Разговор о множественности миров
Разговор о множественности миров следует начать в компании юной, благовоспитанной и учащейся дамы; не страшно, если уровень образованности её не достигает должных высот, - тем лучше для самого разговора, самой речи: слова ещё больше обретут веса, упругости и искристости, озаряя интерьер, скромность коего, должна в нужной мере сочетаться со строгостью изложения. Сам разговор можно разнообразить потреблением здоровых, природно-естественных напитков, лучшим из которых является чай.
Вопрос о множественности миров не заканчивается бездушным, прогорклым, растиражированным на миллионы школьных учебников, космосом, а начинается сразу за вашей дверью. Мир, начинающийся за вашей дверью, организован вокруг разных планет. В первую очередь, это планеты бетонные, металлические, ветвистые и водяные. Вокруг планет этих выстраиваются многочисленные пути, тоже, соответственно, бетонные, металлические, водяные. Люди каменных планет весьма удобно напластовываются друг на друга, словно строительные блоки, покрытые мягким, дружелюбно-шевелящимся мхом…
Дуня Чуйцева как-то зажато сидела в центре комнаты; в верхней одежде, - то была элегантная демисезонная курточка из кожзама, уличная обувь тоже была на ней. Справа от неё на табуретке стоял дымящийся чай. Она вцепилась в маленькую бежевую сумочку и со страхом и ожиданием смотрела на Подголубецкого, сидящего в пяти метрах от неё, у окна, Подголубецкого, вещающего, Подголубецкого, проговаривающего странные вещи, глядя на помятый в верхнем, правом уголке, листок, что он держал, слегка подёргивая в такт изложению. Его необузданно-торчащая чуприна соломенного оттенка на голове нервического, старорусского студентика где-нибудь, там, из под Ельца, тоже дёргалась. Лиза внимательно смотрела за её рывками.
Люди металличеких планет, трогая друг друга за руки, замыкают электрическую цепь, вызывая разряды, сбой маршрутов, остановки платфор. Сбой электрических цепей может привести к тотальной эвакуации в смежные зоны, в данном случае в ветвистые планетарные ареалы, представляющие собой межветочные лабиринты с всепомнящей листвой. Некоторые металлические люди, в силу своей тяжести, сразу же проваливаются вниз между стволов на ржавые гаражи, судьба их смутна…
Александр Левитин с киноплёночной бобиной под мышкой, бежал по шаткому металлическому желобу над старыми, ржавыми гаражами по которым громыхали массивые тени. Желоб заканчивался, упираясь в видавший виды, разухабистый клён, Левитин быстро запрыгнул на ветки и как-то интуитивно и уверенно продолжил бег, но уже с перескакиваниями с ветки на ветку, с дерева на дерево, благо плотность соприкосновения чашеобразных дерев позволяла проделывать это без страха за своё здоровье. Ему, то и дело казалось, что бобина под мышкой исчезла, упала, растворилась, - тут он дёргался, - нет, бобина была на месте, хотя почему бы её не положить в пакет? А… пакет надо было долго искать, тут позвонили, рывок в коридор, тени, ступени, стена с бетонными людьми, - кариатиды? кретины?
Дуня Чуйцева покраснела и опустила вниз глаза. Да, ей нравился Подголубецкий. Непонятно почему, ей казалось, что из него выйдет толк. Стало как-то жарко и Дуня сняла курточку, положив её на диван. Подголубецкий продолжал имитировать кипящий, словесный чайник, Дуня зевнула и огляделась по сторонам.
Подголубецкий на секунду замолк, словно внутренне споткнувшись о какое-то воспоминание, похожее на лопнувший пузырик мандаринового сидра. Скорее, это был, летящий по косой, нелепый вопрос из разряда «Что зазвучит, если завести серебряным ключиком сердоликовую шкатулку? А дачный сарай? А бетонный, советский кинопавильон?" Кинопавильон, к которому так неистово прорывается Левитин с бобиной под мышкой. Осталось миновать бетонный, лестничный пролёт, ведущий к площадке перед входом, пронестись перед вахтёром, рвануться на второй этаж, вкатиться в аппаратную и в последнем броске вставить бобину…
Дуня, сняла свитер, оставшись в одной сорочке. Подголубецкий продолжал трындеть, ничего не замечая.
Дуня начала расстёгивать верхние пуговицы у сорочки…
- Что ты делаешь?! - Подголубецкий словно очнулся после глубочайшего обморока, узрев весь страх и непостижимость бытия. Он был смят и разбит; желчь наполняла его как майский ливень маленькое, ржавое ведёрко.
