А.В.Островский "Кто поставил Горбачева". 6
Таким образом к середине 80-х годов имело место проникновение в партийные и государственные структуры не только уголовных элементов, связанных с криминальным подпольем, не только «агентов влияния» иностранных фирм, но и агентуры зарубежных спецслужб[610].
Неслучайно в 80-е годы появилась шутка, что ЦРУ имеет в Москве три резидентуры: одна находится в посольстве США, другая - в ГРУ, третья - в КГБ[611].
Одновременно с разложением верхушки советского общества, не останавливали работу и ученые-реформаторы. Эти два крота истории рыли друг навстречу другу, не переставая, со времен Хрущева. С одной стороны - множились и росли накопления, полученные криминальным или аморальным путем. То есть, не прямо уголовным, а считающимся предосудительным. Такие аморальные механизмы приобретений, будучи раскрытыми, повлекли бы потерю лица, разрушение морального облика, а там и исключение из партии и отлучение от кормушки. То есть, последствия аморальных поступков были в советском обществе тоже крайне тяжелыми и вели сплошь и рядом к потере социального статуса и всех связанных с этим преимуществ. С другой стороны, навстречу неправедно обогащающимся рыли ученые - экономисты, философы, историки. Все они обосновывали правильность и научность отхода от сталинской системы и перевода страны на положение периферии мировой капиталистической системы.
В связи с этим заслуживает внимания свидетельство A.C Черняева о том, что когда 18 января 1977 г. на заседание Секретариата были вынесены вопросы «планирования и стимулирования», он увидел в этом возвращение «к идеям экономической реформы»[758].
Это свидетельство перекликается с утверждением Я.М. Уринсона о том, что «сначала Новиков и Кириллин, а потом вместе с ними Байбаков, Гвишиани и другие попытались под лозунгом научно-технического прогресса вернуться к косыгинским реформам». Когда именно это произошло, Я.М. Уринсон не указывает, но из его слов вытекает, что «это вылилось» в «так называемый широкомасштабный эксперимент и реформу 1979 г.»[759].
По свидетельству Н.И. Рыжкова, в 1979 г., «при Косыгине», была предпринята «вторая попытка реформировать тяжело, если не сказать смертельно больную экономику». Причем этой «реформой занимался его заместитель Владимир Новиков»[760].
«Я, - вспоминает Л.И. Абалкин, - участвовал в разработке тех проектов по экономической реформе, осуществление которых предполагалось еще во второй половине 70-х годов… Приходилось сидеть и в Кремле в составе рабочих групп… Работа продолжалась целыми месяцами»[761].
Результатом этой работы стали «постановление ЦК КПСС «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов», а также постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы», принятое 12 июля 1979 г.[762].
Особое место в этом постановлении занимали три положения: во-первых, предполагалось составление годового плана начинать снизу - «с производственных объединений (предприятий) и организаций»; во-вторых, допускалось иметь в планах следующие показатели: а) «производство основных видов продукции в натуральном выражении», б) «рост производительности труда», в) «лимит численности рабочих и служащих»; в-третьих, планировалось «для развития хозяйственной инициативы трудовых коллективов» перейти «в 11-й пятилетке к образованию фондов материального стимулирования»[764].
В. Сироткин характеризовал это постановление как «капитуляцию» Кремля «перед региональными баронами» и утверждал, что на основании этого постановления «с 12 июля 1979 г.» до 40 % прибыли оставалось в распоряжении предприятий, «причем 16-17 процентов этой «халявы» шло в так называемые «фонды экономического стимулирования предприятий», т. е. в карман директората»[765].
«В конце 1981 г., - пишет В.И. Болдин, который именно в этом году из редакции «Правды» перешел на должность помощника секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, - у меня состоялся… разговор с Михаилом Сергеевичем… Горбачев откровенно высказался сам и предложил мне подумать, кого можно было бы привлечь для выработки новых концепций развития экономики. Тогда был составлен список экономистов и хозяйственников». Михаил Сергеевич предложил действовать осторожно. «Но встречи с учеными и специалистами начались и продолжались довольно долго. Горбачев напрямую или через меня приглашал экономистов Госплана, Министерства финансов, Комитета по труду и заработной плате, многих других специалистов. В общем скоро подобные встречи вошли в практику и собрания экономистов у Михаила Сергевича стали своеобразным ритуалом»[779].
