К педагогике жизни
- в тему тяжбы фаустианской обще-человечности и все-человечности России »»» ...
Развивая тему противоборства живой жизни и смерти вживе (о чём в материале по ссылке в подзаголовке), попытаемся увязать её с (анти)ювенальной тематикой. И далее, прибегнув к примерам из художественной литературы, представим в общих чертах, как экзистенциально-метафизическая предельность этого противоборства, будучи увязанной также с культурно-идентичностными различиями России и Запада (см. там же, в заключительной части материала), сказывается в опыте воспитания. Вначале же оттолкнёмся от следующего материала.
инфо.повод по наводке roman-n
19.01.2017 13:51
Льгота насильнику: Роман Носиков про закон о «воспитательных шлепках»
Теперь, разобрав чисто технические моменты, мы видим, что закон о декриминализации семейного насилия выгоден вовсе не традиционным семьям. И защищает он вовсе не интересы семьи. Это закон, который дает льготы насильникам.
Можно сколько угодно говорить о традиционных ценностях, о борьбе с ювенальной юстицией, о проклятом Западе и патриотизме. Вот только этот закон не имеет к подобным вещам никакого отношения. Технически. По сути.
И этой сути не могут изменить ни навешанные ярлыки, ни нашитые рюшечки.
Подробнее »
Итак, "суть", вытекающая из "чисто технической" компетенции автора:
Закон о декриминализации семейного насилия выгоден насильникам, а общественность, защищающая традиционный институт семьи от ювенальной диктатуры, получается, просто "не в теме" (см. по теме - для сравнения).
Это выводы. Проблема же, по мнению автора, в следующем.
Натренированный последними годами патриотический ум моментально реагирует на это высказывание в том ключе, что, мол, раз иностранец нас за что-то ругает - значит, все правильно делаем. И, надо сказать, принцип этот появился отнюдь не на пустом месте - Запад сделал, наверное, все от него зависящее, чтобы мы обзавелись таким стереотипом.
Однако я предлагаю не злоупотреблять упрощенными схемами. Мы все же не собаки Павлова, чтобы уважать себя за успешно выработанные условные рефлексы. Мы люди. И, следовательно, должны руководствоваться не условными рефлексами, а разумом и моралью. То есть мы, как минимум, всегда должны четко понимать, что и зачем мы делаем.
В последнее время меня стала расстраивать все сильнее закрепляющаяся мода делить методы управления государством не на плохие и хорошие, не на действующие и недействующие, а на традиционные, патриотические, консервативные - и на либеральные.Не будем специально затрагивать тот момент, что ум автора, тоже патриотический и тоже натренированный, - в данном случае, в юридической казуистике и именно что чисто технически, - вот при таких кондициях, ум автора тоже ведь не вполне может быть свободен от условно-рефлекторных схем. Равно, как не будем и о том, что некий устойчивый рефлекторный комплекс, время от времени, заставляет сего автора выделять из себя в адрес общественно-политических активистов, защищающих традиционные институты и ценности, нечто крайне непотребное (см. например: "мозгомольцы из СВ теперь у нас решают - кто тут достоин").
Так вот, не будем обо всём этом, - дабы сей автор не расстроился пуще прежнего, случись ему прочитать эти выкладки. И вообще, дистанцируемся от специального разбора проблемы - именно в таком, уже изрядно вдоль и поперек разобранном, её постанове.
Лучше воспримем рассуждения этого автора просто как выражение определенных умонастроений, принадлежащих некоторой части общества. При этом, на всякий случай, упреждая возможные недоразумения, подчеркнём, что внимание к этим умонастроениям в таком ключе не содержит в себе намерения каким-либо образом решать, чего достойны носители этих умонастроений.
Итак, уже по начальным строкам этих выкладок можно увидеть, что выражаемое в них несогласие направлено не только на позицию автора по ситуации с отменой уголовной ответственности за определенные виды воспитательных мер к родным детям (ещё см. по теме), но и на тот подход, которым автор руководствуется в обосновании своей позиции.
Ибо очевидна противоречивость этого подхода: не приемля "рефлекторного" определения гражданами _своего/чужого_ по шкале _традиционное/либеральное_, автор, в конце концов, воспроизводит лишь механически перевёрнутый вариант рефлекторного же "уразумения" сути конфликтной ситуации по той же шкале.
В результате получается такое "что дышло", при котором защита суверенных прав семьи оказывается "либерализмом", а вмешательство ювенал.полицейских структур в отношения членов семьи - "традиционной скрепой".
