Лаура и снег
Оригинал взят у istp2012 в Лаура и снег
Жизнь Колетт Пеньо, «Лауры» Жоржа Батая, стала ее собственным
«путешествием на край ночи». Эта красивая, хорошо обеспеченная женщина,
казалось бы, имела все шансы на счастье, но жила с напряженным ощущением
непрерывной катастрофы. Она так задыхалась от царящих вокруг несправедливости и
лицемерия, что сила этого чувства гнала ее из лона семьи в кружки сюрреалистов,
из Парижа в гнилой, полный извращений веймарский Берлин, затем - в советскую
Москву, город-утопию, волшебную столицу коммунизма. В конце концов поиски
подлинного бытия привели ее в русскую деревню, в дом бедной крестьянской семьи,
где она хотела остаться, но, болезненная и испорченная, не вынесла взятой на себя
ноши, тяжело заболела и вынуждена была вернуться в Париж. Последние свои годы она
провела с Батаем, к которому испытывала необычайно сильные чувства. Батай был для
нее любовником, теургом, кумиром, богом. Их мистические прозрения сочетались с
сексуальными оргиями, экстаз - с ощущением соскальзывания в смерть. В 35 лет Лаура
умерла от туберкулеза.
* * *
Колетт Пеньо родилась 8 октября 1903 г. в богатой парижской буржуазной семье,
ее отец управлял преуспевающим шрифтолитейным заводом «Пеньо и сын».
Девочке было 11 лет, когда отец и трое его братьев погибли в окопах первой мировой
войны 1. Смерть родных стала ее самым сильным
детским переживанием, от которого она так никогда и не смогла оправиться.
Видение смерти преследовало ее повсюду.
Сколько себя помню, передо мной все время вставали
мертвецы... Я шла с запада на восток, из одной страны в другую, из города в
город - и все время между могил... Казалось, что могила вот-вот разверзнется, и
всех нас поглотит горячая земля, что нам здесь уже не удержаться, не устоять,
прижавшись в страхе к другим могилам, на этом краешке земли, отведенном для живых,
на этих узеньких дорожках из белого гравия, где стоишь буквально на одной ноге,
где тебе не по себе, где холодно и гадко.
(Лаура. История одной девочки)
Скорбь матери 2 она считала лицемерием.
«Отныне мы живем рентой и высокими чувствами» - в этой фразе Лаура
говорит не только о матери, но и о себе: после гибели отца она всю жизнь могла,
не задумываясь, тратить деньги по своему усмотрению.
Колетт, как и другие, воспринимала войну не как временное нарушение привычного
порядка вещей, не как вторжение чужеродной злой силы; нет, война была только
обнажением зла, неотделимого от самого существования ее семьи и ее класса.
Лицемерие буржуазной жизни проявилось со всей очевидностью, и для мальчиков
и девочек из приличных семей это было непереносимо. Их отцы, патриотичные и
самоотверженные, кончили тем, что развязали чудовищную мировую бойню. Их матери
были отзывчивы и добродетельны, но сама возможность в своем кругу быть
добродетельными строилась на беспросветной несправедливости, царившей вне этого
круга.
Христина, дочь домработницы: она выбросилась из окна,
потому что ее мать взяла немного угля в подвале... Малышка, обеспокоенная тем,
что мама не вернулась в урочный час, пошла ее искать, и ее огорошили этими словами:
«Твоя мать воровка, она будет сидеть в тюрьме». Христина прождала
всю ночь в своей комнате и в шесть утра, видя, что мамы так и нет, выбросилась
с восьмого этажа... Моя мать, горячо осуждавшая «слишком суровую»
домоправительницу, доказывала мне, что нельзя «мириться с воровством у себя
в доме, к тому же это смертный грех». Я пришла в ужас, еще раз заключив про
себя, что смертный грех приводит к смерти... Во мне вскипало что-то
такое, к чему примешивалась подлинная ненависть к способным убивать людей словам.
(Лаура. История одной девочки)
В молодости Колетт, как мать и сестры, была ревностной католичкой и, по словам
Марселя Морэ 3, входила «в довольно закрытую
католическую группу, которой руководил один
аббат 4». Очень рано, примерно в семнадцать
лет, девушка порвала с церковью 5, но, как и многие
бывшие католики, продолжала и в своем атеизме испытывать пылкие, похожие на
религиозные, чувства. «Святая бездны», назовет ее позже Мишель
Лейрис 6. «С одной стороны, все священное,
благоговейное... с другой - грязь, стыд, все, чему нет даже названия. Но оба
вместе куда более таинственные, притягательные, напряженные, чем тусклая
повседневная жизнь», - писала Лаура. Разуверившись в католическом боге,
она осталась в страшной пустоте: «Я чувствую себя чудовищно и восхитительно
одинокой».
Лаура посещает салон своего брата Шарля 7,
издателя, ведшего разгульный образ жизни, и знакомится там с Арагоном, Пикассо,
Бунюэлем. У брата в 1926 г. она встречает журналиста Жана
Бернье 8. Он, сотрудничая с журналом
«Кларте», существовал на стыке сюрреализма и диссидентского коммунизма.
Колетт уезжает с ним на Корсику. «Я была для него лучиком», -
писала она. Но внешне симпатичный Бернье оказался достаточно жалким типом.
По словам Батая, с Бернье Лаура «уживалась
плохо» 9. Разочаровавшись в своей первой
любви, она неудачно пыталась совершить самоубийство - выстрелила себе в сердце;
пуля, скользнув по груди, прошла в 2 см от сердца и застряла в боку.
В январе 1927 г. для лечения туберкулеза, которым Колетт страдала с 13-летнего
возраста, она поселяется в Пиренеях, затем переезжает в санаторий горного курорта
Лейзин в Швейцарии. Там она встречает некоего Эдуарда
Траутнера 10, врача, садиста-психопата, автора
книги «Бог, современность и кокаин» 11
(он также перевел на немецкий язык мемуары, приписываемые палачу Людовика XVI
Шарлю Анри Сансону). С апреля по сентябрь 1928 г. Колетт живет с ним в Берлине.
Здесь Лаура достигла здесь самого дна человеческой низости. Траутнер был настоящим
отбросом.
На следующий день этот мужчина говорил мне:
«Ну что ты себе места не находишь, дорогая, ты продукт разложившегося
общества... лакомый кусочек, в этом твоя роль, так и знай. Играй эту роль до
конца, и ты послужишь будущему. Ускорив распад общества, ты сохраняешь дорогую
тебе схему, служишь своим идеям, кроме того, с твоей-то порочностью - не так
много женщин любят, чтобы их избивали до потери чувств - ты могла бы заработать
много денег, ты знаешь это?» Однажды ночью я сбежала. Дошла до края,
достигла в своем роде совершенства.
(Из черновиков, приводится в «Жизни Лауры» Батая)
Сбежав из Берлина, Колетт все больше увлекается коммунистическими идеями и
начинает контактировать с коммунистически-диссидентским кружком Бориса Суварина.
