О социализации. 3
Настало время вновь поговорить о социализации - моих сверстников и моём лично в золотую пору детства. Спасибо всем, кто писали комментарии. Ваши воспоминания очень ценны, они создают тот пёстрый ковёр нашей ушедшей реальности детства и ранней юности.
Первые части: 1, 2, 3.
На дальнейшее мемуарство меня сподвиг пост женщины в одном известном сообществе, в котором она рассказала о своей соседке. Соседка пламенно ненавидит "советскую дрессуру" и несвободу, которая, видимо, в её картине мира заключается прежде всего в воспитании детей. С огорчением приходится констатировать, что это довольно распространённое заблуждение: отождествление воспитания и муштры, свободы и асоциальности. У меня плохая новость для таких путаников: ни одно так называемое свободное общество асоциальных личностей не терпит. Честное слово, даже у индейцев пираха, которых белые клерки год назад опять подняли на щит как оплот всех мыслимых свобод в связи с выходом книги Дэниэла Эверетта, социализация тоже есть. Не надо думать, что раз они не ругают детей, они их не социализируют. Это необходимо как минимум для того, чтобы ребёнок знал, что считается хорошим, а что плохим, как надо и как не надо, что может быть опасным для него самого, а какие его действия могут подвергнуть опасности других.
У упомянутой выше соседки маленькая дочь постоянно шумит. например, громко кричит в подъезде, где хорошая акустика. И перед сном бегает и громко вопит. Но мамаша не желает ничего сделать, чтобы это если не прекратилось, то хотя бы как-то уменьшилось. "Я всегда поставлю интересы своего ребёнка выше интересов окружающих" © Оно вроде бы и правильно, но у меня для таких мамаш есть очень плохая новость. Однажды "ваш ребёнок" вырастет, и может получить очень предметное подтверждение двух хорошо известных тезисов: а) жить в обществе и быть свободным от общества невозможно и б) свобода твоего кулака кончается там, где начинается свобода носа твоего ближнего.
Как же обстояли дела с детской шумностью в нашей среде у меня и моих сверстников?
Здесь я должна сделать ещё одно маленькое отступление и напомнить об оддной вещи. Садясь за эти воспоминания, я старательно припоминала не только ситуации и речи, но и свои детские ощущения. И когда я глубоко погрузилась в них, в те, которые я испытывала в возрасте лет двух-трёх, до меня внезапно глубинно дошло: да ведь маленькие дети действительно не понимают, что такое "другие"! Разумеется, он их видит и довольно быстро узнаёт, что другие люди (именно взрослые, потому что такие же маленькие дети не совсем люди - они всегда при взрослом) могут в чём-то его ограничить, хотя бы выдав какую-то реакцию - нахмуриться, погрозить пальцем, сказать "ай-ай-ай" или "нельзя!" А вот как эти другие соотносятся с ним самим и его близкими, ребёнок уже понять не в состоянии. Иными словами, совершенно непонятно, что такое "соседи", как это так они живут "за стеной" или "под нами".
У бабушки я видела, что старый купеческий дом, где была её квартира, населён многими людьми. Но когда я заходила в квартиру, остальной дом переставал для меня существовать. При этом я помнила, что, если выйти за дверь, то Пономарёвы живут в другом конце коридора, а у нас в общем тамбуре вторая дверь ведёт к тёте Тосе. Но какое отношение тётитосина квартира имеет к стене нашей спальни, я не понимала. Поэтому была однажды не то что напугана, но сильно встревожена, когда во время моего дневного сна, а точнее - уже привычного незасыпания, услышала стук в стене. Стук был громкий и ритмичный. Он то замолкал, то возобновлялся, то становился громче, то затихал. И бабушка подходила к моей постели, смотрела на стену и недовольно морщилась. А на другой день рассказывала кому-то (наверное, кому-то из соседок), что вчера "за стеной" был шум и топот. Там, оказывается, плясали (чёрт побери, там, наверное, ещё "барыню" с притопом и под баян выдавали - а это год примерно 1961-й или 62-й). Идею общей стены в двух квартирах я тогда не постигла, но поняла, что шум производили люди, конкретно тётя Тося и её гости, и от этого, во-первых, тревога прошла, а во-вторых, я начала смутно понимать, что наше пребывание в пространстве как-то связано - так, что мы можем даже слышать друг друга, не общаясь непосредственно.
