Мареев - К. Маркс о природе экономических кризисов
[«Говорят, что в связи с разразившимся финансовым кризисом у нас снова появился интерес к «Капиталу» Карла Маркса. Есть также информация, будто эту книгу на Западе даже раскупили в магазинах. Скорее всего, это литературное преувеличение. Тем не менее любопытно посмотреть, что на сей счет писал Маркс. Думаю, должно быть интересно не только сторонникам его экономической и социальной теории. Ведь от кризиса страдают не только они, но и их противники.»]
МАРЕЕВ Сергей Николаевич - профессор кафедры философии и главный научный сотрудник Современной гуманитарной академии (Москва), доктор философских наук.
Говорят, что в связи с разразившимся финансовым кризисом у нас снова появился интерес к «Капиталу» Карла Маркса. Есть также информация, будто эту книгу на Западе даже раскупили в магазинах. Скорее всего, это литературное преувеличение. Тем не менее любопытно посмотреть, что на сей счет писал Маркс. Думаю, должно быть интересно не только сторонникам его экономической и социальной теории. Ведь от кризиса страдают не только они, но и их противники.
В новейшее время (а именно в XX веке) возникло положение об экономических кризисах не как о случайном отклонении от нормы, а как о норме для существующего способа производства, автором которого стал Джон Мейнард Кейнс. И, собственно, это сделало ему имя. До него полагали, что в норме существующая система должна находиться в макроэкономическом равновесии. Одной из основ его считался так называемый закон рынков Ж. Б. Сэя. Иногда говорят о законе Сэя-Рикардо. Согласно этому «закону», сумма продаж всегда равна сумме покупок, поэтому перепроизводство в принципе невозможно, хотя кризисы последнего случались в истории неоднократно, причем повторялись с определенной регулярностью.
В качестве первого серьезного кризиса Маркс называет таковой 1825 года, с которого, как он пишет, «начинаются периодические кругообороты» жизни современной крупной промышленности(1. См. К. Маркс. Капитал. Т. 1. М., 1963. С. 17.). Затем кризисы происходят в 1830 году, в 1857‑м, в 1866‑м и т. д. - вплоть до Великой депрессии 1920-1930‑х годов. Казалось, она должна была бы окончательно убедить в правоте Маркса, но экономисты продолжали верить в святость «закона» Сэя-Рикардо. И только Кейнс позволил себе усомниться в ней. Но был ли Кейнс первым, кто выразил сомнения в незыблемости этого «закона»? Это загадка только для людей, «ни при какой погоде» не открывавших, как Библию, «пузатый «Капитал»“.
БЕРЕМ ПЕРВЫЙ ТОМ. Читаем: «Трудно представить себе что-либо более плоское, чем догмат, будто товарное обращение обязательно создает равновесие между куплями и продажами, так как каждая продажа есть в то же время купля, и vice versa [наоборот]. Если этим хотят сказать, что число действительно совершившихся продаж равно числу покупок, то это - бессодержательная тавтология. Однако этим догматом хотят доказать, что продавец приводит за собой на рынок своего покупателя»(2. Там же. С. 123.).
При простом безденежном обмене действительно невозможно стать продавцом, не найдя своего покупателя. И невозможно стать покупателем, не найдя своего продавца. Соответственно, если обмениваются эквиваленты, то сумма продаж будет равна сумме покупок. Здесь «макроэкономическое равновесие» просто неизбежно. И ничто не может его нарушить. В данном случае один товар меняется непосредственно на другой: Т:1- Т 2.
Но совсем другое дело - денежная торговля: Т 1- Д-Т 2. В втором случае непосредственно меняется товар только на деньги, на которые можно купить другой товар. Однако к этому никто и ничто человека не обязывает: продав свой товар за деньги, человек может положить их в карман и пойти домой, ничего не купив. А пришедший продать будет при этом напрасно стоять и дожидаться своего покупателя.
Такое отличие денежной торговли от простого товарообмена прекрасно понимал уже Аристотель, осуждавший денежную торговлю и ростовщичество как «незаконные» способы наживы, потому что здесь предметом присвоения становятся деньги, которые по природе своей должны быть только посредниками в обмене. Но «законно» это или «нет», выпадение денег из обмена происходит. Товар, будучи проданным, соответственно - купленным, выпадает из обращения, поступает в сферу потребления, где и пропадает. «Деньги, - пишет Маркс, - не исчезают оттого, что они в конце выпадают из ряда метаморфозов данного товара. Они снова и снова осаждаются в тех пунктах процесса обращения, которые очищаются тем или другим товаром. Например, в общей метаморфозе холста: холст-деньги-Библия, сначала холст выпадает из обращения, деньги заступают на его место, затем Библия выпадает из обращения, и деньги заступают на ее место. Благодаря замещению одного товара другим к рукам третьего лица прилипает денежный товар»(3. Там же.).
Во втором издании первого тома «Капитала» Маркс делает в этом месте примечание: «Как ни бросается в глаза это явление, его в большинстве случаев не в состоянии заметить экономисты, особенно фритредер vulgaris»(4. Там же.). О том, что деньги «прилипают» к рукам третьего лица, всегда знал даже самый темный крестьянин, понимавший, что сидеть приказчиком в лавке какого-нибудь купца Абдулина гораздо выгоднее и вольготней, чем пахать землю. А как грамотно рассуждал об этом незабвенный Остап Бендер: если в стране ходят денежные знаки, значит, у кого-то их должно быть много. И рассуждал точно по Марксу:
«Обращение непрерывно источает из себя денежный пот»(5. Там же.). И он обязательно «прилипает» к чьим-то рукам.
Откуда пошла наша, еще советская, буржуазия? Из торговли! Вовсе не из сферы производства. И бедный «производитель» считал свои несчастные грошики, чтобы купить кружку пива у обвешанной золотом буфетчицы, презрительно посматривавшей сверху вниз на бедного «гегемона».
Итак, «денежный пот» может прилипать к рукам продавца и оставаться у него на довольно долгое время. Кейнс назвал это совершенно понятной «склонностью к сбережению»: никто не спешит потратить то, что он получил, заработал, украл и т. д. «Никто не может продать, - пишет Маркс, - без того, чтобы кто-нибудь другой не купил. Но никто не обязан немедленно покупать только потому, что сам он что-то продал»(6. Там же. С. 124.).
В денежном звене происходит разделение процесса обращения товаров и денег на два акта - продажи и купли. Продать я могу в Москве на Тишинском рынке, а купить на вырученные деньги где-нибудь в Париже или Нью-Йорке. «Когда внешнее обособление внутренне несамостоятельных, то есть дополняющих друг друга, процессов достигает определенного пункта, - пишет Маркс, - то единство их обнаруживается насильственно - в форме кризиса»(7. Там же.).
Вот вам и кризис. Деньги ушли в Нью-Йорк, и они уже не противостоят определенной массе товаров на Тишинском рынке. Происходит затоваривание. Товар есть, а платежеспособного спроса нет. Товар не продан, производитель терпит убытки, он не может в прежних размерах закупать сырье, платить рабочим, рабочих приходится увольнять и т. д. Перед нами знакомая и понятная всем картина. И у Маркса это все понятней и проще, чем у Кейнса, который просто перекладывает все на свой тарабарский язык. Марк Блауг, профессор экономики из Лондона, пишет: «Подобно сочинениям Рикардо, Маркса, Вальраса и Маршалла «Общая теория» была плохо изложенной книгой, полной двусмысленностей, отклонений от главной темы и многочисленных так и не разработанных проблем»(8. М. Блауг. Экономическая мысль в ретроспективе. М., 1994. С. 608.). Не знаю, как там у Вальраса, но изложение у Маркса мне да, думаю, и любому нормальному человеку совершенно понятно. К. Маркс, прежде всего, не путает, как это часто бывает у других, простую форму стоимости с денежной. А разница здесь, как мы постарались показать, существенная. Для простой формы стоимости «закон рынков» действителен, там в самом деле нельзя продать, чтобы не купить. Но при денежной торговле купля-продажа распадается на два акта: продажи и купли, которые могут очень далеко разойтись и создать возможность кризиса, нереального при простом продуктообмене. Однако речь идет только о возможности кризиса. «Превращение этой возможности, - пишет Маркс, - в действительность требует целой совокупности отношений, которые в рамках простого товарного обращения вовсе еще не существуют»(9. К. Маркс. Капитал. Т. 1. С. 124.). Иначе говоря, надо различать также простое товарное и капиталистическое товарное обращения, или, что то же самое, обращение капитала.
