РУССКИЙ ЯЗЫК: СИСТЕМА И СВОБОДА (2)
(продолжение)
Михаил Эпштейн
4. Кто кому предлагает новые слова: мы языку или язык нам? Неологизм как проявление системности языка
Когда мы что-либо предлагаем языку, то полезно задаться вопросом: а не язык ли это предлагает нам? Может быть, это его инициатива?
Когда я только приступал к Проективному словарю русского языка "Дар слова" [8], отдельные новые слова вспыхивали во мне, и мне представлялось, что это деятельность лингвистического воображения. Можно сочинять стихи, а можно - слова. Но когда впоследствии эти вспышки участились и слова стали приходить десятками и сотнями, я почувствовал, что дело вовсе не в моих изобретательских способностях. За частотой и многоточечностью этих вспышек, приходящих из разных лексических групп и морфологических моделей, проступало свечение самой системы языка, которая прорастает сразу отовсюду и во всех направлениях. Далеко не сразу я стал понимать, что словотворчество есть дар самого языка, который неизмеримо богаче любой нормы и требует признания себя как системы, хочет быть слышимым и мыслимым во всем своем растущем объеме.
Если вдуматься, то даже самые смелые неологизмы окажутся проявлением системности языка, расширением его регулярных моделей, его щедрым даром нам, говорящим. И Хлебников, и Маяковский работали с системностью русского языка, выявляли пределы ее возможностей, прощупывали слово на сгибах. Такие слова, как "творянин", "вещьбище", "серпастый", - не произвол, а проявление системности в словообразовании. Если есть "дворянин", то может быть и "творянин". При наличии "лежбища" напрашивается "вещьбище". Если есть "лобастый", почему не быть "серпастому"? Такие поэтические и фантазийные хлебниковские неологизмы, как "дружево", "ладомир", "времирь" - тоже системные слова, образованные по действующим в языке моделям. Вот как действует эта модель, построенная на глубокой, многочленной морфологической аналогии (параллелизме):
круг - друг
кружить - дружить
кружево - дружево (ткань, кружево дружеских отношений)
Слово "дружево" можно применить к "кружеву" тех дружеских связей, которые не предполагают дружбы в собственном смысле слова. Дружево - это сеть знакомств и приятельств, где люди оказывают друг другу услуги "по дружбе". Другие хлебниковские неологизмы тоже системны. "Ладомир" строится по модели "влади-мир", "вели-мир". "Времирь" (птица времени, "стая легких времирей") - по модели "снег-ирь".
Все эти неологизмы не просто украшают поэтическую речь и усиливают ее образность - они активизируют определенные модели языка, показывают их в действии. Иногда они даже создают эти модели, возводят в ранг словообразующих морфем отдельные элементы слова, которые раньше не употреблялись в таком качестве. Например, хлебниковское "красивейшина" (о павлине) превращает в активную словообразовательную модель сложный суффикс "ейшина", представляющий собой сочетание суффикса "ейш" превосходной степени прилагательного (красивейший) и суффикса существительного "ина" (молодчина, старшина).
Раньше в языке было только одно слово "старейшина", где эти два суффикса срастались. Хлебников же превращает уникальный случай в работающую модель, по которой могут строиться и другие существительные со значением "превосходный в своем роде", "представитель наибольшей степени качества", например, "юнейшина", "мудрейшина", "добрейшина", "сильнейшина" и т. д.
Чем интереснее и своеобразнее поэтический неологизм, тем более глубокий уровень языковой системы он открывает и приводит в действие. Нельзя не согласиться с филологом, хлебниковедом В.П. Григорьевым: "Словотворчество как объект поэтической рефлексии Хлебникова и способ преобразования "самовитого слова" обнаруживает неизвестные нормированному литературному языку пределы членимости слов на морфемы, специфические проблемы чересступенчатой и потенциальной неологизации". [9] По-новому членя слово, неологизм придает словообразовательную активность тем элементам языка, которые раньше оставались пассивными, разрозненными, внесистемными или слабосистемными, по крайней мере в плане словообразования. С каждым неологизмом усиливается регулярность тех или иных моделей. Лишь по видости неологизм нарушает лексическую систему языка, как "беззаконная комета в кругу расчисленном светил". На самом деле, нарушается не система, а норма, и нарушается она именно под воздействием системы. Каждый неологизм - это сдвиг языка в сторону большей системности.