Не менее трудно мне было постичь уже в более старшем возрасте, года в четыре, что такое "живут под нами". Нет, я уже понимала, что такое многоквартирный дом, и знала, что где-то этажом ниже, в квартире, расположенной так же, как наша, живёт милейшая Татьяна Степановна, но не понимала, как это наш пол, упрощённо говоря, является её потолком. Помогли мне понять это, как ни странно, деревянные кубики, о которых я страстно мечтала, и мама привезла мне их аж из Москвы. Они были вот такие:
Совершенно не понимаю, почему на сайте "Я плакал" над ними смеются. Шикарные были кубики, и, строя из них дома для своих игрушечных "зверюшек", я поняла, как соотносится пол верхней квартиры и потолок нижней.
Но было бы безбожной идеализацией и лакировкой действительности заявить, что присущая детям шумность с тех пор меня покинула. Я, естественно, могла пуститься в пляс под весёлую музыку (особенно я уважала пластинку с детскими песнями Аркадия Островского - вот такую. Там есть "Песенка с гармошкой" про танцующих зайчиков...) или просто начать скакать, изображая, скажем, лошадку. А ещё ко мне приходила задушевная подружка, у которой, по выражению моей мамы, было "шило в попе", поэтому наши с ней игры приобретали нередко довольно бурный характер. Иногда она просто открытым текстом предлагала: "Давай побесимся", и мы сцеплялись правыми руками и начинали кружиться пропеллером, раскручивая друг друга и громко вопя: "Беси-беси-трулялеси!" А иногда мы просто кружились, как дервиши, пока пол не начинал уплывать из-под ног, и тогда мы с грохотом падали и смотрели, как на нас, кружась, спускается потолок.
Все трулялеси моей мамой жёстко пресекались - когда была возможность, нас просто выставляли гулять (о некровожадные времена, когда можно было четырёх- пятилетних детей отправить во двор, и следить за ними, просто поглядывая из окна). Если мы трулялесили у подружки дома, то, как правило, всё кончалось явлением её отца, который, сопровождая речь движениями указующего перста, говорил: "Так, Ирка, стань в угол! Ты, Ольга, стань в другой угол!" Постояв по углам, мы потихоньку выползали без разрешения, но беситься уже опасались.
Так же, впрочем, мама пресекала и мои одиночные слишком бурные прыжки. "Ты что, - говорила она, - внизу же люди живут, сейчас Татьяна Степановна прибежит". Это действовало. Надо сказать, что Татьяна Степановна действительно как-о раз пришла - но не затем, чтобы выразить своё недовольство: она нечаянно заснула, а в это время у неё что-то пригорело на плите, и вот она приходила извиняться за доставленное неудобство. Однако когда мы всё с той же Иркой и ещё одной моей подружкой из соседнего двора как-то раз резвились у нас в подъезде (нам было уже лет по пять), та же Татьяна Степановна высунулась за дверь своей квартиры и мягко выговорила нам. А мы так весело проводили время: сначала с визгом прятались в подъезде от каких-то "дворовых мальчиков", бегая вверх-вниз, потом прыгали с нижних ступенек лестницы - надо было перескочить на пол лестничной площадки через одну, а лучше через две ступеньки, не держась ни за что. В идеале, конечно, следовало перемахнуть через три, но на это я решилась лишь один раз. Вот Татьяна Степановна и сказала нам, что мы не только шумим, но и подвергаем себя опасности. На лестнице нельзя играть: можно упасть и расшибиться или даже что-то себе сломать.
Когда я была совсем маленькая, лет двух с небольшим, Ниночка Пономарёва (которая, напоминаю, уже ходила в шестой класс и учила физику) сказала мне как-то раз, когда мы гуляли, что на улице нельзя визжать. "Вот будешь визжать, в милицию заберут". Это подействовало: не то чтоб я боялась милиции, меня скорей смущало слово "заберут". Ну хорошо: заберут меня от бабушки, и что потом? Как же я без неё? И даже без Ниночки, которую я обожала? Это было очень пугающей перспективой.
