Страруда - Истории Чудовищ: Голубые глаза океана. История Майи!
-Говорят, если попадешь в неприятности, их можно пережить или переждать. Но никто точно не знает, что эти слова означают, лишь, чем отличаются они, это может узнать человек в своей жизни, и лишь для себя одного.
-Слова значат то, что люди в них вкладывают. Человек видит себя и говорит про себя всегда.
-Ни один человек не увидит всего человечества. Поэтому только до сих пор считается, что есть что-то кроме него в мире, в себе.
-Переждать, пережить, это ли не про глупцов, которые учатся на чужих ошибках?
-Многие считают, что наоборот! И их - девяносто пять процентов и они…
-Это ли не автопортрет? Нежелание судьбы, даже если судьба - это твоя свобода выбора?
-Одно дитя человеческое, попав в ситуацию выбора, в ситуацию судьбы человеческой, стремится лишь поскорее вернуться к обычной нормальной жизни, которая для него доступна. (Назовем такого ребенка «Американец».) Для другого - нет жизни. (Назовем его «Японец».) И испытание кажется издевкой. Зачем оно, когда тебе уже некуда возвращаться с него, зачем все это. Зачем? Тогда это скорее пережить, а не переждать, довольствуясь чужим опытом, который говорит - как избежать, как уйти и как пройти, но не скажет: куда и зачем? Вопрос «как», существовал ли он для меня когда-то. Это история о тех, для кого такого вопроса больше нет. Ответ «никак» устроит? Нет.
Голубые глаза океана. История Майи!
«Мой кораблик сна плывет по волнам, по волнам, по волнам…»
-Майя!
-Что? - Спросила я. И очнулась ото сна. И подняла глаза. Чтобы увидеть это…
-Мне нужно много-много марганца, ты, что не поняла?
-Это - много! - Я притащила весь, что нашла в развалах и аптеках. Я помнила лица тех, кто мне его продавал. И краску-серебрянку тоже. И много еще чего, например, глицерин. Правда теперь он не нужен, его слишком много, литров двадцать видела у него на чердаке в огроменной бутыли. Я даже сфотографировала её, сама-догадываюсь-зачем.
-Если это для тебя много, то мне нужно намного больше, чем много…
Я представила, как тащу ему мешок этого марганца, изображая деда мороза. Стало катастрофически грустно. Диму Исаева арестовали через год, он пытался взорвать здание местного суда, а до этого уже много чего взорвал. Это было уже в старших классах, я к тому моменту не училась в школе, я вообще к тому моменту нигде не училась, и не работала нигде.
Дома я обычно закрывалась от мира дверью и хорошими, мощными наушниками.
Дым под девятнадцать атмосфер…*
На кухне кипел чайник. Он свистел паром и звенел металлом.
На самом деле кипела вода, но ведь все так говорят, да и нам можно…
Чайники они кипят, когда уже плавятся стены. Но всем плевать на смысл, им главное, что понимают их.
«Но если ты далек от этих рельс. Где тут найдешь ты поезд, чтоб уехать?»
«Кто-то сказал - они общаются, что носятся поезда по рельсам - шаг влево, шаг вправо - и сходишь с пути».
«Но это не мои пути!»
«Так пролижи ты новые!»
«Я не хочу. Всю жизнь на это гробить, чтобы потом опять носились поезда перевозя таких ведь любопытцев».
-Хантер нужен?
-Я уже спаяла и сварила для него обвеску.
-Ты молодец, но как с правами а?
-Мы далеко уедем, там не нужны права.
Тишина, лишь чайник кипит на плите в кухне дома не отмеченного на карте, он уже под снос годится и обозначен, но его еще не снесли, но его как бы уже и нет. Двойственное положение - между жизнью и смертью. Дом-маргинал. Начинка из старого дерева, вокруг сияют многоэтажки из стекла начиненные деньгами и амбициями их, преумножив обратить во власть. Они столпились кругом и делают вид, что не видят старый деревянный дом. Дом-невидимка. Дом из старого детства.
-Я схожу с ума…
-Поздравляю! - радостно до колик голос звенел от внутренней радости грозившей затопить полмира.
-Этот мир…
-Он насмехается надо мной!
-А предыдущий?
-Я… а был предыдущий? - Я явно что-то пропустила и забыла напрочь.
-Я не помню…
-Вот! Парамнезия детектед!
-Ты не знаешь с чем сравнивать!
-Все в порядке, система позаботится о тебе…
-Система? Апохромат твоих глаз! - Делает вид, что снимает меня, складывает пальцы в воздухе объективной рамкой. Объективная рамочка объективна в доску.
