Вечер Виктора Смирнова
Мигрень, цепко державшая меня в своих лапах два дня, наконец отпустила, так что вот небольшой отчёт о вчерашнем вечере.
Вчера (20 ноября) прошёл вечер, посвящённый выходу «Полного собрания стихотворений» Виктора Смирнова. Не хочется - но приходится - уточнять, что вечер был посвящён и памяти этого екатеринбургского поэта, ушедшего в минувшем году. Не хочется - потому что я не люблю таких проводов, сетований об отошедшем в мир теней, сокрушения о том, чего не сделал, а мог бы, дал бы Бог ещё пожить. О поэте так, по-моему, моветон. Оглянемся на то, что сделал, что оставил нам, что подарил…
Вот перед нами пятисот-с-лишним-страничный том, под простой и изящной обложкой которого собраны десять (!) поэтических тетрадей. Немало, правда? Так будем ли сокрушаться? Человека ушедшего, конечно, жаль - и близких его, друзей печалующихся тоже жаль. Но сегодня повод для разговора радостный - хорошее, полное издание, в котором живёт и открывается малоизвестный поэт Виктор Смирнов. Благодарны мы должны быть за это издание сестре, Ирине Костериной, и друзьям Смирнова: Евгению Касимову, Андрею Танцыреву, Олегу Дозморову, Андрею Торопову, которые нашли и силы и средства, чтобы сделать это великое дело - не дать забыться, раствориться в поэтовом многоголосье одному очень простому имени, одному очень скромному голосу.
Сама поэзия Виктора Смирнова, если бросить на неё быстрый взгляд, - что слегка морщинистая гладь паркового прудика, а вглядишься - река, со своим ходом, не бурным, но с перекатами, остановками, с удивительными берегами, вовсе не пустынными, а часто миражными: то картинку увидишь, то музыку услышишь такие, что диву даёшься. Ну откуда на Урале джонки, например?.. И промелькнёт то тут, то там рыжая лиса с пушистым хвостом. И несёт себя горделиво Митилена, сестра, нет, не блоковской Незнакомки, а, скорее, пастернаковской Лары. Всё здесь: и сезонно-погодное, с прелым запахом неубранной прошлогодней листвы, с осенними дождями и студёными зимами, о которых лирический герой так часто сетует, торопя скорее весну и, наконец, лето; и задушевное, лирическое, обращённое к товарищам, собратьям по перу, живущим и ушедшим; неожиданные посвящения Джону Леннону и Линде Маккартни, вполне объяснимое - Арсению Тарковскому; то мотивы из Кольриджа и Эдгара По, то «Счастливое приятие Гагры», то «Сны о Японии», а вот, наконец, и «Екатеринбургский исторический отрывок»… Да и сами названия десяти книг уже свидетельствуют о разнообразии тем, вариаций, имён, ландшафтов, развернувшихся в этом томе.
Нельзя сказать, что зал был полон - и это досадно. Досадно, что не было студентов филфака, да и состоявшихся филологов было, прямо скажем, исчезающе мало. А ведь такая поэзия наскоком читателя не берёт, здесь нужен проводник, посредник. Эти стихи проявляются случайно, незаметно; иногда даже, быть может, настойчиво возникают перед тобой (вот как Андрей Торопов рассказывал о своём со стихами Виктора Смирнова знакомстве), но не бросаются в память, разве только потихоньку просачиваются в душу, чтобы потом в какой-то момент аукнуться - да так и потянуть тебя в своё полусказочное-полубылевое пространство. Не сочинял Виктор Смирнов свои стихи - они в нём вызревали, как тепло, как воспоминания, как сны, как сбывшееся предчувствие. И потому им нужен особый читатель - читатель, который готов войти в чужой сон как в свой. Да, Смирнову в особенности нужен конгениальный читатель: не то чтобы особо начитанный (хотя Смирнова читать не напитавшемуся культурой в достаточной мере будет трудновато), но готовый услышать самую тихую поэтическую ноту, готовый за всеми явными именами и образами усмотреть сокровенное, то невыразимое, как сказал Юрий Викторович Казарин на вечере, о котором каждый поэт говорит/поёт.
Смирнов труден в чтении из-за кажущейся простоты и даже отчасти «косноязычия». Но простота его - безыскусность детской речи, в ту пору, когда ребёнок осваивает речь как самое интересное в мире: когда он научается словам как орудию, как игре (которая для детей и поэтов, как мы помним, говорила Цветаева, «единственный серьёз») - как жизни, наконец: ни минуты, ни секунды - без слова, без «почему», без «зачем», без «так хочу (так чувствую) - так говорю». Так, двухлетняя моя дочь, постигающая многообразный мир слов, их производных, сегодня выстраивает свой ряд: «мама - папа - Гага», «мамочка - папочка - Гагочка», «мамушка - папушка - Гагушка». И когда я объясняю ей, что слова «папушка» не существует, а «мамушка» устарело и вычеркнуто из обихода, она это объяснение отвергает и повторяет: «папушка» - и смеётся, потому что слово ей нравится, а значит, конечно, имеет силу, и не бросит она его, не оставит только потому, что взрослые пользоваться им не хотят. Вот и Виктор Смирнов, со всем детским серьёзом к чудесным словам (имея к ним неодолимую тягу - устаревшим, редким, таинственным, пересозданным, к их особому звучанию), оставляет на своём поэтическом чердаке и «серый июлёк», и «месмерическую осень», и «апрель, что мелово-медузен», и «в середине июня светлючего», и частое «тло», и «светопредставленье» - так, с незаконной «д», и «резвоскакала» - слитно, и не приходится сомневаться - не ошибочно, и «зима… угнёздывается», и «изобилья», и «впечатленье», и «обмиранье природы», а если ещё особым образом слова в строке поставить, то случится настоящая звуковая волшба: «то арба ли бабая, / иль вагоны трамвая» и т.д. и т.п. ).