И Маркс делает в связи с этим примечание: «Два пункта характерны здесь для метода экономической апологетики. Во-первых, отождествление обращения товаров и непосредственного обмена продуктов путем простого отвлечения от их различий. Во-вторых, попытка отрицать противоречия, присущие капиталистическому способу производства; последнее достигается тем, что отношения между капиталистическими агентами производства сводятся к простым отношениям, вытекающим из товарного обращения. Между тем производство товаров и обращение товаров представляют собой явления, свойственные самым разнообразным способам производства, хотя объем и значение их далеко не одинаковы. Мы, следовательно, ровно ничего не знаем о differentia speciflca [характерных особенностях] данных способов производства, не можем ничего сказать о них, если нам известны только общие им всем абстрактные категории товарного обращения. Ни в одной науке, кроме политической экономии, не провозглашаются с такой претенциозностью элементарнейшие общие места. Например, Жан Батист Сэй берется судить о кризисах, зная только одно: что товар есть продукт»(10. Там же.).
В чем же состоит differentia speciflca капиталистического обращения? По сравнению с простым товарным обращением, она проявляется в следующем. Допустим, существует слабо связанное с рынком крестьянское хозяйство. Приехал мужик на базар, привез воз огурцов. Постоял-постоял, никому его огурцы не нужны. Свалил их с воза и поехал назад в деревню. (Такую историю я слышал от старых людей.) Обидно, конечно: даже гостинчик не смог купить детям, а надо бы еще (бабка наказывала) спичек, керосину, сахарцу… Но не катастрофа: без спичек обойтись можно, вместо керосиновой лампы можно зажечь лучину, а вместо сахара - попить чайку с медом. Самое главное - здесь, по сути, нет категории издержек в их денежном выражении, свой же труд на себя никто на деньги не считает. А вот уже специализированное фермерское хозяйство - совсем другое.
Если, допустим, это хозяйство молочное и ничего другого в нем не производится, то, не продав молоко, ничего иного не купишь. И если это уже не случай, а конъюнктура, то, значит, надо или перепрофилировать, или диверсифицировать, или вообще продать это хозяйство и пойти в город наняться дворником. Понятно, масштабы бедствия здесь определяются масштабами предприятия, терпящего бедствие. С этим связано число наемных работников, которых выбрасывают на улицу, и те не могут найти другого применения. Поэтому кризисы всегда сопровождаются массовой безработицей. Это «открытие» тоже приписывается Кейнсу, правда за полвека до него сделанное Марксом.
Отсутствие денег в хозяйстве вследствие затруднений со сбытом может быть компенсировано кредитом, без которого в современной развитой экономике обойтись просто невозможно. Соответственно, основная масса денег здесь обращается в качестве кредитных. Но с наступлением сроков платежей деньги должны выступать в качестве платежного средства. «Функция денег как средства платежа, - пишет в связи с этим Маркс, - заключает непосредственное противоречие. Поскольку платежи взаимно погашаются, деньги функционируют лишь идеально - как счетные деньги или мера стоимости. Поскольку же приходится производить действительные платежи, деньги выступают не как средство обращения, не как лишь преходящая и посредствующая форма обмена веществ, а как индивидуальное воплощение общественного труда, как самостоятельное наличное бытие меновой стоимости, или абсолютный товар(11. Там же. С. 149.).
Иначе говоря, деньги, взятые в кредит, есть только кредитные деньги, то есть не представляющие никакой доли общественно необходимого труда. А это и создает иллюзию, что деньги - просто знаки стоимости, и ничего более. Но, когда надо платить, деньги в качестве платежного средства могут быть только заработанными. «Противоречие это, - пишет Маркс, - обнаруживается с особенной силой в тот момент производственных и торговых кризисов, который называется денежным кризисом. Последний возможен лишь там, где цепь следующих один за другим платежей и искусственная система взаимного их погашения их достигли полного развития. При всеобщих нарушениях хода этого механизма, из чего бы они ни возникали, деньги внезапно и непосредственно превращаются из чисто идеального образа счетных денег в звонкую монету»(12. Там же. С. 149.).
Это можно назвать также кризисом наличности: все начинают вдруг требовать не очередных долговых обязательств, а наличных денег. «Это внезапное превращение, - замечает Маркс, - кредитной системы в монетарную прибавляет к практической панике теоретический страх, и агенты обращения содрогаются перед непостижимой тайной своих собственных отношений».Именно эта тайна и порождает монетаристский фетишизм, когда главной оказывается не сфера производства и обращения товаров, а кредитно-финансовая сфера: двигателем всего объявляются деньги. «Еще вчера, - пишет Маркс, - буржуа, опьяненный расцветом промышленности, рассматривал деньги сквозь дымку просветительной философии и объявлял их пустой видимостью: «Только товар - деньги». «Только деньги - товар!» - вопят сегодня те же самые буржуа во всех концах мирового рынка.
Как олень жаждет свежей воды, так буржуазная душа жаждет теперь денег, этого единственного богатства»(13. Там же. Прим. 100.).
МАРКС НЕ ДОЖИЛ до Фридмана и Чикагской монетаристской школы. Но поворот буржуазной экономической мысли от Адама Смита, у которого богатство современного ему общества представлялось как огромное скопление товаров, к старым монетаристам, у которых богатство есть золото, произошел по Марксу. Конечно, современный монетаризм - это нечто другое. Но в силе остается старая истина, согласно которой золотом сыт не будешь, и можно умереть с голоду, сидя на сундуке с золотом. Миф о царе Мидасе здесь тоже поучителен.
Маркс говорит о денежном кризисе. Нынешний кризис называется финансовым. У Маркса нет этого названия, но он различает два вида денежного кризиса. «Этот денежный кризис, который в тексте определяется как особая фаза всякого общего производственного и торгового кризиса, - пишет Маркс, имея в виду кризис неплатежей, - следует отличать от специального вида кризиса, который также называется денежным кризисом, но может возникнуть самостоятельно, затрагивая промышленность и торговлю лишь путем обратного отражения. Это такие кризисы, центром движения которых
является денежный капитал, а непосредственной сферой - банки, биржи, финансы»(14. Там же. С. 149. Прим. 99.).
Всякий кризис начинается с кризиса неплатежей. Парадокс в том, что потребление может идти впереди продажи. Товар еще не продан, за него еще не уплачено полностью, а он уже вовсю потребляется. «Потребление товаров, - пишет Маркс, - не включается в кругооборот капитала, из которого они произошли. Например, раз пряжа продана, кругооборот капитальной стоимости, представленной в пряже, может начаться снова, независимо от того, что сделалось с проданной пряжей. Раз удается продавать продукт, все идет нормально с точки зрения капиталистического производителя. Кругооборот капитальной стоимости, представителем которой является этот капиталистический производитель, не прерывается. А если процесс расширяется, значит, включает расширение личного потребления (и, следовательно, спроса) рабочих, потому что процесс этот открывается и опосредствуется производительным потреблением. Так производство прибавочной стоимости, а вместе с ним и личное потребление капиталиста может возрастать, весь процесс воспроизводства может находиться в самом цветущем положении, - однако, большая часть товаров может переходить в сферу потребления лишь по видимости, в действительности же может оставаться нераспроданной в руках перекупщиков, следовательно фактически все еще находиться на рынке. Но поток товаров следует за потоком, и наконец обнаруживается, что прежний поток лишь по видимости поглощен потреблением. Товарные капиталы взаимно оспаривают друг у друга место на рынке. Явившиеся позже продают по пониженной цене, только бы продать. Прежние потоки еще не сбыты, как уже наступают сроки уплаты за них. Владельцы их должны объявить себя несостоятельными или же, чтобы произвести платежи, продавать по какой угодно цене. Такая продажа не имеет никакого отношения к действительному состоянию спроса. Она определяется лишь спросом на платежи, абсолютной необходимостью превратить товар в деньги. Тогда разражается кризис. Он проявляется не в непосредственном уменьшении потребительского спроса, спроса со стороны личного потребления, а в сокращении обмена капитала на капитал, в сужении процесса воспроизводства капитала»(15. К. Маркс. Капитал. Т. 2. М., 1955. С. 73.).