Так вот, сначала то, что на поверхности, но что затушевывается посредством таких вот казуистических технологий.
Можно заметить, что во внутриполитической ситуации с ювенальной войной против российских семей, как "источника насилия", отражается глобально-политическая ситуация с холодной войной против России, которая представляется в качестве "агрессора", угрожающего "цивилизованному миру".
Всё это - именно на поверхности. То есть - никакой конспирологии, просто одна и та же тенденция, прослеживающаяся на разных уровнях осуществления политического процесса. На внутри- и глобально- политическом уровнях, но тенденция одна и та же: с больной головы на здоровую - "цивилизаторское" насаждение регресса и архаизации.
Дай Бог, чтобы глобал.инсинуации Запада в адрес России стали уходящим трендом - с пришедшими трампнациональными трендами (которые, однако, тоже крайне неоднозначны, - см. по теме). Однако, что же с внутриполитической ситуацией в России?
А именно - состоянием общества замордованного четвертьвековыми "реформами". Факт зашкаливающе разрушительного воздействия каковых "реформ" на общество игнорируется защитниками ювенал.полицейских прожектов и структур. Равно, как остаются за кадром их критических рассуждений тенденции специфического аутсорсинга функций государства этим прожектам и структурам. И это при том, что такого рода тенденции несут в себе маргинализацию и просто сживание со свету всех тех, кто в российском обществе из последних сил держится за традиционные институциональные формы, сами по себе тоже пребывающие в крайне плачевном состоянии.
Но даже если эти транснациональные тренды будут уходить также из внутриполитической жизни России, - что остаётся? Или, точнее, с чем остаёмся?... В отсутствие объединяющего идейно-проектного целеполагания и единомыслия. И при существенно деформированном состоянии способности что-то организованно делать, строить отношения и коммуникацию по поводу большого Дела. А также при том, что конечно же отрадное стремление граждан к участию в общественной жизни страны сочетается с распылением энергии этого участия по локальными проблемам и делам (например, растущий тренд волонтёрства и намерение гос.власти делать ставку на такой формат социально-политической активизации общества, - см. по теме). Сами по себе, будучи, как правило, благими, эти устремления в то же время оказываются напрочь оторванными от целостного представления о состоянии страны и трагической сути стоящих перед ней вызовов.
Вот, именно таким образом. Уже такова и больше никакова повестка. А не так, что кто-то там не в теме по части различия традиционного "сена" и либеральной "соломы", в виду чего надо долго казуистически жевать то и другое, чтобы разобраться по сути.
Теперь от глобально- и внутри- политической повестки - к метафизически предельному уровню осмысления политического процесса. Уровню, на котором становятся очевидны границы, образующие культурно-идентичностное различие идейных миров России и Запада (см. по теме - фрагмент об экзистенциально-метафизическом базисе). Эта очевидность должна составлять предельное основание общественно значимых решений. В том числе решений в сфере воспитания, в педагогической и юридической плоскостях этой сферы.
Итак, выраженные в материале инфо.повода частные умонастроения, в свою очередь, концентрировано выражают общую проблему. Суть этой проблемы, в предлагаемом ключе, состоит в том, что какие бы насущные вопросы ни затрагивались в публично-политической коммуникации, мы всё время сталкиваемся с размытостью экзистенциально-метафизических границ понимания собственной культурно-цивилизационной идентичности. Тех границ, в которых должны обретаться решения концептуального и деятельностного плана. Обретаться отчётливым и недвусмысленным образом, когда бы в этих решениях и сопутствующих оценках сопрягались ценностное и рациональное, традиционное и актуально-политическое, патриотическое и гуманистическое содержание (см. там же).
И вот, в плане пред-настройки нашего самосознания в ключе метафизически предельной обоснованности таких решений/оценок (о чём см. там же - в заключительной части материала), применительно к сфере воспитания в связи с проблемой допустимости жёстких воспитательных мер, обратимся к примерам из художественной литературы. И это как раз - к возможности обретения простых выразительных форм в осмыслении сложной темы Идейных миров.
Сначала сформулируем ключевой вопрос, в качестве ответа на который будут предложены литературные примеры.