5. Словообразовательный сверхряд, или гиперпарадигма
Системность языка выражается в таком явлении, которое можно терминологически обозначить как сверхряд, или гиперпарадигму. Гиперпарадигма включает как актуальные, так и потенциальные члены данного парадигмального ряда. Напомню, что парадигмой называется класс языковых единиц, объединенных определенным признаком; например, парадигма склонения в русском языке - это система шести падежей, представленная в виде их таблицы: от именительного до предложного. Словообразовательная парадигма - это совокупность всех слов, образованных от данного корня или включающих данную морфему (префикс, суффикс). Так, парадигма глагольной приставки "о" - все глаголы, образованные с помощью этой приставки. Обычная парадигма включает только единицы, входящие в языковую норму, представленные в грамматике или словаре. Гиперпарадигма (сверхряд, сверхпарадигма) включает также и потенциальные единицы данного класса, отсутствующие в норме, но входящие в систему. У каждого элемента словообразовательной системы есть своя гиперпарадигма, которая охватывает весь набор его возможных производных, способов сочетания с другими морфемами. Например, гиперпарадигма корня "молч/молк" включает все лексические единицы с этим корнем, как уже наличные в языке, так и потенциальные: молчание, умолчание, молчаливый, замалчивать, умолкать, молк, молчь, молчба, вымолчать, перемолкнуться... У суффикса прилагательных "-лив-" свой словообразовательный сверхряд: удачливый, расчетливый, приветливый, советливый, запретливый, цитатливый, завистливый, ненавистливый, опасливый, согласливый...
Русский язык гораздо богаче, чем мы его себе представляем и позволяем ему быть. Богатство языка - это его системность, которая интуитивно ощущается говорящими как творческая свобода, в том числе свобода словообразования. Однажды (3.7.2005) я выступал на радиостанции "Эхо Москвы" в передаче "Говорим по-русски". Я привел ряд прилагательных с корнем "ход" и суффиксом "чив": находчивый, доходчивый, отходчивый - и предложил слушателям образовать другие слова по той же модели. Ряд таких слов у меня уже был заготовлен: входчивый, сходчивый, подходчивый, заходчивый, уходчивый... Но я поразился тому, как свободно, разнообразно и осмысленно выявлялась системность языка в ответах слушателей, которые далеко раздвинули мой первоначальный список потенциальных слов. Передо мной распечатка их сообщений во время передачи. Приведу лишь несколько примеров того, как выстраивается сверхряд морфемной комбинации "ход-чив".
Мимоходчивые обидчики. Галина, СПб
Переходчивый - шахматист, любящий перехаживать. Дмитрий, Екатеринбург.
Переходчивый депутат (из фракции во фракцию). Виктор.
Переходчивый человек - путешественник. Алексей.
Исходчивый народ моисеев. Самаритянин.
Исходчивый - мужчина, имеющий право на репатриацию в Израиль, т. е. исход. Артем.
Сходчивый - легко сходится с людьми. Ольга.
Сходчивый - легкий в общении. Лариса
Сходчивый человек - компанейский, контактный, свойский. Виктор.
Сходчивый - человек коммуникабельный, легко сходится во мнениях. Вера Демьяновна.
Непроходчивый человек - толстяк. Маша.
Непроходчивый экзаменатор - когда нельзя сдать экзамен на халяву. Ирина.
Слишком расходчивый материал (т. е. быстро расходуется). Роман.
"Заходчивый" может означать надоевшего соседа. Света.
Заходчивый - навязчивый гость. Елена.
Наша страна мореходчивая. Галина.
Женоходчивый - бабник. Татьяна, Оренбург.
Так выявляется в совместной проективной речевой деятельности системный потенциал языка, в данном случаев - словообразовательный потенциал морфосочетания "ход-чив". Причем заметим, что одни и те же новообразования: "исходчивый", "переходчивый", "сходчивый", "заходчивый", "непроходчивый" - приходят в голову одновременно разным лицам и создают для себя разные речевые контексты (все вышеприведенные сообщения, а их около 75, поступили на адрес передачи с 10.15 до 10.30 утра, в течение 15 минут, а некоторые в пределах одной минуты, причем поступающие тексты не зачитывались по радио). Отсюда следует, что дело не в личной изобретательности, хотя она и необходима для того, чтобы обнаружить и произнести слово, ранее не употреблявшееся в речи, но системно существующее в языке. Индивидуальная изобретательность проявляется в разности тех контекстов, речевых примеров, куда помещается данное слово, но само слово, как платоновская идея, существует объективно в системе языка, потому-то разные индивиды и могут приходить к нему одновременно и независимо друг от друга. Кстати, так и входят в язык многие новые слова - не столько путем распространения от одного реченосца к другим, сколько путем независимого зарождения в сознании и речи разных людей. По сути, новые слова входят в язык - из языка же, пользуясь говорящими как переносчиками лексических единиц из языковой системы в норму.