Сейчас я не берусь полно рассказывать о поэзии Виктора Смирнова. Но мне хотелось бы, быть может, обратить взор на эту поэзию тех, кто о ней ещё не знает, но мог бы узреть и полюбить. Мне хотелось бы, чтобы эта поэзия продолжила своё плавание - от души к душе. Мне хотелось бы, чтобы о Викторе Смирнове и говорили, и писали, и спорили. И учиться у него можно и, пожалуй, нужно. Смелости, например. Быть незатейливым, простым, наивным - потому что поэт Божьей милостью. Жить словом и для слова - и не понимать, зачем ещё. Не ждать публикаций, не ради них садиться за свои амбарные рукописные книги, переписывать, зачёркивать, «драть» (замечательно ироничная и душераздирающая одновременно история, рассказанная Евгением Петровичем Касимовым о том, как Виктор Смирнов уничтожил три своих ранние книжки-тетрадки: взяв, уже подаренные другу, чтобы «исправить», но не найдя, видимо, в них ничего ценного для себя на тот момент, просто «подрал»). Такие сегодня особенно редки. Нет, такие всегда редки.
Что ещё сказать? Андрей Торопов просил меня рассказать, как мне работалось над этой книгой. Но работа редактора для остальных скучна, это для самого редактора каждая книга, над которой он работает, - уникальный опыт. Я писала в предварении к«Собранию», что моя задача на этот раз состояла в сохранении рукописи, а не в исправлении её. Это было чрезвычайно трудно. Именно потому, что словарь, интонация, синтаксис Виктора Смирнова особые, свои. И приходилось действительно не отводить глаза от сканированных рукописей, с которыми я работала, чтобы не пропустить ни чёрточки первоначальной. И мне всё время хотелось обратиться к автору, что-то уточнить, о чём-то поговорить, задать вопросы, даже выяснить, то ли я понимаю, что он имел в виду. Ни разу не общаясь с Виктором Смирновым - ни очно, ни заочно, а значит, никогда не сомневаясь в том, что, раз есть книга, которую я сейчас читаю, жив и автор её, - я то и дело забывала, что обратиться уже не выйдет. И я перечитывала, и не по разу, стихотворение за стихотворением, поскольку невозможно было «работать» - «вычитывать тексты». Каждое стихотворение звало глубже в свою чудесную чащу, стоило только зацепиться мне за какую-нибудь особенную ветку - и уходила, и с трудом возвращалась: к «работе».
Очень верно сказал Ю. В. Казарин, что «Полному собранию стихотворений» Смирнова необходимы два сопроводительных тома: во-первых, «жизнеописание» и, во-вторых, очень подробные комментарии к самим стихотворениям. Некоторые из них без таких комментариев, увы, читателю не открываются полностью. Но на этот раз нужна была поэтическая книга Виктора Смирнова, близкая к его рукописям, хорошо вычитанная - такая, какой, признаётся Е. П. Касимов, раньше не было.
Конечно же, мне приятно быть редактором «Полного собрания стихотворений». Быть причастной к такого рода событиям, как выход книги, тем более поэтической, - свидетельство того, что ты всё-таки участвуешь в литературном процессе. А в случае с книгой Виктора Смирнова мне ещё нравится, что это не просто «литературные новости», «повестка дня» - это для будущего, для вечности, о которой, правда, мы ничего не знаем. Тираж в сто экземпляров, из которых несколько, надеюсь, попадут в Белинку, не может быть рассчитан на популяризацию, однако я верю, что встречи читателя с этой поэзией состоятся, и самые удивительные.
Я сама узнала поэзию Виктора Смирнова не слишком давно: Андрей Торопов и Олег Дозморов познакомили меня с этими стихами лет пять назад, и я даже успела откликнуться рецензией на предыдущую книгу, тоже вышедшую в «Кабинетном учёном». Меня поразили эти стихи, о которых и с которыми можно и нужно говорить долго. Но такова настоящая поэзия: только заведи с ней разговор, сам себя не отыщешь. Или отыщешь? Но уже другого - преображённого.
А закончу я это долгое размышление стихотворением Виктора Смирнова 2003 года из книги «Кисмет».
Это облако, облако в наших садах,
это облако в наших садах.
Это только вода, это слишком вода,
это вода, вода.
И воспряньте, деревья, привычку почтя
взять проснуться зелёными вдруг,
и открыть календарь, и все сны перечтя,
очутиться как вздох и испуг.
Надо много в заволглой траве протоптать
и дорожек, и важных путей:
их торил и колхозник, и тать,
и ещё молодой котофей.
Станем сильными мы и забудем полёжку,
и зелёным румянцем сгорим.
И я выгляну только в окошко:
как цветут, как весна, как твой Рим?