Begemot by Eva Nemerovsky
Мой друг - Бегемот
У меня никогда не было собственной живности- ни кошек , ни собак , ни попугаев . И оправдание тому было . Моя кочевая жизнь на многое налагала свое « табу ». Но я всегда считала, что люблю животных. Люблю так - вообще. Наверно , так же говорят: « Я люблю людей … Мне нравилось наблюдать их в цирке, где прошло мое детство. В зоопарке . В кино - они так безыскусны и пластичны на экране , что порой, и актеры рядом тускнеют. А еще приятно запустить пальцы в теплую шерстку и при этом сказать что-нибудь ,, сладенькое,,
Но однажды природа все же свела меня с одним из своих созданий попросту ,, нос к носу,, , ,, глаза в глаза ,, .
Зима в Иерусалиме промозглая и ливневая . Порой, глядя на эти разверстые ,, хляби небесные,, , просто не веришь , что большую часть года город сжигает палящее солнце . Оно , как огромная электроплита, которую забыли выключить. И все это время я тоскую о снеге, но утолить свою жажду могу только, засунов руку в морозилку своего холодиьника…
Дважды Высшие силы услышали меня и на несколько дней засыпали Великий город настоящим снегом. Это было на первом году моей жизни в Израиле . Зеленые пальмы под белым снегом - понятие несовместимое, и потому красоты особенной. Веришь, что под этим небом - возможно все. Даже настоящая гроза, с громом и молнией, в разгар зимы…
Так было и в ту ночь. Дождь со снегом обрушились на эту благословенную землю с такой яростью, словно получили задание свыше затопить ее вновь… Мне не спалось. Мысли, отнюдь неяркой окраски, плясали в голове. Я вышла на балкон подышать грозой. В такие минуты мне всегда становится легче. Словно взрывы в природе что-то очищают и расслабляют в тебе. Уходит темное, проблемы отступают…
Вдруг я услышала шорох. Я повернула голову - в темноте сверкали два огонька. Я включила свет - у меня был гость. На коробках устроился большой полосатый кот. Его круглые глаза с подвижными зрачками смотрели на меня настороженно и пытливо: « Как вы , люди , говорите - в такую погоду и собаку не выгонишь на улицу? Что же ты сделаешь со мной ?»
Я взглянула в окно. Раскаты грома гремели , как трубы Иерихона, словно пришел уже час Страшного Суда… Короткие вспышки молнии, как языки адского пламени, напоминали о расплате за все , что мы предали. О чем было удобно забыть. За злобу и ненависть, в которой живем. За очерствение сердца…
« Он прав,» - сказала я себе, и вынесла вердикт: « Останешься. Живи. До тепла».
Его глаза успокоились. Он доверительно уткнул свой кожаный нос в пушистые лапы. Сжался в комок, пряча в себе тепло, и задремал…
И, хотя в моем доме без отопления зимой едва ли теплее, чем снаружи, но с неба не каплет. Да и в жалюзи на балконе зияет дыра. Как объяснила хозяйка - для вентиляции ванной. Ну, как тут не вспомнить про водопровод, « сработанный еще рабами Рима» ?
И все же - прибежище..
Так началась наша совместная жизнь. Каждый из нас свято чтил свою независимость. Я не знала о его делах и проблемах, его не интересовали мои. Я не знала его друзей и врагов. Он был равнодушен к моим привязанностям и антипатиям. Для связи с миром у меня была дверь. Дыра в жалюзибыла залогом его своьодной воли7
После завтрака у него всегда появлялись дела.Он ловко вспрыгивал на высокий подоконник, и с меткостью хорошего гимнаста исчизал в проеме дыры. Но лишь раздавался скрежет, всегда оседающей от сырости двери, что возвещал о моем приходе , он тут же появлялся в дыре с радостным урчанием, и прыгал на пол. Его требовательное ««Мяу» напоминало, что время обеда пришло.
Я вошла в его жизнь под кличкой «Охель»(еда). За округласть и крупность стати я звала его «Бегемотом» . Нозоологии он не изучал, и Булгакова не читал. Поэтому на имя не откликался. Я честноисполняла негласный уговор - трижды в день он получал любезное его брюху месиво из « Kitty-Cat» и молока. Еду он уплетал с жадностью. Благодарностью не баловал.Все принимал, как норму, словно это часть услуг «отеля». Затем вновь убегал по делам или укладывался на подстилку, чтоб жирок завязался.
