется Pen-ar-bed - по-французски это Finistère (Конец земли - название департамента), а по-бретонски -. Pen-ar-bed.
Мы всегда, приезжая, кофе там пьём, а иногда и едим что-нибудь - блины там отличные и мидии…
Не будь этой вывески - иначе повернулся бы вот этот стих.
Сейнеры, белые домики, синие ставни,
Гранитный маяк Сен-Геноле торчит из камней,
«Пен-ар-бед!» - чайки выкрикивают своенравно,
«Стой! - чайки предупреждают - Здесь - конец!»
Врут они, птицы морские. Не кончено это:
Врут, как горизонта растянутая дуга…
Знаю, за ней - чуть постаревшего Нового Света
Низкие и кленовые берега.
Там тоже белые домики (но не синие - чёрные ставни),
И, повторяю, - от клёнов рыжие берега
В воду Атлантики серой уходят плавно.
Листва лихорадочной осени - янтарная курага.
А если ручную бурю выпустить из стакана -
Клёны, облетая, правдиво расскажут тебе про то,
Что вот там, за горизонтом, по ту сторону океана…
Но чайки и здесь предупреждают: «дальше - ничто!»
Врут они, птицы: где-то посреди - ещё Атлантида,
А за ней на скалистой, песчаной, серой земле
За кормой отплывшего сейнера исчезает из вида
Угол Атлантики и Бискайи - Сен-Геноле.
Сен-Геноле 2004
Димка - великий любитель фантастики - как-то прочёл толстенный роман Пола Андерсона про город Ис. С этим городом который дамба защищала от океана, связана очень путаная бретонская легенда. В центре её - королевская дочка - к ней каждый вечер приходил любовник, и она открывала ему дверь маленьким ключиком, который хранила на груди. А потом запирала. Но любовник, вроде бы был дьявол, и ключик этот украл, и открыл им дамбу, и вода залила город. И вроде бы, принцесса спаслась на морском коне, вскочив на него, за спину к отцу-королю. И в версии, которую выбрал Васька, отец - тоже любовник принцессы. Деревня, которая утверждает, что Ис был именно на её месте, вообще не совсем у моря, - километрах в пятнадцати. И у цервкви стоит там памятник королю Граллону и принцессе Дахуте на морском коне.
Васька с Димкой страшно любили обсуждать, где же город Ис был на самом деле - со знанием дела и географии.
И в конце концов Васька написал длинный сюжетный стих и посвятил его Димке - про Граллона и Дахуту.
А потом Димка привёз Ваське роман Пола Андерсона, но Васька его не осилил - больно длинный и по-английски…
Они оба склонялись к тому, что Ис был на месте приморского городка Дуарнонэ. И море есть, и вроде, Пол Андерсон именно туда его и поместил. Мы в этом городке как-то остановились пообедать. В каком-то крошечном портовом ресторанчике на два, или, может, три столика. Там было волшебно вкусно. Страшно обидно, но я решительно не помню, что мы ели. Кажется, было ещё как-то особенно красиво поданное мороженое на десерт - с какими-то листиками, с мятой, небось.
И хозяйка - но я не уверена, что я помню, как она выглядела - возможно, она мне теперь представляется просто Дахутой из васькиного стиха про Ис.
……...
Длинна бутылка и зелена -
узорчатой плесени след,
будто бы прямо с морского дна
принесли нам этот обед.
А хозяйка в передничке, на золотых каблучках -
и неясно, сколько ей лет,
а в длинных, чёрных, как смоль волосах -
шиповника розовый цвет...
…...
Через год ресторанчика в порту не было - как корова языком слизнула…
Объезжая Бретань по мысам, мы, естественно, заехали на самый западный мыс во Франции - Ра. Димка очень его любит, я несколько меньше - там всё-таки есть народ, а у меня людофобия. Димка как-то, осерчав слегка, что с ним редко бывает по причине чудесного характера, сказал, что, конечно, по мне, так гулять надо, как собака Нюша, - чтоб ничего достопримечательного в округе не было.
По дороге мы заночевали на очень славном хуторе - с одной стороны к нему подступал тёмный каштановый лес, с другой - поля и за ними ещё один мыс - Брезелек - мы туда поехали на закате - глядеть, как море заглатывает солнце.
На хуторе сдавали чистейшие комнаты, по двору бродили козы - удивительным образом сыра тут не делали - не любили козьего, а утром к завтраку подавали жёлтое самодельное масло - коровье, естественно.