Она учит русский язык и отправляется в Советскую Россию, возможно, с желанием
остаться там надолго. Для этого она через Суварина выходит на советского
партработника и писателя с обширными парижскими связями, троцкиста Виктора
Сержа 12, а также на путешественницу
Эллу Майяр 13. В августе 1930 г. она через
Ленинград прибывает в Москву. «Там она бедствовала и была очень одинока,
питалась в столовых, изредка заходя в рестораны в шикарных отелях для
иностранцев», - писал Батай. Лаура искала в России «реальную
жизнь» (выражение, заимствованное ею у Рембо) - и, возможно, хотела
спастись от сжигавшей ее страсти к саморазрушению. Высокопоставленные троцкисты,
с которыми она общалась, в то время еще пользовались всеми материальными благами,
но власть стремительно уходила из их рук. Колетт путалась здесь с известным
писателем Пильняком 14 (с ним ее познакомил
Виктор Серж). В конце концов Пильняк, даже на фоне Траутнера, сумел вызвать
у Колетт омерзение. Московская литературная богема оказалась не менее мещанской
и циничной, чем парижская, а в плане литературных дарований сильно ей уступала.
Это было совсем не то, за чем она ехала в Россию. У нее рождается импульсивное
желание погрузиться в быт простых людей. Пильняк по просьбе Лауры отвозит ее на
автомобиле в подмосковную деревню, где в доме бедной крестьянской семьи она
проводит некоторое время в декабре 1930 г. 15
К простым русским людям Лаура относилась очень тепло. «Мне полюбилось в
России это человеческое братство, очень простое, очень спонтанное», -
пишет она. Биограф Батая М. Сюриа предполагает, что жизнью среди крестьян Колетт
пыталась искупить первородный грех рождения в богатой семье. Но для того ли она
порвала с религией, чтобы продолжать культивировать в себе настолько христианские
чувства? Скорее можно предположить что-то вроде попытки самостоятельного
перевоспитания физическим трудом, как это позднее практиковали маоисты. В конце
концов, не вынеся зимнего холода, Лаура с тяжелым приступом туберкулеза попадает
в московскую больницу. За ней приезжает брат и увозит ее в Париж.
Неудача московской поездки полностью опустошила Лауру. «Она испытывала
ко всему отвращение», пишет Батай. В 1931 г. Колетт поселяется у Суварина.
Борис Суварин 16 родился в Киеве, в раннем
детстве родители-эмигранты привезли его с собой во Францию (в 1909 г. он
получил французское гражданство). Он был одним из создателей Французской
коммунистической партии, в 1921 г. работал в Москве в секретариате Коминтерна,
но в 1924 г. за оппортунизм исключен из Коминтерна и вышел из ФКП. Он был
ярым антисталинистом, симпатизировал Троцкому, но не во всем разделял его
взгляды, постепенно дрейфуя на откровенно либеральные позиции. Суварин организовал
«Демократический коммунистический кружок», в деятельности которого
активно участвовала Колетт. В 1931 г. она еще раз встречается с приехавшим в
Париж Пильняком и по его просьбе знакомит его с Сувариным.
Суварин на деньги Колетт издает журнал «Критик
сосьяль» 17, «журнал-обозрение идей
и книг», выходивший с марта 1931 по март 1934 г. (то есть все время,
пока длилась их связь), и сама несколько раз печатается там, сначала подписываясь
инициалами «C.P.», а затем псевдонимом «Клод
Аракс» 18. Это все, что она опубликовала
при жизни: 15 коротких, в одну страничку, текстов, в основном рецензии на книги,
напечатанные на русском языке, и актуальные заметки по вопросам советской
политики и культуры. В одной из статей, названной «Опиум для народа»,
она проводит параллели между гитлеризмом и католической церковью. Другая
посвящена защите Виктора Сержа, ненадолго арестованного в 1933 г. в Ленинграде.
На советскую жизнь Колетт смотрит через троцкистские очки Суварина: ужас
коллективизации, начинающиеся репрессии... Она не понимала, что советская власть
всерьез собиралась сделать то, о чем все остальные только говорили - во что бы
то ни стало отбиться от фашизма. Как раз тогда в русских городах и деревнях, с
именем Сталина, с марксистскими лозунгами, вырастало то идеалистичное и жертвенное
поколение, которое через десять лет ценой своей жизни остановит немецкие танки.
Псевдоним, под которым выходили ее статьи, - Клод Аракс - это отсылка к строчке
Вергилия: «Аракс, над собой мостов не
терпящий» 19, а также, возможно, к реальной
пограничной реке Аракс, географическому пределу страны коммунизма. Суварин в
старости вспоминал, что он сам выбрал Колетт псевдоним, так же как он сам взял
себе псевдоним из романа Золя «Жерминаль». Позже, в кругу Батая,
Колетт называла себя «Лаура», и под этим именем ее литературные
сочинения были после ее смерти изданы Батаем и Лейрисом. Лаура - одно из имен,
данных Колетт Пеньо при рождении (Colette Laure Lucienne Peignot - Колетт Лаура
Люсьен Пеньо). Жером Пеньо 20 утверждал, что она выбрала именно это имя, имея в
виду как музу Петрарки, так и маркиза де Сада. Маркиз считал себя потомком
петрарковской Лауры; рассказывают, что во время заключения в Венсеннской
тюрьме его преследовали ужасные видения могилы Лауры.
Из-за связи с Сувариным Колетт окончательно испортила отношения со своей
консервативной семьей, ненавидевшей его трижды: как еврея, как русского и как коммуниста.
Этот махровый оппортунист и антисоветчик тем не менее был, кажется, самым
порядочным из любовников Лауры: он пытался ей помочь, а не просто использовал
для каких-то своих игр. Он «попытался ее спасти, относился к ней как к
больной, как к ребенку, был для нее больше отцом, чем любовником», пишет
Батай. Впрочем, не стоит забывать и того, что Суварин брал у нее деньги на
издание своего журнала.
Я видела, как все мои друзья
делили жизнь мою и рвали ее в клочья
обгрызали до самых костей
и не желая упустить столь лакомый кусок
оспаривали друг у друга остов
(Лаура. Сакральное)
Зная максимализм Колетт, можно предположить, что, даже не появись Батай, она
в любом случае не ужилась бы с достаточно умеренным, конформистски настроенным
Сувариным надолго: он становился ей неинтересен. «Ему горько и печально
от того, что он потерял контакт с реальной жизнью, активистами и трудящимися»,
- описывает она Суварина. Лаура разочаровалась в левых вождях вообще и
презрительно называла их «импотентами».
В 1931 г. ее впервые увидел Батай, который тогда сотрудничал с суваринским
кружком и печатался в его журнале. Это случилось в кафе «Липп», где
Колетт ужинала с Сувариным, а Батай - со своей тогдашней женой. В июне 1934 г.
Суварин с Колетт едут в Австрию, их преследует влюбленный в нее Батай; она
сбегает к Батаю, и они вместе некоторое время путешествуют по Австрии и Италии.
С первого раза Батая оказалось трудно вынести, он доводит свою подругу до нервного
срыва. В августе 1934 г., после возвращения в Париж, Суварину приходится на месяц
поместить Колетт в психиатрическую клинику. В сентябре 1936 г., когда Батай уходит
от жены, Лаура окончательно переселяется к нему. Суварин ненавидел Батая, однако
вызвал его на встречу и долго объяснял, как надо себя вести с Колетт, как
ухаживать за ней во время приступов туберкулеза («это было словно в романе
Достоевского», - рассказывал очевидец).