И, предваряя сам вопрос, опять-таки, немного о том, что на поверхности в данной проблематике. Какие бы позиции не выдвигались по поводу допустимости в целом или степени допустимости телесных наказаний, всегда следует иметь в виду одну простую и, одновременно, фундаментальную жизненную истину. А именно: те или иные жёсткие воспитательные меры, в конце концов, берут своё начало в жёсткости самого мира, в который должен вступить воспитуемый по своём взрослении. То есть жёстские элементы в воспитательном процессе сопряжены с приуготовлением ко всем тем тяготам и испытаниям, которые, зачастую, непредсказуемы, но которые неизбежно возникают на жизненном пути каждого.
Проще говоря, суть в том, чтобы научить человека держать удар уже на раннем этапе его жизни. Ибо, в этом смысле, жизнь не отрегулируешь никакими юридическими мерами так, чтобы упредить её "шлепки", "подзатыльники" или более тяжелые формы "вмешательства в личное пространство", как телесно ориентированные, так и ориентированные на всю человеческую экзистенцию целиком.
Однако, в чём собственно вопрос, важно ещё то, _что_ вкладывается в те или иные жёсткие, в том числе, телесно ориентированные методы воспитания. А именно - экзистенциальный посыл воспитательного воздействия. Тот посыл, который ориентирует не просто на выживание в среде, но на бытие в мире в целом, и на жизненно-исторический смысл этого бытия.
Например, что вкладывает мать в свои действия, когда резко хватает и, возможно, при этом шлепает своего малолетнего ребёнка, побежавшего на проезжую часть? Любовь или только лишь материнский инстинкт?
Вопрошая так, важно также проблематизировать содержание посыла такого рода действий, - в том смысле, что действия человека, как существа общественного, всегда содержат в себе больше, чем только от инстинктивного импульса, но далеко не всегда там действительно присутствует любовь и чувство долга (см. в тему: "человек еще более аморален, чем представляет себе, но также гораздо более морален, чем думает о себе"). И тогда самая суть так выстраиваемого вопрошания заключается в его адресации к результатам жёстких воспитательных воздействий. К тем результатам, которые связаны с действительной способностью воспитуемого сделать свой жизненный путь осмысленным.
Теперь, в обозначенном ключе, два примера - в виде отрывков из произведений двух крупных писателей, один из которых принадлежит западной, а другой отечественной литературной и, в целом, культурной традиции.
Главный герой повести Гессе "Петер Каменцинд", будучи выходцем из крестьянской среды, тем не менее, по признанию автора, "не создан для жизни в коллективе, он - одинокий король в воздвигнутом им же самим царстве грез". И вот, фрагмент о его воспитании в интересующем нас аспекте.
Родители мои, хотя и не утруждали себя чрезмерной заботой о духовном и телесном развитии своего чада, но и не препятствовали оному. Мать с утра до вечера хлопотала по хозяйству, а отца моего, пожалуй, ничто на свете не занимало меньше, чем вопросы воспитания. Ему и без меня вполне хватало мороки с несколькими фруктовыми деревьями, с полоской земли, засаженной картофелем, и заготовкой сена. Однако же примерно раз в две недели, вечером, прежде чем отправиться в трактир, он, не говоря ни слова, брал меня за руку и отводил на сеновал, располагавшийся за хлевом. И там совершался весьма странный карательно-искупительный ритуал: я получал изрядную взбучку, не зная толком, за какие провинности, как, впрочем, не знал этого и сам отец. Это были тихие жертвы у алтаря Немезиды, совершавшиеся без брани с его стороны и без крика с моей, словно безропотная выплата законной дани некоему таинственному божеству. После, по прошествии нескольких лет, я всякий раз, когда при мне говорили о «слепом роке», тут же вспоминал те мрачно-загадочные сцены, и они казались мне самой что ни на есть наглядной иллюстрацией упомянутого понятия. Сам того не подозревая, мой славный родитель следовал скромной педагогике, которой охотно пользуется и жизнь, посылая нам время от времени гром и молнии среди ясного неба и предоставляя нам при этом самим доискиваться до причин наказания и размышлять о том, какими же прегрешениями мы прогневили небесные силы.
Герман Гессе. Петер Каменцинд. 1.
Коротко прокомментируем, отметив моменты, наиболее значимые для возможного ответа на наш ключевой вопрос.
Вроде бы такое мудрое сочетание суровой традиции и щадящего, не оставляющего телесных и психологических травм, режима в отправлении наказания. Однако достигается этот режим ценой превращения наказания в бессмысленный, мёртвый ритуал, равнодушно совершаемый между будничными делами и досужим развлечением.