Хозяйка - немолодая бретонка без зубов, и дочка ей помогала - очень славная девочка, учившаяся биологии в Брестском университете. Она с нами с большим удовольствием болтала.
Мы вернулись на этот хутор через год, Димка в любой поездке по Бретани не мог пропустить мыса Ра. Утром хозяйская дочка спросила, не проснулись ли мы ночью от суматохи. Корова рожала, так что всё семейство, включая её брата-тракториста с хутора неподалёку, собралось ночью в хлеву. Мы, конечно же, попросились поглядеть на телёночка - маленького на разъезжающихся ножках - он тыкался носищем во что попало... И девочка сказала, что очень жалко, но его зарежут...
Один из последних васькиных стихов об этом телёнке...
***
Мы как-то заночевали
В «бед энд брэкфест»
В самой бретонской глубинке,
На опушке каштановой рощи,
Заблудившейся среди полей...
Хозяйка не только сдаёт пятёрку уютных комнат,
Но ещё у неё коровы, козы и прочая живность,
А дочка-студентка летом помогает ей.
Дочка - биолог третьего курса в университете Бреста,
Ещё в школе она могла выбрать,
Бретонский или английский будет у неё вторым языком.
Понятно, девчонка английский выбрала:
Ну, нет же в большом мире бретонскому места!
А что с ним будет потом?
Наверное, каждый год неизбежно
Люди лишаются ещё одного языка...
Но языки ведь пачками терялись и раньше,
И смотрели на это как-то небрежно,
Никто и не замечал общей потери -
И не только в средние века!
......
Наконец-то лингвисты шумят,
Выпускают на эту тему за томом том,
Но даже в самой глубинной Бретани слышно,
Что по-кельтски говорят с французским акцентом...
Так что же будет потом?
Утром девчонка нам сказала, что ночью
Родился телёнок.
Пошли мы в хлев полюбоваться на малыша.
Он не мог даже «муу» сказать,
Только про вымя помнил знающим ртом...
Ну кем он станет,
Быком племенным? Или так, ни шиша -
Говядиной на прилавке?
Пока он тычется носом в корову неловко...
Но всё же - что будет потом?
4 марта 2013 г.
Васька маялся, запертый в квартире упиравшейся неуходящей зимой. Он зависел от кислорода всё больше и больше... Единственное, что отвлекало, - работа. И надо было всё время находить темы - писал он быстро - необходимо было что-то отыскивать фактически каждый день... Я страшно боялась, что иссякнет моя способность вспоминать, и поток сознания на хвосте приносить.
Не помню, почему вдруг возник у нас этот телёнок... Скорей всего, вообще маленьких телят вспомнили... Был ещё один - только родившийся - его в Альпах возле одного хутора почему-то в клетке вынесли прямо к идущей мимо дома тропе - и написали вчерашнюю на тот день дату его рождения - будто просто гордились и радовали прохожих таким прекрасным телёнком...
У Васьки есть стих о мысе Ра...
Над головами сонных маяков
Мадонна не спасённых моряков.
В басовых скалах гул - обрывки слов
Всех бывших и не бывших катастроф.
Из всех, кто принесён был той волной,
Последним
прихожу на край земной.
И шумно обнажает пена дней
Седое одиночество камней,
Где замерли у времени в тисках
Три купола на тонких маяках.
Три серых башни сложатся в одну,
Чуть выше пены небо натянув,
Чтоб занавес его ещё висел
Тут, где земля окончится совсем,
И в узких облачных полосках лент
Бетонный колыхнётся монумент.
А потом, переводя Сильвию Плат, мы очень обрадовались, когда наткнулись на её стих об этом мысе. И посчитали его сильно лучше васькиного.
Вот он в васькином исполнении.
ФИНИСТЕР
Это - край земли.
Пальцами кривыми от ревматизма
земля цепляется за пустоту.
Чёрные скалы
и море за ними, взрывающееся брызгами,
Твердят нам, что дна нет,
предостерегают, что незачем на ту
Сторону...
Это море, белое от лиц утонувших,
Этот мыс - просто угрюмая свалка скал,
Солдаты, уцелевшие в хаосе войн. Им в уши
Волна за волной вбивают горсти песка -
Они и не шелохнутся.
Но другие скалы упрямо и постоянно
прячут враждебность под водой.
А туманы -
Эти древние, бледные, тающие туманы
Смахивают скалу за скалой
и возрождают опять...