6. Аномалии и регулярные модели
Беда в том, что такой самостоятельно работающей словопроизводящей системой русский язык еще не стал - слишком велико в нем давление нормы, которая "держит и не пущает", позволяя языку разгуляться только в таких тесных пределах, как радиопередача и предложенная слушателям игра (хотя и сам язык, по Л. Витгенштейну, есть не что иное, как игра, самая большая и важная из всех существующих игр). Поэтому в русском языке сравнительно мало регулярных моделей словообразования и огромное число единичных случаев, "аномалий", исключений из правил. Отсюда же и обилие заимствований, которые приходят на то пустующее место, которое могло бы быть занято русским словом, свободно произведенным по законам языковой системы. Как известно, историческая проблема рoссийского общества в том, что у него мало внутренней системности, связности, оно внутренне анархично, и именно поэтому порядок навязывается извне, как тоталитет, бюрократия, властная вертикаль. То же и с языком: в нем слишком много случайного, произвольного, единичного, и отсюда диктат нормы, догматизм правил и исключений. Пространство русского языка очень разреженно, как и географическое пространство. Большое число моделей присутствует в очень ограниченном числе реализаций.
Отсюда проблемы морфологического членения русского слова. По наблюдению А.И. Кузнецовой и Т.Ф. Ефремовой, авторов самого большого "Словаря морфем русского языка", "в русском литературном языке нередко не оказывается других слов, содержащих такой же, как членимое слово, корень, который служил бы подтверждением правильности произведенного членения. /.../ ...Не только корни, но и достаточно большое число суффиксов являются аномальными, единичными в языке, существующими в одном-двух вариантах как остаток после выделения корня..." [10]. Например, такие слова, как "боязливый" и "горделивый", аномальны: "в современном языке нет больше слов с суффиксами -злив или -елив, т. е. они не соответствуют системе морфем русского языка (инвентарю морфем, выделенному на основании бесспорных и достаточно регулярных случаев)" [11]. Далее, по подсчетам тех же авторов, "связанные основы (например, обуть, принимать, рисовать, свергать и др.)... составляют в русском языке... до 30% слов" [12]. Это значит, что корни этих слов не выделяются в качестве самостоятельных производящих единиц: например, в слове "рисовать" корень "рис" дан в связке с суффиксом "-ова", а в слове "рисунок" - в связке с суффиксом "-унок". Такая связанность мешает свободному процессу словообразования с данными корнями, а также и с теми морфемами (префиксами, суффиксами), которые оказываются в одной с ними связке.
Вся эта "аномальность" и "склеенность" словообразующих элементов показывает, как нуждается русский язык в дальнейшей разработке своей словообразовательной системы, чтобы каждая морфема, включая корневые, могла иметь свой определенный, ясный круг значений и регулярно производить слова с этими значениями. Примеры таких "выделенных" и весьма продуктивных морфем уже приводились выше: глагольная приставка "о" со значением переходного действия ("осушить", "обуютить", "ожутить" - сделать сухим, уютным, жутким); суффикс прилагательного "лив" со значением склонности, предрасположенности к определенному действию, состоянию, чувству ("ненавистливый" - склонный к ненависти, "запретливый" - склонный запрещать, "цитатливый" - склонный много цитировать); прилагательные с корнем "ход" и суффиксом "лив" ("входчивый", "сходчивый", "уходчивый" и т. д.).
Вывести морфологический состав языка из его связанного состояния - это и значит в буквальном смысле "развязать" язык! Для того и нужно вычленять морфемы, чтобы они не залеживались внутри одного или нескольких слов, а шли в сборку с другими морфемами, свободно стыковались бы друг с другом, пополняя лексический запас языка. Где регулярность, там и производительность; где четкая выделенность морфемы, там и возможность для ее свободного сочетания с другими морфемами в новые слова... Тогда пространство языка уплотнилось бы по мере выявления его внутренней системности и одновременно возрастающей свободы лексических и грамматических новообразований. Системность - это и есть путь к свободе, преодоление анархизма (произвола) и догматизма (нормативности), прекрасно дополняющих друг друга.