Можно отметить исторический символизм этого превращения, а именно выражение в нём судьбы традиционных институтов европейского общества на излёте классической эпохи (действие повести происходит где-то в конце ХIХ века). И что касается функционирования институтов семьи и воспитания, та мерность и теплохладность, которые наблюдается в отношениях родителей к своему ребёнку, заставляет вспомнить ницшеанское amor fati, в котором сказывается иррациональная завороженность слепым (то есть тоже иррациональным) роком (см. в тему).
Кстати, именно отсюда становится очевидным в качестве закономерного итога, что нынешние ювенальные прожекты, перенимая инициативу из охладевших рук обывателя, движимы отнюдь не сопереживанием в отношение детских страданий, как это подаётся представителями этих прожектов.
Укоренившиеся в позднеевропейской культурной среде безжизненность и бессмысленность, бесчувствие и бессердечность стирают как возможность сопереживания, так и культурно-идентичностные особенности народов. А значит стираются и экзистенциально-метафизические границы, которые призваны хранить культурное достояние этих народов и их человеческое достоинство.
И это, стало быть, приуготовление не к жизни и возможности прожить её как наполненную смыслом историю. Но это кардинально противоположное направление приуготовления к концу истории и смерти вживе - перед лицом "воли к власти, обнажающей свою природу за счет отрицания мыслей, чувств и всего, что является действительным содержанием человечности" (см. фрагмент очерка из цикла С.Е. Кургиняна "О коммунизме и марксизме").
Теперь отечественный литературный пример жёсткого педагогического воздействия и его результата. Фрагмент сцены наказания из автобиографической повести Горького "Детство".
... Я бился в руках у него, дергая рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и, наконец, бросил на лавку, разбив мне лицо. Помню дикий его крик:
- Привязывай! Убью!
Помню белое лицо матери и ее огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела:
- Папаша, не надо!.. Отдайте...
Дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу перед киотом со множеством икон.
Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.
Максим Горький. Детство. II.
Воспитательное воздействие, вписанное в культурную традицию (как в предыдущем примере), но находящееся в кардинальном противоречии с современными педагогическими стандартами как западного, так и отечественного образца, - безотносительно к ювенальным новациям. По контрасту же с описанным Гессе европейским случаем, где воспитывающий и воспитуемый совершают монотонный ритуал, символизирующий жизненный "фатум", в сцене описанной Горьким мы наблюдаем живой и исполненный борьбы процесс (см. заключительный фрагмент материала по ссылке в подзаголовке - собственно об экзистенциально-метафизической тяжбе русской и западной идентичностей).
И главное - тот эффект, который вызвало воспитательное воздействие. Оно ведь тоже, как и в европейском примере, сродни инициатическому действу. Но с тем кардинальным отличием, что "посвящаемый", претерпевая телесно то, что должно произойти в духовном измерении его бытия, действительно пробуждается для жизни - как жизни живой. Пробуждаясь так, человек по-настоящему обретает ту чуткость, которая востребована для жизни в коллективе, и которая, достигая невыносимой степени, оказывается ценным даром для развития творческих способностей!
В заключение, заметим следующее.
Конечно, методы воспитания должны меняться и совершенствоваться. А мерой их изменения и совершенствования должна становиться возможность достигать педагогического эффекта не за счёт телесных воздействий той или иной степени ощутимости, но за счёт широкого спектра иных, более тонких (психологических, вербальных, визуальных и пр.) и, благодаря этому, более действенных средств. Но самая суть, которую надлежит извлечь из проделанного выше небольшого сравнительного анализа, заключается в том, что сама мера изменения и совершенствования педагогических средств должна задаваться теми пределами, которые очерчивают идейность бытия человека в мире и, благодаря этому, высвечивают конкретные смыслы-возможности развития человека и общества соразмерно требованиям жизни и истории. Тем требованиям, которые призывают к искупительной жертвенности - ради того чтобы быть Человеком.
Именно в идейном свете и усматриваемых благодаря ему требованиях присутствует тот исходный жизненно-исторический посыл, который, должен быть уловлен воспитывающим. Уловлен, чтобы сообщить воспитательным воздействиям и методам их должное - как в плане педагогического эффекта, так и в плане использования и совершенствования всего педагогического инструментария.