Не туманы это, а души,
укутанные в шум судьбы,
разнесённый океаном -
И лёгкая их дымка не в силах устлать
Низкий клевер, звездчатку и колокольчики,
Такие незаметные,
словно чьи-то умирающие пальцы
устали их вышивать.
Я бреду, и туман, как вата, забивается в рот и в нос,
А потом он меня оставляет,
всю покрытую бусинками слёз.
Мадонна Кораблекрушений
летит и летит к горизонту,
Мраморные юбки её, словно крылья, сдуты назад,
Мраморный матрос
молится на коленях,
отчаяньем согнут,
И живая крестьянка в чёрном,
глядя молящемуся в глаза,
Молится ему.
Мадонна Кораблекрушений
Втрое выше крестьянки. Её губы божественно сонны,
И она не слышит молитв ни матроса, ни женщины,
В прекрасную бесформенность моря, вглядываясь влюблённо.
Кружева гагачьего цвета
Хлопают в порывах ветра
на прилавке с открытками.
Одна из продавщиц,
придавливая тяжёлыми раковинами кружева,
Говорит: "Вот какие вещицы
в океане скрыты!
А из мелких ракушек мы делаем
куколок, бусы и сказочные морские существа.
Но эти ракушки не отсюда,
не из Залива Утопленников,
они с другого конца света,
Из тропических синих морей.
Мы там никогда не бывали...
Покупайте блины,* ешьте скорей,
пока не остыли от ветра..."
29 сентября 1961
Одна из последних наших с Васькой относительно длинных прогулок - в Корнуэлле вдоль моря. В 2010-ом... Машка с Бегемотом ушли вперёд. Благо мобильники есть, мы договорились созвониться о времени возвращения к машине. Мы прошли километров 8, наверно, если не 10, в оба-то конца. По дороге долго сидели в пустынной серой каменной бухточке, где звучал ручей - с морем двухголосо...
НА КРАЮ...
Тут нет ни чёрта ни бога,
Горизонт ли, берег - ничей
Только голосом демагога
По гальке - болтливый ручей,
И не разобрать ни слога
Из его бесконечных речей...
И пена его белеса -
Нет в воде отраженья леса.
Бретань, июнь 2010
И в то же лето в крошечной деревне неподалёку от Крозона мы ждали Машку с Бегемотом в кафе - обычно в таких деревнях кафе нет - а тут на почти единственной улице, одновременно главной дороге - под синим зонтиком можно было выпить поганенького кофе, съесть бутерброд, или мороженое из холодильного ящика купить. Пока мы там сидели, приехало немецкое семейство - папа-мама, бабушка-дедушка и младенец. И говорили они на таком чудесном немецком, что слушать их было истинным удовольствием. Васька утверждал, что так красиво говорят только в Ганновере, а мне казалось, что это прежде всего социально - интеллигентный немецкий хорош, а всякий другой довольно противен на слух. Так или иначе, мы с удовольствием смотрели на этих людей - бывает вдруг, что к случайным соседям возникает чувство сопричастности - и они неожиданно делаются не декорацией...
Три недели назад под проливным дождём мы проходили через эту деревню - и нет больше синих зонтиков - лет двадцать как я их знаю, может, больше... И вот - след простыл... В тот последний раз, когда мы были там с Васькой, я обратила внимание, что хозяйка совсем стара...
Указатель, правда, я заметила на кафе - в боковую улицу... Под дождём мы, не свернув, пошли к машине... Наследники? А синие ли у них зонтики?
Про нас, про Димку, про Нюшу, про Бретань, про Вальку, про стихи - очень длинное
Так с тех пор и повелось - практически в каждой поездке в Бретань мы живём на Крозонском, торчащем в Атлантику полуострове, а оттуда хоть разок обязательно ездим во французский Корнуэлл.
Вышло так, что я васькины места - Корнуэлл - полюбила больше, чем Васька. Он был непрочь туда заезжать, но очень сильно предпочитал сосны, вырвиглазного цвета вереск, жёлтый колючий дрок по высоченному обрывистому берегу, полукруглые выгрызенные морем пляжи между похожими на средневековые замки скалами - на полуострове, - местные жители не уточняют, что он Крозонский по городку Крозону - полуостров, и всё тут... Резко вылетают в Атлантику гранитные мысы. Бакланы крылья сушат на торчащих из моря утёсах. Ежевика, терновник… Деревни дикого серого камня - ослепительные цветы у домов и на дорогу из садов вырываются. Кусты гортензий - розовые, лиловые, белые…
А Корнуэлл - пустыня - небо, море, песок. Выбеленные домики, будто просоленные… Синие ставни. Тончайший слой земли - сдувает там всё... Иногда огромные, с блюдце, ромашки, рыжие ноготки. Море, песок, небо переходят друг в друга, меняют цвет - и мычишь от невозможности запомнить-передать эту бесконечную изменчивость… И вечно ползут тени чаек по песку…
Ваське тут не хватало зелёного цвета, - деревьев, леса, уюта.