«Никто никогда не был столь чистым и самовластным», - напишет Батай
о ней позже. Лаура стала единственной женщиной, входившей в «Ацефал»
- тайное общество Батая, построенное на темах антихристианского мистицизма,
жертвоприношения, эротизма и смерти, погружения в темные глубины человеческого
бытия. Возможно, только Батай и Лаура и составляли сам «Ацефал», его литургическое
ядро, а остальные играли роль статистов. Планы Батая были грандиозны: он
намеревался через экстаз и агонию пробиться к невозможному, к негативной
тотальности бытия, нащупать контуры новой религии. Батай очень ценил Лауру,
но для него она была одной из многих. Колетт же действительно любила его,
совсем «по-буржуазному» ревновала, даже нанимала сыщика, чтобы следить
за ним.
Из ее последнего письма к Батаю - жалобного, трогательного: «Пойми, Жорж,
ты и я - мы можем жить по-настоящему только тем, что источается, и если вдруг
в повседневной жизни оказывается, что это было не столкновение, а просто
недостаток чего-то, что мы требовали друг от друга слишком многого... тем не
менее это происходило, когда мы становились нагими и настоящими. Я люблю тебя
за то, что ежесекундно ты напоминаешь мне о моей жизни и о том, что она должна
выражать... Как бы то ни было, ничто не должно нас умалять, и никогда один не
будет умалять другого... Я хочу сказать тебе: если из-за какой-то физической
или нервной слабости я не смогу выполнить то, что обещала самой себе, предупреди
меня, если я этого не замечу, но давай не будем соскальзывать в недопустимое...
Я очень боюсь определенной формы отступления одного из нас перед другим: все,
что привело меня к тебе, и все. что нас объединило, слишком замечательно, чтобы
от этого отворачиваться и делать вид, что ничего нет».
В апреле-июне 1936 г., во время поездки в охваченную революцией Каталонию,
Батай и Лаура попадают на корриду, и латинскую душу Лауры захватывает это
экстатическое, с лужами крови, великолепное зрелище: «Запах крови
поднимался до самых верхних скамеек, до самых отдаленных мест, где я сидела
между торговцем скотом, который кричал оленьим криком, и утопавшей в слезах
девушкой... Это продолжалось очень долго... В этот миг вдруг переменилась погода,
свинцовое небо нависло над клубком змей, я едва успела оставить это место...
В тот день уж лучше было поджечь арены 21»
(из письма Колетт Мишелю Лейрису). В июле 1937 г. они путешествуют по Сицилии,
где наблюдают апокалиптическое зрелище извержения Этны: «На полпути, когда
мы вступили в поистине адовы края, вдали, на самом краю долины, угадывался кратер
вулкана и невозможно было вообразить себе другое такое место, где ужасающая
неустойчивость всего на свете была бы столь очевидной, на Лауру напал вдруг
такой страх, что она, обезумев, бросилась бежать, не разбирая дороги: от ужаса
и отчаяния, охвативших нас, она совсем потеряла голову» (Жорж Батай.
Могила Лауры).
Все, что делал Батай, все его идеи и игры она воспринимала совершенно серьезно.
Батай был для нее богом. В последние годы жизни Лаура везде возила с собой книгу
Тересы Авильской, мистический опыт которой, как считается, был окрашен некоторым
налетом эротизма. Вероятно, отношения Тересы с божеством напоминали ей ее
собственные отношения с Батаем. Тересе принадлежат знаменитые слова: «Я
умираю от того, что все никак не могу умереть». Есть предположение, что
Тереса, как и Лаура, страдала от неизлечимой болезни, и мистический восторг
сплетался у нее с непереносимой физической болью. С марта 1938 г. Лауре
становилось все хуже.
7 ноября 1938 года, в возрасте 35 лет, Лаура умерла от туберкулеза. Ее
последние дни прошли в доме № 59-bis по ул. Марей в Сен-Жермен-ан-Лэ,
где тогда жил Батай. В комнате умирающей Колетт с одной стороны постели сидели
ее мать и сестра, с другой - Батай. Они ненавидели друг друга, не разговаривали
и общались только через Марселя Морэ. Агония продолжалась четыре дня. Это зрелище
потрясло Батая. «Лицо Лауры смутно напоминало лицо жесточайше трагичного
мужчины: пустое и полубезумное лицо Эдипа... Мир рушился на моих глазах, отнимая
у меня последние силы... Пустота, всё кругом проклято», - пишет он. Лаура
умерла в 8 часов 15 минут утра. Батая при этом не было, только Лейрис и Морэ. Ее
мать хотела позвать священника, но Батай воспротивился и пригрозил, что застрелит
его прямо у алтаря. Так ли уж много прав он имел на Колетт, чтобы и сейчас
продолжать свой эстетствующий балаган? Над гробом дочери, когда терять было уже
нечего, мать Колетт примирилась с Батаем.
Я и теперь вижу эту комнату: посередине гроб, в одном углу две женщины в
черном траурном крепе, в другом - Батай с друзьями, в светлых костюмах и ярких
галстуках. Тишину нарушают лишь служащие похоронного бюро. Когда они собрались
закрыть крышку, Батай сделал несколько шагов вперед и положил на тело умершей
несколько страничек - «Бракосочетание Неба и Ада» Уильяма Блейка,
он их вырвал из журнала. После этого вернулся на место. В этот миг мать покойной
сделала мне знак подойти: «Мне бы хотелось его поцеловать. Вы можете
спросить у него позволения?». Я передал просьбу Батаю: «Ничего не
имею против». И все увидели, как два существа, которые на протяжении многих
дней делали вид, что не видят друг друга, которые если и обменивались взглядами,
то исключительно с ненавистью, пошли друг другу навстречу и, оттолкнув служащих
похоронного бюро, поцеловались над гробом.
(Марсель Морэ. Жорж Батай и смерть Лауры)
Батай похоронил свою Лауру на кладбище Fourqueux в лесу
Saint-Nom-la-Bretèche, где происходили собрания «Ацефала», в
могиле без надгробия. Батай обвинял христианство, что оно
«субстантивирует» религиозные переживания. Но переживание не может
не быть «субстантивировано» тем или иным образом; и как раз
общепринятость, обыденность христианских символов (черный цвет траура, крест
над могилой) позволяет легко абстрагироваться от их условности, в то время как
нарочито вызывающие символы Батая отвлекают внимание от реальной скорби, которая
скрыта за ними.
Смерть Лауры стала для Батая знаком абсолютной негативности, отсутствия какого
бы то ни было наличного бытия, символом того состояния соскальзывания, когда на
краткий миг познается нечто неуловимое, то, что не может быть схвачено, удержано
ни в каких понятиях рассудка. Лауре посвящены лучшие страницы, написанные Батаем.
Вообразить себе невероятной красоты мертвую женщину: она не бытие, в ней нет
ничего уловимого. Никого нет в спальне. Бога нет в этой спальне. Спальня пуста.
(Батай. Виновный)
Через год после того, как Колетт умерла, Батай и Лейрис опубликовали
отредактированные ими стихотворные и прозаические фрагменты из ее сохранившихся
черновиков - «Сакральное» (Le sacré, 1939), «История
одной девочки» (Histoire d’une petite fille, 1940). Родственники Колетт
(которые по закону могли распоряжаться ее рукописями) возражали, считая, что ее
записи не предназначались для публикации, поэтому вместо имени Колетт Пеньо на
изданиях стоял только псевдоним
«Лаура» 22. Сочинения Лауры -
бледная копия текстов Батая, без него она бы ничего не значила. Ее главное
произведение - это ее жизнь, из которой она сделала замечательный роман - о
своем поколении, об отчаянии, о поисках спасения. Роман с несчастливым концом.