- Что ты делаешь? - Подголубецкий вскочил, вскочила и Дуня, сделавшись за долю секунды пунцовой. Девушка схватила сумочку, накинув на лету куртку, выбежала из квартиры.
Огромный, бетонный кинопавильон, стены которого, некогда отштукатуренные таким образом, что под косым, тусклым светом похожи на лунные горные хребты, восходящие к вентиляционным дырам, из которых, в выжидательном полумраке доносятся устрашающие, протяжные, местами резкие и с какими-то причитаниями шумы, то и дело перекрывающие робкую болтовню бобров, сурков и облаков, подвисших под самым потоком в разводах и перекрытиях. Да-да! Дело в том, что и так очень мало людей приходило на эти редкостные, декабрьские кинопоказы в этот отстранённый, бетонный, словно перенесённый с отдалённой планеты, кинопавильон. Но на этот раз случилось что-то невероятное, граничащее с чудом. Людей пришло, как всегда, немного, но нахлынули звери, - полевые, водяные, лесные звери: бобры, бурундуки, куницы, зайцы. Они как-то странно мельтешили в такт неясно откуда карикатурно звучащим клавикордам; меж рядов прохаживалась немногочисленная людская публика: вон я вижу надменно возвышающегося, с слегка нервической улыбкой, Свистунова, какая-то невысокая старушка усиленно крестится в глубине павильона. Над спинками кресел то и дело появляются то заячьи уши, то бобриные затылки. К слову надо сказать, размер некоторых особей достигал невероятных величин, они всё прибывали и прибывали с рассеянным топотом, фыркали; кто-то играючи грызся меж рядов, кто-то вскакивал, описывая приземистую дугу, вяло шлёпаясь где-то вне зоны видимости. В добавок ко всему, - этот острый, природный, дремучий запах, это пасторально-эпичная вонь, висящая мерцающим маревом мельтешащего ожидания. Из бокового помещения раздался звук упавшей жестяной коробки; одновременно в зал ворвался Левитин, и какими-то суетливыми подскоками понёсся к сцене. Выйдя на освещённую середину объясниться вступительным словом, замер. На нем был белый пиджак, белые брюки. Бледное, изнурённое лицо дополняли длинные волосы с проседью. Он стоял, слегка покачиваясь, отстранённо водя приподнятыми зрачками, настраиваясь на нужную волну. Звериный шум в зале стал чуть потише, но не прекратился. Тут мужчина медленно, широко открыл рот, и изо рта… вылетел щегол. Пёстрый, прекрасный. Зал взревел, Свистунов громко зааплодировал, вскричав «Браво!». Бледное лицо Левитина вмиг стало карминовым, он посмотрел вниз, - не было ли под ногами люка? - очень хотелось провалиться. Люка не было, Левитин снова собрался, губы его шевельнулись… Но тут в кинозале выключился свет и затрещал проектор. На широком прямоугольнике экрана было заплаканное лицо Дуни Чуйцевой. Несколько секунд она просто всхлипывала, вытирая покрасневшее, влажное, с подтёками туши, лицо. «Подголубецкий, я не понимаю зачем всё это? Я спрашиваю тебя не как девушка, а как человек. Три месяца ты крутился передо мной как учтивая трясогузка. Три месяца посылал недвусмысленные сигналы. И ты, таки, как-то сбоку вошёл в мою жизнь, но зачем? Это жонглирование громкими именами с подспудными маслянистыми взорами, охами-ахами, обещаниями прогулок росистыми вечерами с соловьями и кафкианскими муравьями. Это мурлыканье о вечном и исчезновения без предупреджения, этот игнор на сообщения, а затем шквальные фейерии новых смыслов, как не в чём ни бывало, - тут девушка всхлипнула, глубоко вздохнула и замолчала. Было видно, что нижняя зона видеопроекции обволакивала всё ещё стоящего на сцене Левитина. Девушка продолжала, - Кто я для тебя? Безмолвное зеркало восторга? Я не справляюсь с этой работой, найди себе новое. Ты ничем не лучше бетонных, ветвистых и маслянистых людей. Та даже не поздравил меня с моим днём рождения…» Тут изображение как-то зарябило, задёргалось, плёнка резко оборвалась, в зале стало светло. Звериный гомон начался по-новому, Левитин стоял на том же месте. Он засовывает руку в карман пиджака, вынимает пистолет и стреляет вверх. Оглушительный хлопок с разлетающимися блёстками расчистил публику с передних рядов, ломанувшуюся через головы соседей к выходу. Выждав несколько секунд, Левитин наклонился к микрофону и слегка обжёвывая слова, сказал: «Разговор о множественности миров можно закончить в уютном кинопавильоне. Оставим бетонных, железных и бесполезных паршивцев за бортом нашего корабля и посвятим наш фестиваль следам на снегу, ветряным маршрутам, чёрным веткам и продолжению, продолжению и продолжению.»