Развивая тему противоборства живой жизни и смерти вживе (о чём в материале по ссылке в подзаголовке), попытаемся увязать её с (анти)ювенальной тематикой. И далее, прибегнув к примерам из художественной литературы, представим в общих чертах, как экзистенциально-метафизическая предельность этого противоборства, будучи увязанной также с культурно-идентичностными различиями России и Запада (см. там же, в заключительной части материала), сказывается в опыте воспитания. Вначале же оттолкнёмся от следующего материала.
инфо.повод по наводке roman-n
19.01.2017 13:51
Льгота насильнику: Роман Носиков про закон о «воспитательных шлепках»
Теперь, разобрав чисто технические моменты, мы видим, что закон о декриминализации семейного насилия выгоден вовсе не традиционным семьям. И защищает он вовсе не интересы семьи. Это закон, который дает льготы насильникам.
Можно сколько угодно говорить о традиционных ценностях, о борьбе с ювенальной юстицией, о проклятом Западе и патриотизме. Вот только этот закон не имеет к подобным вещам никакого отношения. Технически. По сути.
И этой сути не могут изменить ни навешанные ярлыки, ни нашитые рюшечки.
Подробнее »
Итак, "суть", вытекающая из "чисто технической" компетенции автора:
Закон о декриминализации семейного насилия выгоден насильникам, а общественность, защищающая традиционный институт семьи от ювенальной диктатуры, получается, просто "не в теме" (см. по теме - для сравнения).
Это выводы. Проблема же, по мнению автора, в следующем.
Натренированный последними годами патриотический ум моментально реагирует на это высказывание в том ключе, что, мол, раз иностранец нас за что-то ругает - значит, все правильно делаем. И, надо сказать, принцип этот появился отнюдь не на пустом месте - Запад сделал, наверное, все от него зависящее, чтобы мы обзавелись таким стереотипом.
Однако я предлагаю не злоупотреблять упрощенными схемами. Мы все же не собаки Павлова, чтобы уважать себя за успешно выработанные условные рефлексы. Мы люди. И, следовательно, должны руководствоваться не условными рефлексами, а разумом и моралью. То есть мы, как минимум, всегда должны четко понимать, что и зачем мы делаем.
В последнее время меня стала расстраивать все сильнее закрепляющаяся мода делить методы управления государством не на плохие и хорошие, не на действующие и недействующие, а на традиционные, патриотические, консервативные - и на либеральные.Не будем специально затрагивать тот момент, что ум автора, тоже патриотический и тоже натренированный, - в данном случае, в юридической казуистике и именно что чисто технически, - вот при таких кондициях, ум автора тоже ведь не вполне может быть свободен от условно-рефлекторных схем. Равно, как не будем и о том, что некий устойчивый рефлекторный комплекс, время от времени, заставляет сего автора выделять из себя в адрес общественно-политических активистов, защищающих традиционные институты и ценности, нечто крайне непотребное (см. например: "мозгомольцы из СВ теперь у нас решают - кто тут достоин").
Так вот, не будем обо всём этом, - дабы сей автор не расстроился пуще прежнего, случись ему прочитать эти выкладки. И вообще, дистанцируемся от специального разбора проблемы - именно в таком, уже изрядно вдоль и поперек разобранном, её постанове.
Лучше воспримем рассуждения этого автора просто как выражение определенных умонастроений, принадлежащих некоторой части общества. При этом, на всякий случай, упреждая возможные недоразумения, подчеркнём, что внимание к этим умонастроениям в таком ключе не содержит в себе намерения каким-либо образом решать, чего достойны носители этих умонастроений.
Итак, уже по начальным строкам этих выкладок можно увидеть, что выражаемое в них несогласие направлено не только на позицию автора по ситуации с отменой уголовной ответственности за определенные виды воспитательных мер к родным детям (ещё см. по теме), но и на тот подход, которым автор руководствуется в обосновании своей позиции.
Ибо очевидна противоречивость этого подхода: не приемля "рефлекторного" определения гражданами _своего/чужого_ по шкале _традиционное/либеральное_, автор, в конце концов, воспроизводит лишь механически перевёрнутый вариант рефлекторного же "уразумения" сути конфликтной ситуации по той же шкале.
В результате получается такое "что дышло", при котором защита суверенных прав семьи оказывается "либерализмом", а вмешательство ювенал.полицейских структур в отношения членов семьи - "традиционной скрепой".
Так вот, сначала то, что на поверхности, но что затушевывается посредством таких вот казуистических технологий.
Можно заметить, что во внутриполитической ситуации с ювенальной войной против российских семей, как "источника насилия", отражается глобально-политическая ситуация с холодной войной против России, которая представляется в качестве "агрессора", угрожающего "цивилизованному миру".