Уменьшение потребительского спроса происходит в результате неизбежной при уменьшении обмена капитала на капитал безработицы. А уменьшение потребительского спроса уже дальше усугубляет кризисное состояние экономики. И здесь «непроданные огурцы» вследствие уменьшения потребительского спроса оборачиваются сокращением объема производства, и не только огурцов. Это результат того, что теперь в процесс простого товарного обращения, даже обращения такой банальной вещи, как огурец, вплетено обращение капитала. Но обращение капитала - не аналогично обращению товара, хотя товарный капитал, то есть капитал, принявший форму товара, ничем не отличается от простого товара. Капитал должен обращаться непрерывной
Мужик, не продавший свои огурцы, может продолжать крестьянское производство в тех же масштабах. Только теперь, наученный горьким опытом с огурцами, он посадит побольше картошки, а плантацию огурцов уменьшит. Капиталист же, не продавший огурцы, не может продолжать производство в тех же масштабах, если не вернулись деньги за поставленный на рынок товар: нечем платить рабочим, не на что купить солярку, не на что отремонтировать трактор и т. д. Здесь «склонность к сбережению» - того, кто должен был купить огурцы, но решил приберечь свои денежки, - оборачивается бедой для производителя, хотя затор происходит в сфере обращения. И выход остается один - кредит!
Вот тут бедный крестьянин, теперь уже фермер, попадает в полную зависимость от банкира: выдаст он тебе этот кредит или не выдаст, а если выдаст, то под какие проценты? Все это уже в его власти. И деньги начинают господствовать над производством. Именно они оказываются исходной формой движения общественного богатства. Банковский процент и становится базовым в системе Кейнса. Но процент производится не в банке, а в промышленности. «Промышленный капитал, - пишет Маркс, - есть единственная форма существования капитала, при которой функцией капитала является не только присвоение прибавочной стоимости или прибавочного продукта, но и их создание. Поэтому именно промышленным капиталом обусловливается капиталистический характер производства»(16. Там же. С. 52.). Другими формами капитала, торговым и банковским, они только присваиваются. Поэтому и торговый, и банковский капиталы не могут быть исходным пунктом анализа капитала как такового. Капитал «как таковой» - это промышленный капитал. И торговый, и банковский капиталы исторически возникают только на его базе.
Но для практического капиталиста исходным является банковский процент. Если ставка этого процента позволяет ему иметь прибыль, с которой он может уплачивать этот процент и еще оставлять какую-то долю себе, он будет занимать деньги в банке. Если нет, он не будет этого делать. И скорее прекратит свое существование, чем окажется в неоплачиваемом долгу. Так банки могут давить промышленность. И в истории капитала такие ситуации были. Примером может служить антагонизм между промышленниками и банкирами, имевший место в России в начале прошлого века и даже породивший антисемитизм. «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», так называемые черносотенные партии, представляли не только лавочников и дворников, но и промышленников - национальную русскую буржуазию.
Банковский капитал не может производить прибавочную стоимость. И если бы можно было из денег делать непосредственно деньги, то ни один владелец денег не ссужал бы их в реальный сектор экономики, как сейчас принято выражаться. Это только Буратино, человечек с деревянной головой, мог поверить Лисе Алисе и Коту Базилио, что если закопать пять монет в Стране Дураков, то из них вырастет дерево с множеством монет вместо листьев. Тем не менее, казалось бы, и совершенно солидные люди до сих пор верят, что деньги порождают непосредственно деньги. «Впрочем, - как замечает Маркс, - буржуазному кругозору, при котором все внимание поглощается обделыванием коммерческих делишек, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего ему способа обмена, а наоборот»(17. Там же. С. 114.). Это, выражаясь по-научному, называется «монетаристский фетишизм».
Финансовый, денежный, торговый кризис перепроизводства - все это можно рассматривать как разные виды кризиса. Но у этих видов один общий род - определенный способ производства, короче - капитал. И как только появился в России этот «способ производства», так появился и кризис. Не было у нас его - не было и кризиса. Правда, раньше было так, что у граждан были деньги, а потратить их было не на что. Теперь есть на что потратить, но тратить нечего.
Но для практического капиталиста исходным является банковский процент. Если ставка этого процента позволяет ему иметь прибыль, с которой он может уплачивать этот процент и еще оставлять какую-то долю себе, он будет занимать деньги в банке. Если нет, он не будет этого делать. И скорее прекратит свое существование, чем окажется в неоплачиваемом долгу. Так банки могут давить промышленность. И в истории капитала такие ситуации были. Примером может служить антагонизм между промышленниками и банкирами, имевший место в России в начале прошлого века и даже породивший антисемитизм. «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», так называемые черносотенные партии, представляли не только лавочников и дворников, но и промышленников - национальную русскую буржуазию.
Банковский капитал не может производить прибавочную стоимость. И если бы можно было из денег делать непосредственно деньги, то ни один владелец денег не ссужал бы их в реальный сектор экономики, как сейчас принято выражаться. Это только Буратино, человечек с деревянной головой, мог поверить Лисе Алисе и Коту Базилио, что если закопать пять монет в Стране Дураков, то из них вырастет дерево с множеством монет вместо листьев. Тем не менее, казалось бы, и совершенно солидные люди до сих пор верят, что деньги порождают непосредственно деньги. «Впрочем, - как замечает Маркс, - буржуазному кругозору, при котором все внимание поглощается обделыванием коммерческих делишек, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего ему способа обмена, а наоборот»(17. Там же. С. 114.). Это, выражаясь по-научному, называется «монетаристский фетишизм».
Финансовый, денежный, торговый кризис перепроизводства - все это можно рассматривать как разные виды кризиса. Но у этих видов один общий род - определенный способ производства, короче - капитал. И как только появился в России этот «способ производства», так появился и кризис. Не было у нас его - не было и кризиса. Правда, раньше было так, что у граждан были деньги, а потратить их было не на что. Теперь есть на что потратить, но тратить нечего.
Вторичное представляется первичным. Но первичный источник дохода - это только материальное производство. У Андрея Платонова в «Чевенгуре» есть такой эпизод. Когда Чепурный пришел в Чевенгур возглавить Советскую власть, и заподозрив, что Чевенгур «существует на средства бандитизма, потому что никто ничего явно не делал, но всякий ел хлеб и пил чай», он издал анкету для обязательного заполнения с одним вопросом: ради чего и за счет какого производства вещества вы живете в государстве трудящихся? На него почти все население Чевенгура дало одинаковый ответ, подсказанный церковным певчим J. «Живем ради Бога, а не самих себя»(19. См. А. Платонов. Чевенгур. Воронеж, 1989. С. 209.).
Тут проявился наивный взгляд на вещи, согласно которому производство есть только там, где производится какое-то вещество. Аристотель считал, что лучшим способом производства богатства является получение его «от плодов и животных». А остальное все - «хрематистика». Так называл Аристотель наживание состояния от денежной торговли и ростовщичества. Но в этом наивном взгляде проявляется вполне верная мысль, будто существуют первичные и вторичные источники дохода. Земельная рента, например, идущая в руки землевладельца, как это понимал уже Адам Смит, есть вторичная форма дохода. «Прежде чем попасть в его руки, - замечает
Маркс, - она должна существовать в руках фермера, то есть в руках промышленного капиталиста»(20. К. Маркс. Капитал. Т. 2. С. 370.). А если фермер пользуется наемным трудом, значит, она производится наемным рабочим. Только наемный рабочий производит прибыль и никогда не может присвоить ее себе. Это уходит от него безвозвратно.
Но прибыль капиталиста может быть использована двояко. Например, пойти на расширение производства. Тогда закупается дополнительное оборудование, нанимаются дополнительные рабочие и открываются новые рабочие места - а это также ведет к повышению зарплаты. И здесь нарушения макроэкономического равновесия не происходит. С другой стороны, она может пойти на потребление капиталиста. А поскольку всю прибыль на картошку он потратить не может, следовательно, она идет на покупку предметов роскоши. Сейчас это виллы, яхты, футбольные команды, дорогие произведения искусства и т. п. Но это уже деньги, ушедшие с рынка средств производства и, соответственно, с рынка рабочей силы.
«Предметы роскоши, - пишет в связи с этим Маркс, - которые входят лишь в потребление класса капиталистов, следовательно, могут быть обменены лишь на расходуемую прибавочную стоимость, которая никогда не достается рабочему»(21. Там же. С. 404.). Она достается, правда, челяди, обслуживающей виллы, яхты и прочее у капиталиста. Такие люди, как правило, довольны своими господами, но последнее не означает, что этим довольны и рабочие: полученное обслугой в конечном счете заработано только ими. Уже Адам Смит понимал, и из этого исходил, что все богатства мира производятся только трудом. Производительным он считал лишь труд, производящий прибавочную стоимость, из которой формируется доход хозяина. Живущие же на доход хозяина ничего не производят - лишь потребляют.