-Ты не понял…
-Ты подписал этот договор, ты родился в этом мире, ты стал частью Строя. Не называй его по имени - не назову!
-Любишь кататься - люби и саночки возить - они так говорят когда устали. Они все устают, о да.
-Живи! И будь свободен! В этом мире живых правил! Ты часть Сингонии, отныне имя тебе Человек!
-Я…
-Ты человек!
-Я не уверен.
-Оставьте меня…
-Оставьте меня вы все!
-Знаешь, как невозможно что-то делать, когда на тебя давят а?
-Это словно ты под водой в батискафе - он круглый! Знаешь, какой бы он ни был формы - на самом деле - форма одна и это - сфера. Капсула - кабина с пассажирами всегда идеально сферической формы.
-Все остальное - надстройки. - Добавил и опять защелкал этой своей титановой зажигалкой…
-Они ведь из титана?
-Да, или авиационного дюралюминия с продольными и поперечными ребрами жесткости.
-Вот у меня ощущение периодически, что я сама становлюсь такой же - идеально сферической.
-Сферическая школьница в вакууме.
-Постшкольница…
-Ну, где то так.
-Я не курю…
-Вообще…
-Разве только пассивно.
-Знаешь - не будешь же ты всем вокруг каждый раз напоминать, что ты этого не переносишь.
-Можно засунуть свою аллергию в задницу - свою чужую, какая шайтану разница.
-Их так много и они все равно будут этим заниматься. И тут ты все эти годы мучавшаяся этим вдруг осознаешь…
-Одну простую и банальную до колик вещь.
-Штуку
-Ага, штучку.
-Эскападу! - делает выпад.
-Ты не вооружен. - Мне почему-то грустно.
-Что тебе нравится!?
-Нет, даже не запах - тебе нравится, как они это делают.
-Вот и все.
-Ты привыкла - у тебя в мозгу что-то щелкнуло и ты начала получать от этого удовольствие.
-Изменить то ты ничего тут не можешь, люди не меняются.
-Вот и все - они курят, а ты тащишься.
-Знаешь, я знаю людей, которые очень стильно это делают. В жизни - не в кино, скорее наоборот - я никогда не видела, чтобы это так делали на экране.
-Вот и все.
-Ты приспособилась, я поздравляю тебя
-Окаянный мир - конец связи.
-Пожалуй, я сегодня опять не пойду домой…
«Ваш поезд отправляется с перрона, не опоздайте господа!»
«Купе заказано заранее, мы вам помашем навсегда из нашего окна!»
«Winters Misery (remix) - Doppelganger - Dancing - Gothic Rock - Без оценки - Без названия» кончает играть в моих наушниках, а окно пробиваются лучики солнца. Оно пробито ими как дырками от пуль.
Когда она привезла нас в лес, и он стал устилать землю, проросшую травой, так неумело, так радуясь. А я смотрела, я смотрела на неё, на него, видела слезы, понимала, все понимала, что сейчас будет. Я видела, что не для того привезли нас сюда. И вот тогда мне стало страшно от безмерной грусти и жалости.
Ну и что, что я сделаю это сейчас и здесь, где-нибудь, когда-нибудь похожее повторится, и там меня не будет. Это больно.
Библиотека.
-Крэнберрис! Киты поют! Так красиво!
-Это динозавры ноют, а не киты поют.
-Просто создатели Парка Юрского Периода для озвучивания гигантский травоядных диплодоков использовали записи песен китов.
Она сидела в библиотеке. Лучи солнца пробивались из-под штор и падали вниз на пол и на шкафы с книгами. В них кружились пылинки. Но в комнате было чисто, пыль есть всегда, она видна в лучах света, и иногда именно эти маленькие невидимые невооруженным взглядом пришельцы, именно они могут дополнить чувство уюта.
Это странно. Но это так.
На самом деле это красиво и по-домашнему. Я любила это наблюдать утром, когда только проснулась.
Она сидела ко мне спиной, падали лучи света и на её спину. В колготках. Не знаю почем, но я сразу у девушки обращаю внимание на ноги. Бедра. Глаза. Рот. Нос. И уши. Именно в такой последовательности. А потом волосы…
А потом…
-Вау! 42!
Ловит попутку, стоя на остановке на цыпочках, кругом люди, но иногда мне кажется, что цветная здесь лишь она. Девочка-блюз туманного утра.