А в детском саду, когда нам было лет по пять-шесть (то есть это либо средняя, либо старшая группа) наша любимая воспитательница Нина Владимировна выбрала другую тактику для более успешной нашей социализации. Воспитателям, как я понимаю, полагалось - согласно методичкам - проводить с детьми развивающие занятия и беседы. Вот беседы превращались зачастую в форменное шоу одного актёра. Нина Владимировна умела быть чрезвычайно убедительной и преподносить информацию в необыкновенно красочной и эмоционально захватывающей форме. Вспоминая Нину Владимировну, я хорошо понимаю, ка́к на каком-нибудь средневековом базаре простые люди, окружив сказителя, слушали его, затаив дыхание и открыв рты. Как мы. Так вот Нина Владимировна объяснила нам, что те, кто визжат, орут и даже просто очень громко разговаривают, рискуют своими голосовыми связками. Она объяснила нам, что такое голосовые связки и сказала, что, если издавать чрезмерно громкие звуки, связки порвутся. Далее она привела очень убедительный "случай из жизни" - про одного мальчика, звали его Витя, который был её воспитанником и у которого лопнули связки. Мы были так поражены несчастьем Вити, пусть даже заслуженным, что никто не решился спросить о его дальнейшей судьбе. Вся группа потрясённо молчала.
У меня это вылилось в небольшой невроз. Я с раннего детства была очень мнительна - может, потому, что действительно много болела и тревога родных за меня передалась мне самой. А в данном случае никто не объяснил, что такое слишком громкие звуки. А вдруг я сегодня на прогулке громко кричала, когда мы играли в снежки? Вдруг я спорила на слишком высоких тонах с Танькой К., какого цвета должно быть платье у принцессы, которую я рисовала? Вдруг я слишком бурно радовалась, когда утром привели Ирку? И вот я, лёжа, по своему обыкновению, без сна во время тихого часа, через каждые несколько минут тихонечко пробовала голос. Мне необходимо было знать: работают ли ещё мои связки - или уже порвались? В какой-то из дней Нина Владимировна, которая бдила над нами в спальне, вдруг подошла и рявкнула вполголоса: "Да что ж ты всё мычишь? Что случилось?" Я не могла сказать ей правды. А вдруг она тогда демонически захохочет, перечислит все мои случаи громкоговорения за первую половину дня и скажет, что моим связкам осталось жить совсем немного? Я оказалась в ужасном положении и должна была мучиться неизвестностью о моём голосе до конца тихого часа.
При всей сомнительности описанного метода воспитательнице удалось немного утишить детей - правда, большей частью тех, кто и так не были склонны к произведению избыточного шума, кого можно было успокоить и по-другому. Настоящие буйные продолжали буйствовать. Однако даже их удавалось хоть не надолго утишить, напомнив им о голосовых связках, причём напоминали сами дети. Никому не хотелось ни для себя, ни для товарищей, даже самых неприятных, участи мальчика Вити.
Но и в более старшем возрасте родные напоминали мне о необходимости умерять голос. Когда моя речь становилась слишком громкой или взволнованной, тётушка говорила: "Ша! Ша! Я тебя прекрасно слышу!" Мне так нравилось слово "ша!", которое не употреблялось в Новосибирске, что ради него одного я готова была убавить громкость. А когда мы с мамой возвращались из очередной поездки (а "Сибиряк" приходил уже довольно поздно вечером, и пока мы добирались до Городка, была уже глубокая ночь) и я, зайдя в подъезд, начинала что-то говорить в полный голос, мама меня осаживала: "Тише, тише! Люди же спят! Надо же думать и о других!"
Во дни моего детства и ранней юности не было ещё мощных акустических систем. Проигрыватель у нас был, сначала моно, потом появился и стерео, году так, наверное, в 1974-м. Видимо, нас всё-таки не слышали соседи, как мы не слышали их, так как жили мы в кирпичном доме с довольно толстыми стенами. В доме напротив (а двор у нас был тесный) жил любитель Высоцкого, который хоть и не выставлял динамики на подоконник, но всё же считал необходимым ознакомить весь двор с творчеством Владимира Семёновича. Такое поведение у нас считалось диким и безусловно осуждалось. Однако, разумеется, к всеобщим праздникам и индивидуальным торжествам соседей не только мы, но и все жильцы двух наших небольших домов относились с пониманием - благо не было у нас таких у кого торжество каждый день.
