1930 год, декабрь. Луганск. Из дневниковых записей историка С. А. Пионтковского.
...
Луганск - 25, 26, 27 декабря 1930 г.
Записано 5 января 1931 г.
Луганск спрятан на донецкой равнине в каком-то овраге. Наверху кругом степи. Если войти на второй или третий этаж дома наверх, то под низом в котловане Луганск - заводы, тучи дыма, а ровной снежной равнине не видно ни конца, ни края.
Старый Луганск очень удобно укрыт от ветров и от всего, кроме заводской копоти, которая как нарочно падает вниз, в котловину. Поэтому на равнине белый снег, а в Луганске на улицах какое-то месиво из грязи. Сам Луганск городишко маленький, в нем почти нет двухэтажных домов, и целые улицы идут из беленьких магазинов - типичные сакли. Только длинные трубы заводов стоят, как журавли, над ними, да несколько огромных новых домов. Действительно, пролетарии не поскупились на Луганск. Новые дома - это вузы, рабочие клубы, больницы. Это такие дома, что в любом из наших городов, в самой Москве они займут первое место. Дом Донецкого педагогического института - он весь из стекла и бетона, весь пронизан лучами солнца и света. Он такого же типа, как и институт Ленина, только не такой четырехугольной коробкой, а с выходящей полукруглой высокой башней. Аудитории - амфитеатром. А здание Луганской больницы? - Это как Московские клиники. А рабочие клубы? Говорят, по всему Донбассу теперь выстроили такие Дома культуры. Это вот и замечательно - такой контраст: городишко, в котором нет двухэтажных домов и огромные многоэтажные дома для обслуживания культуры; городишко, в котором 90 тысяч жителей и в то же самое время четыре вуза и 15 техникумов. Это какие-то степные Афины. Здесь абсолютно все учатся. Четыре вуза полны рабочими и донецкими крестьянами.
В вузе я выступал с докладом. Все преподавание идет на украинском языке. Ребята даже плохо говорят по-русски и мне присылались записки, написанные по-украински. Учащиеся в вузах - все молодняк, но есть и краснознаменцы, бывшие луганские партизаны, есть рабочие шахтеры, очень хороший состав. Только видно, что работают с ним плохо. Квалифицированных сил для работы нет. Ректор педагогического института состоит слушателем заочного отделения института Красной профессуры. Это одно показывает на его уровень. Подстать ему, по-видимому, и преподаватели. После доклада со мной пошел какой-то черноватый паренек, глаза бойкие, хороший парень, мне понравился, аспирант по истмату. Что-то ничего, говорит, не могу понять, в чем состоит сущность спора между Дебориным и группой молодых. Кажется я, говорит, понял. Вы, говорит, меня поправьте - Деборина упрекают в том, что он слишком ото рван от жизни и занимается формалистикой. Но ведь так понять сущность спора не нужно быть и философом. А другой - секретарь ячейки - украинец, не говорящий по-русски, с ужасом мне сообщил, что их профессор по истории Грушевский - не то племянник, не то брат украинского академика, думает о какой-то особой схеме Украины. А этот представитель украинской культуры был искренне уверен, что никакой особой схемы украинской истории не существует, и мне великорусскому шовинисту пришлось рассказывать ему о том, что украинский народ имеет свою историю и что может быть и особая схема истории Украины.
В Луганских Афинах интересно не только наличие четырех вузов и 15 техникумов, интересно там то, что кроме этого имеется еще целый ряд учебных заведений, группирующихся вокруг заводов. На паровозном заводе имеется вечерний комвуз. Вокруг завода созданы особые курсы для подготовки в Харьковский институт марксизма, в ИКП, в Академию комобразования в Москву. С заводов все время выкачивают людей на учебу в технические вузы. Уже есть помощник заведующего цехом из местных рабочих.
