Лингвистический парадокс «блина»: от святости до святотатства
Автор: Оксана Исаченко
03.06.14 17:25 нгу, ругательства
С точки зрения современного человека, историю преобразований слова «блин» можно оценить как неудачную шутку. Первоначальный облик *mlinъ (в других славянских языках он сохранился, например: украинское млинец, болгарское млин) в результате расподобления носовых звуков «м» и «н» был преобразован в блин (аналогичный процесс замены «м» на «б» встречаем в паре мусульмане/басурмане). Такая фонетическая трансформация «затмила» связь слова «блин» с мотивирующим глаголом молоть (и соответственно исходное значение - «приготовленный из молотого зерна»), а в современной истории русского языка стала причиной фонетического сближения со словом из обсценного, или проще, матерного, лексикона (нет надобности его называть).
Обсценная лексика является табуированной, поэтому ее свободное речевое использование запрещено. Запреты, как правило, имеют этический характер и ориентируются на культурные представления о нормах приличия (о том, что допустимо, удобно, приемлемо). Носители языка традиционно преодолевают языковые табу с помощью лексических замен - эвфемизмов, которые, фигурально выражаясь, «прикрывают срам», причем в некоторых случаях довольно изобретательно: ё‑моё, ёлки-палки, ёлки-метёлки, ёклмн, ёпрст, ёкарный / ёхарный бабай, ёперный театр, ёшкин кот, ёшкина карамель, ёшки-матрёшки, ёксель-моксель и пр. Без преувеличения можно сказать, что в сфере небанальных ругательств русский человек (точнее русский мужчина) всегда (даже в древнерусскую эпоху, о чем свидетельствуют берестяные грамоты) был силен и изощрен.
В этом отношении «блин», конечно, проигрывает: это банальная (простая, как блин!) замена, которая была придумана маргиналами (не случайно в БТС данное употребление фиксируется с пометой «жарг.»), а затем получила широкое распространение, выйдя за пределы социально ограниченной речевой среды. Отметим, что эвфемизация коснулась только случаев использования матерного слова (эквивалентом значения «развратная, распутная женщина», или «субститутом» (Ю. С. Баскова), блин быть не может) как междометия, то есть эвфемизм блин используется для эмоционального усиления сказанного, когда говорящий огорчен, досадует или крайне удивлен: Ну, блин, сказал! Наряду с блин в современном языке функционируют и другие способы эвфемизации «опорного матизма» (путем разнообразной замены / перестановки / вставки согласных и гласных, а также причудливого соединения с мухой).
«Новая история» междометного эвфемизма не однозначна, как собственно не вполне определен его статус. Выделю пять основных позиций, по которым филологическое сообщество имеет разные мнения.
1. Лингвисты называют временем появления эвфемистической функции у слова блин 1960‑е (В. И. Беликов) или 1990‑е годы. (А. Р. Дегтярева). Это серьезное противоречие в датировках, так как для истории функционирования слова разница в 30 лет довольно существенна, особенно если принимать во внимание, что в 1990‑х страна стала другой (а значит, изменился и языковой коллектив). Как бы то ни было, фиксация данного речевого явления как относительно нового доказывает отсутствие мотивационной (шире - логической) связи между артефактом и символом традиционной обрядовой культуры (блины) и фактом современной речи («Ну и характерец, блин»; «Да, блин, дела»; «Блин, как он меня достал»).
2. Неясно, кто «инициировал» такое употребление: его приписывают и подросткам, и, шире, носителям молодежного сленга. Вероятно, возможны и другие версии «авторства».
3. Затруднительной оказалась и грамматическая идентификация этого, условно говоря, «аффектива»: его считают и междометием, и частицей, и «восклицательным или вводным словом». В любом случае специфическое употребление слова блин разрывает его связь с категориальными признаками существительного: оно теряет способность изменяться по числам и падежам.
4. Не все лингвисты согласны с тем, что это эвфемизм, «призвание» которого в замене грубого ругательства, хотя носители языка, похоже, именно так его оценивают:
- Блин! (ударил молотком по пальцу) - Кровь идет? - Если бы шла, я бы кричал не «блин»! (телесериал «Универ. Новая общага»).