Так мы и прожили зиму - вместе и каждый сам по себе. И чего уж греха таить, мое чистоплюйство ранило, что некогда белая стенка балкона, постепенно теряя свою чистоту, заполнялась четкими отпечатками лап моего постояльца. Свой праведный гнев я смиряла, призывая себя к терпению и терпимости… Но, увы,- человеческая порода несовершенна:зерно войны было посеяно.
Квартира моя большая, но убогая изначально. На ней печать нелюбви и неухоженности. Пришлось немало потрудиться, чтобы придать ей индивидуальность и жилой вид. Особенно в «святая святых», что носит высокое звание -женской ванны.Здесь то раздор и зарыт.
Ах, люди… Мы самодовольно зовем себя « венцом творения», но как худо мы знаем друг друга. Как редко стремимся понять и себя самого, и ближнего своего.Уж тем более тех, кто у наших ног, кого мы , фальшивя, зовем « братьями нашими меньшими»…Что мы знаем о них, тех, кто всегда рядом? Порой я думаю - это они нас наблюдают. Изучают наши повадки и желания. Ведь от нас часто зависит их благополучие , а подчас и сама жизнь.
Мой друг оценил усилия по благоустройству, но понял их на свой лад.Ну, как же ему, воспитанному мусорнойвольницей, понять наши людские фетиши. Он решил , что именно ванная, где вода куда- то убегает, и есть его персональный унитаз!!!! Это и стало началом конца.
Я сопротивлялась ожесточенно , грудью встав на защиту своих святынь. В лучших традициях французской революци я построила баррикаду, из новой , еще в пластиковой упаковке, стремянки и таза , подперев это сооружение стулом.
Кот тоже проявил характер недюженный. С упорством, достойным лучшего применения, острыми когтями он рвал пластик упаковки, прорывая лаз в ванную. Наша война не продлилась и шести дней. Я сдалась, как арабы. Мои моральные лозунги рассыпались в прах. Он был изгнан из «рая», как некогда наши прорадители , а дыра в жалюзи была наглухо заклеена лентой, оставшейся от войны с Ираком… Благо, была уже теплая иерусалимская весна, и моя совесть, щурясь, подремывала на солнышке...Все же было жаль его: ну, не могла я обречь его на помоечное существование. За зиму на калорийном питании он еще больше округлился, обрел облик домашней респектабельности, и я решила - с довольствия не снимать ! Хотя прокормить его непросто - «он знал одной лишь думы власть». Еда- вот главный процесс жизни. Его главная страсть, и в этом он был неутомим и ненасытен. Мне кажется, когда-то у него были хозяева и дом, судя по тому, что хирург над ним поработал…Теперь все его жизненные интересы устремились на добычу еды - на любовь размениваться не приходилось.
Мой акт милосердия был принят благодарно. Он понял, что несмотря на отлучение от дома, я по-прежнему его « охель».С изобретательностью опытного охотника он стал устраивать на меня засады . Шестым чувством угадывая, с какой стороны я вернусь домой, и умел материлизоваться у моих ног прямо из воздуха. Начинался громкий плач Пониковского, поистне достойный таланта Зиновия Гердта. « Мяу! Меня давно никто не кормил! Ммяу! Я бедный, голодный кот. Мяу-у-у. Меня не любят кошки! Мя-я-яу! Я год не был в бане!»
Эта ария любви и жалости к себе достигала крещендо, но тут я захлопывала дверь перед его носом. Плачь резко обрывался, словно отключили фонограмму. Пока я готовила еду , за дверью была тишина. И лишь я появлялась в дверях с заветной, желтой миской в руках,- радостный победный клич оглашал двор. Негодяй и притвора, он честно зарабатывал еду умом, обаянием и актерским талантом. Он меня явно обыгрывал.
Он был неподкупен и свободен. Он защищал свою территорию от случайных собратьев по классу, нещадно гоняя их. Он плюхался расслабленно в тени прямо на пешеходной дорожке, и умирал. Он был приветлив и подпускал к себе всякого, кто хотел его приласкать. И одному Богу известно, отчего вдруг вскакивал и уходил прочь.
Когда ему удавалась с кем-то проникнуть в подъезд, он усаживался перед моей дверью, и сообщал: « Мяу! Я пришел » . Я молчу. Выдержав паузу, он начинает слегка нервничать, царапает лапой дверь: « Я знаю. Ты - дома». Меня это веселит и, желая его поддразнить, спрашиваю: « кто там?» . В ответ радостное, с придыханием: «Мм-рр. Мяу. Это я». Говорю слова волшебные : « Сиди и жди».
Это он понимает, знает, что за словами последует мясо или любимая рыбка. Но уж если я показываю скрещенные кисти рук ,
значит трапеза закончена. Ждать и просить безполезно. Всем телом выражая укор и разочарование , он уходит.