Впрочем, что значит не хватало - его отношения вообще с Бретанью чрезвычайно трудно определить. Мы ездили в Бретань очень много - сначала в просторный заросший соснами и буками кемпинг в Крозоне, и родителей туда возили; с Димкой много раз ездили и в гостиницах жили, потом впервые повезли в Бретань Машку, и она в неё влюбилась, и в конце концов стали снимать дачу - несколько раз ездили в дом на полянке, с которой видно море, а ещё холм, и на нём домик и три дерева, и Ваське эти три дерева с домом, одинокие на ветру, казались до боли бесприютными. И в другой дом рядом с первым в последнее васькино лето съездили - на взгорке, без сада, и море заполняет окна - про него
Мне никогда не оценить…
Нависшего над морем дома.
Вот если б тут жил Дилан Томас -
Ему бы - и писать, и пить
Тут, где торчит над океаном
Не голубятня и не дом!…
А мне б - деревья и поляну,
Чтоб было зелено кругом,
Чтобы оленей, а не чаек
Кормить с ладони по утрам,
Чтобы взамен морской печали -
Меж сосен солнечные шали;
И чтоб синичий тарарам
Мне подтверждал, что день - в начале…
9 июля 2012
В то лето мы привезли в Бретань Альбира, и он тоже влюбился…
И вот только теперь я нашла наконец в Бретани дом для Васьки - с застеклённой верандой, - как капитанская рубка он растёт из сада, - и солнце на закате тихо сползает за кусты.
И при том, что Средиземное море Васька любил в разы сильней Бретани, ждал с ним встречи каждый год - важнейшее для него было - поездки в Лё Гау, в наш личный средиземноморский рай, - Бретань была ему никак не менее необходима для стихов - из главнейших состояний было бретонское продутое, - это ощущение конца мира и бесконечности, огромности моря и неба, выветренности и выбеленности, просоленности...
А если спросить, что он в Бретани любит, он никогда не выбрал бы Корнуэлла, - яростно утверждая, что там нет деревьев, нет зелени, а значит, этого нельзя любить, но с Корнуэллом, с городком Сен-Геноле связан целый ряд чудесных стихов.
Впервые привезла его туда Валька в 1983-ем. Они ездили в гости к валькиной подруге, -бретонке, работавшей учительницей в местной школе. Мама её говорила по-бретонски и даже носила иногда тамошний чепец. В Бретани вообще всюду носили когда-то чепцы, но вроде бы, в Сен-Геноле эти чепцы самые высокие.
Однажды мы попали туда в какой-то местный праздник. Встретили тётеньку, которая в чепце ехала на велосипеде… А ещё я подглядела в чужое окно, как тётенька в накрахмаленном высоченном чепце наливала своему дяденьке, читавшему газету, чай.
У Васьки немного того, что в строгом смысле можно назвать любовной лирикой, и совсем мало хорошей любовной лирики. Но вот стих из той первой поездки с Валькой в Сен-Геноле.
Когда отлив ползёт с песка,
За маяком Сен-Геноле,
За этой грудой круглых скал
Урчит Атлантика во мгле,
И чайки падают в туман,
И мы - одни на всей земле -
На самой маленькой скале
У маяка Сен-Геноле,
И нет ни моря, ни земли,
И горизонта нет вдали,
И за спиной туман стеной...
Ты видишь? Это - край земной,
Ты знаешь, он - не рай земной,
И всё же ты стоишь со мной
Под этим маяком немым.
Тут даже чайки не кричат
И молча падают в туман,
Тут - край земли;
А что за ним?
Но скалы серые молчат.
Отлив молчит. И те кресты,
Рыбачьих сейнеров кресты.
Тут ночь боится пустоты.
А ты
Боишься пустоты?
А я?
Не знаю. Я промок.
Песок и ничего окрест.
Лишь каменный тяжёлый крест
На перекрёстке двух дорог.
Они расходятся...
Куда?
И крест поставлен на пути.
А на любви?
За что?
Когда?
И перекрёстка не найти,
И горизонта нет вдали...
Но всё-таки - зови, зови:
Мы были на краю Земли,
Любили на краю любви.