Примерно тогда же, пишет О.Р. Лацис, Л. И. Брежнев направил в Политбюро записку, в которой «предлагалось создание общего рынка стран СЭВ со свободным движением товаров, капитала и рабочей силы»[781].
Руководство разработкой проекта подобной перестройки было возложено на Н.В. Талызина[782], который с октября 1980 г. был заместителем председателя Совета Министров СССР и постоянным представителем СССР в Совете Экономической Взаимопомощи[783].
Работа велась в рамках СЭВ на протяжении трех лет, т. е. до 1983-1984 гг., и была завершена при К. У. Черненко. Проект был представлен В. И. Долгих, но реализации не получил[784], так как при его составлении Комиссия Н.В. Талызина столкнулась с проблемой: как создать «общий рынок» «со свободным движением товаров, капитала и рабочей силы» при сохранении монополии государства на средства производства и плановой системе хозяйства.
По свидетельству В.М. Фалина, тогда же, в конце 70-х - начале 80-х годов, он участвовал в неофициальных переговорах с Эгоном Баром, в ходе которых рассматривалась возможность создания единого технологического, экономического и правового пространства на территории двух Германий[785].
Некоторое представление о том, в каком направлении уже тогда работала реформаторская мысль, дают воспоминания бывшего замминистра внешней торговли В.Н. Сушкова о его беседе с Н.В. Талызиным[786].
«Однажды я был в гостях у Николая Владимировича… Он разоткровенничался… Речь шла об экономических реформах: о свободе предпринимательства, о частной собственности, законе о земле, правовом государстве, правах человека, справедливости»[787].
Может быть, подобные разговоры имели тогда только доверительный характер? Нет, по свидетельству Н.В. Сушкова, «о необходимости политических и экономических реформ» Н.В. Талызин говорил и с А.Н. Косыгиным. «И премьер прекрасно его понимал»[788]. Это, по всей видимости, не было случайностью. Имеются сведения, что Алексей Николаевич с тоской вспоминал о временах нэпа[789].
Подобные идеи давно уже витали среди интеллигенции. Известный советский экономист И. Бирман утверждал, что высказывался за допущение частной собственности в СССР еще в конце 60-х годов[790].
Рассадником этих идей был созданный в 1963 г. ЦЭМИ. «ЦЭМИ - вспоминал С.С. Шаталин, - стал питомником рыночников, антимарксистов… оптимальщиков всех мастей и оттенков, экономометристов и макроэкономистов. И, конечно же, он прочно занял первое место в СССР по экспорту сотрудников в страны со свободно конвертируемой валютой»[791].
«Косыгинские реформы, - писал B.C. Павлов, - именно потому и были потихоньку сведены на нет, что встал вопрос о реформировании общественного строя, грубо говоря, о том, что частная собственность должна получить во всем нашем общественно-политическом устройстве такое же право на жизнь, как и государственная. На Старой площади сидели не дураки, и они прекрасно понимали, что этой реформой создается определенный слой людей - не будем пока называть его классом - который будет кровно заинтересован в изменении общественного строя в стране»[800].
Показательно, что именно в это время заведующим сектором тяжелой промышленности НИИ труда Г.А. Явлинским[801] была подготовлена книга, в которой делался такой вывод: сложившаяся в экономике ситуация требует или возвращения назад к той системе управления народным хозяйством, которое существовало при Сталине, или же предоставление предприятиям полной хозяйственной самостоятельности, т. е. перехода к рынку.
В данном случае Г.А. Явлинский выражал не только свои взгляды, так как в 1982 г. его книга была издана, правда, только для служебного пользования. Как утверждает Григорий Алексеевич, книгой сразу же заинтересовался КГБ и она была изъята из обращения[802].
30 июня - 1 июля 1982 г. в ЦК КПСС было проведено специальное совещание, посвященное вопросам совершенствования управления народным хозяйством[807].
В целом прозвучавшие на совещании предложения не затрагивали основ существующей системы.