Видимо, не раздражало также живое пение. Если кто-то хорошо пел и это было слышно на улице, непременно находились слушатели, которые выходили оценить вокал. В доме напротив, на втором этаже, в третьем подъезде жил забавный дядечка средних лет. Иногда на исходе лета или ранней осенью он сидел у себя на балконе, вязал банные веники и негромко, но очень чисто и солидно пел арию Варяжского гостя. Самые низкие ноты ему не давались, но я и ещё пара человек каждый раз высовывались послушать. Мамины дни рождения всегда отмечались хоровым пением, а пели её друзья, как я уже не раз писала, прекрасно. Родилась она в конце мая, поэтому и праздновали всегда с открытым балконом. На её сорокалетие гости были в ударе, и пели мы не хуже нашего Камерного хора. И когда я выглянула зачем-то, то увидела, что в доме напротив на балконах стоят улыбающиеся слушатели. Кто-то даже зааплодировал. Вот такая милая итальянщина начала 70-х. Но, конечно же, уставное время при этом соблюдалось свято. "Уже поздно" - и значит, пора замолкать.
...Кто-то может сказать, что такое воспитание - действительно "советская дрессура". Однако могу теперь совершенно уверенно сказать, что навык "думать о других" немало помог мне в жизни. В частности у меня никогда не было конфликтов с коллегами в трудовых коллективах. С начальством могли быть, а с коллегами если и возникали конфликтные ситуации, то разрешались они конструктивно. Кроме одного случая, когда я делала всё, чтобы меня с этого места выгнали. Если бы ещё меня и моих друзей в нашем советском прошлом научили лучше защищать свои границы, то была бы полная гармония. Сейчас, как мне кажется, люди делают больший акцент на собственных границах и собственных интересах, что, конечно, естественно, но при этом забывают, что и у другого человека его собственная рубашка ближе к телу. Думаю, что нахождение гармонии в социализации детей, обретение равновесия между своими и чужими границами, между интересами личности и социума - задача следующего поколения. Это нормальный процесс развития человеческого общества.
Продолжение следует.
И напоминаю: каждый, кто помнит СССР, может поделиться своими воспоминаниями о социализации детей, а мне кинуть ссылку, чтобы читатели могли сравнивать и составлять из кусочков сколько-нибудь цельную картину.
Large Visitor Map
Первые части: 1, 2, 3.
На дальнейшее мемуарство меня сподвиг пост женщины в одном известном сообществе, в котором она рассказала о своей соседке. Соседка пламенно ненавидит "советскую дрессуру" и несвободу, которая, видимо, в её картине мира заключается прежде всего в воспитании детей. С огорчением приходится констатировать, что это довольно распространённое заблуждение: отождествление воспитания и муштры, свободы и асоциальности. У меня плохая новость для таких путаников: ни одно так называемое свободное общество асоциальных личностей не терпит. Честное слово, даже у индейцев пираха, которых белые клерки год назад опять подняли на щит как оплот всех мыслимых свобод в связи с выходом книги Дэниэла Эверетта, социализация тоже есть. Не надо думать, что раз они не ругают детей, они их не социализируют. Это необходимо как минимум для того, чтобы ребёнок знал, что считается хорошим, а что плохим, как надо и как не надо, что может быть опасным для него самого, а какие его действия могут подвергнуть опасности других.
У упомянутой выше соседки маленькая дочь постоянно шумит. например, громко кричит в подъезде, где хорошая акустика. И перед сном бегает и громко вопит. Но мамаша не желает ничего сделать, чтобы это если не прекратилось, то хотя бы как-то уменьшилось. "Я всегда поставлю интересы своего ребёнка выше интересов окружающих" © Оно вроде бы и правильно, но у меня для таких мамаш есть очень плохая новость. Однажды "ваш ребёнок" вырастет, и может получить очень предметное подтверждение двух хорошо известных тезисов: а) жить в обществе и быть свободным от общества невозможно и б) свобода твоего кулака кончается там, где начинается свобода носа твоего ближнего.
Как же обстояли дела с детской шумностью в нашей среде у меня и моих сверстников?