Я был на двух цеховых собраниях ячейки, когда предлагали выделить людей на учебу. А людей не хватает. В харьковские и московские вузы еще находятся охотники, а в средние техникумы охотников нет, так как стипендия в средние техникумы приблизительно втрое меньше заводского заработка и рабочий просто не может материально бросить станок и уйти учиться, чтобы жить с семьей на 50 рублей. А зарабатывает он, по-видимому, неплохо. Во всяком случае, по внешнему виду в Луганске жить гораздо сытнее, чем в Москве. В лавках все продают, в столовках. Правда, столовку я видел одну, но там есть и мясные блюда и дичь: зайцы, утки, куры.
Завод день-деньской дымит, а внутри страшный грохот. Каждый день делают по паровозу. Завод старый, разбросанный на огромной территории, цеха огромные и, по-моему, плохо загружены. Гораздо больше можно было поместить здесь и машин, и людей. А так навален мусор, какие-то куски железа, а, в общем, довольно красиво, в особенности в темноте. Ровным пламенем сверкает раскаленный металл, потом его наливают в какие-то воронки и таскали при мне. Потом делали в одном месте гайки машиной. Наливают туда в какую-то чертовщину расплавленный красный шуршащий металл, а потом рабочий сидит и нажимает кнопку и из машины выскакивают красные с темнотой немножко уже готовые гайки, а рядом какая-то девушка в синем с вымазанной рожей берет их щипцами и сует в воду. Должно быть, процесс труда довольно примитивен, но в то же самое время красив. Черная пасть, уходящая ввысь, вдали цеха. Мы были после работы. Какие-то черные и темные силуэты непонятных машин и на темном фоне яркий и ровный красный цвет расплавленного металла. Даже издали на него трудно смотреть, и начинает слепить глаза. А рабочие, как они работают? Должно быть, привыкли.
В паровозном цеху я выступал. В каждом цехе есть Ленинский уголок. Это столовая, там и трибуна, тут и ячейка. Холодный буфет в цехах организован очень не плохо и сравнительно дешево продают жареную рыбу, чай, еще какую-то закуску, в общем, можно прилично закусить. И тут же между столами у стены, под портретом Маркса - трибуна, с нее выступают. Я выступал в паровозном цеху. За стеной, внизу все время шел какой-то грохот и лязг. Двери все время хлопали, люди входили, кто пил чай, кто так сидел и слушал. Говорить было ужасно трудно, нужно было перекричать шум машин и я в полчаса прокричал горло. А слушатели пришли прямо от станка, освобожденная смена. Слушали с огромным напряжением и вниманием и, по-видимому, понимали. По крайней мере, присутствующий заводской актив, три заводских рабочих агитатора, судя по запискам, не только отлично понимали, но и отлично были ориентированы, знали и писали записки грамотно и дельно. Я был прямо в восторге. А потом в Луганске в добавление ко всему я выступал на собрании трех поколений, которое устроили в Луганске старые большевики. В Луганске имеется 6 рабочих с дореволюционным стажем. Они устроили общество старых большевиков, куда включили несколько десятков ребят с дооктябрьским стажем. Большинство Луганской организации с 1924 года.
Старые большевики ведут между собой счеты еще, должно быть, с 1900-х годов и все живут памятью Ворошилова. Вокруг Ворошилова создается какой-то культ. На паровозном заводе есть еще старики, которые его помнят как рабочего, помнят, как оратора и агитатора 1905 г. В Истпарте, когда я спросил о материалах по истории революционного движения в Луганске, мне скромно сказали, что материалов почти нет, но, между прочим, тут же с гордостью показатели стоящий в углу сундук Ворошилова. Это его старый деревянный сундук такого типа, как прежде имели при себе, ну, плотники, приезжающие на работу в город или новобранцы в армии. Сплошь из дерева, на деревянных шипах с деревянной плоской крышкой. Замок к нему привешивается снаружи. Сундук этот был даже некрашенный. Простой серый, должно быть, он уже посерел от времени. Его, как мне сообщил заведующий Истпартом, они нашли у какой-то женщины, у которой он стоял с 1905 г. Нашли в нем и кое-какую литературу - издание «Молот», «Донецкая речь», «Знание», кипку брошюрок, которые читал Ворошилов в молодости. Шесть луганских старых большевиков. Все они были вместе с Ворошиловым в одной организации. Они периодически приезжают в Москву. Навещают Ворошилова и, по-видимому, надоедают ему своими личными дрязгами. Но связь с заводом и организацией поддерживается через них. Это и хорошо. Поддержка этой связи - это создание традиций, это реализация постоянно того, что именно с завода, от станка вышел военмор 1/6 части света.