Всё это - именно на поверхности. То есть - никакой конспирологии, просто одна и та же тенденция, прослеживающаяся на разных уровнях осуществления политического процесса. На внутри- и глобально- политическом уровнях, но тенденция одна и та же: с больной головы на здоровую - "цивилизаторское" насаждение регресса и архаизации.
Дай Бог, чтобы глобал.инсинуации Запада в адрес России стали уходящим трендом - с пришедшими трампнациональными трендами (которые, однако, тоже крайне неоднозначны, - см. по теме). Однако, что же с внутриполитической ситуацией в России?
А именно - состоянием общества замордованного четвертьвековыми "реформами". Факт зашкаливающе разрушительного воздействия каковых "реформ" на общество игнорируется защитниками ювенал.полицейских прожектов и структур. Равно, как остаются за кадром их критических рассуждений тенденции специфического аутсорсинга функций государства этим прожектам и структурам. И это при том, что такого рода тенденции несут в себе маргинализацию и просто сживание со свету всех тех, кто в российском обществе из последних сил держится за традиционные институциональные формы, сами по себе тоже пребывающие в крайне плачевном состоянии.
Но даже если эти транснациональные тренды будут уходить также из внутриполитической жизни России, - что остаётся? Или, точнее, с чем остаёмся?... В отсутствие объединяющего идейно-проектного целеполагания и единомыслия. И при существенно деформированном состоянии способности что-то организованно делать, строить отношения и коммуникацию по поводу большого Дела. А также при том, что конечно же отрадное стремление граждан к участию в общественной жизни страны сочетается с распылением энергии этого участия по локальными проблемам и делам (например, растущий тренд волонтёрства и намерение гос.власти делать ставку на такой формат социально-политической активизации общества, - см. по теме). Сами по себе, будучи, как правило, благими, эти устремления в то же время оказываются напрочь оторванными от целостного представления о состоянии страны и трагической сути стоящих перед ней вызовов.
Вот, именно таким образом. Уже такова и больше никакова повестка. А не так, что кто-то там не в теме по части различия традиционного "сена" и либеральной "соломы", в виду чего надо долго казуистически жевать то и другое, чтобы разобраться по сути.
Теперь от глобально- и внутри- политической повестки - к метафизически предельному уровню осмысления политического процесса. Уровню, на котором становятся очевидны границы, образующие культурно-идентичностное различие идейных миров России и Запада (см. по теме - фрагмент об экзистенциально-метафизическом базисе). Эта очевидность должна составлять предельное основание общественно значимых решений. В том числе решений в сфере воспитания, в педагогической и юридической плоскостях этой сферы.
Итак, выраженные в материале инфо.повода частные умонастроения, в свою очередь, концентрировано выражают общую проблему. Суть этой проблемы, в предлагаемом ключе, состоит в том, что какие бы насущные вопросы ни затрагивались в публично-политической коммуникации, мы всё время сталкиваемся с размытостью экзистенциально-метафизических границ понимания собственной культурно-цивилизационной идентичности. Тех границ, в которых должны обретаться решения концептуального и деятельностного плана. Обретаться отчётливым и недвусмысленным образом, когда бы в этих решениях и сопутствующих оценках сопрягались ценностное и рациональное, традиционное и актуально-политическое, патриотическое и гуманистическое содержание (см. там же).
И вот, в плане пред-настройки нашего самосознания в ключе метафизически предельной обоснованности таких решений/оценок (о чём см. там же - в заключительной части материала), применительно к сфере воспитания в связи с проблемой допустимости жёстких воспитательных мер, обратимся к примерам из художественной литературы. И это как раз - к возможности обретения простых выразительных форм в осмыслении сложной темы Идейных миров.
Сначала сформулируем ключевой вопрос, в качестве ответа на который будут предложены литературные примеры.
И, предваряя сам вопрос, опять-таки, немного о том, что на поверхности в данной проблематике. Какие бы позиции не выдвигались по поводу допустимости в целом или степени допустимости телесных наказаний, всегда следует иметь в виду одну простую и, одновременно, фундаментальную жизненную истину. А именно: те или иные жёсткие воспитательные меры, в конце концов, берут своё начало в жёсткости самого мира, в который должен вступить воспитуемый по своём взрослении. То есть жёстские элементы в воспитательном процессе сопряжены с приуготовлением ко всем тем тяготам и испытаниям, которые, зачастую, непредсказуемы, но которые неизбежно возникают на жизненном пути каждого.