Это обстоятельство не только тормозит расширение производства, но и нарушает необходимые пропорции простого воспроизводства, приводящие к кризису, который проявляется как кризис неплатежей. Но это только проявление кризиса. Сущность его лежит гораздо глубже. «Было бы, - пишет Маркс, - простой тавтологией сказать, что кризисы вытекают из недостатка платежеспособных потребителей. Капиталистическая система не знает иных видов потребления, кроме потребления оплачиваемого, за исключением потребления sub forma pauperis [потребления нищего] или потребления «мошенника»«(22. Там же. С. 411.).
ВОПРОС, ОДНАКО, НЕ В ЭТОМ. Вопрос в том, почему у людей нет денег, чтобы заплатить. Парадокс в следующем: рабочий не может заплатить за произведенное им как совокупный рабочий. И если, продав свой труд, он не получил денежный эквивалент, значит, эти деньги куда-то странным образом делись. Но если закон простого товарного производства состоит в том, что, коль скоро человек что-то продал, значит, у него есть на что купить, то закон капиталистического товарного производства, наоборот, состоит в противоположном: продать-то продал, а купить не на что. И дело не в незначительной оплате труда рабочего. В ответ на это, пишет Маркс, можно заметить: «…кризисы каждый раз подготовляются как раз таким периодом, когда происходит общее повышение заработной платы и рабочий класс действительно получает более крупную долю той части годового продукта, которая предназначена для потребления»(23. Там же.).
Такой период, казалось бы, должен отдалить кризис. Но он каждый раз наступает с естественноприродной необходимостью, даже когда правительство и тьма ученых-экономистов принимают все меры и усилия, чтобы его предотвратить. И это потому, что, как констатирует Маркс, «капиталистическое производство заключает условия, которые не зависят от доброй или злой воли и которые допускают относительное благополучие рабочего класса только на время, да и то лишь в качестве буревестника по отношению к кризису»(24. Там же.).
Относительное благополучие рабочего класса и в цветущие периоды весьма относительно. Оно достигается за счет кредита, надувающего огромный финансовый пузырь, который рано или поздно должен лопнуть. «Огромная по отношению к населению производительная сила, - пишет Маркс, - развивающаяся в рамках капиталистического способа производства, и возрастание, хотя и не в той же пропорции, капитальных стоимостей (не только их материального субстрата), растущих значительно быстрее, чем население, противоречат все более суживающейся по сравнению с ростом богатства основе, для которой действует эта огромная производительная сила, и условиям возрастания стоимости этого все нарастающего капитала. Отсюда кризисы»(25. К. Маркс. Капитал. Т. 3. М., 1955. С. 277.).
Росту капитальных стоимостей не обязательно соответствует рост их «материального субстрата». Коль скоро у нас за последние 15 лет не построено ни одного крупного предприятия, если не считать импортных заводов по сборке автомобилей, то капитальные стоимости в их денежном выражении выросли в разы, в том числе и так называемый Резервный фонд. Вместо того чтобы тратиться на развитие производства, эти «капитальные стоимости» давят на потребительский рынок, непрерывно повышая цены и делая население, живущее на зарплату, еще беднее.
Парадокс в том, что, с одной стороны, рабочий не может выкупить весь свой труд, с другой - он должен покупать, потому что иначе не реализует прибыль капиталиста. Поэтому его всячески агитируют покупать и потреблять. «Отдайся шопингу!» - такой транспарант-перетяжка висел на Каширском шоссе. Для придумавших его людей все это так серьезно, что они даже теряют чувство юмора. Отсюда всеобщее отупение в обществе всеобщего потребления. Покупатели с таким важным видом и сознанием своего потребительского достоинства катают по супермаркетам тележки, что даже смотреть на это противно. И когда я рассказываю студентам о Сократе, который, побродив по базару, сказал: как много вещей на свете, которые мне совсем не нужны, они даже не улыбаются, а всерьез недоумевают, как это человеку ничего не нужно… Человеку все нужно! Так их теперь воспитали. И какая при этом философия им на ум пойдет?
Чтобы обыватель не опомнился от «шопинга», ему дается потребительский кредит. Но такой кредит, будто выручающий потребителя (когда еще он накопит деньги на квартиру или машину!), ускоряет наступление кризиса. И последнее, конечно, касается не только потребительского, но и производственного кредита. Существует, думается, обоснованное мнение, будто нынешний кризис обходится нам сравнительно небольшой ценой именно в силу слабого развития финансово-кредитной системы: если бы наши банки выдали больше кредитов, особенно ипотечных, им и Кудрин со своим Стабфондом не помог бы. Это было бы катастрофой почище таковой 1998 года. «Если кредит, - пишет Маркс, - оказывается главным рычагом перепроизводства и чрезмерной спекуляции в торговле, то лишь потому, что процесс воспроизводства, эластический по своей природе, форсируется здесь до крайних пределов, притом форсируется потому, что значительная часть общественного капитала применяется не собственниками его, пускающимися в силу этого в дело совсем по-иному, чем собственник, который, поскольку он функционирует сам, боязливо учитывает границы, полагаемые его частным капиталом»(26. Там же. С. 454.).
Не свой, а заемный капитал впервые использовался авантюристами, снаряжавшими на эти деньги экспедиции куда-нибудь в Вест-Индию в расчете на богатую добычу, которая окупит и кредит, и риск… Ну а если там ждет погибель, то и возвращать долг не надо, потому что некому. То же, по сути, происходит и сейчас: берешь кредит, как мне объяснял один предприниматель-авантюрист, закупаешь астраханские арбузы, нанимаешь дальнобойщиков, привозишь в Москву, продаешь, возвращаешь кредит, прибыль оставляешь себе. Не сошлось по какой-то причине (а тут их ой сколько!) - берешь новый кредит, расплачиваешься по старому кредиту и затеваешь какое-нибудь новое предприятие… А чем человек рискует? Только добрым именем. Но в нашей системе чего оно стоит, доброе-то имя?
Кредит позволяет капиталу выходить за его собственные границы. «Это, - пишет Маркс, - только свидетельствует о том, что основанное на противоречивом характере капиталистического производства возрастание стоимости капитала допускает действительное свободное развитие лишь до известного предела и, следовательно, в действительности создает для производства имманентные оковы и пределы, постоянно прорываемые кредитом. Поэтому кредит ускоряет материальное развитие производительных сил и создание всемирного рынка, доведение которых как материальных основ новой формы производства до известной степени развития и составляет историческую задачу капиталистического способа производства. Вместе с тем кредит ускоряет насильственные взрывы этого противоречия, кризисы, и тем самым усиливает элементы разложения старого способа производства»(27. Там же.).
Уже цитировавшийся М. Блауг упрекает Маркса: якобы его система не соответствовала методологическому принципу фальсификационизма, согласно которому экономические теории «должны быть в принципе опровержимыми»(28. М. Блауг. Экономическая мысль в ретроспективе. С. 649.). Иначе говоря, они должны быть в принципе ложными. Этот методологический принцип К. Поппера давно уже не считается правомерным. Но что именно опровергает теорию Маркса? Ее неопровержимость? Ничего конкретного Блауг в своей толстой книге не приводит, кроме перепевов давно известного «противоречия» между первым и третьим томами «Капитала», между трудовой теорией стоимости и ценой производства. Он хочет сказать, что цена производства формируется не трудом, раз она допускает участие в формировании цены производства не только труда, но и капитала. Иначе говоря, она не заработана трудом. На это можно ответить так. Если, допустим, один человек выигрывает в карты у другого человека деньги, заработанные честным трудом, то эти деньги, перейдя в руки карточного шулера, не перестают быть заработанными деньгами - заработанными человеком, который их проиграл. Общественное богатство может распределяться и перераспределяться как угодно, в том числе и посредством карточной игры, но последняя не создает общественного богатства, которое создается только трудом. И этого пока никто не опроверг.
Ф. Энгельс в своих дополнениях к третьему тому «Капитала» приводит пример Вернера Зомбарта, который «дает весьма хорошее в общем изложение контуров системы Маркса». Такого в наше время уже не встретишь. Да и в те времена это было большой редкостью. Энгельс пишет таю «Это первый случай, когда немецкому университетскому профессору удается прочесть в сочинениях Маркса в общем и целом то, что Маркс действительно сказал, когда этот профессор заявляет, что критика системы Маркса может заключаться не в опровержении, - этим пусть займутся политические карьеристы», - а лишь в дальнейшем ее развитии»(29. Цит. по: там же. С. 907.).