Это чувство - как блюз, блюз это как напряжение в ожидании момента, как дождь легкий летний и слепой, как открыть в первый раз глаза и посмотреть на небо и облака, которые текут по небу для тебя, они твои…
И не важно, видит ли их кто-то - эти облака - лишь твои, лишь твои мечты придают им форму лишь ты сейчас так, именно «Так» на них смотришь.
Кто сказал, что блюз это грустно. Это то чувство, которое так похоже на грусть лежит всегда где-то рядом и никогда не хочет выйти на свет.
Это…
Как проснуться и понять что-то невероятно древнее, что-то настолько важное для тебя…
Это?
Блюз это музыка для души, но не от души, это взгляд души, это не послание одной души другой - нет, это настроение лишь одно, это абсолютное одиночество, это всегда, каждый раз по-новому и опять как в первый раз.
Это как на празднике маршировать по Рамштайн. И улыбаться, и наслаждаться глупым непонятным счастьем под эти странные непонимающие взгляды.
Это как плакать под дождем и мечтать, что никто не увидит твоих слез.
На самом деле - это совершенно другое, другое не для кого-то, а для меня. В этом смысл, в этом запахи, в этом дух и душа блюза - каждый раз новый, каждый раз для тебя один и тот же знакомый мотив будет другим.
Это страшно как поцелуй Люцифера и настолько же невинно и забыто.
Вот что общего у Рамштайн и Блюза?
А что общего у всего этого мира и Блюза?
Я думаю блюз у каждого свой - и саксофон и губная гармошка и гитара и самые отчаянные попытки диджея смешать тот самый напиток звукового грустного счастья на грани суицидальной эйфории несбывшейся далекой одинокой, но такой прекрасной мечты…
А вообще-то блюз это то, что пришло к нам из Африки, пересекло океан, чтобы родиться в Америке.
Это всегда та - другая - сторона зеркала. Это всегда там - снаружи и внутри. И всегда - нигде. Этого - не найти. Ты одна и блюз один. Ты чмокаешь лужи и отражаешься в зеркалах. А он так грустно и не навязчиво возьмет твою душу и…
Через минуту я напишу по-другому - у меня будет другое настроение. Я решу, что показать, а что спрятать, но это…
Вот я сама не понимаю, что я тут написала и блюз… он такой… же…
Можно было сказать, что блюз это…
Это песни грустные мотивы негров, что потеряли свою страну свое прошлое, это такие полузабытые сладкие воспоминания о прошлом и грусть, о настоящем.
Но ведь все равно, ты ведь все равно будешь искать что-то свое в этих глупых словах и еще более глупых звуках. И найдешь, и уйдешь…
Не попрощавшись.
Я так и не поняла, почему мне нравится библиотека, мне - не читавшей никогда печатных книг. Я так и не поняла, не узнала, что было в тех мотивах, что звучали снова и снова, и не могла я ими напиться.
Мы в школе, но школа слишком далека от нас. Ведь в школе тоже есть библиотека.
-Вау 64! - Говорит ня, пытаясь уследить за его шулерскими движениями рук, расставляющих фигуры.
-Матан-ня, - говорит она, смотря, как он делает ход. Он угрожает ладье и королю.
-Вилка!
Убирает короля, его конь съедает ладью и теперь угрожает королю и слону.
-Ма-таа-ня, - медленно как анимированная змея говорит она и так же перебежками убирает короля. Помотавшись во всей свободной доске, он встает, наконец, на свое место. А на правом фланге войска Матаня’ кровавая баня.
-Мельница, - как бы смущенно улыбается он и съедает очередную фигуру, снова шахуя короля.
-Ага, матаня! - Кричит она, убирая короля еще раз, ведь не закрыться ей от коня. Он есть и он ест. Она ворочается попкой на табуретке и почти лежит уже на доске.
-Мат, - говорит она, сдвигая короля, - тебе не нужно больше кушать, давай я покормлю тебя?
Я смотрела, как двигались её руки и сновали вверх-вниз ресницы. Как задирался и опускался подбородок. Как она дышала, иногда маленькой грудью, а иногда тугим животом, как ей вечно не сиделось на месте, все спешила она куда-то иногда голышом. Мы все спешили жить, но она делала это не нарочно.
Однажды я поехала на море. Море мне казалось океаном. Пчелка Майа опылит этот гигантский голубой цветок, думала я, наблюдая, как птицы кружат над волнами. Поезд, автобус, люди, много людей, все снуют вокруг меня. В небе висит белое солнце. Запахи сменились. Другой мир, другая страна. Что-то хочет вырваться из меня и унестись вслед за этим солнцем. Море, оно проглотило в эту ночь меня.