Вопрос о множественности миров не заканчивается бездушным, прогорклым, растиражированным на миллионы школьных учебников, космосом, а начинается сразу за вашей дверью. Мир, начинающийся за вашей дверью, организован вокруг разных планет. В первую очередь, это планеты бетонные, металлические, ветвистые и водяные. Вокруг планет этих выстраиваются многочисленные пути, тоже, соответственно, бетонные, металлические, водяные. Люди каменных планет весьма удобно напластовываются друг на друга, словно строительные блоки, покрытые мягким, дружелюбно-шевелящимся мхом…
Дуня Чуйцева как-то зажато сидела в центре комнаты; в верхней одежде, - то была элегантная демисезонная курточка из кожзама, уличная обувь тоже была на ней. Справа от неё на табуретке стоял дымящийся чай. Она вцепилась в маленькую бежевую сумочку и со страхом и ожиданием смотрела на Подголубецкого, сидящего в пяти метрах от неё, у окна, Подголубецкого, вещающего, Подголубецкого, проговаривающего странные вещи, глядя на помятый в верхнем, правом уголке, листок, что он держал, слегка подёргивая в такт изложению. Его необузданно-торчащая чуприна соломенного оттенка на голове нервического, старорусского студентика где-нибудь, там, из под Ельца, тоже дёргалась. Лиза внимательно смотрела за её рывками.
Люди металличеких планет, трогая друг друга за руки, замыкают электрическую цепь, вызывая разряды, сбой маршрутов, остановки платфор. Сбой электрических цепей может привести к тотальной эвакуации в смежные зоны, в данном случае в ветвистые планетарные ареалы, представляющие собой межветочные лабиринты с всепомнящей листвой. Некоторые металлические люди, в силу своей тяжести, сразу же проваливаются вниз между стволов на ржавые гаражи, судьба их смутна…
Александр Левитин с киноплёночной бобиной под мышкой, бежал по шаткому металлическому желобу над старыми, ржавыми гаражами по которым громыхали массивые тени. Желоб заканчивался, упираясь в видавший виды, разухабистый клён, Левитин быстро запрыгнул на ветки и как-то интуитивно и уверенно продолжил бег, но уже с перескакиваниями с ветки на ветку, с дерева на дерево, благо плотность соприкосновения чашеобразных дерев позволяла проделывать это без страха за своё здоровье. Ему, то и дело казалось, что бобина под мышкой исчезла, упала, растворилась, - тут он дёргался, - нет, бобина была на месте, хотя почему бы её не положить в пакет? А… пакет надо было долго искать, тут позвонили, рывок в коридор, тени, ступени, стена с бетонными людьми, - кариатиды? кретины?
Дуня Чуйцева покраснела и опустила вниз глаза. Да, ей нравился Подголубецкий. Непонятно почему, ей казалось, что из него выйдет толк. Стало как-то жарко и Дуня сняла курточку, положив её на диван. Подголубецкий продолжал имитировать кипящий, словесный чайник, Дуня зевнула и огляделась по сторонам.
Подголубецкий на секунду замолк, словно внутренне споткнувшись о какое-то воспоминание, похожее на лопнувший пузырик мандаринового сидра. Скорее, это был, летящий по косой, нелепый вопрос из разряда «Что зазвучит, если завести серебряным ключиком сердоликовую шкатулку? А дачный сарай? А бетонный, советский кинопавильон?" Кинопавильон, к которому так неистово прорывается Левитин с бобиной под мышкой. Осталось миновать бетонный, лестничный пролёт, ведущий к площадке перед входом, пронестись перед вахтёром, рвануться на второй этаж, вкатиться в аппаратную и в последнем броске вставить бобину…
Дуня, сняла свитер, оставшись в одной сорочке. Подголубецкий продолжал трындеть, ничего не замечая.
Дуня начала расстёгивать верхние пуговицы у сорочки…
- Что ты делаешь?! - Подголубецкий словно очнулся после глубочайшего обморока, узрев весь страх и непостижимость бытия. Он был смят и разбит; желчь наполняла его как майский ливень маленькое, ржавое ведёрко.
- Что ты делаешь? - Подголубецкий вскочил, вскочила и Дуня, сделавшись за долю секунды пунцовой. Девушка схватила сумочку, накинув на лету куртку, выбежала из квартиры.