На этом, пожалуй, можно поставить и точку.
Опубликовано в 30.04.2009
МАРЕЕВ Сергей Николаевич - профессор кафедры философии и главный научный сотрудник Современной гуманитарной академии (Москва), доктор философских наук.
Говорят, что в связи с разразившимся финансовым кризисом у нас снова появился интерес к «Капиталу» Карла Маркса. Есть также информация, будто эту книгу на Западе даже раскупили в магазинах. Скорее всего, это литературное преувеличение. Тем не менее любопытно посмотреть, что на сей счет писал Маркс. Думаю, должно быть интересно не только сторонникам его экономической и социальной теории. Ведь от кризиса страдают не только они, но и их противники.
В новейшее время (а именно в XX веке) возникло положение об экономических кризисах не как о случайном отклонении от нормы, а как о норме для существующего способа производства, автором которого стал Джон Мейнард Кейнс. И, собственно, это сделало ему имя. До него полагали, что в норме существующая система должна находиться в макроэкономическом равновесии. Одной из основ его считался так называемый закон рынков Ж. Б. Сэя. Иногда говорят о законе Сэя-Рикардо. Согласно этому «закону», сумма продаж всегда равна сумме покупок, поэтому перепроизводство в принципе невозможно, хотя кризисы последнего случались в истории неоднократно, причем повторялись с определенной регулярностью.
В качестве первого серьезного кризиса Маркс называет таковой 1825 года, с которого, как он пишет, «начинаются периодические кругообороты» жизни современной крупной промышленности(1. См. К. Маркс. Капитал. Т. 1. М., 1963. С. 17.). Затем кризисы происходят в 1830 году, в 1857‑м, в 1866‑м и т. д. - вплоть до Великой депрессии 1920-1930‑х годов. Казалось, она должна была бы окончательно убедить в правоте Маркса, но экономисты продолжали верить в святость «закона» Сэя-Рикардо. И только Кейнс позволил себе усомниться в ней. Но был ли Кейнс первым, кто выразил сомнения в незыблемости этого «закона»? Это загадка только для людей, «ни при какой погоде» не открывавших, как Библию, «пузатый «Капитал»“.
БЕРЕМ ПЕРВЫЙ ТОМ. Читаем: «Трудно представить себе что-либо более плоское, чем догмат, будто товарное обращение обязательно создает равновесие между куплями и продажами, так как каждая продажа есть в то же время купля, и vice versa [наоборот]. Если этим хотят сказать, что число действительно совершившихся продаж равно числу покупок, то это - бессодержательная тавтология. Однако этим догматом хотят доказать, что продавец приводит за собой на рынок своего покупателя»(2. Там же. С. 123.).
При простом безденежном обмене действительно невозможно стать продавцом, не найдя своего покупателя. И невозможно стать покупателем, не найдя своего продавца. Соответственно, если обмениваются эквиваленты, то сумма продаж будет равна сумме покупок. Здесь «макроэкономическое равновесие» просто неизбежно. И ничто не может его нарушить. В данном случае один товар меняется непосредственно на другой: Т:1- Т 2.
Но совсем другое дело - денежная торговля: Т 1- Д-Т 2. В втором случае непосредственно меняется товар только на деньги, на которые можно купить другой товар. Однако к этому никто и ничто человека не обязывает: продав свой товар за деньги, человек может положить их в карман и пойти домой, ничего не купив. А пришедший продать будет при этом напрасно стоять и дожидаться своего покупателя.
Такое отличие денежной торговли от простого товарообмена прекрасно понимал уже Аристотель, осуждавший денежную торговлю и ростовщичество как «незаконные» способы наживы, потому что здесь предметом присвоения становятся деньги, которые по природе своей должны быть только посредниками в обмене. Но «законно» это или «нет», выпадение денег из обмена происходит. Товар, будучи проданным, соответственно - купленным, выпадает из обращения, поступает в сферу потребления, где и пропадает. «Деньги, - пишет Маркс, - не исчезают оттого, что они в конце выпадают из ряда метаморфозов данного товара. Они снова и снова осаждаются в тех пунктах процесса обращения, которые очищаются тем или другим товаром. Например, в общей метаморфозе холста: холст-деньги-Библия, сначала холст выпадает из обращения, деньги заступают на его место, затем Библия выпадает из обращения, и деньги заступают на ее место. Благодаря замещению одного товара другим к рукам третьего лица прилипает денежный товар»(3. Там же.).
Во втором издании первого тома «Капитала» Маркс делает в этом месте примечание: «Как ни бросается в глаза это явление, его в большинстве случаев не в состоянии заметить экономисты, особенно фритредер vulgaris»(4. Там же.). О том, что деньги «прилипают» к рукам третьего лица, всегда знал даже самый темный крестьянин, понимавший, что сидеть приказчиком в лавке какого-нибудь купца Абдулина гораздо выгоднее и вольготней, чем пахать землю. А как грамотно рассуждал об этом незабвенный Остап Бендер: если в стране ходят денежные знаки, значит, у кого-то их должно быть много. И рассуждал точно по Марксу:
«Обращение непрерывно источает из себя денежный пот»(5. Там же.). И он обязательно «прилипает» к чьим-то рукам.
Откуда пошла наша, еще советская, буржуазия? Из торговли! Вовсе не из сферы производства. И бедный «производитель» считал свои несчастные грошики, чтобы купить кружку пива у обвешанной золотом буфетчицы, презрительно посматривавшей сверху вниз на бедного «гегемона».
Итак, «денежный пот» может прилипать к рукам продавца и оставаться у него на довольно долгое время. Кейнс назвал это совершенно понятной «склонностью к сбережению»: никто не спешит потратить то, что он получил, заработал, украл и т. д. «Никто не может продать, - пишет Маркс, - без того, чтобы кто-нибудь другой не купил. Но никто не обязан немедленно покупать только потому, что сам он что-то продал»(6. Там же. С. 124.).
В денежном звене происходит разделение процесса обращения товаров и денег на два акта - продажи и купли. Продать я могу в Москве на Тишинском рынке, а купить на вырученные деньги где-нибудь в Париже или Нью-Йорке. «Когда внешнее обособление внутренне несамостоятельных, то есть дополняющих друг друга, процессов достигает определенного пункта, - пишет Маркс, - то единство их обнаруживается насильственно - в форме кризиса»(7. Там же.).
Вот вам и кризис. Деньги ушли в Нью-Йорк, и они уже не противостоят определенной массе товаров на Тишинском рынке. Происходит затоваривание. Товар есть, а платежеспособного спроса нет. Товар не продан, производитель терпит убытки, он не может в прежних размерах закупать сырье, платить рабочим, рабочих приходится увольнять и т. д. Перед нами знакомая и понятная всем картина. И у Маркса это все понятней и проще, чем у Кейнса, который просто перекладывает все на свой тарабарский язык. Марк Блауг, профессор экономики из Лондона, пишет: «Подобно сочинениям Рикардо, Маркса, Вальраса и Маршалла «Общая теория» была плохо изложенной книгой, полной двусмысленностей, отклонений от главной темы и многочисленных так и не разработанных проблем»(8. М. Блауг. Экономическая мысль в ретроспективе. М., 1994. С. 608.). Не знаю, как там у Вальраса, но изложение у Маркса мне да, думаю, и любому нормальному человеку совершенно понятно. К. Маркс, прежде всего, не путает, как это часто бывает у других, простую форму стоимости с денежной. А разница здесь, как мы постарались показать, существенная. Для простой формы стоимости «закон рынков» действителен, там в самом деле нельзя продать, чтобы не купить. Но при денежной торговле купля-продажа распадается на два акта: продажи и купли, которые могут очень далеко разойтись и создать возможность кризиса, нереального при простом продуктообмене. Однако речь идет только о возможности кризиса. «Превращение этой возможности, - пишет Маркс, - в действительность требует целой совокупности отношений, которые в рамках простого товарного обращения вовсе еще не существуют»(9. К. Маркс. Капитал. Т. 1. С. 124.). Иначе говоря, надо различать также простое товарное и капиталистическое товарное обращения, или, что то же самое, обращение капитала.