* * *
Самое завораживающее в истории Лауры - ее поездка в Советскую Россию. Это,
согласитесь, впечатляет: подруга блестящего французского философа стремится в
наши заснеженные колхозы. Представляю ее в деревне: как она кутается в платок,
разгребает снег, рассуждает сама с собой в духе Троцкого о классовой борьбе...
Колетт можно было бы считать просто избалованной и очень
испорченной буржуазкой, но этот эпизод придает ее жизни какое-то трогательное
величие, доказывая, что все ее метания были искренней, хотя и неудавшейся,
попыткой выйти за ограничения своего класса.
Это был небольшой период - с 1918 по 1939 год - когда западные интеллигенты
смотрели на Россию с восторгом и надеждой. Как и Колетт Пеньо, сюда приезжали,
например, Симона Вейль, ее знакомая по кружку Суварина, и Вальтер Беньямин,
участник «Ацефала». Можно вспомнить Лукача, да и многих других...
Все чувствовали, что у нас происходит нечто чрезвычайно важное и настоящее.
Что-то, что спасет всех. Москва внезапно стала центром мира. Среди
декадентского угара и шутовства, видя всеобщее бессилие перед лицом наступающего
фашизма, Лаура, как и другие, искала у русских «реальную жизнь»,
свободную и от лицемерия ее родителей, и от цинизма ее любовников, искала
подлинности. В своих поисках она честно достигла самого края, но ее слабых сил
не хватило, чтобы вынести обретенную подлинность. Лауре оставалось только
красиво умереть. И Батай предоставил для этого феерические декорации.
Примечания
1
Отец, Жорж Пеньо (Georges Peignot, 1872-1915), погиб в Вими (Vimy) под
Живанши-ан-Гоель (Givenchy-en-Gohelle) 28 сентября 1915 г., его брат Андре
(André) погиб 25 сентября 1914 г., другой брат Реми (Rémi) - 15 мая
1915 г. Четвертый брат, Люсьен (Lucien), умер от обострившегося на фронте
туберкулеза в июне 1916 г. В 1924 г. одна из улиц 15 аррондисмана Парижа
была названа в честь Четырех братьев Пеньо
(Rue
des Quatre-Frères-Peignot).
2
Мать Колетт Пеньо - Сюзанна Шардон (Suzanne Chardon, 1876-1952).
3
Марсель Морэ (Marcel Moré, 1887-1969), друг семьи Пеньо, тоже состоял
в упоминаемой здесь группе.
4
«Один аббат» - это Marcel Pératé, активист
католического движения «Le Sillon».
5
В «Истории одной девочки» Лаура рассказывает о домогательствах
аббата, что, якобы, сыграло свою роль в ее отходе от католицизма. Лично мне
эта история представляется слишком шаблонной, чтобы иметь место в реальности;
возможно, это просто дань фрейдистским условностям. Некоторые записи Лауры
имеют отношение к сеансам психоанализа, которые проводил друг Батая А. Борель
(Adrien Borel), один из основателей Парижского психоаналитического общества.
6
Мишель Лейрис (Michel Leiris, 1901-1990) - писатель-сюрреалист, впоследствии
ученый-антрополог, близкий друг Лауры и Жоржа Батая. Выражение
«святая бездны» Лейрис заимствовал у Жерара де Нерваля.
7
Charles Peignot (1897-1983). В «Истории одной девочки» Колетт
называет брата «Жак».
8
Jean Bernier (1894-1975). Окарикатуренный образ Бернье представил его друг
П. Дриё ла Рошель в романе «Жиль» под именем Грегуара Лорена.
9
Батай в «Жизни Лауры» использует псевдонимы: «Поль Рандье»
- это реальный Жан Бернье, «Людвиг Вартберг» - Эдуард Траутнер,
«Леон Буренин» - Борис Суварин. Борис Пильняк фигурирует у Батая
под реальным именем.
10
Eduard Trautner (1890-?)
11
«Gott, Gegenwart und Kokain» (1927). Известна также его книга
«Der Mord am Polizeiagenten Blau» (1924), пьесы
«Haft»
(1920),
«Nacht»
(1921).
12
Настоящее имя - Виктор Кибальчич (1890-1947).
13
Ella Maillart (1903-1997).
14
Настоящее имя - Борис Вогау (Wogau) (1894-1938).
15
Видимо, она жила в доме отца домработницы Пильняка Дуни, крестьянина
Сергея Архиповича, который упоминается в одном неопубликованном произведении
Пильняка. См.: Учитель или подмастерье? Семь писем Бориса Пильняка Алексею
Ремизову (подготовка текста, вступ. статья и примеч. Дагмар Кассек) // «НЛО»,
2003, № 61.
16
Настоящее имя - Борис Лифшиц (1895-1984).
17
«La Critique Sociale». Всего вышло 11 номеров журнала.
18
Под инициалами «C.P.» появляются два фрагмента в
«Критик сосьяль» (декабрь 1931 г. и март 1932 г.). 13 фрагментов,
подписанных «Клод Аракс», напечатаны между январем 1933 г. и
февралем 1934 г. в «Критик сосьяль» и другом журнале аналогичной
направленности, «Le Travailleur Communiste Syndical et Coopératif».
19
«Энеида», 8:728 (пер. С. Ошерова).
20
Jérôme Peignot (р. 1926), поэт, сын Шарля Пеньо, племянник Колетт.
Увидев ее в детстве, он всю жизнь испытывал к давно умершей Лауре яркие, слегка
болезненные чувства и называл ее «своей диагональной матерью»
(«ma mère diagonale»). В 1970-е гг. он занимался переизданием
текстов Лауры.
21
Во время поездки по Испании Лаура стала свидетелем, как толпа в рабочих кварталах
поджигает церкви.
22
Эти книги, очень небольшого тиража, распространялись среди друзей Батая.
Сочинения Лауры стали широко известны только в 1970-е гг. благодаря изданию,
предпринятому Жеромом Пеньо.
Литература
Жизнь Колетт Пеньо, «Лауры» Жоржа Батая, стала ее собственным
«путешествием на край ночи». Эта красивая, хорошо обеспеченная женщина,
казалось бы, имела все шансы на счастье, но жила с напряженным ощущением
непрерывной катастрофы. Она так задыхалась от царящих вокруг несправедливости и
лицемерия, что сила этого чувства гнала ее из лона семьи в кружки сюрреалистов,
из Парижа в гнилой, полный извращений веймарский Берлин, затем - в советскую
Москву, город-утопию, волшебную столицу коммунизма. В конце концов поиски
подлинного бытия привели ее в русскую деревню, в дом бедной крестьянской семьи,
где она хотела остаться, но, болезненная и испорченная, не вынесла взятой на себя
ноши, тяжело заболела и вынуждена была вернуться в Париж. Последние свои годы она
провела с Батаем, к которому испытывала необычайно сильные чувства. Батай был для
нее любовником, теургом, кумиром, богом. Их мистические прозрения сочетались с
сексуальными оргиями, экстаз - с ощущением соскальзывания в смерть. В 35 лет Лаура
умерла от туберкулеза.