Сен-Геноле, 1983
***
Мы остановились выпить кофе в городке Плейбен - там громадная церковь с одним из самых замечательных кальверов - тогдашних каменных комиксов с библейскими сценами, и римляне обуты в сапоги, и на головах - рыбацкие шляпы… Васька попросил тётеньку-владелицу кафе нас снять - втроём с Нюшей…
А поужинали в городке Морга с разноцветными домами по набережной полукругом. Сидели в саду, глядели в темнеющее небо, где носились ласточки. Выпили славного дешёвого белого - мы его потом на несколько лет полюбили - Gros plant du pays nantais. Лёгкое радостное вино. А спать легли в машине с открытыми окнами - под шершавое плюханье моря.
На следующий день я впервые узнала, что Васька боится высоты - обрывов, а обрывом ему кажется почти любой склон, где нет деревьев, так что к моему большому огорчению значительная часть приморских троп оказались совсем не для него - не мог он ходить высоко над морем у края - кстати, я думаю, что его страх глубины совершенно той же природы. Васька умел плавать, но плыл только там, где дно мог нащупать ногами - бездна - без дна - под ним его не устраивала.
Погуляли по огромным отливным пляжам, по вереску и поехали дальше - в Сен-Геноле. В Бретани всегда пустынно. Где-то я выкупалась голая, - наткнулась, разбирая фотки, на себя, выходящую из воды.
А на пляже, где какой-то был народ, полугодовалая Нюша утащила у ребёнка резиновую пищащую игрушку и умчалась, взмахивая ушами. Я - за ней. Ребёнковая мама смеялась, да и рассудительная девочка не обиделась на ровесницу-щениху. В конце концов, я Нюшу догнала, отняла игрушку, вернула владелице…
На какой-то из бретонских дорожек мы увидели возле калитки двух огромных собак - чёрную (ньюфа) и страшно на неё похожую белую (пиренейскую). Они стояли рядом и глядели в даль. Ваське страшно захотелось вторую собаку - и именно такую - как Нюша, но белую. Мы немножко про это поговорили, хотя с самого начала было ясно, что это абсурд.
Потом вечером в Сен-Геноле мы сидели в каком-то кафе в углу набережной неподалёку от маяка, и я решила порадовать Нюшу - помня, как безмерно любила мороженое машкина эрделиха Власта, я купила Нюше эскимо - она съела его снисходительно, ей не очень понравилось.
Я не знаю почему, я не могу перевести в слова - но тот вечер - даже в августе в Бретани ещё длинные светлые сумерки, - в нём была разлита печаль - предчувствие горя - острота совместности вместе со знанием, что жизнь конечна? …
На обратном пути мы заночевали в кемпинге - чтоб попасть под душ - и почему-то Васьки долго не было - и я высматривала его и ждала, ждала - в том, с самого начала, за него в постоянном страхе...
В следующий раз мы попали в Сен-Геноле с Димкой в 94-ом, когда мы по димкиному предложению дней за десять объехали Бретань, заезжая на все торчащие мысы. В Сен-Геноле мы заночевали в маленькой белой гостинице с чёрными ставнями, а вечером там же поужинали - я, как всегда, в своё удовольствие ела морских гадов, Димка - рыбу или мидий, а Васька, конечно же, кинулся на мясо - дурацкое дело, особенно в этих местах, но в ресторанах он всегда дорывался до куска жареного с кровью мяса с картошкой.
Ну, и после сытного обеда Димка решил, что всё-таки хочет он мороженого. И заказал мороженое «Гаргантюа». Официант с трудом удерживался от смеха - он принёс самому Гаргантюа мороженое «Гаргантюа» - не очень большой таз мороженого - веселились мы все! Через несколько лет в Тель-Авиве на набережной мы видели в ресторане девицу, которая с аппетитом ела из такого же не очень большого таза салат.
Однажды, не помню уже как и когда, наверно, случайно, мы, катаясь по маленьким дорожкам и стараясь не отъезжать от моря, может даже в тот раз с Димкой, когда Бретань объезжали, наткнулись на очень ставшее важным место - прямо на открытой Атлантике, километрах в тридцати от Сен-Геноле деревушку Пенор - Penhors. Там до самого Сен-Геноле - пляж, исчезающий в прилив, волны, и не растёт почти совсем ничего - только отдельные крепкие яркие цветы на низкой дюне, да клумбы у домов, да вцепившиеся в песок кусты, которые треплет ветер. В отлив актинии в лужах на бескрайнем пляже, собаки играют у кромки моря, панцыри крабовые скрипят, если случайно наступишь, - и эти цвета - синева-белизна-голубизна - и облака в небе и под ногами - на мокром песке. И церковь - шпиль её с пляжа кажется растущим из дюны. В солнечный день на каменном полу лежит витражный разноцветный свет, потолок - перевёрнутое днище корабля, и обернувшись, видишь в открытые двери море.