Вечером я люблю покурить на балконе. Завидев огонек сигареты, с утробным « М -ррр» он вскакивал на перила балкона. И между планками появлялась толстая лапа в жесте просителя, потом сквозь прутья решетки протистикивалась крупная голова. Он смотрел на меня проникновенно , просил, убеждал, требовал. Его зрачки менялись, они плясали - то затопляли глаз, то сужались в полоску. Он смотрел мне прямо в глаза, обрушивая на меня волю своего желания. И я готова поклясься, что иногда в глубине этих зрачков крылась ирония. Он знал, что победа будет за ним…
В нашем дворе есть « колодец» , образованный стенами двух домов. Это пространство закрыто решеткой. И почему - то именно этот колодец облюбовали птицы. Однажды, возвращаясь домой, я стала свидетелем сцены удручающей. Не потому, что никогда не видела подобного. Но героем сцены был он, мой сытый подопечный, мой ласковый « бегемотик». Он выпорхнул птицей сквозь решетки колодца - а в зубах его трепыхался голубь с раскрытым крылом. Он смазал меня невидящим глазом, в котором горел охотничий азарт, и умчался с добычей. С криком : « Отдай птицу!» - я помчалась за ним, но он скрылся в кустах. Да, славная , видимо, была картинка!! Обитателей двора я уж порадывала…
А вечером он , как верный Ромео, явился на балкон пообщаться. И тут меня прорвало. Все бранные слова, за жизнь накопленные, я обрушила на его грешную голову. Он слушал меня внимательно , переминаясь передними лапами, и иногда отводя голову в сторону. Понимал, я сержусь, но вины за собойне чувствовал.И тогда я пустила в ход руки, напрочь забыв завет «не судите»…Он напрягся, зрачки его залили глаза, поражаясь непостоянству людских отношенийй. Он прыгнул и исчез в темноте… Пропал так же внезапно , как появился.
К завтраку он не пришел. И к обеду не появилась между планками жалюзи знакомая лапа. Его нет уже пять дней.
По-прежнему вечером я курю на балконе. Я жду, что услышу знакомое, гортанное « Мр-р-р»…
Он приручил меня. И я за него в ответе.
Ева Немировская.
Иерусалим.
У меня никогда не было собственной живности- ни кошек , ни собак , ни попугаев . И оправдание тому было . Моя кочевая жизнь на многое налагала свое « табу ». Но я всегда считала, что люблю животных. Люблю так - вообще. Наверно , так же говорят: « Я люблю людей … Мне нравилось наблюдать их в цирке, где прошло мое детство. В зоопарке . В кино - они так безыскусны и пластичны на экране , что порой, и актеры рядом тускнеют. А еще приятно запустить пальцы в теплую шерстку и при этом сказать что-нибудь ,, сладенькое,,
Но однажды природа все же свела меня с одним из своих созданий попросту ,, нос к носу,, , ,, глаза в глаза ,, .
Зима в Иерусалиме промозглая и ливневая . Порой, глядя на эти разверстые ,, хляби небесные,, , просто не веришь , что большую часть года город сжигает палящее солнце . Оно , как огромная электроплита, которую забыли выключить. И все это время я тоскую о снеге, но утолить свою жажду могу только, засунов руку в морозилку своего холодиьника…
Дважды Высшие силы услышали меня и на несколько дней засыпали Великий город настоящим снегом. Это было на первом году моей жизни в Израиле . Зеленые пальмы под белым снегом - понятие несовместимое, и потому красоты особенной. Веришь, что под этим небом - возможно все. Даже настоящая гроза, с громом и молнией, в разгар зимы…
Так было и в ту ночь. Дождь со снегом обрушились на эту благословенную землю с такой яростью, словно получили задание свыше затопить ее вновь… Мне не спалось. Мысли, отнюдь неяркой окраски, плясали в голове. Я вышла на балкон подышать грозой. В такие минуты мне всегда становится легче. Словно взрывы в природе что-то очищают и расслабляют в тебе. Уходит темное, проблемы отступают…
Вдруг я услышала шорох. Я повернула голову - в темноте сверкали два огонька. Я включила свет - у меня был гость. На коробках устроился большой полосатый кот. Его круглые глаза с подвижными зрачками смотрели на меня настороженно и пытливо: « Как вы , люди , говорите - в такую погоду и собаку не выгонишь на улицу? Что же ты сделаешь со мной ?»