На торжественном собрании трех поколений я выступал с докладом. Луганской организации, по-видимому, льстило, что ЦК прислало из Москвы к ним профессора, и они очень подчеркивали мое звание. Но доклад, надо сказать по совести, я сделал неплохой, наоборот, по-моему, с подъемом. В театре говорить было не трудно. Театр радиофицирован, как радиофицирован местной станцией весь Луганск. А после доклада выступали с воспоминаниями участники 1905 года. Очень недурно говорил со знанием исторических фактов какой-то рабочий, участник знаменитого восстания в Горловке, старый уже украинец, довольно опытный массовик-оратор. Он произнес вообще интересную речь, удачно вспоминал события в Горловке и обращался к аудитории и на русском, и на украинском языке. А под конец зассорились между собой старые украинские большевики. Председатель не дал слова одному из записавшихся большевиков и тот под шелест закрывавшегося занавеса, мотая серебряной бородкой, прямо из партера ругал его, грозил кулаками и уверял, что еще в 1900-х годах председатель был меньшевик. Меня эта оценка поразила, а секретарь Луганской организации весело посмеивался и рассказал мне, что этот старик в прошлом году ездил жаловаться Ворошилову на Луганский коммунальный отдел за то, что тот ему не предоставил порядочной квартиры.
Вообще эти Луганские большевики производят интересное впечатление. Это действительно рабочие, они и сейчас стоят у станка. Я был у них в клубе. Там бывают и их жены. А это уже прямо исключительные старые бабы-работницы, теперь они луганские аристократки. У клуба великолепное помещение, большие комнаты, ковры, мягкая с золотом мебель. А эти шесть почтенных старух в валенках и кацавейках, с замотанными и завязанными в два узла платками сидели целый вечер, поджавши губы и не сказавши ни слова. Главное - это платки, завязанные в два узла. Как будто она несколько дней его не снимала. Я видел одну старуху и в клубе и на моем докладе - все в том же платке и с теми же узлами, как будто она его и на ночь не снимает. Сидит в перовом ряду молчит, лицо истомленное и усталое, губы сжаты и смотрит она также на меня, как накануне смотрела на местного профессора, делавшего доклад старым большевикам по антирелигиозным вопросам. Этот местный беспартийный профессор рассказывал о том, что Иисуса Христа никогда не было, что это все придумали, что об этом все написано у Иосифа Флавия. А старухи, замотанные в платки, сидели как каменные истуканы и только смотрели. Ну, какое ей дело до Иосифа Флавия. А на другой день она слушала также доклад о 1905 г. Я думаю, что когда ее муж участвовал в забастовках, она его частенько ругала и закатывала ему такие сцены, а теперь все ее прошлое, все то, что ее иссушило и измочалило, представляется ей в новом свете и вся ее жизнь становится для нее другой и конец ее жизни, ее теперешнее состояние. Тут есть, отчего сидеть целыми вечерами со сжатыми губами - разжавши губы можно сказать такое, что уж лучше не говорить.