* * *
Колетт Пеньо родилась 8 октября 1903 г. в богатой парижской буржуазной семье,
ее отец управлял преуспевающим шрифтолитейным заводом «Пеньо и сын».
Девочке было 11 лет, когда отец и трое его братьев погибли в окопах первой мировой
войны 1. Смерть родных стала ее самым сильным
детским переживанием, от которого она так никогда и не смогла оправиться.
Видение смерти преследовало ее повсюду.
Сколько себя помню, передо мной все время вставали
мертвецы... Я шла с запада на восток, из одной страны в другую, из города в
город - и все время между могил... Казалось, что могила вот-вот разверзнется, и
всех нас поглотит горячая земля, что нам здесь уже не удержаться, не устоять,
прижавшись в страхе к другим могилам, на этом краешке земли, отведенном для живых,
на этих узеньких дорожках из белого гравия, где стоишь буквально на одной ноге,
где тебе не по себе, где холодно и гадко.
(Лаура. История одной девочки)
Скорбь матери 2 она считала лицемерием.
«Отныне мы живем рентой и высокими чувствами» - в этой фразе Лаура
говорит не только о матери, но и о себе: после гибели отца она всю жизнь могла,
не задумываясь, тратить деньги по своему усмотрению.
Колетт, как и другие, воспринимала войну не как временное нарушение привычного
порядка вещей, не как вторжение чужеродной злой силы; нет, война была только
обнажением зла, неотделимого от самого существования ее семьи и ее класса.
Лицемерие буржуазной жизни проявилось со всей очевидностью, и для мальчиков
и девочек из приличных семей это было непереносимо. Их отцы, патриотичные и
самоотверженные, кончили тем, что развязали чудовищную мировую бойню. Их матери
были отзывчивы и добродетельны, но сама возможность в своем кругу быть
добродетельными строилась на беспросветной несправедливости, царившей вне этого
круга.
Христина, дочь домработницы: она выбросилась из окна,
потому что ее мать взяла немного угля в подвале... Малышка, обеспокоенная тем,
что мама не вернулась в урочный час, пошла ее искать, и ее огорошили этими словами:
«Твоя мать воровка, она будет сидеть в тюрьме». Христина прождала
всю ночь в своей комнате и в шесть утра, видя, что мамы так и нет, выбросилась
с восьмого этажа... Моя мать, горячо осуждавшая «слишком суровую»
домоправительницу, доказывала мне, что нельзя «мириться с воровством у себя
в доме, к тому же это смертный грех». Я пришла в ужас, еще раз заключив про
себя, что смертный грех приводит к смерти... Во мне вскипало что-то
такое, к чему примешивалась подлинная ненависть к способным убивать людей словам.
(Лаура. История одной девочки)
В молодости Колетт, как мать и сестры, была ревностной католичкой и, по словам
Марселя Морэ 3, входила «в довольно закрытую
католическую группу, которой руководил один
аббат 4». Очень рано, примерно в семнадцать
лет, девушка порвала с церковью 5, но, как и многие
бывшие католики, продолжала и в своем атеизме испытывать пылкие, похожие на
религиозные, чувства. «Святая бездны», назовет ее позже Мишель
Лейрис 6. «С одной стороны, все священное,
благоговейное... с другой - грязь, стыд, все, чему нет даже названия. Но оба
вместе куда более таинственные, притягательные, напряженные, чем тусклая
повседневная жизнь», - писала Лаура. Разуверившись в католическом боге,
она осталась в страшной пустоте: «Я чувствую себя чудовищно и восхитительно
одинокой».
Лаура посещает салон своего брата Шарля 7,
издателя, ведшего разгульный образ жизни, и знакомится там с Арагоном, Пикассо,
Бунюэлем. У брата в 1926 г. она встречает журналиста Жана
Бернье 8. Он, сотрудничая с журналом
«Кларте», существовал на стыке сюрреализма и диссидентского коммунизма.
Колетт уезжает с ним на Корсику. «Я была для него лучиком», -
писала она. Но внешне симпатичный Бернье оказался достаточно жалким типом.
По словам Батая, с Бернье Лаура «уживалась
плохо» 9. Разочаровавшись в своей первой
любви, она неудачно пыталась совершить самоубийство - выстрелила себе в сердце;
пуля, скользнув по груди, прошла в 2 см от сердца и застряла в боку.
В январе 1927 г. для лечения туберкулеза, которым Колетт страдала с 13-летнего
возраста, она поселяется в Пиренеях, затем переезжает в санаторий горного курорта
Лейзин в Швейцарии. Там она встречает некоего Эдуарда
Траутнера 10, врача, садиста-психопата, автора
книги «Бог, современность и кокаин» 11
(он также перевел на немецкий язык мемуары, приписываемые палачу Людовика XVI
Шарлю Анри Сансону). С апреля по сентябрь 1928 г. Колетт живет с ним в Берлине.
Здесь Лаура достигла здесь самого дна человеческой низости. Траутнер был настоящим
отбросом.
На следующий день этот мужчина говорил мне:
«Ну что ты себе места не находишь, дорогая, ты продукт разложившегося
общества... лакомый кусочек, в этом твоя роль, так и знай. Играй эту роль до
конца, и ты послужишь будущему. Ускорив распад общества, ты сохраняешь дорогую
тебе схему, служишь своим идеям, кроме того, с твоей-то порочностью - не так
много женщин любят, чтобы их избивали до потери чувств - ты могла бы заработать
много денег, ты знаешь это?» Однажды ночью я сбежала. Дошла до края,
достигла в своем роде совершенства.
(Из черновиков, приводится в «Жизни Лауры» Батая)
Сбежав из Берлина, Колетт все больше увлекается коммунистическими идеями и
начинает контактировать с коммунистически-диссидентским кружком Бориса Суварина.
Она учит русский язык и отправляется в Советскую Россию, возможно, с желанием
остаться там надолго. Для этого она через Суварина выходит на советского
партработника и писателя с обширными парижскими связями, троцкиста Виктора
Сержа 12, а также на путешественницу
Эллу Майяр 13. В августе 1930 г. она через
Ленинград прибывает в Москву. «Там она бедствовала и была очень одинока,
питалась в столовых, изредка заходя в рестораны в шикарных отелях для
иностранцев», - писал Батай. Лаура искала в России «реальную
жизнь» (выражение, заимствованное ею у Рембо) - и, возможно, хотела
спастись от сжигавшей ее страсти к саморазрушению. Высокопоставленные троцкисты,
с которыми она общалась, в то время еще пользовались всеми материальными благами,
но власть стремительно уходила из их рук. Колетт путалась здесь с известным
писателем Пильняком 14 (с ним ее познакомил
Виктор Серж). В конце концов Пильняк, даже на фоне Траутнера, сумел вызвать
у Колетт омерзение. Московская литературная богема оказалась не менее мещанской
и циничной, чем парижская, а в плане литературных дарований сильно ей уступала.