В пустоте шуршащей вся - от шпиля до дверей,
Распахнутых к морю близкому…
На истёртых плитах отраженья витражей
Дрожат опадающими листьями.
В зеркале отлива деревенский этот храм -
Опрокинутая в море вера, -
Каменные призраки расселись по углам:
На каждом из углов - химера.
Может люди вовсе никогда и не придут?
В зеркале песчаном химера лает,
И дожди, и ветры ей бока грызут,
Распахнутая пасть не умолкает:
Бесчувственно небо -
Ни надежд ни вер,
И не отделить от были небыль…
Химера выветренная - морду вверх -
Облаивает бессовестное небо…
Прямо у моря на краю деревни кафе - называется Pen-ar-bed - по-французски это Finistère (Конец земли - название департамента), а по-бретонски -. Pen-ar-bed.
Мы всегда, приезжая, кофе там пьём, а иногда и едим что-нибудь - блины там отличные и мидии…
Не будь этой вывески - иначе повернулся бы вот этот стих.
Сейнеры, белые домики, синие ставни,
Гранитный маяк Сен-Геноле торчит из камней,
«Пен-ар-бед!» - чайки выкрикивают своенравно,
«Стой! - чайки предупреждают - Здесь - конец!»
Врут они, птицы морские. Не кончено это:
Врут, как горизонта растянутая дуга…
Знаю, за ней - чуть постаревшего Нового Света
Низкие и кленовые берега.
Там тоже белые домики (но не синие - чёрные ставни),
И, повторяю, - от клёнов рыжие берега
В воду Атлантики серой уходят плавно.
Листва лихорадочной осени - янтарная курага.
А если ручную бурю выпустить из стакана -
Клёны, облетая, правдиво расскажут тебе про то,
Что вот там, за горизонтом, по ту сторону океана…
Но чайки и здесь предупреждают: «дальше - ничто!»
Врут они, птицы: где-то посреди - ещё Атлантида,
А за ней на скалистой, песчаной, серой земле
За кормой отплывшего сейнера исчезает из вида
Угол Атлантики и Бискайи - Сен-Геноле.
Сен-Геноле 2004
Димка - великий любитель фантастики - как-то прочёл толстенный роман Пола Андерсона про город Ис. С этим городом который дамба защищала от океана, связана очень путаная бретонская легенда. В центре её - королевская дочка - к ней каждый вечер приходил любовник, и она открывала ему дверь маленьким ключиком, который хранила на груди. А потом запирала. Но любовник, вроде бы был дьявол, и ключик этот украл, и открыл им дамбу, и вода залила город. И вроде бы, принцесса спаслась на морском коне, вскочив на него, за спину к отцу-королю. И в версии, которую выбрал Васька, отец - тоже любовник принцессы. Деревня, которая утверждает, что Ис был именно на её месте, вообще не совсем у моря, - километрах в пятнадцати. И у цервкви стоит там памятник королю Граллону и принцессе Дахуте на морском коне.
Васька с Димкой страшно любили обсуждать, где же город Ис был на самом деле - со знанием дела и географии.
И в конце концов Васька написал длинный сюжетный стих и посвятил его Димке - про Граллона и Дахуту.
А потом Димка привёз Ваське роман Пола Андерсона, но Васька его не осилил - больно длинный и по-английски…
Они оба склонялись к тому, что Ис был на месте приморского городка Дуарнонэ. И море есть, и вроде, Пол Андерсон именно туда его и поместил. Мы в этом городке как-то остановились пообедать. В каком-то крошечном портовом ресторанчике на два, или, может, три столика. Там было волшебно вкусно. Страшно обидно, но я решительно не помню, что мы ели. Кажется, было ещё как-то особенно красиво поданное мороженое на десерт - с какими-то листиками, с мятой, небось.
И хозяйка - но я не уверена, что я помню, как она выглядела - возможно, она мне теперь представляется просто Дахутой из васькиного стиха про Ис.
……...
Длинна бутылка и зелена -
узорчатой плесени след,
будто бы прямо с морского дна
принесли нам этот обед.