В перерыв после доклада до концерта я разговорился в кулуарах с одним рабочим, стариком гигантского роста. Ну, и вид у него, не скажешь, что старик, прямо пожилой парень. Я ему до плеча головой не хватаю. Он мне рассказал, что 30 лет проработал на паровозном заводе и 30 лет уже сидит в Луганске. С ним была его жена, с которой он меня познакомил. Разбитная, хотя уже и постаревшая, но молодая баба. Она успела мне сообщить, что она в Луганске 26 лет, что она из российских мест, где говорят таким же языком, как и я. Муж рабочий, член местного исполкома, участник Съездов советов, герой Трудового Красного знамени, за 30 лет работы сделал ряд изобретений на заводе. Он мне поспешил сообщить тут же, что он изобрел ряд вещей для автоматического подъема станков, еще для чего-то для меня совсем непонятного. Но сообщал это с гордостью, видно человек живет пафосом своего труда. Заговорили о заводе, он как раз работает в паровозно-сборочном цеху. 30 лет, говорит, я работаю, какие паровозы делал - ЭМС. Для него паровоз - это часть его жизни, часть силы, потому что он эту силу вложил в паровозы, в безличную машину, но машину, служащую коллективу, машину самую связанную коллективом. Этот внутренний пафос труда мне страшно понравился. Пожалел он о том, что не умеет так красиво говорить и писать, что малограмотный, а то бы, говорит, изобрел еще не то. Но я его утешил, что у каждого свое. У него станок, а у меня станок - язык. Завидовать тут не приходится.
А вообще Луганск простой и славный городишко. Только еще очень много нужно работать для того, чтобы этот 90-тысячный город, в котором половина населения работает на заводах и все население фактически учится, училось бы у хороших учителей, квалифицированных и училось бы как следует, имея и достаточно книг, и достаточно времени, и достаточное количество подходящего для учения помещения и многое другое в достаточном количестве. Но когда проходишь по заводу и поговоришь вот с этими людьми, которые 30 лет безвыездно прожили и просидели в Луганске и проработали на его заводах, а теперь стали изобретателями и строителями социализма, то ясно, что и 30 лет, проведенные в Луганске, не могут уничтожить у рабочих того, что ему дает 30 лет работы на заводе, что превращает его в коллективного строителя и в Героя труда. Я не жалею, что съездил в Луганск.
...
Источник - Дневник историка С.А. Пионтковского (1927-1934), Казанский государственный университет, 2009 год, страницы 395-402
Луганск - 25, 26, 27 декабря 1930 г.
Записано 5 января 1931 г.
Луганск спрятан на донецкой равнине в каком-то овраге. Наверху кругом степи. Если войти на второй или третий этаж дома наверх, то под низом в котловане Луганск - заводы, тучи дыма, а ровной снежной равнине не видно ни конца, ни края.
Старый Луганск очень удобно укрыт от ветров и от всего, кроме заводской копоти, которая как нарочно падает вниз, в котловину. Поэтому на равнине белый снег, а в Луганске на улицах какое-то месиво из грязи. Сам Луганск городишко маленький, в нем почти нет двухэтажных домов, и целые улицы идут из беленьких магазинов - типичные сакли. Только длинные трубы заводов стоят, как журавли, над ними, да несколько огромных новых домов. Действительно, пролетарии не поскупились на Луганск. Новые дома - это вузы, рабочие клубы, больницы. Это такие дома, что в любом из наших городов, в самой Москве они займут первое место. Дом Донецкого педагогического института - он весь из стекла и бетона, весь пронизан лучами солнца и света. Он такого же типа, как и институт Ленина, только не такой четырехугольной коробкой, а с выходящей полукруглой высокой башней. Аудитории - амфитеатром. А здание Луганской больницы? - Это как Московские клиники. А рабочие клубы? Говорят, по всему Донбассу теперь выстроили такие Дома культуры. Это вот и замечательно - такой контраст: городишко, в котором нет двухэтажных домов и огромные многоэтажные дома для обслуживания культуры; городишко, в котором 90 тысяч жителей и в то же самое время четыре вуза и 15 техникумов. Это какие-то степные Афины. Здесь абсолютно все учатся. Четыре вуза полны рабочими и донецкими крестьянами.