Это было совсем не то, за чем она ехала в Россию. У нее рождается импульсивное
желание погрузиться в быт простых людей. Пильняк по просьбе Лауры отвозит ее на
автомобиле в подмосковную деревню, где в доме бедной крестьянской семьи она
проводит некоторое время в декабре 1930 г. 15
К простым русским людям Лаура относилась очень тепло. «Мне полюбилось в
России это человеческое братство, очень простое, очень спонтанное», -
пишет она. Биограф Батая М. Сюриа предполагает, что жизнью среди крестьян Колетт
пыталась искупить первородный грех рождения в богатой семье. Но для того ли она
порвала с религией, чтобы продолжать культивировать в себе настолько христианские
чувства? Скорее можно предположить что-то вроде попытки самостоятельного
перевоспитания физическим трудом, как это позднее практиковали маоисты. В конце
концов, не вынеся зимнего холода, Лаура с тяжелым приступом туберкулеза попадает
в московскую больницу. За ней приезжает брат и увозит ее в Париж.
Неудача московской поездки полностью опустошила Лауру. «Она испытывала
ко всему отвращение», пишет Батай. В 1931 г. Колетт поселяется у Суварина.
Борис Суварин 16 родился в Киеве, в раннем
детстве родители-эмигранты привезли его с собой во Францию (в 1909 г. он
получил французское гражданство). Он был одним из создателей Французской
коммунистической партии, в 1921 г. работал в Москве в секретариате Коминтерна,
но в 1924 г. за оппортунизм исключен из Коминтерна и вышел из ФКП. Он был
ярым антисталинистом, симпатизировал Троцкому, но не во всем разделял его
взгляды, постепенно дрейфуя на откровенно либеральные позиции. Суварин организовал
«Демократический коммунистический кружок», в деятельности которого
активно участвовала Колетт. В 1931 г. она еще раз встречается с приехавшим в
Париж Пильняком и по его просьбе знакомит его с Сувариным.
Суварин на деньги Колетт издает журнал «Критик
сосьяль» 17, «журнал-обозрение идей
и книг», выходивший с марта 1931 по март 1934 г. (то есть все время,
пока длилась их связь), и сама несколько раз печатается там, сначала подписываясь
инициалами «C.P.», а затем псевдонимом «Клод
Аракс» 18. Это все, что она опубликовала
при жизни: 15 коротких, в одну страничку, текстов, в основном рецензии на книги,
напечатанные на русском языке, и актуальные заметки по вопросам советской
политики и культуры. В одной из статей, названной «Опиум для народа»,
она проводит параллели между гитлеризмом и католической церковью. Другая
посвящена защите Виктора Сержа, ненадолго арестованного в 1933 г. в Ленинграде.
На советскую жизнь Колетт смотрит через троцкистские очки Суварина: ужас
коллективизации, начинающиеся репрессии... Она не понимала, что советская власть
всерьез собиралась сделать то, о чем все остальные только говорили - во что бы
то ни стало отбиться от фашизма. Как раз тогда в русских городах и деревнях, с
именем Сталина, с марксистскими лозунгами, вырастало то идеалистичное и жертвенное
поколение, которое через десять лет ценой своей жизни остановит немецкие танки.
Псевдоним, под которым выходили ее статьи, - Клод Аракс - это отсылка к строчке
Вергилия: «Аракс, над собой мостов не
терпящий» 19, а также, возможно, к реальной
пограничной реке Аракс, географическому пределу страны коммунизма. Суварин в
старости вспоминал, что он сам выбрал Колетт псевдоним, так же как он сам взял
себе псевдоним из романа Золя «Жерминаль». Позже, в кругу Батая,
Колетт называла себя «Лаура», и под этим именем ее литературные
сочинения были после ее смерти изданы Батаем и Лейрисом. Лаура - одно из имен,
данных Колетт Пеньо при рождении (Colette Laure Lucienne Peignot - Колетт Лаура
Люсьен Пеньо). Жером Пеньо 20 утверждал, что она выбрала именно это имя, имея в
виду как музу Петрарки, так и маркиза де Сада. Маркиз считал себя потомком
петрарковской Лауры; рассказывают, что во время заключения в Венсеннской
тюрьме его преследовали ужасные видения могилы Лауры.
Из-за связи с Сувариным Колетт окончательно испортила отношения со своей
консервативной семьей, ненавидевшей его трижды: как еврея, как русского и как коммуниста.
Этот махровый оппортунист и антисоветчик тем не менее был, кажется, самым
порядочным из любовников Лауры: он пытался ей помочь, а не просто использовал
для каких-то своих игр. Он «попытался ее спасти, относился к ней как к
больной, как к ребенку, был для нее больше отцом, чем любовником», пишет
Батай. Впрочем, не стоит забывать и того, что Суварин брал у нее деньги на
издание своего журнала.
Я видела, как все мои друзья
делили жизнь мою и рвали ее в клочья
обгрызали до самых костей
и не желая упустить столь лакомый кусок
оспаривали друг у друга остов
(Лаура. Сакральное)
Зная максимализм Колетт, можно предположить, что, даже не появись Батай, она
в любом случае не ужилась бы с достаточно умеренным, конформистски настроенным
Сувариным надолго: он становился ей неинтересен. «Ему горько и печально
от того, что он потерял контакт с реальной жизнью, активистами и трудящимися»,
- описывает она Суварина. Лаура разочаровалась в левых вождях вообще и
презрительно называла их «импотентами».
В 1931 г. ее впервые увидел Батай, который тогда сотрудничал с суваринским
кружком и печатался в его журнале. Это случилось в кафе «Липп», где
Колетт ужинала с Сувариным, а Батай - со своей тогдашней женой. В июне 1934 г.
Суварин с Колетт едут в Австрию, их преследует влюбленный в нее Батай; она
сбегает к Батаю, и они вместе некоторое время путешествуют по Австрии и Италии.
С первого раза Батая оказалось трудно вынести, он доводит свою подругу до нервного
срыва. В августе 1934 г., после возвращения в Париж, Суварину приходится на месяц
поместить Колетт в психиатрическую клинику. В сентябре 1936 г., когда Батай уходит
от жены, Лаура окончательно переселяется к нему. Суварин ненавидел Батая, однако
вызвал его на встречу и долго объяснял, как надо себя вести с Колетт, как
ухаживать за ней во время приступов туберкулеза («это было словно в романе
Достоевского», - рассказывал очевидец).
«Никто никогда не был столь чистым и самовластным», - напишет Батай
о ней позже. Лаура стала единственной женщиной, входившей в «Ацефал»
- тайное общество Батая, построенное на темах антихристианского мистицизма,
жертвоприношения, эротизма и смерти, погружения в темные глубины человеческого
бытия. Возможно, только Батай и Лаура и составляли сам «Ацефал», его литургическое
ядро, а остальные играли роль статистов. Планы Батая были грандиозны: он
намеревался через экстаз и агонию пробиться к невозможному, к негативной
тотальности бытия, нащупать контуры новой религии. Батай очень ценил Лауру,
но для него она была одной из многих. Колетт же действительно любила его,
совсем «по-буржуазному» ревновала, даже нанимала сыщика, чтобы следить
за ним.