А хозяйка в передничке, на золотых каблучках -
и неясно, сколько ей лет,
а в длинных, чёрных, как смоль волосах -
шиповника розовый цвет...
…...
Через год ресторанчика в порту не было - как корова языком слизнула…
Объезжая Бретань по мысам, мы, естественно, заехали на самый западный мыс во Франции - Ра. Димка очень его любит, я несколько меньше - там всё-таки есть народ, а у меня людофобия. Димка как-то, осерчав слегка, что с ним редко бывает по причине чудесного характера, сказал, что, конечно, по мне, так гулять надо, как собака Нюша, - чтоб ничего достопримечательного в округе не было.
По дороге мы заночевали на очень славном хуторе - с одной стороны к нему подступал тёмный каштановый лес, с другой - поля и за ними ещё один мыс - Брезелек - мы туда поехали на закате - глядеть, как море заглатывает солнце.
На хуторе сдавали чистейшие комнаты, по двору бродили козы - удивительным образом сыра тут не делали - не любили козьего, а утром к завтраку подавали жёлтое самодельное масло - коровье, естественно.
Хозяйка - немолодая бретонка без зубов, и дочка ей помогала - очень славная девочка, учившаяся биологии в Брестском университете. Она с нами с большим удовольствием болтала.
Мы вернулись на этот хутор через год, Димка в любой поездке по Бретани не мог пропустить мыса Ра. Утром хозяйская дочка спросила, не проснулись ли мы ночью от суматохи. Корова рожала, так что всё семейство, включая её брата-тракториста с хутора неподалёку, собралось ночью в хлеву. Мы, конечно же, попросились поглядеть на телёночка - маленького на разъезжающихся ножках - он тыкался носищем во что попало... И девочка сказала, что очень жалко, но его зарежут...
Один из последних васькиных стихов об этом телёнке...
***
Мы как-то заночевали
В «бед энд брэкфест»
В самой бретонской глубинке,
На опушке каштановой рощи,
Заблудившейся среди полей...
Хозяйка не только сдаёт пятёрку уютных комнат,
Но ещё у неё коровы, козы и прочая живность,
А дочка-студентка летом помогает ей.
Дочка - биолог третьего курса в университете Бреста,
Ещё в школе она могла выбрать,
Бретонский или английский будет у неё вторым языком.
Понятно, девчонка английский выбрала:
Ну, нет же в большом мире бретонскому места!
А что с ним будет потом?
Наверное, каждый год неизбежно
Люди лишаются ещё одного языка...
Но языки ведь пачками терялись и раньше,
И смотрели на это как-то небрежно,
Никто и не замечал общей потери -
И не только в средние века!
......
Наконец-то лингвисты шумят,
Выпускают на эту тему за томом том,
Но даже в самой глубинной Бретани слышно,
Что по-кельтски говорят с французским акцентом...
Так что же будет потом?
Утром девчонка нам сказала, что ночью
Родился телёнок.
Пошли мы в хлев полюбоваться на малыша.
Он не мог даже «муу» сказать,
Только про вымя помнил знающим ртом...
Ну кем он станет,
Быком племенным? Или так, ни шиша -
Говядиной на прилавке?
Пока он тычется носом в корову неловко...
Но всё же - что будет потом?
4 марта 2013 г.
Васька маялся, запертый в квартире упиравшейся неуходящей зимой. Он зависел от кислорода всё больше и больше... Единственное, что отвлекало, - работа. И надо было всё время находить темы - писал он быстро - необходимо было что-то отыскивать фактически каждый день... Я страшно боялась, что иссякнет моя способность вспоминать, и поток сознания на хвосте приносить.
Не помню, почему вдруг возник у нас этот телёнок... Скорей всего, вообще маленьких телят вспомнили... Был ещё один - только родившийся - его в Альпах возле одного хутора почему-то в клетке вынесли прямо к идущей мимо дома тропе - и написали вчерашнюю на тот день дату его рождения - будто просто гордились и радовали прохожих таким прекрасным телёнком...
У Васьки есть стих о мысе Ра...
Над головами сонных маяков
Мадонна не спасённых моряков.
В басовых скалах гул - обрывки слов
Всех бывших и не бывших катастроф.
Из всех, кто принесён был той волной,
Последним
прихожу на край земной.
И шумно обнажает пена дней
Седое одиночество камней,
Где замерли у времени в тисках
Три купола на тонких маяках.