Наиболее адекватной представляется двойственная оценка слова «блин» (в «Словаре эвфемизмов русского языка» Е. П. Сеничкиной (2008)) с учетом социального статуса говорящих: эвфемизмом оно является только для носителей просторечия или жаргона, а в литературной речи это все-таки «деэвфемизм» (грубое, неприличное слово, которое не воспринимается в качестве заменного наименования), на что указывает стилистическая маркировка слова как «бранного», «просторечного», «жаргонного». Из этого следует, что в литературной речи употребление слова «блин» как «аффектива» является недопустимым.
Такая оценка является результатом «плановой ревизии» инвективного словаря, обусловленная динамическими процессами в этом сегменте русского лексикона (отметим, что матерный «прототип» для блин тоже не всегда был ругательством, по некоторым свидетельствам, до начала XIX века это слово было вполне цензурным, что подтверждается родством с однокоренными блудить / блуждать, блудница, заблуждение, с корневым чередованием у // я, как например, в паре трус - трясти, пружина - запрягать). Так, специалист в области эвфемизмов Л. П. Крысин пишет: «То, что представляется удачным эвфемистическим наименованием одному поколению, в следующем поколении может расцениваться как несомненная и недопустимая грубость, требующая эвфемистической замены» [Крысин, 2004: 266]. Сказанное в полной мере подтверждается «нелегкой женской судьбой» эвфемизма блин: благодаря внешне пристойной форме (соотнесенностью с национально-специфической номинацией из тематической группы «Пища, еда», единицы которой легко переосмысливаются и попадают в состав устойчивых выражений, не только литературных (с компотом или шанежками): «вот такие пироги»; «деловая колбаса»; «каша во рту»; «как собаке блин»; «ни за какие коврижки»; «в голове винегрет»; «масло масленое»; «не лаптем щи хлебает»; «профессор кислых щей»; «со свиным рылом в калашный [от калач] ряд»; «со всеми потрохами»; «метод кнута и пряника»; «батон крошить»; «всё в шоколаде»; «делать что-либо за печеньки») это молодежное новшество сначала не табуировалось, а когда вошло в широкий узус и захватило старшее поколение, было переосмыслено и переоценено, вписано в разряд неприличных (ср. с «лингвистическим прогнозом» С. Шаргунова: Большое удовольствие в героя играть, кин! И пулю в башку, кин! «Кин» - это софт-ругательство. За несколько лет вытеснило «блин» [С. Шаргунов. Письмо-2020 (2012)]).
Это кажется резонным уже потому, что грубое матерное слово вступает в идеологическое, эстетическое и культурное противоречие с тем, что стало его эвфемистическим эквивалентом. Особенно с поправкой на сегодняшнюю моду - подвергать остракизму любое неосторожно сказанное слово или необдуманный поступок, квалифицировать его как «глумление» или «святотатство». Сегодня такое нелепое (безусловно, мальчишеское, хулиганское, глупое, и понятно, что спонтанное, случайное, основанное на «звуковой аналогии» (А. М. Кацев), на фонетическом сходстве двух первых букв - отсюда терминологическое обозначение «фонетический субститут» (Ю. С. Баскова) отождествление и сближение двух слов выглядит кощунством по отношению к символическому смыслу блинов в поминальном обряде (отметим, что блины как непременный атрибут Масленицы тоже восходит к нему).
5. Спорно и однозначное отнесение этого «эвфемизма-дисфемизма» к словам, выражающим негативную оценку (называемым в лингвистике «пейоративами»). Русская обсценная лексика по определению является грубой и транслирует негативное отношение говорящего в целом к ситуации или конкретно к человеку.
Эвфемизм позволяет не только преодолеть неприличность формы табуированного слова или выражения (На какой икс? Какого художника…?; Японский поролон!; Японский бог!; Японский городовой!; Японская кабуки!; Клепаный пародонтоз!; Едрит-Мадрид!; Твою ж медь!; Твою дивизию!; Я худею!; Крейсер мне в бухту!), но и «погасить» негативную эмоцию.