Из ее последнего письма к Батаю - жалобного, трогательного: «Пойми, Жорж,
ты и я - мы можем жить по-настоящему только тем, что источается, и если вдруг
в повседневной жизни оказывается, что это было не столкновение, а просто
недостаток чего-то, что мы требовали друг от друга слишком многого... тем не
менее это происходило, когда мы становились нагими и настоящими. Я люблю тебя
за то, что ежесекундно ты напоминаешь мне о моей жизни и о том, что она должна
выражать... Как бы то ни было, ничто не должно нас умалять, и никогда один не
будет умалять другого... Я хочу сказать тебе: если из-за какой-то физической
или нервной слабости я не смогу выполнить то, что обещала самой себе, предупреди
меня, если я этого не замечу, но давай не будем соскальзывать в недопустимое...
Я очень боюсь определенной формы отступления одного из нас перед другим: все,
что привело меня к тебе, и все. что нас объединило, слишком замечательно, чтобы
от этого отворачиваться и делать вид, что ничего нет».
В апреле-июне 1936 г., во время поездки в охваченную революцией Каталонию,
Батай и Лаура попадают на корриду, и латинскую душу Лауры захватывает это
экстатическое, с лужами крови, великолепное зрелище: «Запах крови
поднимался до самых верхних скамеек, до самых отдаленных мест, где я сидела
между торговцем скотом, который кричал оленьим криком, и утопавшей в слезах
девушкой... Это продолжалось очень долго... В этот миг вдруг переменилась погода,
свинцовое небо нависло над клубком змей, я едва успела оставить это место...
В тот день уж лучше было поджечь арены 21»
(из письма Колетт Мишелю Лейрису). В июле 1937 г. они путешествуют по Сицилии,
где наблюдают апокалиптическое зрелище извержения Этны: «На полпути, когда
мы вступили в поистине адовы края, вдали, на самом краю долины, угадывался кратер
вулкана и невозможно было вообразить себе другое такое место, где ужасающая
неустойчивость всего на свете была бы столь очевидной, на Лауру напал вдруг
такой страх, что она, обезумев, бросилась бежать, не разбирая дороги: от ужаса
и отчаяния, охвативших нас, она совсем потеряла голову» (Жорж Батай.
Могила Лауры).
Все, что делал Батай, все его идеи и игры она воспринимала совершенно серьезно.
Батай был для нее богом. В последние годы жизни Лаура везде возила с собой книгу
Тересы Авильской, мистический опыт которой, как считается, был окрашен некоторым
налетом эротизма. Вероятно, отношения Тересы с божеством напоминали ей ее
собственные отношения с Батаем. Тересе принадлежат знаменитые слова: «Я
умираю от того, что все никак не могу умереть». Есть предположение, что
Тереса, как и Лаура, страдала от неизлечимой болезни, и мистический восторг
сплетался у нее с непереносимой физической болью. С марта 1938 г. Лауре
становилось все хуже.
7 ноября 1938 года, в возрасте 35 лет, Лаура умерла от туберкулеза. Ее
последние дни прошли в доме № 59-bis по ул. Марей в Сен-Жермен-ан-Лэ,
где тогда жил Батай. В комнате умирающей Колетт с одной стороны постели сидели
ее мать и сестра, с другой - Батай. Они ненавидели друг друга, не разговаривали
и общались только через Марселя Морэ. Агония продолжалась четыре дня. Это зрелище
потрясло Батая. «Лицо Лауры смутно напоминало лицо жесточайше трагичного
мужчины: пустое и полубезумное лицо Эдипа... Мир рушился на моих глазах, отнимая
у меня последние силы... Пустота, всё кругом проклято», - пишет он. Лаура
умерла в 8 часов 15 минут утра. Батая при этом не было, только Лейрис и Морэ. Ее
мать хотела позвать священника, но Батай воспротивился и пригрозил, что застрелит
его прямо у алтаря. Так ли уж много прав он имел на Колетт, чтобы и сейчас
продолжать свой эстетствующий балаган? Над гробом дочери, когда терять было уже
нечего, мать Колетт примирилась с Батаем.
Я и теперь вижу эту комнату: посередине гроб, в одном углу две женщины в
черном траурном крепе, в другом - Батай с друзьями, в светлых костюмах и ярких
галстуках. Тишину нарушают лишь служащие похоронного бюро. Когда они собрались
закрыть крышку, Батай сделал несколько шагов вперед и положил на тело умершей
несколько страничек - «Бракосочетание Неба и Ада» Уильяма Блейка,
он их вырвал из журнала. После этого вернулся на место. В этот миг мать покойной
сделала мне знак подойти: «Мне бы хотелось его поцеловать. Вы можете
спросить у него позволения?». Я передал просьбу Батаю: «Ничего не
имею против». И все увидели, как два существа, которые на протяжении многих
дней делали вид, что не видят друг друга, которые если и обменивались взглядами,
то исключительно с ненавистью, пошли друг другу навстречу и, оттолкнув служащих
похоронного бюро, поцеловались над гробом.
(Марсель Морэ. Жорж Батай и смерть Лауры)
Батай похоронил свою Лауру на кладбище Fourqueux в лесу
Saint-Nom-la-Bretèche, где происходили собрания «Ацефала», в
могиле без надгробия. Батай обвинял христианство, что оно
«субстантивирует» религиозные переживания. Но переживание не может
не быть «субстантивировано» тем или иным образом; и как раз
общепринятость, обыденность христианских символов (черный цвет траура, крест
над могилой) позволяет легко абстрагироваться от их условности, в то время как
нарочито вызывающие символы Батая отвлекают внимание от реальной скорби, которая
скрыта за ними.
Смерть Лауры стала для Батая знаком абсолютной негативности, отсутствия какого
бы то ни было наличного бытия, символом того состояния соскальзывания, когда на
краткий миг познается нечто неуловимое, то, что не может быть схвачено, удержано
ни в каких понятиях рассудка. Лауре посвящены лучшие страницы, написанные Батаем.
Вообразить себе невероятной красоты мертвую женщину: она не бытие, в ней нет
ничего уловимого. Никого нет в спальне. Бога нет в этой спальне. Спальня пуста.
(Батай. Виновный)
Через год после того, как Колетт умерла, Батай и Лейрис опубликовали
отредактированные ими стихотворные и прозаические фрагменты из ее сохранившихся
черновиков - «Сакральное» (Le sacré, 1939), «История
одной девочки» (Histoire d’une petite fille, 1940). Родственники Колетт
(которые по закону могли распоряжаться ее рукописями) возражали, считая, что ее
записи не предназначались для публикации, поэтому вместо имени Колетт Пеньо на
изданиях стоял только псевдоним
«Лаура» 22. Сочинения Лауры -
бледная копия текстов Батая, без него она бы ничего не значила. Ее главное
произведение - это ее жизнь, из которой она сделала замечательный роман - о
своем поколении, об отчаянии, о поисках спасения. Роман с несчастливым концом.
* * *
Самое завораживающее в истории Лауры - ее поездка в Советскую Россию. Это,
согласитесь, впечатляет: подруга блестящего французского философа стремится в
наши заснеженные колхозы. Представляю ее в деревне: как она кутается в платок,
разгребает снег, рассуждает сама с собой в духе Троцкого о классовой борьбе...
Колетт можно было бы считать просто избалованной и очень
испорченной буржуазкой, но этот эпизод придает ее жизни какое-то трогательное
величие, доказывая, что все ее метания были искренней, хотя и неудавшейся,
попыткой выйти за ограничения своего класса.