Здесь я должна сделать ещё одно маленькое отступление и напомнить об оддной вещи. Садясь за эти воспоминания, я старательно припоминала не только ситуации и речи, но и свои детские ощущения. И когда я глубоко погрузилась в них, в те, которые я испытывала в возрасте лет двух-трёх, до меня внезапно глубинно дошло: да ведь маленькие дети действительно не понимают, что такое "другие"! Разумеется, он их видит и довольно быстро узнаёт, что другие люди (именно взрослые, потому что такие же маленькие дети не совсем люди - они всегда при взрослом) могут в чём-то его ограничить, хотя бы выдав какую-то реакцию - нахмуриться, погрозить пальцем, сказать "ай-ай-ай" или "нельзя!" А вот как эти другие соотносятся с ним самим и его близкими, ребёнок уже понять не в состоянии. Иными словами, совершенно непонятно, что такое "соседи", как это так они живут "за стеной" или "под нами".
У бабушки я видела, что старый купеческий дом, где была её квартира, населён многими людьми. Но когда я заходила в квартиру, остальной дом переставал для меня существовать. При этом я помнила, что, если выйти за дверь, то Пономарёвы живут в другом конце коридора, а у нас в общем тамбуре вторая дверь ведёт к тёте Тосе. Но какое отношение тётитосина квартира имеет к стене нашей спальни, я не понимала. Поэтому была однажды не то что напугана, но сильно встревожена, когда во время моего дневного сна, а точнее - уже привычного незасыпания, услышала стук в стене. Стук был громкий и ритмичный. Он то замолкал, то возобновлялся, то становился громче, то затихал. И бабушка подходила к моей постели, смотрела на стену и недовольно морщилась. А на другой день рассказывала кому-то (наверное, кому-то из соседок), что вчера "за стеной" был шум и топот. Там, оказывается, плясали (чёрт побери, там, наверное, ещё "барыню" с притопом и под баян выдавали - а это год примерно 1961-й или 62-й). Идею общей стены в двух квартирах я тогда не постигла, но поняла, что шум производили люди, конкретно тётя Тося и её гости, и от этого, во-первых, тревога прошла, а во-вторых, я начала смутно понимать, что наше пребывание в пространстве как-то связано - так, что мы можем даже слышать друг друга, не общаясь непосредственно.
Не менее трудно мне было постичь уже в более старшем возрасте, года в четыре, что такое "живут под нами". Нет, я уже понимала, что такое многоквартирный дом, и знала, что где-то этажом ниже, в квартире, расположенной так же, как наша, живёт милейшая Татьяна Степановна, но не понимала, как это наш пол, упрощённо говоря, является её потолком. Помогли мне понять это, как ни странно, деревянные кубики, о которых я страстно мечтала, и мама привезла мне их аж из Москвы. Они были вот такие:
Совершенно не понимаю, почему на сайте "Я плакал" над ними смеются. Шикарные были кубики, и, строя из них дома для своих игрушечных "зверюшек", я поняла, как соотносится пол верхней квартиры и потолок нижней.
Но было бы безбожной идеализацией и лакировкой действительности заявить, что присущая детям шумность с тех пор меня покинула. Я, естественно, могла пуститься в пляс под весёлую музыку (особенно я уважала пластинку с детскими песнями Аркадия Островского - вот такую. Там есть "Песенка с гармошкой" про танцующих зайчиков...) или просто начать скакать, изображая, скажем, лошадку. А ещё ко мне приходила задушевная подружка, у которой, по выражению моей мамы, было "шило в попе", поэтому наши с ней игры приобретали нередко довольно бурный характер. Иногда она просто открытым текстом предлагала: "Давай побесимся", и мы сцеплялись правыми руками и начинали кружиться пропеллером, раскручивая друг друга и громко вопя: "Беси-беси-трулялеси!" А иногда мы просто кружились, как дервиши, пока пол не начинал уплывать из-под ног, и тогда мы с грохотом падали и смотрели, как на нас, кружась, спускается потолок.
Все трулялеси моей мамой жёстко пресекались - когда была возможность, нас просто выставляли гулять (о некровожадные времена, когда можно было четырёх- пятилетних детей отправить во двор, и следить за ними, просто поглядывая из окна). Если мы трулялесили у подружки дома, то, как правило, всё кончалось явлением её отца, который, сопровождая речь движениями указующего перста, говорил: "Так, Ирка, стань в угол! Ты, Ольга, стань в другой угол!" Постояв по углам, мы потихоньку выползали без разрешения, но беситься уже опасались.