Проще говоря, суть в том, чтобы научить человека держать удар уже на раннем этапе его жизни. Ибо, в этом смысле, жизнь не отрегулируешь никакими юридическими мерами так, чтобы упредить её "шлепки", "подзатыльники" или более тяжелые формы "вмешательства в личное пространство", как телесно ориентированные, так и ориентированные на всю человеческую экзистенцию целиком.
Однако, в чём собственно вопрос, важно ещё то, _что_ вкладывается в те или иные жёсткие, в том числе, телесно ориентированные методы воспитания. А именно - экзистенциальный посыл воспитательного воздействия. Тот посыл, который ориентирует не просто на выживание в среде, но на бытие в мире в целом, и на жизненно-исторический смысл этого бытия.
Например, что вкладывает мать в свои действия, когда резко хватает и, возможно, при этом шлепает своего малолетнего ребёнка, побежавшего на проезжую часть? Любовь или только лишь материнский инстинкт?
Вопрошая так, важно также проблематизировать содержание посыла такого рода действий, - в том смысле, что действия человека, как существа общественного, всегда содержат в себе больше, чем только от инстинктивного импульса, но далеко не всегда там действительно присутствует любовь и чувство долга (см. в тему: "человек еще более аморален, чем представляет себе, но также гораздо более морален, чем думает о себе"). И тогда самая суть так выстраиваемого вопрошания заключается в его адресации к результатам жёстких воспитательных воздействий. К тем результатам, которые связаны с действительной способностью воспитуемого сделать свой жизненный путь осмысленным.
Теперь, в обозначенном ключе, два примера - в виде отрывков из произведений двух крупных писателей, один из которых принадлежит западной, а другой отечественной литературной и, в целом, культурной традиции.
Главный герой повести Гессе "Петер Каменцинд", будучи выходцем из крестьянской среды, тем не менее, по признанию автора, "не создан для жизни в коллективе, он - одинокий король в воздвигнутом им же самим царстве грез". И вот, фрагмент о его воспитании в интересующем нас аспекте.
Родители мои, хотя и не утруждали себя чрезмерной заботой о духовном и телесном развитии своего чада, но и не препятствовали оному. Мать с утра до вечера хлопотала по хозяйству, а отца моего, пожалуй, ничто на свете не занимало меньше, чем вопросы воспитания. Ему и без меня вполне хватало мороки с несколькими фруктовыми деревьями, с полоской земли, засаженной картофелем, и заготовкой сена. Однако же примерно раз в две недели, вечером, прежде чем отправиться в трактир, он, не говоря ни слова, брал меня за руку и отводил на сеновал, располагавшийся за хлевом. И там совершался весьма странный карательно-искупительный ритуал: я получал изрядную взбучку, не зная толком, за какие провинности, как, впрочем, не знал этого и сам отец. Это были тихие жертвы у алтаря Немезиды, совершавшиеся без брани с его стороны и без крика с моей, словно безропотная выплата законной дани некоему таинственному божеству. После, по прошествии нескольких лет, я всякий раз, когда при мне говорили о «слепом роке», тут же вспоминал те мрачно-загадочные сцены, и они казались мне самой что ни на есть наглядной иллюстрацией упомянутого понятия. Сам того не подозревая, мой славный родитель следовал скромной педагогике, которой охотно пользуется и жизнь, посылая нам время от времени гром и молнии среди ясного неба и предоставляя нам при этом самим доискиваться до причин наказания и размышлять о том, какими же прегрешениями мы прогневили небесные силы.
Герман Гессе. Петер Каменцинд. 1.
Коротко прокомментируем, отметив моменты, наиболее значимые для возможного ответа на наш ключевой вопрос.
Вроде бы такое мудрое сочетание суровой традиции и щадящего, не оставляющего телесных и психологических травм, режима в отправлении наказания. Однако достигается этот режим ценой превращения наказания в бессмысленный, мёртвый ритуал, равнодушно совершаемый между будничными делами и досужим развлечением.
Можно отметить исторический символизм этого превращения, а именно выражение в нём судьбы традиционных институтов европейского общества на излёте классической эпохи (действие повести происходит где-то в конце ХIХ века). И что касается функционирования институтов семьи и воспитания, та мерность и теплохладность, которые наблюдается в отношениях родителей к своему ребёнку, заставляет вспомнить ницшеанское amor fati, в котором сказывается иррациональная завороженность слепым (то есть тоже иррациональным) роком (см. в тему).