В вузе я выступал с докладом. Все преподавание идет на украинском языке. Ребята даже плохо говорят по-русски и мне присылались записки, написанные по-украински. Учащиеся в вузах - все молодняк, но есть и краснознаменцы, бывшие луганские партизаны, есть рабочие шахтеры, очень хороший состав. Только видно, что работают с ним плохо. Квалифицированных сил для работы нет. Ректор педагогического института состоит слушателем заочного отделения института Красной профессуры. Это одно показывает на его уровень. Подстать ему, по-видимому, и преподаватели. После доклада со мной пошел какой-то черноватый паренек, глаза бойкие, хороший парень, мне понравился, аспирант по истмату. Что-то ничего, говорит, не могу понять, в чем состоит сущность спора между Дебориным и группой молодых. Кажется я, говорит, понял. Вы, говорит, меня поправьте - Деборина упрекают в том, что он слишком ото рван от жизни и занимается формалистикой. Но ведь так понять сущность спора не нужно быть и философом. А другой - секретарь ячейки - украинец, не говорящий по-русски, с ужасом мне сообщил, что их профессор по истории Грушевский - не то племянник, не то брат украинского академика, думает о какой-то особой схеме Украины. А этот представитель украинской культуры был искренне уверен, что никакой особой схемы украинской истории не существует, и мне великорусскому шовинисту пришлось рассказывать ему о том, что украинский народ имеет свою историю и что может быть и особая схема истории Украины.
В Луганских Афинах интересно не только наличие четырех вузов и 15 техникумов, интересно там то, что кроме этого имеется еще целый ряд учебных заведений, группирующихся вокруг заводов. На паровозном заводе имеется вечерний комвуз. Вокруг завода созданы особые курсы для подготовки в Харьковский институт марксизма, в ИКП, в Академию комобразования в Москву. С заводов все время выкачивают людей на учебу в технические вузы. Уже есть помощник заведующего цехом из местных рабочих.
Я был на двух цеховых собраниях ячейки, когда предлагали выделить людей на учебу. А людей не хватает. В харьковские и московские вузы еще находятся охотники, а в средние техникумы охотников нет, так как стипендия в средние техникумы приблизительно втрое меньше заводского заработка и рабочий просто не может материально бросить станок и уйти учиться, чтобы жить с семьей на 50 рублей. А зарабатывает он, по-видимому, неплохо. Во всяком случае, по внешнему виду в Луганске жить гораздо сытнее, чем в Москве. В лавках все продают, в столовках. Правда, столовку я видел одну, но там есть и мясные блюда и дичь: зайцы, утки, куры.
Завод день-деньской дымит, а внутри страшный грохот. Каждый день делают по паровозу. Завод старый, разбросанный на огромной территории, цеха огромные и, по-моему, плохо загружены. Гораздо больше можно было поместить здесь и машин, и людей. А так навален мусор, какие-то куски железа, а, в общем, довольно красиво, в особенности в темноте. Ровным пламенем сверкает раскаленный металл, потом его наливают в какие-то воронки и таскали при мне. Потом делали в одном месте гайки машиной. Наливают туда в какую-то чертовщину расплавленный красный шуршащий металл, а потом рабочий сидит и нажимает кнопку и из машины выскакивают красные с темнотой немножко уже готовые гайки, а рядом какая-то девушка в синем с вымазанной рожей берет их щипцами и сует в воду. Должно быть, процесс труда довольно примитивен, но в то же самое время красив. Черная пасть, уходящая ввысь, вдали цеха. Мы были после работы. Какие-то черные и темные силуэты непонятных машин и на темном фоне яркий и ровный красный цвет расплавленного металла. Даже издали на него трудно смотреть, и начинает слепить глаза. А рабочие, как они работают? Должно быть, привыкли.