Огромный, бетонный кинопавильон, стены которого, некогда отштукатуренные таким образом, что под косым, тусклым светом похожи на лунные горные хребты, восходящие к вентиляционным дырам, из которых, в выжидательном полумраке доносятся устрашающие, протяжные, местами резкие и с какими-то причитаниями шумы, то и дело перекрывающие робкую болтовню бобров, сурков и облаков, подвисших под самым потоком в разводах и перекрытиях. Да-да! Дело в том, что и так очень мало людей приходило на эти редкостные, декабрьские кинопоказы в этот отстранённый, бетонный, словно перенесённый с отдалённой планеты, кинопавильон. Но на этот раз случилось что-то невероятное, граничащее с чудом. Людей пришло, как всегда, немного, но нахлынули звери, - полевые, водяные, лесные звери: бобры, бурундуки, куницы, зайцы. Они как-то странно мельтешили в такт неясно откуда карикатурно звучащим клавикордам; меж рядов прохаживалась немногочисленная людская публика: вон я вижу надменно возвышающегося, с слегка нервической улыбкой, Свистунова, какая-то невысокая старушка усиленно крестится в глубине павильона. Над спинками кресел то и дело появляются то заячьи уши, то бобриные затылки. К слову надо сказать, размер некоторых особей достигал невероятных величин, они всё прибывали и прибывали с рассеянным топотом, фыркали; кто-то играючи грызся меж рядов, кто-то вскакивал, описывая приземистую дугу, вяло шлёпаясь где-то вне зоны видимости. В добавок ко всему, - этот острый, природный, дремучий запах, это пасторально-эпичная вонь, висящая мерцающим маревом мельтешащего ожидания. Из бокового помещения раздался звук упавшей жестяной коробки; одновременно в зал ворвался Левитин, и какими-то суетливыми подскоками понёсся к сцене. Выйдя на освещённую середину объясниться вступительным словом, замер. На нем был белый пиджак, белые брюки. Бледное, изнурённое лицо дополняли длинные волосы с проседью. Он стоял, слегка покачиваясь, отстранённо водя приподнятыми зрачками, настраиваясь на нужную волну. Звериный шум в зале стал чуть потише, но не прекратился. Тут мужчина медленно, широко открыл рот, и изо рта… вылетел щегол. Пёстрый, прекрасный. Зал взревел, Свистунов громко зааплодировал, вскричав «Браво!». Бледное лицо Левитина вмиг стало карминовым, он посмотрел вниз, - не было ли под ногами люка? - очень хотелось провалиться. Люка не было, Левитин снова собрался, губы его шевельнулись… Но тут в кинозале выключился свет и затрещал проектор. На широком прямоугольнике экрана было заплаканное лицо Дуни Чуйцевой. Несколько секунд она просто всхлипывала, вытирая покрасневшее, влажное, с подтёками туши, лицо. «Подголубецкий, я не понимаю зачем всё это? Я спрашиваю тебя не как девушка, а как человек. Три месяца ты крутился передо мной как учтивая трясогузка. Три месяца посылал недвусмысленные сигналы. И ты, таки, как-то сбоку вошёл в мою жизнь, но зачем? Это жонглирование громкими именами с подспудными маслянистыми взорами, охами-ахами, обещаниями прогулок росистыми вечерами с соловьями и кафкианскими муравьями. Это мурлыканье о вечном и исчезновения без предупреджения, этот игнор на сообщения, а затем шквальные фейерии новых смыслов, как не в чём ни бывало, - тут девушка всхлипнула, глубоко вздохнула и замолчала. Было видно, что нижняя зона видеопроекции обволакивала всё ещё стоящего на сцене Левитина. Девушка продолжала, - Кто я для тебя? Безмолвное зеркало восторга? Я не справляюсь с этой работой, найди себе новое. Ты ничем не лучше бетонных, ветвистых и маслянистых людей. Та даже не поздравил меня с моим днём рождения…» Тут изображение как-то зарябило, задёргалось, плёнка резко оборвалась, в зале стало светло. Звериный гомон начался по-новому, Левитин стоял на том же месте. Он засовывает руку в карман пиджака, вынимает пистолет и стреляет вверх. Оглушительный хлопок с разлетающимися блёстками расчистил публику с передних рядов, ломанувшуюся через головы соседей к выходу. Выждав несколько секунд, Левитин наклонился к микрофону и слегка обжёвывая слова, сказал: «Разговор о множественности миров можно закончить в уютном кинопавильоне. Оставим бетонных, железных и бесполезных паршивцев за бортом нашего корабля и посвятим наш фестиваль следам на снегу, ветряным маршрутам, чёрным веткам и продолжению, продолжению и продолжению.»