Я взглянула в окно. Раскаты грома гремели , как трубы Иерихона, словно пришел уже час Страшного Суда… Короткие вспышки молнии, как языки адского пламени, напоминали о расплате за все , что мы предали. О чем было удобно забыть. За злобу и ненависть, в которой живем. За очерствение сердца…
« Он прав,» - сказала я себе, и вынесла вердикт: « Останешься. Живи. До тепла».
Его глаза успокоились. Он доверительно уткнул свой кожаный нос в пушистые лапы. Сжался в комок, пряча в себе тепло, и задремал…
И, хотя в моем доме без отопления зимой едва ли теплее, чем снаружи, но с неба не каплет. Да и в жалюзи на балконе зияет дыра. Как объяснила хозяйка - для вентиляции ванной. Ну, как тут не вспомнить про водопровод, « сработанный еще рабами Рима» ?
И все же - прибежище..
Так началась наша совместная жизнь. Каждый из нас свято чтил свою независимость. Я не знала о его делах и проблемах, его не интересовали мои. Я не знала его друзей и врагов. Он был равнодушен к моим привязанностям и антипатиям. Для связи с миром у меня была дверь. Дыра в жалюзибыла залогом его своьодной воли7
После завтрака у него всегда появлялись дела.Он ловко вспрыгивал на высокий подоконник, и с меткостью хорошего гимнаста исчизал в проеме дыры. Но лишь раздавался скрежет, всегда оседающей от сырости двери, что возвещал о моем приходе , он тут же появлялся в дыре с радостным урчанием, и прыгал на пол. Его требовательное ««Мяу» напоминало, что время обеда пришло.
Я вошла в его жизнь под кличкой «Охель»(еда). За округласть и крупность стати я звала его «Бегемотом» . Нозоологии он не изучал, и Булгакова не читал. Поэтому на имя не откликался. Я честноисполняла негласный уговор - трижды в день он получал любезное его брюху месиво из « Kitty-Cat» и молока. Еду он уплетал с жадностью. Благодарностью не баловал.Все принимал, как норму, словно это часть услуг «отеля». Затем вновь убегал по делам или укладывался на подстилку, чтоб жирок завязался.
Так мы и прожили зиму - вместе и каждый сам по себе. И чего уж греха таить, мое чистоплюйство ранило, что некогда белая стенка балкона, постепенно теряя свою чистоту, заполнялась четкими отпечатками лап моего постояльца. Свой праведный гнев я смиряла, призывая себя к терпению и терпимости… Но, увы,- человеческая порода несовершенна:зерно войны было посеяно.
Квартира моя большая, но убогая изначально. На ней печать нелюбви и неухоженности. Пришлось немало потрудиться, чтобы придать ей индивидуальность и жилой вид. Особенно в «святая святых», что носит высокое звание -женской ванны.Здесь то раздор и зарыт.
Ах, люди… Мы самодовольно зовем себя « венцом творения», но как худо мы знаем друг друга. Как редко стремимся понять и себя самого, и ближнего своего.Уж тем более тех, кто у наших ног, кого мы , фальшивя, зовем « братьями нашими меньшими»…Что мы знаем о них, тех, кто всегда рядом? Порой я думаю - это они нас наблюдают. Изучают наши повадки и желания. Ведь от нас часто зависит их благополучие , а подчас и сама жизнь.
Мой друг оценил усилия по благоустройству, но понял их на свой лад.Ну, как же ему, воспитанному мусорнойвольницей, понять наши людские фетиши. Он решил , что именно ванная, где вода куда- то убегает, и есть его персональный унитаз!!!! Это и стало началом конца.
Я сопротивлялась ожесточенно , грудью встав на защиту своих святынь. В лучших традициях французской революци я построила баррикаду, из новой , еще в пластиковой упаковке, стремянки и таза , подперев это сооружение стулом.
Кот тоже проявил характер недюженный. С упорством, достойным лучшего применения, острыми когтями он рвал пластик упаковки, прорывая лаз в ванную. Наша война не продлилась и шести дней. Я сдалась, как арабы. Мои моральные лозунги рассыпались в прах. Он был изгнан из «рая», как некогда наши прорадители , а дыра в жалюзи была наглухо заклеена лентой, оставшейся от войны с Ираком… Благо, была уже теплая иерусалимская весна, и моя совесть, щурясь, подремывала на солнышке...Все же было жаль его: ну, не могла я обречь его на помоечное существование. За зиму на калорийном питании он еще больше округлился, обрел облик домашней респектабельности, и я решила - с довольствия не снимать ! Хотя прокормить его непросто - «он знал одной лишь думы власть». Еда- вот главный процесс жизни. Его главная страсть, и в этом он был неутомим и ненасытен. Мне кажется, когда-то у него были хозяева и дом, судя по тому, что хирург над ним поработал…Теперь все его жизненные интересы устремились на добычу еды - на любовь размениваться не приходилось.