Я сама предложила родителям искупаться после заката. Море поглотило меня, мне стало хорошо, слишком хорошо для маленькой девочки. А затем пришла боль. Я думала, что на меня напала акула, но на черном море не бывает акул!
«Она проплыла столько миль, чтобы только сделать это!», кричала одна я внутри кокона из боли. Другая просто пыталась вырваться из цепких акульих «рук». Руки моря отпустили меня не сразу, лишь, когда я услышала возгласы отца и визги матери, лишь только полностью насладившись моей болью, они отпустили мое тело. Вода вокруг окрашивалась кровью, на вкус такая же, но запах поменялся. Плавая там, в воде, я чувствовала: что-то вываливается из меня. Было тошнотворно, но я слишком боялась потерять сознание, чтобы и впрямь утонуть. Я сопротивлялась слабости и пыталась добраться до берега. Отец добрался до меня раньше. Очнулась в больнице.
Потом меня допрашивали. Они искали «этих типов», что «изнасиловали и пырнули меня ножом», первая фраза незнакомого офицера, вторая паренька, с которым я познакомилась вечером предыдущего дня в гостинице.
Но я-то знала, что это была акула. Она смотрела на меня, на меня, голубыми глазами океана.
«Я знаю, тут такое бывало уже», сказал мне паренек. Его лицо казалось мне слегка смазанным, а потом навалилась тошнота. Очнулась я снова в больнице, потом дошло, что и не покидала палату я, просто устав заснула. Я так и не узнала, говорил он со мной до этого или после. Вообще в те дни все как-то перемешалось. Наверное я его не видела после того первого вечера, а все остальное мне приснилось. Еще там была девочка, она размахивала руками и пела про бездну и её глаза. Все повторяла: «В глубине, в глубине, там темно и так спокойно…»
И танцевала, распустив руки бабочкой, вращалась на месте, порхала по мокрому песку, а её сносило ветром, как течением. Это называется дрейфовать. Вот такой вот, дрейфующий пляжный танец в одиночестве и под луной смотрела я ночью в больнице. Скорее всего, во сне, только очень ярком.
Я хотела их увидеть, прежде чем умереть, я хотела обрести покой. И я смотрела в них, столько, сколько могла. И я увидела то, что скрыто там, в глубине, куда не проникает свет солнца. Там тьма, там всегда лишь одна тьма. Но там, в глубине, в той беспредельной тьме, куда не проникает свет человеческого солнца, живут, наверное, самые красивые создания в мире. У них есть свой, особенный, не доступный другим и не понятных им свет. Это чудо из чудес. Их нельзя поднять на поверхность, ведь тогда они погибнут, и потеряют все свое очарование, они потеряют свой свет и станут в свете солнца обычным желе. И только тот, кто уживется в той глубоководной тьме, может их лицезреть такими, каковы они есть на самом деле. Жалко, так жалко, что это недоступно людям.
Рыбаки от людей, что обязаны заботиться о гадах морских видят в них лишь желе, что поднимают временами их сети. Им приходится отчищать его. Оно не очень хорошо пахнет.
Согласно теперешним законам процесс подъема, так похожий на казнь нельзя демонстрировать по телевизору, правда, вы видите их очень часто. Многие делают на этом деньги и славу. Они демонстрируют эту массу, а люди падки на неё. Но то, что вы видите - не Они. Наверное, мой рассказ все-таки о Них.
Она улыбалась и стояла, просто стояла и улыбалась, не вызывающе, а так мягко и задумчиво, и если честно даже не стояла, она не опиралась о палубу, она как бы висела над ней, ее ноги были расслаблены, и создавалось впечатление что она стоит в очень элегантной позе, но это было не так…
Палуба кренилась, а она стояла, висела, по-прежнему прямо…
-Ее ребенком солдафоны на том фронте с братиком пустили по минному полю. На пари, хотели посмеяться. Она далеко ушла. На двухсотом метре ей оторвало нижнюю часть туловища, а брата разорвало на куски. Дальше она ползла. Она далеко уползла. Зачем она ползла? Что было впереди?
-Она не могла идти.
-Все?
-И это нормально.
-Почему она думает, что это были американцы?
-Ей все равно. Если тебе устроят темную толпой, кому ты будешь мстить, если захочешь? Самому слабому или самому сильному? Всем, всему миру? Дети тех, кто их пустил по минному полю на спор, плавают от акул со вспоротым брюхом, просто так, ради забавы. По-моему это нормально…
-Черт, я думал, она далеко уползла. Человек Машинный. Амнезия. По минному полю не иди. Оно захочет, чтобы ты ползла. Мины - это его глаза. Оно сломает тебя.