И Маркс делает в связи с этим примечание: «Два пункта характерны здесь для метода экономической апологетики. Во-первых, отождествление обращения товаров и непосредственного обмена продуктов путем простого отвлечения от их различий. Во-вторых, попытка отрицать противоречия, присущие капиталистическому способу производства; последнее достигается тем, что отношения между капиталистическими агентами производства сводятся к простым отношениям, вытекающим из товарного обращения. Между тем производство товаров и обращение товаров представляют собой явления, свойственные самым разнообразным способам производства, хотя объем и значение их далеко не одинаковы. Мы, следовательно, ровно ничего не знаем о differentia speciflca [характерных особенностях] данных способов производства, не можем ничего сказать о них, если нам известны только общие им всем абстрактные категории товарного обращения. Ни в одной науке, кроме политической экономии, не провозглашаются с такой претенциозностью элементарнейшие общие места. Например, Жан Батист Сэй берется судить о кризисах, зная только одно: что товар есть продукт»(10. Там же.).
В чем же состоит differentia speciflca капиталистического обращения? По сравнению с простым товарным обращением, она проявляется в следующем. Допустим, существует слабо связанное с рынком крестьянское хозяйство. Приехал мужик на базар, привез воз огурцов. Постоял-постоял, никому его огурцы не нужны. Свалил их с воза и поехал назад в деревню. (Такую историю я слышал от старых людей.) Обидно, конечно: даже гостинчик не смог купить детям, а надо бы еще (бабка наказывала) спичек, керосину, сахарцу… Но не катастрофа: без спичек обойтись можно, вместо керосиновой лампы можно зажечь лучину, а вместо сахара - попить чайку с медом. Самое главное - здесь, по сути, нет категории издержек в их денежном выражении, свой же труд на себя никто на деньги не считает. А вот уже специализированное фермерское хозяйство - совсем другое.
Если, допустим, это хозяйство молочное и ничего другого в нем не производится, то, не продав молоко, ничего иного не купишь. И если это уже не случай, а конъюнктура, то, значит, надо или перепрофилировать, или диверсифицировать, или вообще продать это хозяйство и пойти в город наняться дворником. Понятно, масштабы бедствия здесь определяются масштабами предприятия, терпящего бедствие. С этим связано число наемных работников, которых выбрасывают на улицу, и те не могут найти другого применения. Поэтому кризисы всегда сопровождаются массовой безработицей. Это «открытие» тоже приписывается Кейнсу, правда за полвека до него сделанное Марксом.
Отсутствие денег в хозяйстве вследствие затруднений со сбытом может быть компенсировано кредитом, без которого в современной развитой экономике обойтись просто невозможно. Соответственно, основная масса денег здесь обращается в качестве кредитных. Но с наступлением сроков платежей деньги должны выступать в качестве платежного средства. «Функция денег как средства платежа, - пишет в связи с этим Маркс, - заключает непосредственное противоречие. Поскольку платежи взаимно погашаются, деньги функционируют лишь идеально - как счетные деньги или мера стоимости. Поскольку же приходится производить действительные платежи, деньги выступают не как средство обращения, не как лишь преходящая и посредствующая форма обмена веществ, а как индивидуальное воплощение общественного труда, как самостоятельное наличное бытие меновой стоимости, или абсолютный товар(11. Там же. С. 149.).
Иначе говоря, деньги, взятые в кредит, есть только кредитные деньги, то есть не представляющие никакой доли общественно необходимого труда. А это и создает иллюзию, что деньги - просто знаки стоимости, и ничего более. Но, когда надо платить, деньги в качестве платежного средства могут быть только заработанными. «Противоречие это, - пишет Маркс, - обнаруживается с особенной силой в тот момент производственных и торговых кризисов, который называется денежным кризисом. Последний возможен лишь там, где цепь следующих один за другим платежей и искусственная система взаимного их погашения их достигли полного развития. При всеобщих нарушениях хода этого механизма, из чего бы они ни возникали, деньги внезапно и непосредственно превращаются из чисто идеального образа счетных денег в звонкую монету»(12. Там же. С. 149.).
Это можно назвать также кризисом наличности: все начинают вдруг требовать не очередных долговых обязательств, а наличных денег. «Это внезапное превращение, - замечает Маркс, - кредитной системы в монетарную прибавляет к практической панике теоретический страх, и агенты обращения содрогаются перед непостижимой тайной своих собственных отношений».Именно эта тайна и порождает монетаристский фетишизм, когда главной оказывается не сфера производства и обращения товаров, а кредитно-финансовая сфера: двигателем всего объявляются деньги. «Еще вчера, - пишет Маркс, - буржуа, опьяненный расцветом промышленности, рассматривал деньги сквозь дымку просветительной философии и объявлял их пустой видимостью: «Только товар - деньги». «Только деньги - товар!» - вопят сегодня те же самые буржуа во всех концах мирового рынка.
Как олень жаждет свежей воды, так буржуазная душа жаждет теперь денег, этого единственного богатства»(13. Там же. Прим. 100.).
МАРКС НЕ ДОЖИЛ до Фридмана и Чикагской монетаристской школы. Но поворот буржуазной экономической мысли от Адама Смита, у которого богатство современного ему общества представлялось как огромное скопление товаров, к старым монетаристам, у которых богатство есть золото, произошел по Марксу. Конечно, современный монетаризм - это нечто другое. Но в силе остается старая истина, согласно которой золотом сыт не будешь, и можно умереть с голоду, сидя на сундуке с золотом. Миф о царе Мидасе здесь тоже поучителен.
Маркс говорит о денежном кризисе. Нынешний кризис называется финансовым. У Маркса нет этого названия, но он различает два вида денежного кризиса. «Этот денежный кризис, который в тексте определяется как особая фаза всякого общего производственного и торгового кризиса, - пишет Маркс, имея в виду кризис неплатежей, - следует отличать от специального вида кризиса, который также называется денежным кризисом, но может возникнуть самостоятельно, затрагивая промышленность и торговлю лишь путем обратного отражения. Это такие кризисы, центром движения которых
является денежный капитал, а непосредственной сферой - банки, биржи, финансы»(14. Там же. С. 149. Прим. 99.).
Всякий кризис начинается с кризиса неплатежей. Парадокс в том, что потребление может идти впереди продажи. Товар еще не продан, за него еще не уплачено полностью, а он уже вовсю потребляется. «Потребление товаров, - пишет Маркс, - не включается в кругооборот капитала, из которого они произошли. Например, раз пряжа продана, кругооборот капитальной стоимости, представленной в пряже, может начаться снова, независимо от того, что сделалось с проданной пряжей. Раз удается продавать продукт, все идет нормально с точки зрения капиталистического производителя. Кругооборот капитальной стоимости, представителем которой является этот капиталистический производитель, не прерывается. А если процесс расширяется, значит, включает расширение личного потребления (и, следовательно, спроса) рабочих, потому что процесс этот открывается и опосредствуется производительным потреблением. Так производство прибавочной стоимости, а вместе с ним и личное потребление капиталиста может возрастать, весь процесс воспроизводства может находиться в самом цветущем положении, - однако, большая часть товаров может переходить в сферу потребления лишь по видимости, в действительности же может оставаться нераспроданной в руках перекупщиков, следовательно фактически все еще находиться на рынке. Но поток товаров следует за потоком, и наконец обнаруживается, что прежний поток лишь по видимости поглощен потреблением. Товарные капиталы взаимно оспаривают друг у друга место на рынке. Явившиеся позже продают по пониженной цене, только бы продать. Прежние потоки еще не сбыты, как уже наступают сроки уплаты за них. Владельцы их должны объявить себя несостоятельными или же, чтобы произвести платежи, продавать по какой угодно цене. Такая продажа не имеет никакого отношения к действительному состоянию спроса. Она определяется лишь спросом на платежи, абсолютной необходимостью превратить товар в деньги. Тогда разражается кризис. Он проявляется не в непосредственном уменьшении потребительского спроса, спроса со стороны личного потребления, а в сокращении обмена капитала на капитал, в сужении процесса воспроизводства капитала»(15. К. Маркс. Капитал. Т. 2. М., 1955. С. 73.).