Наиболее радикальным было предложение Н. П. Федоренко: «Разработать комплексную программу совершенствования системы управления народным хозяйством на перспективу»[808] и «организовать работу в объединениях и министерствах на начале полного хозяйственного расчета с распределением валового дохода по долговременным плановым нормативам»[809]. С этих же позиций выступил академик A.A. Кеерна: «Перевести производственные объединения на полный хозяйственный расчет путем полного самофинансирования и применения долговременных трудовых, материальных, технических и финансовых нормативов»[810]. А академик Б.Е. Патон предложил отказаться от монополии внешней торговли и «разрешить (для начала в порядке эксперимента) крупным промышленным и агропромышленным объединениям и предприятиям выход на мировой рынок с распределением валютных ресурсов между государственным и хозяйственным бюджетами по нормативу, утвержденному Советом Министров СССР»[811].
9 сентября 1982 г. Л.И. Брежнев выступил на заседании Политбюро, причем, как пишет A.C. Черняев, «говорил критические вещи об экономике в духе записки Арбатова и Богомолова, которая перед майским пленумом была оценена как очернительство»[812].
Именно на этом заседании Л.И. Брежнев контурно наметил некоторые, необходимые, по его мнению, перемены в экономике («наделение предприятий и объединений большей самостоятельностью», «повышение роли республик, краев и областей в народно-хозяйственном планировании»)[813], которые A.B. Шубин характеризует как будущую «программу экономических преобразований Андропова (а значит - и начального этапа горбачевских реформ»[814].
На рубеже 70 - 80-х годов появляются симптомы перемен и в идеологии.
Еще в 1974 г. кинорижессер Элем Климов снял двухсерийный фильм под названием «Агония», посвященный Григорию Распутину. И хотя в нем показывалось состояние русского высшего общества накануне февральских событий 1917 г., бдительная цензура увидели в нем намек на положение дел в советском обществе того времени. Фильм был положен на полку, где пролежал до 1981 г., когда запрет с него был снят[815].
Летом 1980 г. A.C. Черняев прочел рукопись романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» о сталинской эпохе[818]. По воспоминаниям писателя, это произведение он начал писать еще в 1958 г. под названием «Год 33-й»[819]. Показательно, что на обложку книги о Сталине был вынесен год прихода Гитлера к власти. Через несколько лет роман был закончен и 2 апреля 1965 г. предложен «Новому миру»[820], но тогда ЦК КПСС не дал на него свое «добро»[821]. И вот через 15 лет А. Рыбаков вытащил его из стола и передал в редакцию журнала «Октябрь»[822].
Тогда же в 1981 г. известный грузинский режиссер Тенгиз Абуладзе начал работать над сценарием фильма «Покаяние».
Неслучайно в 80-е годы появилась шутка, что ЦРУ имеет в Москве три резидентуры: одна находится в посольстве США, другая - в ГРУ, третья - в КГБ[611].
Одновременно с разложением верхушки советского общества, не останавливали работу и ученые-реформаторы. Эти два крота истории рыли друг навстречу другу, не переставая, со времен Хрущева. С одной стороны - множились и росли накопления, полученные криминальным или аморальным путем. То есть, не прямо уголовным, а считающимся предосудительным. Такие аморальные механизмы приобретений, будучи раскрытыми, повлекли бы потерю лица, разрушение морального облика, а там и исключение из партии и отлучение от кормушки. То есть, последствия аморальных поступков были в советском обществе тоже крайне тяжелыми и вели сплошь и рядом к потере социального статуса и всех связанных с этим преимуществ. С другой стороны, навстречу неправедно обогащающимся рыли ученые - экономисты, философы, историки. Все они обосновывали правильность и научность отхода от сталинской системы и перевода страны на положение периферии мировой капиталистической системы.
В связи с этим заслуживает внимания свидетельство A.C Черняева о том, что когда 18 января 1977 г. на заседание Секретариата были вынесены вопросы «планирования и стимулирования», он увидел в этом возвращение «к идеям экономической реформы»[758].
Это свидетельство перекликается с утверждением Я.М. Уринсона о том, что «сначала Новиков и Кириллин, а потом вместе с ними Байбаков, Гвишиани и другие попытались под лозунгом научно-технического прогресса вернуться к косыгинским реформам». Когда именно это произошло, Я.М. Уринсон не указывает, но из его слов вытекает, что «это вылилось» в «так называемый широкомасштабный эксперимент и реформу 1979 г.»[759].
По свидетельству Н.И. Рыжкова, в 1979 г., «при Косыгине», была предпринята «вторая попытка реформировать тяжело, если не сказать смертельно больную экономику». Причем этой «реформой занимался его заместитель Владимир Новиков»[760].