Это был небольшой период - с 1918 по 1939 год - когда западные интеллигенты
смотрели на Россию с восторгом и надеждой. Как и Колетт Пеньо, сюда приезжали,
например, Симона Вейль, ее знакомая по кружку Суварина, и Вальтер Беньямин,
участник «Ацефала». Можно вспомнить Лукача, да и многих других...
Все чувствовали, что у нас происходит нечто чрезвычайно важное и настоящее.
Что-то, что спасет всех. Москва внезапно стала центром мира. Среди
декадентского угара и шутовства, видя всеобщее бессилие перед лицом наступающего
фашизма, Лаура, как и другие, искала у русских «реальную жизнь»,
свободную и от лицемерия ее родителей, и от цинизма ее любовников, искала
подлинности. В своих поисках она честно достигла самого края, но ее слабых сил
не хватило, чтобы вынести обретенную подлинность. Лауре оставалось только
красиво умереть. И Батай предоставил для этого феерические декорации.
Примечания
1
Отец, Жорж Пеньо (Georges Peignot, 1872-1915), погиб в Вими (Vimy) под
Живанши-ан-Гоель (Givenchy-en-Gohelle) 28 сентября 1915 г., его брат Андре
(André) погиб 25 сентября 1914 г., другой брат Реми (Rémi) - 15 мая
1915 г. Четвертый брат, Люсьен (Lucien), умер от обострившегося на фронте
туберкулеза в июне 1916 г. В 1924 г. одна из улиц 15 аррондисмана Парижа
была названа в честь Четырех братьев Пеньо
(Rue
des Quatre-Frères-Peignot).
2
Мать Колетт Пеньо - Сюзанна Шардон (Suzanne Chardon, 1876-1952).
3
Марсель Морэ (Marcel Moré, 1887-1969), друг семьи Пеньо, тоже состоял
в упоминаемой здесь группе.
4
«Один аббат» - это Marcel Pératé, активист
католического движения «Le Sillon».
5
В «Истории одной девочки» Лаура рассказывает о домогательствах
аббата, что, якобы, сыграло свою роль в ее отходе от католицизма. Лично мне
эта история представляется слишком шаблонной, чтобы иметь место в реальности;
возможно, это просто дань фрейдистским условностям. Некоторые записи Лауры
имеют отношение к сеансам психоанализа, которые проводил друг Батая А. Борель
(Adrien Borel), один из основателей Парижского психоаналитического общества.
6
Мишель Лейрис (Michel Leiris, 1901-1990) - писатель-сюрреалист, впоследствии
ученый-антрополог, близкий друг Лауры и Жоржа Батая. Выражение
«святая бездны» Лейрис заимствовал у Жерара де Нерваля.
7
Charles Peignot (1897-1983). В «Истории одной девочки» Колетт
называет брата «Жак».
8
Jean Bernier (1894-1975). Окарикатуренный образ Бернье представил его друг
П. Дриё ла Рошель в романе «Жиль» под именем Грегуара Лорена.
9
Батай в «Жизни Лауры» использует псевдонимы: «Поль Рандье»
- это реальный Жан Бернье, «Людвиг Вартберг» - Эдуард Траутнер,
«Леон Буренин» - Борис Суварин. Борис Пильняк фигурирует у Батая
под реальным именем.
10
Eduard Trautner (1890-?)
11
«Gott, Gegenwart und Kokain» (1927). Известна также его книга
«Der Mord am Polizeiagenten Blau» (1924), пьесы
«Haft»
(1920),
«Nacht»
(1921).
12
Настоящее имя - Виктор Кибальчич (1890-1947).
13
Ella Maillart (1903-1997).
14
Настоящее имя - Борис Вогау (Wogau) (1894-1938).
15
Видимо, она жила в доме отца домработницы Пильняка Дуни, крестьянина
Сергея Архиповича, который упоминается в одном неопубликованном произведении
Пильняка. См.: Учитель или подмастерье? Семь писем Бориса Пильняка Алексею
Ремизову (подготовка текста, вступ. статья и примеч. Дагмар Кассек) // «НЛО»,
2003, № 61.
16
Настоящее имя - Борис Лифшиц (1895-1984).
17
«La Critique Sociale». Всего вышло 11 номеров журнала.
18
Под инициалами «C.P.» появляются два фрагмента в
«Критик сосьяль» (декабрь 1931 г. и март 1932 г.). 13 фрагментов,
подписанных «Клод Аракс», напечатаны между январем 1933 г. и
февралем 1934 г. в «Критик сосьяль» и другом журнале аналогичной
направленности, «Le Travailleur Communiste Syndical et Coopératif».
19
«Энеида», 8:728 (пер. С. Ошерова).
20
Jérôme Peignot (р. 1926), поэт, сын Шарля Пеньо, племянник Колетт.
Увидев ее в детстве, он всю жизнь испытывал к давно умершей Лауре яркие, слегка
болезненные чувства и называл ее «своей диагональной матерью»
(«ma mère diagonale»). В 1970-е гг. он занимался переизданием
текстов Лауры.
21
Во время поездки по Испании Лаура стала свидетелем, как толпа в рабочих кварталах
поджигает церкви.
22
Эти книги, очень небольшого тиража, распространялись среди друзей Батая.
Сочинения Лауры стали широко известны только в 1970-е гг. благодаря изданию,
предпринятому Жеромом Пеньо.
Литература
-
- Жорж Батай, Колетт Пеньо. Сакральное. М.: KOLONNA Publications, 2010
- Гальцова Е. Хронологический очерк жизни и творчества Жоржа Батая
// Жорж Батай. Ненависть к поэзии. М.: Ладомир, 1999, с. 545-570 - Фокин С.Л. Жорж Батай и Колетт Пеньо // Предельный Батай. СПб: Изд-во
С.-Петерб. ун-та, 2006, с. 182-194
Мишель Сюриа. Жорж Батай, или Работа смерти. Глава из книги //
«Иностранная литература» № 4, 2000- Учитель или подмастерье? Семь писем Бориса Пильняка Алексею Ремизову
(подготовка текста, вступ. статья и примеч. Дагмар Кассек) // «НЛО»,
2003, № 61 - Michel Surya. Georges Bataille: An Intellectual Biography, trans.
by Krzysztof Fijalkowski and Michael Richardson. New York: Verso, 2002 - Milo Sweedler. The dismembered community: Bataille, Blanchot, Leiris,
and the remains of Laure. University of Delaware Press, 2009 - Richard D. E. Burton. Holy tears, holy blood: women, Catholicism, and
the culture of suffering in France, 1840-1970. Cornell University Press, 2004 - Ceci Moss. Georges Bataille, loss, and the creation of "Laure"
- Élisabeth Barillé. Laure: La Sainte de l'Abîme. Paris: Flammarion, 1997
- Une rupture, 1934 [Texte imprimé]: correspondances croisées de
Laure (Colette Peignot) avec Boris Souvarine, sa famille, Georges Bataille,
Pierre et Jenny Pascal, Simone Weil. Texte établi par Jérôme
Peignot & Anne Roche. Préface d'Anne Roche. Repères
biographiques par Jérôme Peignot. Augmentés d'une correspondance
inédite de Michel Leiris. Paris: Éd. des Cendres, 1999 - L'Amour de Laure [Texte imprimé], par Jean Bernier. Textes réunis
et préfacés par Dominique Rabourdin. Postface de Jérôme
Peignot. Paris: Flammarion, 1978