Уменьшение потребительского спроса происходит в результате неизбежной при уменьшении обмена капитала на капитал безработицы. А уменьшение потребительского спроса уже дальше усугубляет кризисное состояние экономики. И здесь «непроданные огурцы» вследствие уменьшения потребительского спроса оборачиваются сокращением объема производства, и не только огурцов. Это результат того, что теперь в процесс простого товарного обращения, даже обращения такой банальной вещи, как огурец, вплетено обращение капитала. Но обращение капитала - не аналогично обращению товара, хотя товарный капитал, то есть капитал, принявший форму товара, ничем не отличается от простого товара. Капитал должен обращаться непрерывной
Мужик, не продавший свои огурцы, может продолжать крестьянское производство в тех же масштабах. Только теперь, наученный горьким опытом с огурцами, он посадит побольше картошки, а плантацию огурцов уменьшит. Капиталист же, не продавший огурцы, не может продолжать производство в тех же масштабах, если не вернулись деньги за поставленный на рынок товар: нечем платить рабочим, не на что купить солярку, не на что отремонтировать трактор и т. д. Здесь «склонность к сбережению» - того, кто должен был купить огурцы, но решил приберечь свои денежки, - оборачивается бедой для производителя, хотя затор происходит в сфере обращения. И выход остается один - кредит!
Вот тут бедный крестьянин, теперь уже фермер, попадает в полную зависимость от банкира: выдаст он тебе этот кредит или не выдаст, а если выдаст, то под какие проценты? Все это уже в его власти. И деньги начинают господствовать над производством. Именно они оказываются исходной формой движения общественного богатства. Банковский процент и становится базовым в системе Кейнса. Но процент производится не в банке, а в промышленности. «Промышленный капитал, - пишет Маркс, - есть единственная форма существования капитала, при которой функцией капитала является не только присвоение прибавочной стоимости или прибавочного продукта, но и их создание. Поэтому именно промышленным капиталом обусловливается капиталистический характер производства»(16. Там же. С. 52.). Другими формами капитала, торговым и банковским, они только присваиваются. Поэтому и торговый, и банковский капиталы не могут быть исходным пунктом анализа капитала как такового. Капитал «как таковой» - это промышленный капитал. И торговый, и банковский капиталы исторически возникают только на его базе.
Но для практического капиталиста исходным является банковский процент. Если ставка этого процента позволяет ему иметь прибыль, с которой он может уплачивать этот процент и еще оставлять какую-то долю себе, он будет занимать деньги в банке. Если нет, он не будет этого делать. И скорее прекратит свое существование, чем окажется в неоплачиваемом долгу. Так банки могут давить промышленность. И в истории капитала такие ситуации были. Примером может служить антагонизм между промышленниками и банкирами, имевший место в России в начале прошлого века и даже породивший антисемитизм. «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», так называемые черносотенные партии, представляли не только лавочников и дворников, но и промышленников - национальную русскую буржуазию.
Банковский капитал не может производить прибавочную стоимость. И если бы можно было из денег делать непосредственно деньги, то ни один владелец денег не ссужал бы их в реальный сектор экономики, как сейчас принято выражаться. Это только Буратино, человечек с деревянной головой, мог поверить Лисе Алисе и Коту Базилио, что если закопать пять монет в Стране Дураков, то из них вырастет дерево с множеством монет вместо листьев. Тем не менее, казалось бы, и совершенно солидные люди до сих пор верят, что деньги порождают непосредственно деньги. «Впрочем, - как замечает Маркс, - буржуазному кругозору, при котором все внимание поглощается обделыванием коммерческих делишек, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего ему способа обмена, а наоборот»(17. Там же. С. 114.). Это, выражаясь по-научному, называется «монетаристский фетишизм».
Финансовый, денежный, торговый кризис перепроизводства - все это можно рассматривать как разные виды кризиса. Но у этих видов один общий род - определенный способ производства, короче - капитал. И как только появился в России этот «способ производства», так появился и кризис. Не было у нас его - не было и кризиса. Правда, раньше было так, что у граждан были деньги, а потратить их было не на что. Теперь есть на что потратить, но тратить нечего.
Но для практического капиталиста исходным является банковский процент. Если ставка этого процента позволяет ему иметь прибыль, с которой он может уплачивать этот процент и еще оставлять какую-то долю себе, он будет занимать деньги в банке. Если нет, он не будет этого делать. И скорее прекратит свое существование, чем окажется в неоплачиваемом долгу. Так банки могут давить промышленность. И в истории капитала такие ситуации были. Примером может служить антагонизм между промышленниками и банкирами, имевший место в России в начале прошлого века и даже породивший антисемитизм. «Союз русского народа» и «Союз Михаила Архангела», так называемые черносотенные партии, представляли не только лавочников и дворников, но и промышленников - национальную русскую буржуазию.
Банковский капитал не может производить прибавочную стоимость. И если бы можно было из денег делать непосредственно деньги, то ни один владелец денег не ссужал бы их в реальный сектор экономики, как сейчас принято выражаться. Это только Буратино, человечек с деревянной головой, мог поверить Лисе Алисе и Коту Базилио, что если закопать пять монет в Стране Дураков, то из них вырастет дерево с множеством монет вместо листьев. Тем не менее, казалось бы, и совершенно солидные люди до сих пор верят, что деньги порождают непосредственно деньги. «Впрочем, - как замечает Маркс, - буржуазному кругозору, при котором все внимание поглощается обделыванием коммерческих делишек, как раз соответствует воззрение, что не характер способа производства служит основой соответствующего ему способа обмена, а наоборот»(17. Там же. С. 114.). Это, выражаясь по-научному, называется «монетаристский фетишизм».
Финансовый, денежный, торговый кризис перепроизводства - все это можно рассматривать как разные виды кризиса. Но у этих видов один общий род - определенный способ производства, короче - капитал. И как только появился в России этот «способ производства», так появился и кризис. Не было у нас его - не было и кризиса. Правда, раньше было так, что у граждан были деньги, а потратить их было не на что. Теперь есть на что потратить, но тратить нечего.
Вторичное представляется первичным. Но первичный источник дохода - это только материальное производство. У Андрея Платонова в «Чевенгуре» есть такой эпизод. Когда Чепурный пришел в Чевенгур возглавить Советскую власть, и заподозрив, что Чевенгур «существует на средства бандитизма, потому что никто ничего явно не делал, но всякий ел хлеб и пил чай», он издал анкету для обязательного заполнения с одним вопросом: ради чего и за счет какого производства вещества вы живете в государстве трудящихся? На него почти все население Чевенгура дало одинаковый ответ, подсказанный церковным певчим J. «Живем ради Бога, а не самих себя»(19. См. А. Платонов. Чевенгур. Воронеж, 1989. С. 209.).
Тут проявился наивный взгляд на вещи, согласно которому производство есть только там, где производится какое-то вещество. Аристотель считал, что лучшим способом производства богатства является получение его «от плодов и животных». А остальное все - «хрематистика». Так называл Аристотель наживание состояния от денежной торговли и ростовщичества. Но в этом наивном взгляде проявляется вполне верная мысль, будто существуют первичные и вторичные источники дохода. Земельная рента, например, идущая в руки землевладельца, как это понимал уже Адам Смит, есть вторичная форма дохода. «Прежде чем попасть в его руки, - замечает
Маркс, - она должна существовать в руках фермера, то есть в руках промышленного капиталиста»(20. К. Маркс. Капитал. Т. 2. С. 370.). А если фермер пользуется наемным трудом, значит, она производится наемным рабочим. Только наемный рабочий производит прибыль и никогда не может присвоить ее себе. Это уходит от него безвозвратно.
Но прибыль капиталиста может быть использована двояко. Например, пойти на расширение производства. Тогда закупается дополнительное оборудование, нанимаются дополнительные рабочие и открываются новые рабочие места - а это также ведет к повышению зарплаты. И здесь нарушения макроэкономического равновесия не происходит. С другой стороны, она может пойти на потребление капиталиста. А поскольку всю прибыль на картошку он потратить не может, следовательно, она идет на покупку предметов роскоши. Сейчас это виллы, яхты, футбольные команды, дорогие произведения искусства и т. п. Но это уже деньги, ушедшие с рынка средств производства и, соответственно, с рынка рабочей силы.
«Предметы роскоши, - пишет в связи с этим Маркс, - которые входят лишь в потребление класса капиталистов, следовательно, могут быть обменены лишь на расходуемую прибавочную стоимость, которая никогда не достается рабочему»(21. Там же. С. 404.). Она достается, правда, челяди, обслуживающей виллы, яхты и прочее у капиталиста. Такие люди, как правило, довольны своими господами, но последнее не означает, что этим довольны и рабочие: полученное обслугой в конечном счете заработано только ими. Уже Адам Смит понимал, и из этого исходил, что все богатства мира производятся только трудом. Производительным он считал лишь труд, производящий прибавочную стоимость, из которой формируется доход хозяина. Живущие же на доход хозяина ничего не производят - лишь потребляют.