-Слова значат то, что люди в них вкладывают. Человек видит себя и говорит про себя всегда.
-Ни один человек не увидит всего человечества. Поэтому только до сих пор считается, что есть что-то кроме него в мире, в себе.
-Переждать, пережить, это ли не про глупцов, которые учатся на чужих ошибках?
-Многие считают, что наоборот! И их - девяносто пять процентов и они…
-Это ли не автопортрет? Нежелание судьбы, даже если судьба - это твоя свобода выбора?
-Одно дитя человеческое, попав в ситуацию выбора, в ситуацию судьбы человеческой, стремится лишь поскорее вернуться к обычной нормальной жизни, которая для него доступна. (Назовем такого ребенка «Американец».) Для другого - нет жизни. (Назовем его «Японец».) И испытание кажется издевкой. Зачем оно, когда тебе уже некуда возвращаться с него, зачем все это. Зачем? Тогда это скорее пережить, а не переждать, довольствуясь чужим опытом, который говорит - как избежать, как уйти и как пройти, но не скажет: куда и зачем? Вопрос «как», существовал ли он для меня когда-то. Это история о тех, для кого такого вопроса больше нет. Ответ «никак» устроит? Нет.
Голубые глаза океана. История Майи!
«Мой кораблик сна плывет по волнам, по волнам, по волнам…»
-Майя!
-Что? - Спросила я. И очнулась ото сна. И подняла глаза. Чтобы увидеть это…
-Мне нужно много-много марганца, ты, что не поняла?
-Это - много! - Я притащила весь, что нашла в развалах и аптеках. Я помнила лица тех, кто мне его продавал. И краску-серебрянку тоже. И много еще чего, например, глицерин. Правда теперь он не нужен, его слишком много, литров двадцать видела у него на чердаке в огроменной бутыли. Я даже сфотографировала её, сама-догадываюсь-зачем.
-Если это для тебя много, то мне нужно намного больше, чем много…
Я представила, как тащу ему мешок этого марганца, изображая деда мороза. Стало катастрофически грустно. Диму Исаева арестовали через год, он пытался взорвать здание местного суда, а до этого уже много чего взорвал. Это было уже в старших классах, я к тому моменту не училась в школе, я вообще к тому моменту нигде не училась, и не работала нигде.
Дома я обычно закрывалась от мира дверью и хорошими, мощными наушниками.
Дым под девятнадцать атмосфер…*
На кухне кипел чайник. Он свистел паром и звенел металлом.
На самом деле кипела вода, но ведь все так говорят, да и нам можно…
Чайники они кипят, когда уже плавятся стены. Но всем плевать на смысл, им главное, что понимают их.
«Но если ты далек от этих рельс. Где тут найдешь ты поезд, чтоб уехать?»
«Кто-то сказал - они общаются, что носятся поезда по рельсам - шаг влево, шаг вправо - и сходишь с пути».
«Но это не мои пути!»
«Так пролижи ты новые!»
«Я не хочу. Всю жизнь на это гробить, чтобы потом опять носились поезда перевозя таких ведь любопытцев».
-Хантер нужен?
-Я уже спаяла и сварила для него обвеску.
-Ты молодец, но как с правами а?
-Мы далеко уедем, там не нужны права.
Тишина, лишь чайник кипит на плите в кухне дома не отмеченного на карте, он уже под снос годится и обозначен, но его еще не снесли, но его как бы уже и нет. Двойственное положение - между жизнью и смертью. Дом-маргинал. Начинка из старого дерева, вокруг сияют многоэтажки из стекла начиненные деньгами и амбициями их, преумножив обратить во власть. Они столпились кругом и делают вид, что не видят старый деревянный дом. Дом-невидимка. Дом из старого детства.
-Я схожу с ума…
-Поздравляю! - радостно до колик голос звенел от внутренней радости грозившей затопить полмира.
-Этот мир…
-Он насмехается надо мной!
-А предыдущий?
-Я… а был предыдущий? - Я явно что-то пропустила и забыла напрочь.
-Я не помню…
-Вот! Парамнезия детектед!
-Ты не знаешь с чем сравнивать!
-Все в порядке, система позаботится о тебе…
-Система? Апохромат твоих глаз! - Делает вид, что снимает меня, складывает пальцы в воздухе объективной рамкой. Объективная рамочка объективна в доску.