Возможны даже случаи кардинального изменения коннотации - в сторону положительных эмоций: удивления, восхищения, одобрения и др. (справедливости ради, нужно отметить такую способность и у собственно обсценных слов (по выражению В. И. Беликова, «оптимистического мата»), которые, например, могут выражать нейтральные и даже положительные смыслы: «очень много» или «безразлично, все равно»). Слово «блин» в этом отношении универсально: может усиливать противоположные по знаку эмоции, например, выражать и крайнюю степень возмущения или крайнюю степень восхищения (или совмещать их, как в крылатой киноцитате от генерала Иволгина («Особенности национальной охоты»): «Ну вы, блин, даете!»). А значит, считать его чистым пейоративом нельзя. Кроме того, об этом же свидетельствует речевой автоматизм воспроизведения (говорящими) и восприятия (слушающими) слова «блин». В репликах типа Ой, блин, как больно! оно не выражает никакой особенной интенции (намерения), произносится по привычке (безусловно, не самой лучшей) как эмоциональная «вставка», что характерно для так называемых «слов-паразитов».
И в завершение - еще одна гипотеза, в порядке «научной фантазии» (возможно, бредовой), того, как слово блин стало аффективом.
В качестве аксиомы принимаем специфически мужской характер матерной речевой практики. И на этом основании допускаем, что «родителем» русской ненормативной лексики является мужчина. Тогда процесс, противоположный намеренному снижению и огрублению речи, можно отнести к «зоне ответственности» женщины (по крайней мере есть факты русского фольклора, подтверждающие, что женщины адаптировали неприличное для трансляции детям). В случае с блином все имеет рациональное объяснение: приготовление блинов - женская прерогатива, но это особое умение, которое приходит постепенно, с опытом. У начинающей хозяйки не то что первый блин, все могут получиться комом. Совершенно естественна в случае неудачного опыта досада (Вот блин!), которую начинающая домохозяйка могла выместить на блинах (вернее, никчемных «опытных образцах»), попавших под «горячую руку недовольства» (неслучайно одним из вариантов эвфемизма является речевая формула Блин горелый!).
Из всего сказанного следует, что, если вы считаете себя культурным человеком и чтите национальные традиции, не следует в эмоциональной горячке, а уж тем всуе и походя, поминать блин.
Источник: metkere
03.06.14 17:25 нгу, ругательства
С точки зрения современного человека, историю преобразований слова «блин» можно оценить как неудачную шутку. Первоначальный облик *mlinъ (в других славянских языках он сохранился, например: украинское млинец, болгарское млин) в результате расподобления носовых звуков «м» и «н» был преобразован в блин (аналогичный процесс замены «м» на «б» встречаем в паре мусульмане/басурмане). Такая фонетическая трансформация «затмила» связь слова «блин» с мотивирующим глаголом молоть (и соответственно исходное значение - «приготовленный из молотого зерна»), а в современной истории русского языка стала причиной фонетического сближения со словом из обсценного, или проще, матерного, лексикона (нет надобности его называть).
Обсценная лексика является табуированной, поэтому ее свободное речевое использование запрещено. Запреты, как правило, имеют этический характер и ориентируются на культурные представления о нормах приличия (о том, что допустимо, удобно, приемлемо). Носители языка традиционно преодолевают языковые табу с помощью лексических замен - эвфемизмов, которые, фигурально выражаясь, «прикрывают срам», причем в некоторых случаях довольно изобретательно: ё‑моё, ёлки-палки, ёлки-метёлки, ёклмн, ёпрст, ёкарный / ёхарный бабай, ёперный театр, ёшкин кот, ёшкина карамель, ёшки-матрёшки, ёксель-моксель и пр. Без преувеличения можно сказать, что в сфере небанальных ругательств русский человек (точнее русский мужчина) всегда (даже в древнерусскую эпоху, о чем свидетельствуют берестяные грамоты) был силен и изощрен.
В этом отношении «блин», конечно, проигрывает: это банальная (простая, как блин!) замена, которая была придумана маргиналами (не случайно в БТС данное употребление фиксируется с пометой «жарг.»), а затем получила широкое распространение, выйдя за пределы социально ограниченной речевой среды. Отметим, что эвфемизация коснулась только случаев использования матерного слова (эквивалентом значения «развратная, распутная женщина», или «субститутом» (Ю. С. Баскова), блин быть не может) как междометия, то есть эвфемизм блин используется для эмоционального усиления сказанного, когда говорящий огорчен, досадует или крайне удивлен: Ну, блин, сказал! Наряду с блин в современном языке функционируют и другие способы эвфемизации «опорного матизма» (путем разнообразной замены / перестановки / вставки согласных и гласных, а также причудливого соединения с мухой).