Это обстоятельство не только тормозит расширение производства, но и нарушает необходимые пропорции простого воспроизводства, приводящие к кризису, который проявляется как кризис неплатежей. Но это только проявление кризиса. Сущность его лежит гораздо глубже. «Было бы, - пишет Маркс, - простой тавтологией сказать, что кризисы вытекают из недостатка платежеспособных потребителей. Капиталистическая система не знает иных видов потребления, кроме потребления оплачиваемого, за исключением потребления sub forma pauperis [потребления нищего] или потребления «мошенника»«(22. Там же. С. 411.).
ВОПРОС, ОДНАКО, НЕ В ЭТОМ. Вопрос в том, почему у людей нет денег, чтобы заплатить. Парадокс в следующем: рабочий не может заплатить за произведенное им как совокупный рабочий. И если, продав свой труд, он не получил денежный эквивалент, значит, эти деньги куда-то странным образом делись. Но если закон простого товарного производства состоит в том, что, коль скоро человек что-то продал, значит, у него есть на что купить, то закон капиталистического товарного производства, наоборот, состоит в противоположном: продать-то продал, а купить не на что. И дело не в незначительной оплате труда рабочего. В ответ на это, пишет Маркс, можно заметить: «…кризисы каждый раз подготовляются как раз таким периодом, когда происходит общее повышение заработной платы и рабочий класс действительно получает более крупную долю той части годового продукта, которая предназначена для потребления»(23. Там же.).
Такой период, казалось бы, должен отдалить кризис. Но он каждый раз наступает с естественноприродной необходимостью, даже когда правительство и тьма ученых-экономистов принимают все меры и усилия, чтобы его предотвратить. И это потому, что, как констатирует Маркс, «капиталистическое производство заключает условия, которые не зависят от доброй или злой воли и которые допускают относительное благополучие рабочего класса только на время, да и то лишь в качестве буревестника по отношению к кризису»(24. Там же.).
Относительное благополучие рабочего класса и в цветущие периоды весьма относительно. Оно достигается за счет кредита, надувающего огромный финансовый пузырь, который рано или поздно должен лопнуть. «Огромная по отношению к населению производительная сила, - пишет Маркс, - развивающаяся в рамках капиталистического способа производства, и возрастание, хотя и не в той же пропорции, капитальных стоимостей (не только их материального субстрата), растущих значительно быстрее, чем население, противоречат все более суживающейся по сравнению с ростом богатства основе, для которой действует эта огромная производительная сила, и условиям возрастания стоимости этого все нарастающего капитала. Отсюда кризисы»(25. К. Маркс. Капитал. Т. 3. М., 1955. С. 277.).
Росту капитальных стоимостей не обязательно соответствует рост их «материального субстрата». Коль скоро у нас за последние 15 лет не построено ни одного крупного предприятия, если не считать импортных заводов по сборке автомобилей, то капитальные стоимости в их денежном выражении выросли в разы, в том числе и так называемый Резервный фонд. Вместо того чтобы тратиться на развитие производства, эти «капитальные стоимости» давят на потребительский рынок, непрерывно повышая цены и делая население, живущее на зарплату, еще беднее.
Парадокс в том, что, с одной стороны, рабочий не может выкупить весь свой труд, с другой - он должен покупать, потому что иначе не реализует прибыль капиталиста. Поэтому его всячески агитируют покупать и потреблять. «Отдайся шопингу!» - такой транспарант-перетяжка висел на Каширском шоссе. Для придумавших его людей все это так серьезно, что они даже теряют чувство юмора. Отсюда всеобщее отупение в обществе всеобщего потребления. Покупатели с таким важным видом и сознанием своего потребительского достоинства катают по супермаркетам тележки, что даже смотреть на это противно. И когда я рассказываю студентам о Сократе, который, побродив по базару, сказал: как много вещей на свете, которые мне совсем не нужны, они даже не улыбаются, а всерьез недоумевают, как это человеку ничего не нужно… Человеку все нужно! Так их теперь воспитали. И какая при этом философия им на ум пойдет?
Чтобы обыватель не опомнился от «шопинга», ему дается потребительский кредит. Но такой кредит, будто выручающий потребителя (когда еще он накопит деньги на квартиру или машину!), ускоряет наступление кризиса. И последнее, конечно, касается не только потребительского, но и производственного кредита. Существует, думается, обоснованное мнение, будто нынешний кризис обходится нам сравнительно небольшой ценой именно в силу слабого развития финансово-кредитной системы: если бы наши банки выдали больше кредитов, особенно ипотечных, им и Кудрин со своим Стабфондом не помог бы. Это было бы катастрофой почище таковой 1998 года. «Если кредит, - пишет Маркс, - оказывается главным рычагом перепроизводства и чрезмерной спекуляции в торговле, то лишь потому, что процесс воспроизводства, эластический по своей природе, форсируется здесь до крайних пределов, притом форсируется потому, что значительная часть общественного капитала применяется не собственниками его, пускающимися в силу этого в дело совсем по-иному, чем собственник, который, поскольку он функционирует сам, боязливо учитывает границы, полагаемые его частным капиталом»(26. Там же. С. 454.).
Не свой, а заемный капитал впервые использовался авантюристами, снаряжавшими на эти деньги экспедиции куда-нибудь в Вест-Индию в расчете на богатую добычу, которая окупит и кредит, и риск… Ну а если там ждет погибель, то и возвращать долг не надо, потому что некому. То же, по сути, происходит и сейчас: берешь кредит, как мне объяснял один предприниматель-авантюрист, закупаешь астраханские арбузы, нанимаешь дальнобойщиков, привозишь в Москву, продаешь, возвращаешь кредит, прибыль оставляешь себе. Не сошлось по какой-то причине (а тут их ой сколько!) - берешь новый кредит, расплачиваешься по старому кредиту и затеваешь какое-нибудь новое предприятие… А чем человек рискует? Только добрым именем. Но в нашей системе чего оно стоит, доброе-то имя?
Кредит позволяет капиталу выходить за его собственные границы. «Это, - пишет Маркс, - только свидетельствует о том, что основанное на противоречивом характере капиталистического производства возрастание стоимости капитала допускает действительное свободное развитие лишь до известного предела и, следовательно, в действительности создает для производства имманентные оковы и пределы, постоянно прорываемые кредитом. Поэтому кредит ускоряет материальное развитие производительных сил и создание всемирного рынка, доведение которых как материальных основ новой формы производства до известной степени развития и составляет историческую задачу капиталистического способа производства. Вместе с тем кредит ускоряет насильственные взрывы этого противоречия, кризисы, и тем самым усиливает элементы разложения старого способа производства»(27. Там же.).
Уже цитировавшийся М. Блауг упрекает Маркса: якобы его система не соответствовала методологическому принципу фальсификационизма, согласно которому экономические теории «должны быть в принципе опровержимыми»(28. М. Блауг. Экономическая мысль в ретроспективе. С. 649.). Иначе говоря, они должны быть в принципе ложными. Этот методологический принцип К. Поппера давно уже не считается правомерным. Но что именно опровергает теорию Маркса? Ее неопровержимость? Ничего конкретного Блауг в своей толстой книге не приводит, кроме перепевов давно известного «противоречия» между первым и третьим томами «Капитала», между трудовой теорией стоимости и ценой производства. Он хочет сказать, что цена производства формируется не трудом, раз она допускает участие в формировании цены производства не только труда, но и капитала. Иначе говоря, она не заработана трудом. На это можно ответить так. Если, допустим, один человек выигрывает в карты у другого человека деньги, заработанные честным трудом, то эти деньги, перейдя в руки карточного шулера, не перестают быть заработанными деньгами - заработанными человеком, который их проиграл. Общественное богатство может распределяться и перераспределяться как угодно, в том числе и посредством карточной игры, но последняя не создает общественного богатства, которое создается только трудом. И этого пока никто не опроверг.
Ф. Энгельс в своих дополнениях к третьему тому «Капитала» приводит пример Вернера Зомбарта, который «дает весьма хорошее в общем изложение контуров системы Маркса». Такого в наше время уже не встретишь. Да и в те времена это было большой редкостью. Энгельс пишет таю «Это первый случай, когда немецкому университетскому профессору удается прочесть в сочинениях Маркса в общем и целом то, что Маркс действительно сказал, когда этот профессор заявляет, что критика системы Маркса может заключаться не в опровержении, - этим пусть займутся политические карьеристы», - а лишь в дальнейшем ее развитии»(29. Цит. по: там же. С. 907.).
На этом, пожалуй, можно поставить и точку.
Опубликовано в 30.04.2009