-Ты не понял…
-Ты подписал этот договор, ты родился в этом мире, ты стал частью Строя. Не называй его по имени - не назову!
-Любишь кататься - люби и саночки возить - они так говорят когда устали. Они все устают, о да.
-Живи! И будь свободен! В этом мире живых правил! Ты часть Сингонии, отныне имя тебе Человек!
-Я…
-Ты человек!
-Я не уверен.
-Оставьте меня…
-Оставьте меня вы все!
-Знаешь, как невозможно что-то делать, когда на тебя давят а?
-Это словно ты под водой в батискафе - он круглый! Знаешь, какой бы он ни был формы - на самом деле - форма одна и это - сфера. Капсула - кабина с пассажирами всегда идеально сферической формы.
-Все остальное - надстройки. - Добавил и опять защелкал этой своей титановой зажигалкой…
-Они ведь из титана?
-Да, или авиационного дюралюминия с продольными и поперечными ребрами жесткости.
-Вот у меня ощущение периодически, что я сама становлюсь такой же - идеально сферической.
-Сферическая школьница в вакууме.
-Постшкольница…
-Ну, где то так.
-Я не курю…
-Вообще…
-Разве только пассивно.
-Знаешь - не будешь же ты всем вокруг каждый раз напоминать, что ты этого не переносишь.
-Можно засунуть свою аллергию в задницу - свою чужую, какая шайтану разница.
-Их так много и они все равно будут этим заниматься. И тут ты все эти годы мучавшаяся этим вдруг осознаешь…
-Одну простую и банальную до колик вещь.
-Штуку
-Ага, штучку.
-Эскападу! - делает выпад.
-Ты не вооружен. - Мне почему-то грустно.
-Что тебе нравится!?
-Нет, даже не запах - тебе нравится, как они это делают.
-Вот и все.
-Ты привыкла - у тебя в мозгу что-то щелкнуло и ты начала получать от этого удовольствие.
-Изменить то ты ничего тут не можешь, люди не меняются.
-Вот и все - они курят, а ты тащишься.
-Знаешь, я знаю людей, которые очень стильно это делают. В жизни - не в кино, скорее наоборот - я никогда не видела, чтобы это так делали на экране.
-Вот и все.
-Ты приспособилась, я поздравляю тебя
-Окаянный мир - конец связи.
-Пожалуй, я сегодня опять не пойду домой…
«Ваш поезд отправляется с перрона, не опоздайте господа!»
«Купе заказано заранее, мы вам помашем навсегда из нашего окна!»
«Winters Misery (remix) - Doppelganger - Dancing - Gothic Rock - Без оценки - Без названия» кончает играть в моих наушниках, а окно пробиваются лучики солнца. Оно пробито ими как дырками от пуль.
Когда она привезла нас в лес, и он стал устилать землю, проросшую травой, так неумело, так радуясь. А я смотрела, я смотрела на неё, на него, видела слезы, понимала, все понимала, что сейчас будет. Я видела, что не для того привезли нас сюда. И вот тогда мне стало страшно от безмерной грусти и жалости.
Ну и что, что я сделаю это сейчас и здесь, где-нибудь, когда-нибудь похожее повторится, и там меня не будет. Это больно.
Библиотека.
-Крэнберрис! Киты поют! Так красиво!
-Это динозавры ноют, а не киты поют.
-Просто создатели Парка Юрского Периода для озвучивания гигантский травоядных диплодоков использовали записи песен китов.
Она сидела в библиотеке. Лучи солнца пробивались из-под штор и падали вниз на пол и на шкафы с книгами. В них кружились пылинки. Но в комнате было чисто, пыль есть всегда, она видна в лучах света, и иногда именно эти маленькие невидимые невооруженным взглядом пришельцы, именно они могут дополнить чувство уюта.
Это странно. Но это так.
На самом деле это красиво и по-домашнему. Я любила это наблюдать утром, когда только проснулась.
Она сидела ко мне спиной, падали лучи света и на её спину. В колготках. Не знаю почем, но я сразу у девушки обращаю внимание на ноги. Бедра. Глаза. Рот. Нос. И уши. Именно в такой последовательности. А потом волосы…
А потом…
-Вау! 42!
Ловит попутку, стоя на остановке на цыпочках, кругом люди, но иногда мне кажется, что цветная здесь лишь она. Девочка-блюз туманного утра.
Это чувство - как блюз, блюз это как напряжение в ожидании момента, как дождь легкий летний и слепой, как открыть в первый раз глаза и посмотреть на небо и облака, которые текут по небу для тебя, они твои…
И не важно, видит ли их кто-то - эти облака - лишь твои, лишь твои мечты придают им форму лишь ты сейчас так, именно «Так» на них смотришь.
