Пятница. Вечер.
Город пропитан поэзией, как маринадом: в горле щиплет от остроты.
- Девушка в простой дутой куртке, джинсах и волосами в хвост идет по Большой Дмитровке и стучит в кастаньеты - чок-чикитита-чок - обеими руками, очень сосредоточенно. В воздухе повисает Кармен-сюита: отчетливо хочется встать на цыпочки и по-тореадорски щелкнуть пальцами.
- И такое бывает, Верунчик.
- Испания оставляет след!
- Остановка у «Кантемировской». Невысокий мужчина в дорогом костюме и галстуке, с кейсом под мышкой, с интеллигентным лицом - сильно шатается, пытается удержать равновесие, хлеща пиво из горлышка. Избирает жертвой простоватого мужичка.
- Пива хочешь ты?
- Нет, спасибо.
- А чего? Сердце, что ли?
- Нет, просто не хочу, спасибо.
- Ты… ннне веришь мне, что ли? Надо уметь отдыхать! Вот ггаспадин - да? - Путин: он поработал и поехал пазз…праздновать - он же не дурак, он отдыхать умеет! Ты Путину не веришь, что ли?
- Я никому вообще не верю. В себя только верю.
За маршрутками, выстроившимися в ряд, показывается автобус; народ струится к нему.
Подъезжает, распахивает дверцы. Я сажусь у окна.
- В себя он верит только! От дурак! Да в жизнь надо верить! В жизнь! -
- и со всех ног несется к автобусу.
Автобус крякает, замирает и закрывает двери ровно перед его носом, увозя Верочку, прижавшуюся к стеклу.
- Через мост от Болотной площади (на которой Аня Заболотная, она же estetka, цедит сквозь зубы: «Опять две первых буквы отодрали, вандалы»), среди шикарных паласов и бизнес-центров, подсвеченных неоном, на стене нарисована девочка с косичками и поджатыми губами и подписанно черным граффити
ТЫ ЗДЕСЬ
не свой
- Леха приводит меня в кафешку «СВ» на Театральной: там каждый столик в отдельном купе, типичные такие оконные рамы, таблички «Купе для отдыха проводников», чай с подстаканниками и десерт «Начальник состава». После двух глинтвейнов красивой официантке с длинной косой (которую реально зовут rushana, Макси!) хочется протянуть полтос на белье и устало сказать - Леха, стелимся. Чур, я на верхней полке.
За занавесочкой видно снующих официантов.
- Жалко только, конечно, что мы у тамбура.
- Так хоть не плацкарт.
- Самое острое наслаждение за последнее время я получила от того, что постригла вчера собаку. Целиком, кроме морды, потому что морду нельзя. Побрила машинкой. Ризеншнауцера. У которого один череп больше моего в два раза. Три таза шерсти. Жесткой, грязной и черной, как моя смерть.
Тебя прямо волнами накрывает. Слоями снимаешь собаку с собаки. Появляются жилы, ребра, мускулы. Шварц стоит замерев, глубоко дышит и жутко прется от того, что происходит. Мир меняется к лучшему. Моими руками. Состояние двухчасового такого невозможного кайфа.
Таня, специально приехавшая стричь псину: Мне даже стыдно просить денег. Ты его сама всего вычесала, постригла и вымыла. Я только челку подровняла!
Я, блаженно улыбаясь: Таня. За такое. Адское. Удовольствие. Хочется. Заплатить. Шварцу.
- И да, не забыть: два дня назад я полночи сидела, хохотала и пила вино, завернувшись в боа, когда-то принадлежавшее… Любови Орловой. Белое, горностаевое. С темными кончиками.
- Оля, я не знаю за что, но Боженька любит меня.
- А что? Ухаживает, да?