Кстати, именно отсюда становится очевидным в качестве закономерного итога, что нынешние ювенальные прожекты, перенимая инициативу из охладевших рук обывателя, движимы отнюдь не сопереживанием в отношение детских страданий, как это подаётся представителями этих прожектов.
Укоренившиеся в позднеевропейской культурной среде безжизненность и бессмысленность, бесчувствие и бессердечность стирают как возможность сопереживания, так и культурно-идентичностные особенности народов. А значит стираются и экзистенциально-метафизические границы, которые призваны хранить культурное достояние этих народов и их человеческое достоинство.
И это, стало быть, приуготовление не к жизни и возможности прожить её как наполненную смыслом историю. Но это кардинально противоположное направление приуготовления к концу истории и смерти вживе - перед лицом "воли к власти, обнажающей свою природу за счет отрицания мыслей, чувств и всего, что является действительным содержанием человечности" (см. фрагмент очерка из цикла С.Е. Кургиняна "О коммунизме и марксизме").
Теперь отечественный литературный пример жёсткого педагогического воздействия и его результата. Фрагмент сцены наказания из автобиографической повести Горького "Детство".
... Я бился в руках у него, дергая рыжую бороду, укусил ему палец. Он орал, тискал меня и, наконец, бросил на лавку, разбив мне лицо. Помню дикий его крик:
- Привязывай! Убью!
Помню белое лицо матери и ее огромные глаза. Она бегала вдоль лавки и хрипела:
- Папаша, не надо!.. Отдайте...
Дед засек меня до потери сознания, и несколько дней я хворал, валяясь вверх спиною на широкой жаркой постели в маленькой комнате с одним окном и красной, неугасимой лампадой в углу перед киотом со множеством икон.
Дни нездоровья были для меня большими днями жизни. В течение их я, должно быть, сильно вырос и почувствовал что-то особенное. С тех дней у меня явилось беспокойное внимание к людям, и, точно мне содрали кожу с сердца, оно стало невыносимо чутким ко всякой обиде и боли, своей и чужой.
Максим Горький. Детство. II.
Воспитательное воздействие, вписанное в культурную традицию (как в предыдущем примере), но находящееся в кардинальном противоречии с современными педагогическими стандартами как западного, так и отечественного образца, - безотносительно к ювенальным новациям. По контрасту же с описанным Гессе европейским случаем, где воспитывающий и воспитуемый совершают монотонный ритуал, символизирующий жизненный "фатум", в сцене описанной Горьким мы наблюдаем живой и исполненный борьбы процесс (см. заключительный фрагмент материала по ссылке в подзаголовке - собственно об экзистенциально-метафизической тяжбе русской и западной идентичностей).
И главное - тот эффект, который вызвало воспитательное воздействие. Оно ведь тоже, как и в европейском примере, сродни инициатическому действу. Но с тем кардинальным отличием, что "посвящаемый", претерпевая телесно то, что должно произойти в духовном измерении его бытия, действительно пробуждается для жизни - как жизни живой. Пробуждаясь так, человек по-настоящему обретает ту чуткость, которая востребована для жизни в коллективе, и которая, достигая невыносимой степени, оказывается ценным даром для развития творческих способностей!
В заключение, заметим следующее.
Конечно, методы воспитания должны меняться и совершенствоваться. А мерой их изменения и совершенствования должна становиться возможность достигать педагогического эффекта не за счёт телесных воздействий той или иной степени ощутимости, но за счёт широкого спектра иных, более тонких (психологических, вербальных, визуальных и пр.) и, благодаря этому, более действенных средств. Но самая суть, которую надлежит извлечь из проделанного выше небольшого сравнительного анализа, заключается в том, что сама мера изменения и совершенствования педагогических средств должна задаваться теми пределами, которые очерчивают идейность бытия человека в мире и, благодаря этому, высвечивают конкретные смыслы-возможности развития человека и общества соразмерно требованиям жизни и истории. Тем требованиям, которые призывают к искупительной жертвенности - ради того чтобы быть Человеком.
Именно в идейном свете и усматриваемых благодаря ему требованиях присутствует тот исходный жизненно-исторический посыл, который, должен быть уловлен воспитывающим. Уловлен, чтобы сообщить воспитательным воздействиям и методам их должное - как в плане педагогического эффекта, так и в плане использования и совершенствования всего педагогического инструментария.