Кто сказал, что блюз это грустно. Это то чувство, которое так похоже на грусть лежит всегда где-то рядом и никогда не хочет выйти на свет.
Это…
Как проснуться и понять что-то невероятно древнее, что-то настолько важное для тебя…
Это?
Блюз это музыка для души, но не от души, это взгляд души, это не послание одной души другой - нет, это настроение лишь одно, это абсолютное одиночество, это всегда, каждый раз по-новому и опять как в первый раз.
Это как на празднике маршировать по Рамштайн. И улыбаться, и наслаждаться глупым непонятным счастьем под эти странные непонимающие взгляды.
Это как плакать под дождем и мечтать, что никто не увидит твоих слез.
На самом деле - это совершенно другое, другое не для кого-то, а для меня. В этом смысл, в этом запахи, в этом дух и душа блюза - каждый раз новый, каждый раз для тебя один и тот же знакомый мотив будет другим.
Это страшно как поцелуй Люцифера и настолько же невинно и забыто.
Вот что общего у Рамштайн и Блюза?
А что общего у всего этого мира и Блюза?
Я думаю блюз у каждого свой - и саксофон и губная гармошка и гитара и самые отчаянные попытки диджея смешать тот самый напиток звукового грустного счастья на грани суицидальной эйфории несбывшейся далекой одинокой, но такой прекрасной мечты…
А вообще-то блюз это то, что пришло к нам из Африки, пересекло океан, чтобы родиться в Америке.
Это всегда та - другая - сторона зеркала. Это всегда там - снаружи и внутри. И всегда - нигде. Этого - не найти. Ты одна и блюз один. Ты чмокаешь лужи и отражаешься в зеркалах. А он так грустно и не навязчиво возьмет твою душу и…
Через минуту я напишу по-другому - у меня будет другое настроение. Я решу, что показать, а что спрятать, но это…
Вот я сама не понимаю, что я тут написала и блюз… он такой… же…
Можно было сказать, что блюз это…
Это песни грустные мотивы негров, что потеряли свою страну свое прошлое, это такие полузабытые сладкие воспоминания о прошлом и грусть, о настоящем.
Но ведь все равно, ты ведь все равно будешь искать что-то свое в этих глупых словах и еще более глупых звуках. И найдешь, и уйдешь…
Не попрощавшись.
Я так и не поняла, почему мне нравится библиотека, мне - не читавшей никогда печатных книг. Я так и не поняла, не узнала, что было в тех мотивах, что звучали снова и снова, и не могла я ими напиться.
Мы в школе, но школа слишком далека от нас. Ведь в школе тоже есть библиотека.
-Вау 64! - Говорит ня, пытаясь уследить за его шулерскими движениями рук, расставляющих фигуры.
-Матан-ня, - говорит она, смотря, как он делает ход. Он угрожает ладье и королю.
-Вилка!
Убирает короля, его конь съедает ладью и теперь угрожает королю и слону.
-Ма-таа-ня, - медленно как анимированная змея говорит она и так же перебежками убирает короля. Помотавшись во всей свободной доске, он встает, наконец, на свое место. А на правом фланге войска Матаня’ кровавая баня.
-Мельница, - как бы смущенно улыбается он и съедает очередную фигуру, снова шахуя короля.
-Ага, матаня! - Кричит она, убирая короля еще раз, ведь не закрыться ей от коня. Он есть и он ест. Она ворочается попкой на табуретке и почти лежит уже на доске.
-Мат, - говорит она, сдвигая короля, - тебе не нужно больше кушать, давай я покормлю тебя?
Я смотрела, как двигались её руки и сновали вверх-вниз ресницы. Как задирался и опускался подбородок. Как она дышала, иногда маленькой грудью, а иногда тугим животом, как ей вечно не сиделось на месте, все спешила она куда-то иногда голышом. Мы все спешили жить, но она делала это не нарочно.
Однажды я поехала на море. Море мне казалось океаном. Пчелка Майа опылит этот гигантский голубой цветок, думала я, наблюдая, как птицы кружат над волнами. Поезд, автобус, люди, много людей, все снуют вокруг меня. В небе висит белое солнце. Запахи сменились. Другой мир, другая страна. Что-то хочет вырваться из меня и унестись вслед за этим солнцем. Море, оно проглотило в эту ночь меня.
Я сама предложила родителям искупаться после заката. Море поглотило меня, мне стало хорошо, слишком хорошо для маленькой девочки. А затем пришла боль. Я думала, что на меня напала акула, но на черном море не бывает акул!
