Фолкнер, "Свет в августе"
"I saw all the little babies that would ever be in the world, the ones not yet even born - a long line of them with their arms spread, on the black crosses".
"И виделось, как белые дети, еще не вдохнув воздух, силятся вылезти из-под тени, а она не только на них, но и под ними, раскинулась, точно руки, точно их распяли на крестах".
Эта фраза Джоанны Берден представляется мне квинтэссенцией романа об американском Юге начала 1930-х годов, где даже лишь предполагаемая примесь черной крови у белого человека становится его проклятием, его крестом.
Может быть, главная ценность романа заключается как раз в этой предельно убедительной передаче степени остроты конфликта между черными и белыми в США в не столь далеком прошлом. Так что после всего описанного, после знакомства с чуть ли не поголовно одержимыми героями, сцена линчевания Джо Кристмаса уже не поражает. Поражают такие, например, выпады вроде бы защитника черных: "Проклятые чернявые недоростки - не растут, потому что гнетет их тяжесть Божьего гнева, чернявые, потому что грех человеческого рабства травит им кровь и плоть. (...) Но теперь мы их освободили - и чернявых и белых, всех. Теперь они посветлеют. Через сотню лет опять сделаются белыми людьми. Тогда мы, может, пустим их обратно, в Америку". /“Damn, lowbuilt black folks: low built because of the weight of the wrath of God, black because of the sin of human bondage staining their blood and flesh. (...) But we done freed them now, both black and white alike. They’ll bleach out now. In a hundred years they will be white folks again. Then maybe we’ll let them come back into America.”
Особенно интересна фигура Джо Кристмаса, этого странного дикого человека (его постоянная характеристика в тексте -- savageness), убийцы, которого тем не менее нужно признать жертвой исторических и прочих обстоятельств, омраченного с самого рождения своей воображаемой черной кровью и убивающего-то, потому что не желает молиться богу, так все устроившему. Этот раздираемый противоречиями человек, не отличающийся тем не менее склонностью к рефлексии и будто бы готовый вынести все, что угодно... Тут опять процитирую: "...punishment which, deserved or not, just or unjust, was impersonal, both the man and the boy accepting it as a natural and inescapable fact"/"...между ним и наказанием: заслуженное ли, нет ли, справедливое или несправедливое, оно всегда было нелицеприятным, и мужчина с мальчиком относились к нему как к естественному и неизбежному факту". Так вот этот человек пытается бунтовать, убивая отца и женщину, но в итоге, отчаявшись убежать от собственной крови, предает себя в руки фанатиков.
Скажу пару слов о Лине: да, это вторая линия романа, но куда более бледная: эта фигура как раз не одержимой никакими страстями матери, очевидно, олицетворяет собой силы природы, жизни, которая продолжается несмотря ни на что. Но буду благодарна за какие-то еще трактовки этого образа.
Роман Фолкнера с исключительно романтичным названием и неромантичным содержанием остался свидетельством именно не ужасов, которые имели место, потому что об этом мы и так знаем из истории, а свидетельством того ужаса, который творился и творится в умах людей.
"И виделось, как белые дети, еще не вдохнув воздух, силятся вылезти из-под тени, а она не только на них, но и под ними, раскинулась, точно руки, точно их распяли на крестах".
Эта фраза Джоанны Берден представляется мне квинтэссенцией романа об американском Юге начала 1930-х годов, где даже лишь предполагаемая примесь черной крови у белого человека становится его проклятием, его крестом.
Может быть, главная ценность романа заключается как раз в этой предельно убедительной передаче степени остроты конфликта между черными и белыми в США в не столь далеком прошлом. Так что после всего описанного, после знакомства с чуть ли не поголовно одержимыми героями, сцена линчевания Джо Кристмаса уже не поражает. Поражают такие, например, выпады вроде бы защитника черных: "Проклятые чернявые недоростки - не растут, потому что гнетет их тяжесть Божьего гнева, чернявые, потому что грех человеческого рабства травит им кровь и плоть. (...) Но теперь мы их освободили - и чернявых и белых, всех. Теперь они посветлеют. Через сотню лет опять сделаются белыми людьми. Тогда мы, может, пустим их обратно, в Америку". /“Damn, lowbuilt black folks: low built because of the weight of the wrath of God, black because of the sin of human bondage staining their blood and flesh. (...) But we done freed them now, both black and white alike. They’ll bleach out now. In a hundred years they will be white folks again. Then maybe we’ll let them come back into America.”
Особенно интересна фигура Джо Кристмаса, этого странного дикого человека (его постоянная характеристика в тексте -- savageness), убийцы, которого тем не менее нужно признать жертвой исторических и прочих обстоятельств, омраченного с самого рождения своей воображаемой черной кровью и убивающего-то, потому что не желает молиться богу, так все устроившему. Этот раздираемый противоречиями человек, не отличающийся тем не менее склонностью к рефлексии и будто бы готовый вынести все, что угодно... Тут опять процитирую: "...punishment which, deserved or not, just or unjust, was impersonal, both the man and the boy accepting it as a natural and inescapable fact"/"...между ним и наказанием: заслуженное ли, нет ли, справедливое или несправедливое, оно всегда было нелицеприятным, и мужчина с мальчиком относились к нему как к естественному и неизбежному факту". Так вот этот человек пытается бунтовать, убивая отца и женщину, но в итоге, отчаявшись убежать от собственной крови, предает себя в руки фанатиков.
Скажу пару слов о Лине: да, это вторая линия романа, но куда более бледная: эта фигура как раз не одержимой никакими страстями матери, очевидно, олицетворяет собой силы природы, жизни, которая продолжается несмотря ни на что. Но буду благодарна за какие-то еще трактовки этого образа.
Роман Фолкнера с исключительно романтичным названием и неромантичным содержанием остался свидетельством именно не ужасов, которые имели место, потому что об этом мы и так знаем из истории, а свидетельством того ужаса, который творился и творится в умах людей.