Так же, впрочем, мама пресекала и мои одиночные слишком бурные прыжки. "Ты что, - говорила она, - внизу же люди живут, сейчас Татьяна Степановна прибежит". Это действовало. Надо сказать, что Татьяна Степановна действительно как-о раз пришла - но не затем, чтобы выразить своё недовольство: она нечаянно заснула, а в это время у неё что-то пригорело на плите, и вот она приходила извиняться за доставленное неудобство. Однако когда мы всё с той же Иркой и ещё одной моей подружкой из соседнего двора как-то раз резвились у нас в подъезде (нам было уже лет по пять), та же Татьяна Степановна высунулась за дверь своей квартиры и мягко выговорила нам. А мы так весело проводили время: сначала с визгом прятались в подъезде от каких-то "дворовых мальчиков", бегая вверх-вниз, потом прыгали с нижних ступенек лестницы - надо было перескочить на пол лестничной площадки через одну, а лучше через две ступеньки, не держась ни за что. В идеале, конечно, следовало перемахнуть через три, но на это я решилась лишь один раз. Вот Татьяна Степановна и сказала нам, что мы не только шумим, но и подвергаем себя опасности. На лестнице нельзя играть: можно упасть и расшибиться или даже что-то себе сломать.
Когда я была совсем маленькая, лет двух с небольшим, Ниночка Пономарёва (которая, напоминаю, уже ходила в шестой класс и учила физику) сказала мне как-то раз, когда мы гуляли, что на улице нельзя визжать. "Вот будешь визжать, в милицию заберут". Это подействовало: не то чтоб я боялась милиции, меня скорей смущало слово "заберут". Ну хорошо: заберут меня от бабушки, и что потом? Как же я без неё? И даже без Ниночки, которую я обожала? Это было очень пугающей перспективой.
А в детском саду, когда нам было лет по пять-шесть (то есть это либо средняя, либо старшая группа) наша любимая воспитательница Нина Владимировна выбрала другую тактику для более успешной нашей социализации. Воспитателям, как я понимаю, полагалось - согласно методичкам - проводить с детьми развивающие занятия и беседы. Вот беседы превращались зачастую в форменное шоу одного актёра. Нина Владимировна умела быть чрезвычайно убедительной и преподносить информацию в необыкновенно красочной и эмоционально захватывающей форме. Вспоминая Нину Владимировну, я хорошо понимаю, ка́к на каком-нибудь средневековом базаре простые люди, окружив сказителя, слушали его, затаив дыхание и открыв рты. Как мы. Так вот Нина Владимировна объяснила нам, что те, кто визжат, орут и даже просто очень громко разговаривают, рискуют своими голосовыми связками. Она объяснила нам, что такое голосовые связки и сказала, что, если издавать чрезмерно громкие звуки, связки порвутся. Далее она привела очень убедительный "случай из жизни" - про одного мальчика, звали его Витя, который был её воспитанником и у которого лопнули связки. Мы были так поражены несчастьем Вити, пусть даже заслуженным, что никто не решился спросить о его дальнейшей судьбе. Вся группа потрясённо молчала.
У меня это вылилось в небольшой невроз. Я с раннего детства была очень мнительна - может, потому, что действительно много болела и тревога родных за меня передалась мне самой. А в данном случае никто не объяснил, что такое слишком громкие звуки. А вдруг я сегодня на прогулке громко кричала, когда мы играли в снежки? Вдруг я спорила на слишком высоких тонах с Танькой К., какого цвета должно быть платье у принцессы, которую я рисовала? Вдруг я слишком бурно радовалась, когда утром привели Ирку? И вот я, лёжа, по своему обыкновению, без сна во время тихого часа, через каждые несколько минут тихонечко пробовала голос. Мне необходимо было знать: работают ли ещё мои связки - или уже порвались? В какой-то из дней Нина Владимировна, которая бдила над нами в спальне, вдруг подошла и рявкнула вполголоса: "Да что ж ты всё мычишь? Что случилось?" Я не могла сказать ей правды. А вдруг она тогда демонически захохочет, перечислит все мои случаи громкоговорения за первую половину дня и скажет, что моим связкам осталось жить совсем немного? Я оказалась в ужасном положении и должна была мучиться неизвестностью о моём голосе до конца тихого часа.