Мой акт милосердия был принят благодарно. Он понял, что несмотря на отлучение от дома, я по-прежнему его « охель».С изобретательностью опытного охотника он стал устраивать на меня засады . Шестым чувством угадывая, с какой стороны я вернусь домой, и умел материлизоваться у моих ног прямо из воздуха. Начинался громкий плач Пониковского, поистне достойный таланта Зиновия Гердта. « Мяу! Меня давно никто не кормил! Ммяу! Я бедный, голодный кот. Мяу-у-у. Меня не любят кошки! Мя-я-яу! Я год не был в бане!»
Эта ария любви и жалости к себе достигала крещендо, но тут я захлопывала дверь перед его носом. Плачь резко обрывался, словно отключили фонограмму. Пока я готовила еду , за дверью была тишина. И лишь я появлялась в дверях с заветной, желтой миской в руках,- радостный победный клич оглашал двор. Негодяй и притвора, он честно зарабатывал еду умом, обаянием и актерским талантом. Он меня явно обыгрывал.
Он был неподкупен и свободен. Он защищал свою территорию от случайных собратьев по классу, нещадно гоняя их. Он плюхался расслабленно в тени прямо на пешеходной дорожке, и умирал. Он был приветлив и подпускал к себе всякого, кто хотел его приласкать. И одному Богу известно, отчего вдруг вскакивал и уходил прочь.
Когда ему удавалась с кем-то проникнуть в подъезд, он усаживался перед моей дверью, и сообщал: « Мяу! Я пришел » . Я молчу. Выдержав паузу, он начинает слегка нервничать, царапает лапой дверь: « Я знаю. Ты - дома». Меня это веселит и, желая его поддразнить, спрашиваю: « кто там?» . В ответ радостное, с придыханием: «Мм-рр. Мяу. Это я». Говорю слова волшебные : « Сиди и жди».
Это он понимает, знает, что за словами последует мясо или любимая рыбка. Но уж если я показываю скрещенные кисти рук ,
значит трапеза закончена. Ждать и просить безполезно. Всем телом выражая укор и разочарование , он уходит.
Вечером я люблю покурить на балконе. Завидев огонек сигареты, с утробным « М -ррр» он вскакивал на перила балкона. И между планками появлялась толстая лапа в жесте просителя, потом сквозь прутья решетки протистикивалась крупная голова. Он смотрел на меня проникновенно , просил, убеждал, требовал. Его зрачки менялись, они плясали - то затопляли глаз, то сужались в полоску. Он смотрел мне прямо в глаза, обрушивая на меня волю своего желания. И я готова поклясься, что иногда в глубине этих зрачков крылась ирония. Он знал, что победа будет за ним…
В нашем дворе есть « колодец» , образованный стенами двух домов. Это пространство закрыто решеткой. И почему - то именно этот колодец облюбовали птицы. Однажды, возвращаясь домой, я стала свидетелем сцены удручающей. Не потому, что никогда не видела подобного. Но героем сцены был он, мой сытый подопечный, мой ласковый « бегемотик». Он выпорхнул птицей сквозь решетки колодца - а в зубах его трепыхался голубь с раскрытым крылом. Он смазал меня невидящим глазом, в котором горел охотничий азарт, и умчался с добычей. С криком : « Отдай птицу!» - я помчалась за ним, но он скрылся в кустах. Да, славная , видимо, была картинка!! Обитателей двора я уж порадывала…
А вечером он , как верный Ромео, явился на балкон пообщаться. И тут меня прорвало. Все бранные слова, за жизнь накопленные, я обрушила на его грешную голову. Он слушал меня внимательно , переминаясь передними лапами, и иногда отводя голову в сторону. Понимал, я сержусь, но вины за собойне чувствовал.И тогда я пустила в ход руки, напрочь забыв завет «не судите»…Он напрягся, зрачки его залили глаза, поражаясь непостоянству людских отношенийй. Он прыгнул и исчез в темноте… Пропал так же внезапно , как появился.
К завтраку он не пришел. И к обеду не появилась между планками жалюзи знакомая лапа. Его нет уже пять дней.
По-прежнему вечером я курю на балконе. Я жду, что услышу знакомое, гортанное « Мр-р-р»…
Он приручил меня. И я за него в ответе.
Ева Немировская.
Иерусалим.