без смысла
Села что-то записать - сижу и молчу. Смотрю в белое пространство открытого электронного листа. А несколько минут назад ходила, составляла в голове текст. А потом: ну кому это надо? кто это вообще читает? и зачем? Ну а если никому не надо, никто не читает, то - что? молчать? Пережёвывать втихушку фразы, тексты, мысли? Ведь это печально - быть обречённой на говорение с самой собой без надежды быть услышанным. Существовать в тюрьме себя без надежды когда-нибудь её покинуть. Но почему в тюрьме? А если в крепости? На маяке? В форте, где ты укрыта от всякой опасности. Всё равно - в тюрьме. Чем дальше, тем больше я ощущаю себя именно так.
***
До начала трансляции (в записи, конечно) концерта на Дворцовой на нас напали журналисты. Так быстро, что я не успела сообразить, как лучше поступить. Юля - молодец; она, как всегда, быстро приняла решение - вышла из кадра, оставив, впрочем, Алеську, которой дай только новые уши - всё рассказала репортёрам про степень нашего родства. А я сижу, несколько пришибленная встречей с посторонними; с другой стороны: ну не отпрыгивать же мне сейчас от них, когда со мной рядом Агатка. Довольно она и так терпит от дикой своей матери, курсирующей между кухней и кабинетом, между магазином и детским садом, без шанса на разговоры с живыми людьми.
Репортёры задают самые глупые вопросы, которые можно придумать, например: «Что для вас классика?» Неужели они в самом деле ожидали услышать от меня: «Классика - это воздух» или: «Я без классики не представляю своей жизни» - ну или что? Дурацкие вопросы меня так деморализуют, что я даю на них не менее дурацкие ответы. Вот и получили: «Вивальди, Бах, Бетховен и все остальные известные вам имена». Нет, ну правда! Интервью было настолько идиотским, что в эфир оно вряд ли пойдёт. Я очень надеюсь. И только когда они свернулись, и Юля села рядом со мной, я вдруг вспомнила, глядя на неё, как в своё отражение: «Чёрт, ведь я не накрашена и растрёпанная (проклятое короткое каре, в котором волосы мои задираются в разные стороны по своему произволу!)» Юля после антиковидной прививки ещё и ужасно усталая, сонная. Я такая же - только без всякой прививки.
Не крашусь. К чему ? Что косметика меняет в моём лице? Ничего - вот ответ. Ну ресницы ярче, ну кожа чуть-чуть ровнее, без лишней розоватой пятнистости. Но ведь это моё лицо, и моя кожа, и мои ресницы. И хочется ли мне, чтобы кому-то всё это нравилось каким-то особым образом? Об этом я не задумываюсь. Однако я замечаю, что, когда выхожу куда-то, где могут встретиться какие-то знакомые (малознакомые), то мне хочется надеть что-то вроде маски. Не медицинской, а такой, которая сделала бы меня неузнаваемой. Отстраниться, не встречаться, сделаться для них невидимой - не говорить с ними и двух слов.
***
А потом она мучает себя тем, что пишет (или скорее надумывает) то, что никто никогда не прочтёт. Она на обочине. С краю. Её поезд никогда не придёт, но она сама приходит и приходит на тёмный перрон, стоит под тусклым одиноким фонарём, - и ждёт. Ждёт, когда промчится мимо поезд, в который она - чисто умозрительно - могла бы заскочить. Далёкий гудок - и она отворачивается, чтобы не видеть, но только ощущать спиной неудержимый его ход.