«Я, - вспоминает Л.И. Абалкин, - участвовал в разработке тех проектов по экономической реформе, осуществление которых предполагалось еще во второй половине 70-х годов… Приходилось сидеть и в Кремле в составе рабочих групп… Работа продолжалась целыми месяцами»[761].
Результатом этой работы стали «постановление ЦК КПСС «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов», а также постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усилении воздействия хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы», принятое 12 июля 1979 г.[762].
Особое место в этом постановлении занимали три положения: во-первых, предполагалось составление годового плана начинать снизу - «с производственных объединений (предприятий) и организаций»; во-вторых, допускалось иметь в планах следующие показатели: а) «производство основных видов продукции в натуральном выражении», б) «рост производительности труда», в) «лимит численности рабочих и служащих»; в-третьих, планировалось «для развития хозяйственной инициативы трудовых коллективов» перейти «в 11-й пятилетке к образованию фондов материального стимулирования»[764].
В. Сироткин характеризовал это постановление как «капитуляцию» Кремля «перед региональными баронами» и утверждал, что на основании этого постановления «с 12 июля 1979 г.» до 40 % прибыли оставалось в распоряжении предприятий, «причем 16-17 процентов этой «халявы» шло в так называемые «фонды экономического стимулирования предприятий», т. е. в карман директората»[765].
«В конце 1981 г., - пишет В.И. Болдин, который именно в этом году из редакции «Правды» перешел на должность помощника секретаря ЦК КПСС М.С. Горбачева, - у меня состоялся… разговор с Михаилом Сергеевичем… Горбачев откровенно высказался сам и предложил мне подумать, кого можно было бы привлечь для выработки новых концепций развития экономики. Тогда был составлен список экономистов и хозяйственников». Михаил Сергеевич предложил действовать осторожно. «Но встречи с учеными и специалистами начались и продолжались довольно долго. Горбачев напрямую или через меня приглашал экономистов Госплана, Министерства финансов, Комитета по труду и заработной плате, многих других специалистов. В общем скоро подобные встречи вошли в практику и собрания экономистов у Михаила Сергевича стали своеобразным ритуалом»[779].
Примерно тогда же, пишет О.Р. Лацис, Л. И. Брежнев направил в Политбюро записку, в которой «предлагалось создание общего рынка стран СЭВ со свободным движением товаров, капитала и рабочей силы»[781].
Руководство разработкой проекта подобной перестройки было возложено на Н.В. Талызина[782], который с октября 1980 г. был заместителем председателя Совета Министров СССР и постоянным представителем СССР в Совете Экономической Взаимопомощи[783].
Работа велась в рамках СЭВ на протяжении трех лет, т. е. до 1983-1984 гг., и была завершена при К. У. Черненко. Проект был представлен В. И. Долгих, но реализации не получил[784], так как при его составлении Комиссия Н.В. Талызина столкнулась с проблемой: как создать «общий рынок» «со свободным движением товаров, капитала и рабочей силы» при сохранении монополии государства на средства производства и плановой системе хозяйства.
По свидетельству В.М. Фалина, тогда же, в конце 70-х - начале 80-х годов, он участвовал в неофициальных переговорах с Эгоном Баром, в ходе которых рассматривалась возможность создания единого технологического, экономического и правового пространства на территории двух Германий[785].
Некоторое представление о том, в каком направлении уже тогда работала реформаторская мысль, дают воспоминания бывшего замминистра внешней торговли В.Н. Сушкова о его беседе с Н.В. Талызиным[786].
«Однажды я был в гостях у Николая Владимировича… Он разоткровенничался… Речь шла об экономических реформах: о свободе предпринимательства, о частной собственности, законе о земле, правовом государстве, правах человека, справедливости»[787].
Может быть, подобные разговоры имели тогда только доверительный характер? Нет, по свидетельству Н.В. Сушкова, «о необходимости политических и экономических реформ» Н.В. Талызин говорил и с А.Н. Косыгиным. «И премьер прекрасно его понимал»[788]. Это, по всей видимости, не было случайностью. Имеются сведения, что Алексей Николаевич с тоской вспоминал о временах нэпа[789].
Подобные идеи давно уже витали среди интеллигенции. Известный советский экономист И. Бирман утверждал, что высказывался за допущение частной собственности в СССР еще в конце 60-х годов[790].