«Новая история» междометного эвфемизма не однозначна, как собственно не вполне определен его статус. Выделю пять основных позиций, по которым филологическое сообщество имеет разные мнения.
1. Лингвисты называют временем появления эвфемистической функции у слова блин 1960‑е (В. И. Беликов) или 1990‑е годы. (А. Р. Дегтярева). Это серьезное противоречие в датировках, так как для истории функционирования слова разница в 30 лет довольно существенна, особенно если принимать во внимание, что в 1990‑х страна стала другой (а значит, изменился и языковой коллектив). Как бы то ни было, фиксация данного речевого явления как относительно нового доказывает отсутствие мотивационной (шире - логической) связи между артефактом и символом традиционной обрядовой культуры (блины) и фактом современной речи («Ну и характерец, блин»; «Да, блин, дела»; «Блин, как он меня достал»).
2. Неясно, кто «инициировал» такое употребление: его приписывают и подросткам, и, шире, носителям молодежного сленга. Вероятно, возможны и другие версии «авторства».
3. Затруднительной оказалась и грамматическая идентификация этого, условно говоря, «аффектива»: его считают и междометием, и частицей, и «восклицательным или вводным словом». В любом случае специфическое употребление слова блин разрывает его связь с категориальными признаками существительного: оно теряет способность изменяться по числам и падежам.
4. Не все лингвисты согласны с тем, что это эвфемизм, «призвание» которого в замене грубого ругательства, хотя носители языка, похоже, именно так его оценивают:
- Блин! (ударил молотком по пальцу) - Кровь идет? - Если бы шла, я бы кричал не «блин»! (телесериал «Универ. Новая общага»).
Наиболее адекватной представляется двойственная оценка слова «блин» (в «Словаре эвфемизмов русского языка» Е. П. Сеничкиной (2008)) с учетом социального статуса говорящих: эвфемизмом оно является только для носителей просторечия или жаргона, а в литературной речи это все-таки «деэвфемизм» (грубое, неприличное слово, которое не воспринимается в качестве заменного наименования), на что указывает стилистическая маркировка слова как «бранного», «просторечного», «жаргонного». Из этого следует, что в литературной речи употребление слова «блин» как «аффектива» является недопустимым.
Такая оценка является результатом «плановой ревизии» инвективного словаря, обусловленная динамическими процессами в этом сегменте русского лексикона (отметим, что матерный «прототип» для блин тоже не всегда был ругательством, по некоторым свидетельствам, до начала XIX века это слово было вполне цензурным, что подтверждается родством с однокоренными блудить / блуждать, блудница, заблуждение, с корневым чередованием у // я, как например, в паре трус - трясти, пружина - запрягать). Так, специалист в области эвфемизмов Л. П. Крысин пишет: «То, что представляется удачным эвфемистическим наименованием одному поколению, в следующем поколении может расцениваться как несомненная и недопустимая грубость, требующая эвфемистической замены» [Крысин, 2004: 266]. Сказанное в полной мере подтверждается «нелегкой женской судьбой» эвфемизма блин: благодаря внешне пристойной форме (соотнесенностью с национально-специфической номинацией из тематической группы «Пища, еда», единицы которой легко переосмысливаются и попадают в состав устойчивых выражений, не только литературных (с компотом или шанежками): «вот такие пироги»; «деловая колбаса»; «каша во рту»; «как собаке блин»; «ни за какие коврижки»; «в голове винегрет»; «масло масленое»; «не лаптем щи хлебает»; «профессор кислых щей»; «со свиным рылом в калашный [от калач] ряд»; «со всеми потрохами»; «метод кнута и пряника»; «батон крошить»; «всё в шоколаде»; «делать что-либо за печеньки») это молодежное новшество сначала не табуировалось, а когда вошло в широкий узус и захватило старшее поколение, было переосмыслено и переоценено, вписано в разряд неприличных (ср. с «лингвистическим прогнозом» С. Шаргунова: Большое удовольствие в героя играть, кин! И пулю в башку, кин! «Кин» - это софт-ругательство. За несколько лет вытеснило «блин» [С. Шаргунов. Письмо-2020 (2012)]).