«Она проплыла столько миль, чтобы только сделать это!», кричала одна я внутри кокона из боли. Другая просто пыталась вырваться из цепких акульих «рук». Руки моря отпустили меня не сразу, лишь, когда я услышала возгласы отца и визги матери, лишь только полностью насладившись моей болью, они отпустили мое тело. Вода вокруг окрашивалась кровью, на вкус такая же, но запах поменялся. Плавая там, в воде, я чувствовала: что-то вываливается из меня. Было тошнотворно, но я слишком боялась потерять сознание, чтобы и впрямь утонуть. Я сопротивлялась слабости и пыталась добраться до берега. Отец добрался до меня раньше. Очнулась в больнице.
Потом меня допрашивали. Они искали «этих типов», что «изнасиловали и пырнули меня ножом», первая фраза незнакомого офицера, вторая паренька, с которым я познакомилась вечером предыдущего дня в гостинице.
Но я-то знала, что это была акула. Она смотрела на меня, на меня, голубыми глазами океана.
«Я знаю, тут такое бывало уже», сказал мне паренек. Его лицо казалось мне слегка смазанным, а потом навалилась тошнота. Очнулась я снова в больнице, потом дошло, что и не покидала палату я, просто устав заснула. Я так и не узнала, говорил он со мной до этого или после. Вообще в те дни все как-то перемешалось. Наверное я его не видела после того первого вечера, а все остальное мне приснилось. Еще там была девочка, она размахивала руками и пела про бездну и её глаза. Все повторяла: «В глубине, в глубине, там темно и так спокойно…»
И танцевала, распустив руки бабочкой, вращалась на месте, порхала по мокрому песку, а её сносило ветром, как течением. Это называется дрейфовать. Вот такой вот, дрейфующий пляжный танец в одиночестве и под луной смотрела я ночью в больнице. Скорее всего, во сне, только очень ярком.
Я хотела их увидеть, прежде чем умереть, я хотела обрести покой. И я смотрела в них, столько, сколько могла. И я увидела то, что скрыто там, в глубине, куда не проникает свет солнца. Там тьма, там всегда лишь одна тьма. Но там, в глубине, в той беспредельной тьме, куда не проникает свет человеческого солнца, живут, наверное, самые красивые создания в мире. У них есть свой, особенный, не доступный другим и не понятных им свет. Это чудо из чудес. Их нельзя поднять на поверхность, ведь тогда они погибнут, и потеряют все свое очарование, они потеряют свой свет и станут в свете солнца обычным желе. И только тот, кто уживется в той глубоководной тьме, может их лицезреть такими, каковы они есть на самом деле. Жалко, так жалко, что это недоступно людям.
Рыбаки от людей, что обязаны заботиться о гадах морских видят в них лишь желе, что поднимают временами их сети. Им приходится отчищать его. Оно не очень хорошо пахнет.
Согласно теперешним законам процесс подъема, так похожий на казнь нельзя демонстрировать по телевизору, правда, вы видите их очень часто. Многие делают на этом деньги и славу. Они демонстрируют эту массу, а люди падки на неё. Но то, что вы видите - не Они. Наверное, мой рассказ все-таки о Них.
Она улыбалась и стояла, просто стояла и улыбалась, не вызывающе, а так мягко и задумчиво, и если честно даже не стояла, она не опиралась о палубу, она как бы висела над ней, ее ноги были расслаблены, и создавалось впечатление что она стоит в очень элегантной позе, но это было не так…
Палуба кренилась, а она стояла, висела, по-прежнему прямо…
-Ее ребенком солдафоны на том фронте с братиком пустили по минному полю. На пари, хотели посмеяться. Она далеко ушла. На двухсотом метре ей оторвало нижнюю часть туловища, а брата разорвало на куски. Дальше она ползла. Она далеко уползла. Зачем она ползла? Что было впереди?
-Она не могла идти.
-Все?
-И это нормально.
-Почему она думает, что это были американцы?
-Ей все равно. Если тебе устроят темную толпой, кому ты будешь мстить, если захочешь? Самому слабому или самому сильному? Всем, всему миру? Дети тех, кто их пустил по минному полю на спор, плавают от акул со вспоротым брюхом, просто так, ради забавы. По-моему это нормально…
-Черт, я думал, она далеко уползла. Человек Машинный. Амнезия. По минному полю не иди. Оно захочет, чтобы ты ползла. Мины - это его глаза. Оно сломает тебя.