Рассадником этих идей был созданный в 1963 г. ЦЭМИ. «ЦЭМИ - вспоминал С.С. Шаталин, - стал питомником рыночников, антимарксистов… оптимальщиков всех мастей и оттенков, экономометристов и макроэкономистов. И, конечно же, он прочно занял первое место в СССР по экспорту сотрудников в страны со свободно конвертируемой валютой»[791].
«Косыгинские реформы, - писал B.C. Павлов, - именно потому и были потихоньку сведены на нет, что встал вопрос о реформировании общественного строя, грубо говоря, о том, что частная собственность должна получить во всем нашем общественно-политическом устройстве такое же право на жизнь, как и государственная. На Старой площади сидели не дураки, и они прекрасно понимали, что этой реформой создается определенный слой людей - не будем пока называть его классом - который будет кровно заинтересован в изменении общественного строя в стране»[800].
Показательно, что именно в это время заведующим сектором тяжелой промышленности НИИ труда Г.А. Явлинским[801] была подготовлена книга, в которой делался такой вывод: сложившаяся в экономике ситуация требует или возвращения назад к той системе управления народным хозяйством, которое существовало при Сталине, или же предоставление предприятиям полной хозяйственной самостоятельности, т. е. перехода к рынку.
В данном случае Г.А. Явлинский выражал не только свои взгляды, так как в 1982 г. его книга была издана, правда, только для служебного пользования. Как утверждает Григорий Алексеевич, книгой сразу же заинтересовался КГБ и она была изъята из обращения[802].
30 июня - 1 июля 1982 г. в ЦК КПСС было проведено специальное совещание, посвященное вопросам совершенствования управления народным хозяйством[807].
В целом прозвучавшие на совещании предложения не затрагивали основ существующей системы.
Наиболее радикальным было предложение Н. П. Федоренко: «Разработать комплексную программу совершенствования системы управления народным хозяйством на перспективу»[808] и «организовать работу в объединениях и министерствах на начале полного хозяйственного расчета с распределением валового дохода по долговременным плановым нормативам»[809]. С этих же позиций выступил академик A.A. Кеерна: «Перевести производственные объединения на полный хозяйственный расчет путем полного самофинансирования и применения долговременных трудовых, материальных, технических и финансовых нормативов»[810]. А академик Б.Е. Патон предложил отказаться от монополии внешней торговли и «разрешить (для начала в порядке эксперимента) крупным промышленным и агропромышленным объединениям и предприятиям выход на мировой рынок с распределением валютных ресурсов между государственным и хозяйственным бюджетами по нормативу, утвержденному Советом Министров СССР»[811].
9 сентября 1982 г. Л.И. Брежнев выступил на заседании Политбюро, причем, как пишет A.C. Черняев, «говорил критические вещи об экономике в духе записки Арбатова и Богомолова, которая перед майским пленумом была оценена как очернительство»[812].
Именно на этом заседании Л.И. Брежнев контурно наметил некоторые, необходимые, по его мнению, перемены в экономике («наделение предприятий и объединений большей самостоятельностью», «повышение роли республик, краев и областей в народно-хозяйственном планировании»)[813], которые A.B. Шубин характеризует как будущую «программу экономических преобразований Андропова (а значит - и начального этапа горбачевских реформ»[814].
На рубеже 70 - 80-х годов появляются симптомы перемен и в идеологии.
Еще в 1974 г. кинорижессер Элем Климов снял двухсерийный фильм под названием «Агония», посвященный Григорию Распутину. И хотя в нем показывалось состояние русского высшего общества накануне февральских событий 1917 г., бдительная цензура увидели в нем намек на положение дел в советском обществе того времени. Фильм был положен на полку, где пролежал до 1981 г., когда запрет с него был снят[815].
Летом 1980 г. A.C. Черняев прочел рукопись романа Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» о сталинской эпохе[818]. По воспоминаниям писателя, это произведение он начал писать еще в 1958 г. под названием «Год 33-й»[819]. Показательно, что на обложку книги о Сталине был вынесен год прихода Гитлера к власти. Через несколько лет роман был закончен и 2 апреля 1965 г. предложен «Новому миру»[820], но тогда ЦК КПСС не дал на него свое «добро»[821]. И вот через 15 лет А. Рыбаков вытащил его из стола и передал в редакцию журнала «Октябрь»[822].
Тогда же в 1981 г. известный грузинский режиссер Тенгиз Абуладзе начал работать над сценарием фильма «Покаяние».