Три серых башни сложатся в одну,
Чуть выше пены небо натянув,
Чтоб занавес его ещё висел
Тут, где земля окончится совсем,
И в узких облачных полосках лент
Бетонный колыхнётся монумент.
А потом, переводя Сильвию Плат, мы очень обрадовались, когда наткнулись на её стих об этом мысе. И посчитали его сильно лучше васькиного.
Вот он в васькином исполнении.
ФИНИСТЕР
Это - край земли.
Пальцами кривыми от ревматизма
земля цепляется за пустоту.
Чёрные скалы
и море за ними, взрывающееся брызгами,
Твердят нам, что дна нет,
предостерегают, что незачем на ту
Сторону...
Это море, белое от лиц утонувших,
Этот мыс - просто угрюмая свалка скал,
Солдаты, уцелевшие в хаосе войн. Им в уши
Волна за волной вбивают горсти песка -
Они и не шелохнутся.
Но другие скалы упрямо и постоянно
прячут враждебность под водой.
А туманы -
Эти древние, бледные, тающие туманы
Смахивают скалу за скалой
и возрождают опять...
Не туманы это, а души,
укутанные в шум судьбы,
разнесённый океаном -
И лёгкая их дымка не в силах устлать
Низкий клевер, звездчатку и колокольчики,
Такие незаметные,
словно чьи-то умирающие пальцы
устали их вышивать.
Я бреду, и туман, как вата, забивается в рот и в нос,
А потом он меня оставляет,
всю покрытую бусинками слёз.
Мадонна Кораблекрушений
летит и летит к горизонту,
Мраморные юбки её, словно крылья, сдуты назад,
Мраморный матрос
молится на коленях,
отчаяньем согнут,
И живая крестьянка в чёрном,
глядя молящемуся в глаза,
Молится ему.
Мадонна Кораблекрушений
Втрое выше крестьянки. Её губы божественно сонны,
И она не слышит молитв ни матроса, ни женщины,
В прекрасную бесформенность моря, вглядываясь влюблённо.
Кружева гагачьего цвета
Хлопают в порывах ветра
на прилавке с открытками.
Одна из продавщиц,
придавливая тяжёлыми раковинами кружева,
Говорит: "Вот какие вещицы
в океане скрыты!
А из мелких ракушек мы делаем
куколок, бусы и сказочные морские существа.
Но эти ракушки не отсюда,
не из Залива Утопленников,
они с другого конца света,
Из тропических синих морей.
Мы там никогда не бывали...
Покупайте блины,* ешьте скорей,
пока не остыли от ветра..."
29 сентября 1961
Одна из последних наших с Васькой относительно длинных прогулок - в Корнуэлле вдоль моря. В 2010-ом... Машка с Бегемотом ушли вперёд. Благо мобильники есть, мы договорились созвониться о времени возвращения к машине. Мы прошли километров 8, наверно, если не 10, в оба-то конца. По дороге долго сидели в пустынной серой каменной бухточке, где звучал ручей - с морем двухголосо...
НА КРАЮ...
Тут нет ни чёрта ни бога,
Горизонт ли, берег - ничей
Только голосом демагога
По гальке - болтливый ручей,
И не разобрать ни слога
Из его бесконечных речей...
И пена его белеса -
Нет в воде отраженья леса.
Бретань, июнь 2010
И в то же лето в крошечной деревне неподалёку от Крозона мы ждали Машку с Бегемотом в кафе - обычно в таких деревнях кафе нет - а тут на почти единственной улице, одновременно главной дороге - под синим зонтиком можно было выпить поганенького кофе, съесть бутерброд, или мороженое из холодильного ящика купить. Пока мы там сидели, приехало немецкое семейство - папа-мама, бабушка-дедушка и младенец. И говорили они на таком чудесном немецком, что слушать их было истинным удовольствием. Васька утверждал, что так красиво говорят только в Ганновере, а мне казалось, что это прежде всего социально - интеллигентный немецкий хорош, а всякий другой довольно противен на слух. Так или иначе, мы с удовольствием смотрели на этих людей - бывает вдруг, что к случайным соседям возникает чувство сопричастности - и они неожиданно делаются не декорацией...
Три недели назад под проливным дождём мы проходили через эту деревню - и нет больше синих зонтиков - лет двадцать как я их знаю, может, больше... И вот - след простыл... В тот последний раз, когда мы были там с Васькой, я обратила внимание, что хозяйка совсем стара...
Указатель, правда, я заметила на кафе - в боковую улицу... Под дождём мы, не свернув, пошли к машине... Наследники? А синие ли у них зонтики?