Это кажется резонным уже потому, что грубое матерное слово вступает в идеологическое, эстетическое и культурное противоречие с тем, что стало его эвфемистическим эквивалентом. Особенно с поправкой на сегодняшнюю моду - подвергать остракизму любое неосторожно сказанное слово или необдуманный поступок, квалифицировать его как «глумление» или «святотатство». Сегодня такое нелепое (безусловно, мальчишеское, хулиганское, глупое, и понятно, что спонтанное, случайное, основанное на «звуковой аналогии» (А. М. Кацев), на фонетическом сходстве двух первых букв - отсюда терминологическое обозначение «фонетический субститут» (Ю. С. Баскова) отождествление и сближение двух слов выглядит кощунством по отношению к символическому смыслу блинов в поминальном обряде (отметим, что блины как непременный атрибут Масленицы тоже восходит к нему).
5. Спорно и однозначное отнесение этого «эвфемизма-дисфемизма» к словам, выражающим негативную оценку (называемым в лингвистике «пейоративами»). Русская обсценная лексика по определению является грубой и транслирует негативное отношение говорящего в целом к ситуации или конкретно к человеку.
Эвфемизм позволяет не только преодолеть неприличность формы табуированного слова или выражения (На какой икс? Какого художника…?; Японский поролон!; Японский бог!; Японский городовой!; Японская кабуки!; Клепаный пародонтоз!; Едрит-Мадрид!; Твою ж медь!; Твою дивизию!; Я худею!; Крейсер мне в бухту!), но и «погасить» негативную эмоцию.
Возможны даже случаи кардинального изменения коннотации - в сторону положительных эмоций: удивления, восхищения, одобрения и др. (справедливости ради, нужно отметить такую способность и у собственно обсценных слов (по выражению В. И. Беликова, «оптимистического мата»), которые, например, могут выражать нейтральные и даже положительные смыслы: «очень много» или «безразлично, все равно»). Слово «блин» в этом отношении универсально: может усиливать противоположные по знаку эмоции, например, выражать и крайнюю степень возмущения или крайнюю степень восхищения (или совмещать их, как в крылатой киноцитате от генерала Иволгина («Особенности национальной охоты»): «Ну вы, блин, даете!»). А значит, считать его чистым пейоративом нельзя. Кроме того, об этом же свидетельствует речевой автоматизм воспроизведения (говорящими) и восприятия (слушающими) слова «блин». В репликах типа Ой, блин, как больно! оно не выражает никакой особенной интенции (намерения), произносится по привычке (безусловно, не самой лучшей) как эмоциональная «вставка», что характерно для так называемых «слов-паразитов».
И в завершение - еще одна гипотеза, в порядке «научной фантазии» (возможно, бредовой), того, как слово блин стало аффективом.
В качестве аксиомы принимаем специфически мужской характер матерной речевой практики. И на этом основании допускаем, что «родителем» русской ненормативной лексики является мужчина. Тогда процесс, противоположный намеренному снижению и огрублению речи, можно отнести к «зоне ответственности» женщины (по крайней мере есть факты русского фольклора, подтверждающие, что женщины адаптировали неприличное для трансляции детям). В случае с блином все имеет рациональное объяснение: приготовление блинов - женская прерогатива, но это особое умение, которое приходит постепенно, с опытом. У начинающей хозяйки не то что первый блин, все могут получиться комом. Совершенно естественна в случае неудачного опыта досада (Вот блин!), которую начинающая домохозяйка могла выместить на блинах (вернее, никчемных «опытных образцах»), попавших под «горячую руку недовольства» (неслучайно одним из вариантов эвфемизма является речевая формула Блин горелый!).
Из всего сказанного следует, что, если вы считаете себя культурным человеком и чтите национальные традиции, не следует в эмоциональной горячке, а уж тем всуе и походя, поминать блин.
Источник: metkere