В паровозном цеху я выступал. В каждом цехе есть Ленинский уголок. Это столовая, там и трибуна, тут и ячейка. Холодный буфет в цехах организован очень не плохо и сравнительно дешево продают жареную рыбу, чай, еще какую-то закуску, в общем, можно прилично закусить. И тут же между столами у стены, под портретом Маркса - трибуна, с нее выступают. Я выступал в паровозном цеху. За стеной, внизу все время шел какой-то грохот и лязг. Двери все время хлопали, люди входили, кто пил чай, кто так сидел и слушал. Говорить было ужасно трудно, нужно было перекричать шум машин и я в полчаса прокричал горло. А слушатели пришли прямо от станка, освобожденная смена. Слушали с огромным напряжением и вниманием и, по-видимому, понимали. По крайней мере, присутствующий заводской актив, три заводских рабочих агитатора, судя по запискам, не только отлично понимали, но и отлично были ориентированы, знали и писали записки грамотно и дельно. Я был прямо в восторге. А потом в Луганске в добавление ко всему я выступал на собрании трех поколений, которое устроили в Луганске старые большевики. В Луганске имеется 6 рабочих с дореволюционным стажем. Они устроили общество старых большевиков, куда включили несколько десятков ребят с дооктябрьским стажем. Большинство Луганской организации с 1924 года.
Старые большевики ведут между собой счеты еще, должно быть, с 1900-х годов и все живут памятью Ворошилова. Вокруг Ворошилова создается какой-то культ. На паровозном заводе есть еще старики, которые его помнят как рабочего, помнят, как оратора и агитатора 1905 г. В Истпарте, когда я спросил о материалах по истории революционного движения в Луганске, мне скромно сказали, что материалов почти нет, но, между прочим, тут же с гордостью показатели стоящий в углу сундук Ворошилова. Это его старый деревянный сундук такого типа, как прежде имели при себе, ну, плотники, приезжающие на работу в город или новобранцы в армии. Сплошь из дерева, на деревянных шипах с деревянной плоской крышкой. Замок к нему привешивается снаружи. Сундук этот был даже некрашенный. Простой серый, должно быть, он уже посерел от времени. Его, как мне сообщил заведующий Истпартом, они нашли у какой-то женщины, у которой он стоял с 1905 г. Нашли в нем и кое-какую литературу - издание «Молот», «Донецкая речь», «Знание», кипку брошюрок, которые читал Ворошилов в молодости. Шесть луганских старых большевиков. Все они были вместе с Ворошиловым в одной организации. Они периодически приезжают в Москву. Навещают Ворошилова и, по-видимому, надоедают ему своими личными дрязгами. Но связь с заводом и организацией поддерживается через них. Это и хорошо. Поддержка этой связи - это создание традиций, это реализация постоянно того, что именно с завода, от станка вышел военмор 1/6 части света.
На торжественном собрании трех поколений я выступал с докладом. Луганской организации, по-видимому, льстило, что ЦК прислало из Москвы к ним профессора, и они очень подчеркивали мое звание. Но доклад, надо сказать по совести, я сделал неплохой, наоборот, по-моему, с подъемом. В театре говорить было не трудно. Театр радиофицирован, как радиофицирован местной станцией весь Луганск. А после доклада выступали с воспоминаниями участники 1905 года. Очень недурно говорил со знанием исторических фактов какой-то рабочий, участник знаменитого восстания в Горловке, старый уже украинец, довольно опытный массовик-оратор. Он произнес вообще интересную речь, удачно вспоминал события в Горловке и обращался к аудитории и на русском, и на украинском языке. А под конец зассорились между собой старые украинские большевики. Председатель не дал слова одному из записавшихся большевиков и тот под шелест закрывавшегося занавеса, мотая серебряной бородкой, прямо из партера ругал его, грозил кулаками и уверял, что еще в 1900-х годах председатель был меньшевик. Меня эта оценка поразила, а секретарь Луганской организации весело посмеивался и рассказал мне, что этот старик в прошлом году ездил жаловаться Ворошилову на Луганский коммунальный отдел за то, что тот ему не предоставил порядочной квартиры.