При всей сомнительности описанного метода воспитательнице удалось немного утишить детей - правда, большей частью тех, кто и так не были склонны к произведению избыточного шума, кого можно было успокоить и по-другому. Настоящие буйные продолжали буйствовать. Однако даже их удавалось хоть не надолго утишить, напомнив им о голосовых связках, причём напоминали сами дети. Никому не хотелось ни для себя, ни для товарищей, даже самых неприятных, участи мальчика Вити.
Но и в более старшем возрасте родные напоминали мне о необходимости умерять голос. Когда моя речь становилась слишком громкой или взволнованной, тётушка говорила: "Ша! Ша! Я тебя прекрасно слышу!" Мне так нравилось слово "ша!", которое не употреблялось в Новосибирске, что ради него одного я готова была убавить громкость. А когда мы с мамой возвращались из очередной поездки (а "Сибиряк" приходил уже довольно поздно вечером, и пока мы добирались до Городка, была уже глубокая ночь) и я, зайдя в подъезд, начинала что-то говорить в полный голос, мама меня осаживала: "Тише, тише! Люди же спят! Надо же думать и о других!"
Во дни моего детства и ранней юности не было ещё мощных акустических систем. Проигрыватель у нас был, сначала моно, потом появился и стерео, году так, наверное, в 1974-м. Видимо, нас всё-таки не слышали соседи, как мы не слышали их, так как жили мы в кирпичном доме с довольно толстыми стенами. В доме напротив (а двор у нас был тесный) жил любитель Высоцкого, который хоть и не выставлял динамики на подоконник, но всё же считал необходимым ознакомить весь двор с творчеством Владимира Семёновича. Такое поведение у нас считалось диким и безусловно осуждалось. Однако, разумеется, к всеобщим праздникам и индивидуальным торжествам соседей не только мы, но и все жильцы двух наших небольших домов относились с пониманием - благо не было у нас таких у кого торжество каждый день.
Видимо, не раздражало также живое пение. Если кто-то хорошо пел и это было слышно на улице, непременно находились слушатели, которые выходили оценить вокал. В доме напротив, на втором этаже, в третьем подъезде жил забавный дядечка средних лет. Иногда на исходе лета или ранней осенью он сидел у себя на балконе, вязал банные веники и негромко, но очень чисто и солидно пел арию Варяжского гостя. Самые низкие ноты ему не давались, но я и ещё пара человек каждый раз высовывались послушать. Мамины дни рождения всегда отмечались хоровым пением, а пели её друзья, как я уже не раз писала, прекрасно. Родилась она в конце мая, поэтому и праздновали всегда с открытым балконом. На её сорокалетие гости были в ударе, и пели мы не хуже нашего Камерного хора. И когда я выглянула зачем-то, то увидела, что в доме напротив на балконах стоят улыбающиеся слушатели. Кто-то даже зааплодировал. Вот такая милая итальянщина начала 70-х. Но, конечно же, уставное время при этом соблюдалось свято. "Уже поздно" - и значит, пора замолкать.
...Кто-то может сказать, что такое воспитание - действительно "советская дрессура". Однако могу теперь совершенно уверенно сказать, что навык "думать о других" немало помог мне в жизни. В частности у меня никогда не было конфликтов с коллегами в трудовых коллективах. С начальством могли быть, а с коллегами если и возникали конфликтные ситуации, то разрешались они конструктивно. Кроме одного случая, когда я делала всё, чтобы меня с этого места выгнали. Если бы ещё меня и моих друзей в нашем советском прошлом научили лучше защищать свои границы, то была бы полная гармония. Сейчас, как мне кажется, люди делают больший акцент на собственных границах и собственных интересах, что, конечно, естественно, но при этом забывают, что и у другого человека его собственная рубашка ближе к телу. Думаю, что нахождение гармонии в социализации детей, обретение равновесия между своими и чужими границами, между интересами личности и социума - задача следующего поколения. Это нормальный процесс развития человеческого общества.
Продолжение следует.
И напоминаю: каждый, кто помнит СССР, может поделиться своими воспоминаниями о социализации детей, а мне кинуть ссылку, чтобы читатели могли сравнивать и составлять из кусочков сколько-нибудь цельную картину.
Large Visitor Map