Хайдеггер. Ничто и Бытие: разработка вопроса (продолжение)
Доводилось ли в самом деле кому-нибудь из вас испытывать тот самый ужас, который описал М. Хайдеггер?
В ужасе "земля уходит из-под ног". Точнее: ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами - вот эти существующие люди - с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Жутко делается поэтому в принципе не "тебе" и "мне", а "человеку". Только наше чистое присутствие в потрясении этого провала, когда ему уже не на что опереться, все еще тут.
Ужас перебивает в нас способность речи. Поскольку сущее в целом ускользает и надвигается прямое Ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его "есть". То, что, охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только подчеркивает подступание Ничто. Что ужасом приоткрывается Ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. С ясностью понимания, держащейся на свежести воспоминания, мы вынуждены признать: там, перед чем и по поводу чего нас охватил ужас, не было, "собственно", ничего. Так оно и есть: само Ничто - как таковое - явилось нам.
В фундаментальном настроении ужаса мы достигли того события в нашем бытии, благодаря которому открывается Ничто и исходя из которого должен ставиться вопрос о нем.
И. Гете в «Фаусте» много раньше Хайдеггера описывал и безопорность, и сам ужас. Следует обратиться к фрагменту, где Фауст решил спуститься к Великим Матерям за Еленой Троянской. Причем, у Гете Ничто (оно же Пустота) связана и с Великими Матерями...
Мефистофель
Неохотно я
Великую ту тайну открываю.
Знай: есть богинь высокая семья,
Вне времени и места. Без смущенья
О них нельзя мне говорить. Пойми же:
То Матери!
Фауст
(вздрогнув)
Что? Матери?
Мефистофель
Дрожишь?
Фауст
Как странно! Матери, ты говоришь...
Мефистофель
Да, Матери! Они вам незнакомы,
Их называем сами нелегко мы.
Их вечное жилище - глубина.
Нам нужно их - тут не моя вина.
Фауст
Где путь к ним?
Мефистофель
Нет его! Он не испытан,
Да и неиспытуем; не открыт он
И не откроется. Готов ли ты?
Не встретишь там запоров пред тобою,
Но весь объят ты будешь пустотою.
Ты знаешь ли значенье пустоты?
Фауст
Нельзя ль без вычурного слова?
Тут кухней ведьмы пахнет снова:
Дела давно минувших дней.
Иль мало я по свету здесь кружился,
Учил пустому, пустякам учился,
Себе противореча тем сильней,
Чем речь хотел я высказать умней?
Мне глупости внушали отвращенье,
Я от людей бежал - и в заключенье,
Чтоб одиноким в мире не блуждать,
Я черту душу должен был продать.
Мефистофель
Послушай же: моря переплывая,
Ты видел бы хоть даль перед собой,
Ты б видел, как волна сменяется волной,
Быть может, смерть твою в себе скрывая;
Ты б видел гладь лазоревых равнин,
В струях которых плещется дельфин;
Ты б видел звезды, неба свод широкий;
Но там в пространстве, в пропасти глубокой,
Нет ничего, там шаг не слышен твой.
Там нет опоры, почвы под тобой.
Фауст
Ты говоришь, как мистагог старинный,
Как будто я лишь неофит невинный.
...
Не в пустоту меня, наоборот,
Чтоб я окреп, теперь ты посылаешь,
А сам чужими загребать желаешь
Руками жар. Но все-таки вперед!
...
На всё готов я, всё я испытаю:
В твоем «ничто» я всё найти мечтаю.
Мефистофель
Перед разлукой должен я сказать,
Что черта ты-таки успел узнать.
Вот ключ.
Фауст
К чему мне эта вещь пустая?
Мефистофель
Возьми, взгляни: не осуждай, не зная.
Фауст
В руке растет, блестит, сверкает он.
Мефистофель
Теперь ты видишь, чем он одарен.
Он верный путь почует; с ним надежно
До Матерей тебе спуститься можно.
Фауст
(содрогаясь)
До Матерей! И что мне в слове том?
Зачем оно разит меня, как гром?
Мефистофель
Ужели ты настолько ограничен,
Что новых слов боишься? Лишь одно
Ты хочешь слышать, что слыхал давно?
Ты мог бы быть к диковинкам привычен.
Фауст
Нет, я б застыть в покое не хотел:
Дрожь - лучший человеческий удел;
Пусть свет все чувства человека губит -
Великое он чувствует и любит,
Когда святой им трепет овладел.
Мефистофель
Спустись же вниз! Сказать я мог бы: «Взвейся!»
Не всё ль равно? Действительность забудь,
В мир образов направь отважный путь
И тем, чего давно уж нет, упейся!
Как облака, совьются вкруг они, -
Взмахни ключом, и тени отстрани.
Фауст
(с воодушевлением)
С ключом в руке, отважно, с силой новой,
Я ринусь вглубь, на подвиги готовый!
Мефистофель
Пылающий треножник в глубине
Ты наконец найдешь на самом дне.
Там Матери! Одни из них стоят,
Другие ходят или же сидят.
Вкруг образы витают там и тут -
Бессмертной мысли бесконечный труд,
Весь сонм творений в обликах живых.
Они лишь схемы видят; ты ж для них
Незрим. Сбери же мужество в груди
В тот страшный час! К треножнику иди,
Коснись ключом!
(Фауст принимает повелительное положение с ключом в руке.)
Вот так! Треножник тот
К ключу прильнет и за тобой пойдет,
Как верный раб. Незрим, ты ускользнешь,
Взлетишь наверх и вновь сюда придешь.
Тогда, добыв треножник тот, дерзай:
Героя с героиней вызывай
Из мрака ночи. Первый ты свершил
Тот подвиг и награду заслужил, -
И фимиама благовонный дым
Мы магией в героев обратим.
Фауст
Ну что ж теперь?
Мефистофель
В дорогу! Топни раз - Исчезнешь; топни вновь - и будешь ты у нас.
(Фауст топает и проваливается.)
С ключом бы только всё пошло на лад!
И Гете, и Хайдеггер доказывают нам, что вопрошание о Ничто правомерно. В момент, когда сущее отходит, проседает, когда из-под ног выбиваются опоры, созданные сущим, мы и можем схватить это Ничто. В этот момент провала остается, по Хайдеггеру, только чистое человеческое присутствие.
В следующей части статьи Хайдеггер дает ответ на вопрос о Ничто.
(Продолжение следует.)