Вообще эти Луганские большевики производят интересное впечатление. Это действительно рабочие, они и сейчас стоят у станка. Я был у них в клубе. Там бывают и их жены. А это уже прямо исключительные старые бабы-работницы, теперь они луганские аристократки. У клуба великолепное помещение, большие комнаты, ковры, мягкая с золотом мебель. А эти шесть почтенных старух в валенках и кацавейках, с замотанными и завязанными в два узла платками сидели целый вечер, поджавши губы и не сказавши ни слова. Главное - это платки, завязанные в два узла. Как будто она несколько дней его не снимала. Я видел одну старуху и в клубе и на моем докладе - все в том же платке и с теми же узлами, как будто она его и на ночь не снимает. Сидит в перовом ряду молчит, лицо истомленное и усталое, губы сжаты и смотрит она также на меня, как накануне смотрела на местного профессора, делавшего доклад старым большевикам по антирелигиозным вопросам. Этот местный беспартийный профессор рассказывал о том, что Иисуса Христа никогда не было, что это все придумали, что об этом все написано у Иосифа Флавия. А старухи, замотанные в платки, сидели как каменные истуканы и только смотрели. Ну, какое ей дело до Иосифа Флавия. А на другой день она слушала также доклад о 1905 г. Я думаю, что когда ее муж участвовал в забастовках, она его частенько ругала и закатывала ему такие сцены, а теперь все ее прошлое, все то, что ее иссушило и измочалило, представляется ей в новом свете и вся ее жизнь становится для нее другой и конец ее жизни, ее теперешнее состояние. Тут есть, отчего сидеть целыми вечерами со сжатыми губами - разжавши губы можно сказать такое, что уж лучше не говорить.
В перерыв после доклада до концерта я разговорился в кулуарах с одним рабочим, стариком гигантского роста. Ну, и вид у него, не скажешь, что старик, прямо пожилой парень. Я ему до плеча головой не хватаю. Он мне рассказал, что 30 лет проработал на паровозном заводе и 30 лет уже сидит в Луганске. С ним была его жена, с которой он меня познакомил. Разбитная, хотя уже и постаревшая, но молодая баба. Она успела мне сообщить, что она в Луганске 26 лет, что она из российских мест, где говорят таким же языком, как и я. Муж рабочий, член местного исполкома, участник Съездов советов, герой Трудового Красного знамени, за 30 лет работы сделал ряд изобретений на заводе. Он мне поспешил сообщить тут же, что он изобрел ряд вещей для автоматического подъема станков, еще для чего-то для меня совсем непонятного. Но сообщал это с гордостью, видно человек живет пафосом своего труда. Заговорили о заводе, он как раз работает в паровозно-сборочном цеху. 30 лет, говорит, я работаю, какие паровозы делал - ЭМС. Для него паровоз - это часть его жизни, часть силы, потому что он эту силу вложил в паровозы, в безличную машину, но машину, служащую коллективу, машину самую связанную коллективом. Этот внутренний пафос труда мне страшно понравился. Пожалел он о том, что не умеет так красиво говорить и писать, что малограмотный, а то бы, говорит, изобрел еще не то. Но я его утешил, что у каждого свое. У него станок, а у меня станок - язык. Завидовать тут не приходится.
А вообще Луганск простой и славный городишко. Только еще очень много нужно работать для того, чтобы этот 90-тысячный город, в котором половина населения работает на заводах и все население фактически учится, училось бы у хороших учителей, квалифицированных и училось бы как следует, имея и достаточно книг, и достаточно времени, и достаточное количество подходящего для учения помещения и многое другое в достаточном количестве. Но когда проходишь по заводу и поговоришь вот с этими людьми, которые 30 лет безвыездно прожили и просидели в Луганске и проработали на его заводах, а теперь стали изобретателями и строителями социализма, то ясно, что и 30 лет, проведенные в Луганске, не могут уничтожить у рабочих того, что ему дает 30 лет работы на заводе, что превращает его в коллективного строителя и в Героя труда. Я не жалею, что съездил в Луганск.
...
Источник - Дневник историка С.А. Пионтковского (1927-1934), Казанский государственный университет, 2009 год, страницы 395-402