Критерием успешности данной словообразовательной модели служит ее способность производить новые слова, которые были бы понятны говорящим, поскольку исходят из регулярной, всем знакомой, многократно опробованной модели. Потому так важна проективная деятельность в языке: это работа по наладке языковой системы, усилению системных начал в языке. Работа и теоретическая, и практическая: каждый акт описания системы становится перформативным, т. е. осуществляет то, что описывает, демонстрирует новую возможность самой этой системы, раньше еще не реализованную. Если мы пытаемся не фактуально, но системно описать значение приставки "о", то приходится учитывать не только наличные слова: "осветить", "округлить", "осушить", "озвучить" и т. д., но и все возможности регулярного образования глаголов с этой приставкой: осетить, оглаголить, остоличить, обуютить, ореалить, осюжетить... Необходимо брать весь сверхряд таких образований, включая и актуальные, и потенциальные его члены; а тем самым и выявлять эти потенции, превращать их в протологизмы и неологизмы, в новые элементы лексической системы языка. Такова задача перформативной лингвистики, исследующей систему языка и одновременно демонстрирующей возможности этой системы путем практических новообразований, которые в свою очередь могут быть усвоены языком, найти применение в речи.
7. Практическая систематизация языка. Словарь В. Даля как дескриптивный и проективный
Что такое практическая систематизация языка? Это не просто описание его наличной лексики и грамматики, но деятельное выявление его системы, воссоздание во всей полноте ее элементов, как актуальных, так и потенциальных. Системность языка объединяет его прошлое, настоящее и будущее, поэтому она нуждается не только в дескриптивном, но и в проективном подходе.
Первым понял эту задачу деятельного собирания и практической систематизации русского языка В.И. Даль. Откуда в "Толковом словаре живого великорусского языка" В. Даля такое беспрецедентное количество слов - 220 тысяч? [13] За истекшее с тех пор столетие с лишним множество новых слов вошло в русский язык - а между тем самый полный, ныне издаваемый Большой академический словарь русского языка обещает в своих 20 томах вместить только 150 тыс. слов, т.е. две трети от объема далевского Словаря. [14] Объясняют это обычно тем, что у Даля много местных, областных, диалектных слов. Это верно, но есть и другая причина. Далевский словарь - не нормативный и не чисто дескриптивный, но системный словарь. Это значит, что он воспроизводит не только то, что говорится (наряду с тем, что пишется), но и то, что говоримо по-русски, т.е. те слова, которые не входят ни в литературную норму, ни в этно-диалектную реальность русской речи, но принадлежат самой системе русского языка, его словообразовательному потенциалу.
Например, гнездо заглавного слова "ПОСОБЛЯТЬ" включает 28 однокоренных слов. Из них всего четыре общеизвестных, входящих в современную языковую норму: литературные пособие и пособник (-ница) и разговорное пособлять. К этому добавлены несколько диалектных слов, область распространения которых Даль добросовестно указывает. Например, пособлины и пособнище (пособие, помощь) - псковские и тверские слова. Пособь (лекарство) - архангельское. Пособляться (сладить, справиться) - северо-восточное... Но большая часть слов даны без всякой диалектной метки: пособ, пособленье, пособный, пособливый, пособствовать, пособщик, пособствователь... Что это за слова? Даль не указывает на их источники, и можно предположить, что они внесены им для полноты корневого гнезда. Это возможности языка: не норма и не актуальность, а проявления его системности. Модели образования существительных с нулевым окончанием (пособ), или обозначений деятеля с суффиксом -щик- (пособщик), или прилагательных с суффиксом -лив- (пособливый) активно присутствуют в русском языке, и В. Даль пополняет гнездо этими типическими словообразования, показывая системность языка в действии.
Точно так же в гнездо "СИЛА" В. Даль вносит, помимо общелитературных и диалектных слов, еще и ряд "системных" (без помет): силить, силовать, сильноватый, сильность, сильноватость, силенье, силованье, сильнеть, силоша, силован, силователь, сильник. Ни одного из этих слов нет в "Словаре церковно-славянского и русского языка, составленном вторым отделением Академии Наук" (114 749 слов), который вышел в 1847 г., за 16 лет до первого издания далевского словаря. Вряд ли все эти слова вдруг разом вошли в язык за такой короткий промежуток времени, скорее, это словообразовательный сверхряд, включающий потенциальные единицы, т. е. типические образцы возможных словообразований.
Даль назвал свой труд "Толковым словарем живого великорусского языка". В каком смысле "живого"? Думается, не только в том смысле, что этот язык живет в речи, в общении людей, не вмещается в литературную, книжную норму. Он живет не только как речь, но и собственно как язык, он живой, потому что пополняется новыми словами, богат возможностями живого словообразования. Живет то, что растет, и Даль показывает, как слова растут из своих корней и основ, заполняя все корневые гнезда, так что, в принципе, ни одна возможность словообразования не оставлена без внимания. Каждое гнездо набито до отказа всеми производными от данного корня. В этом суть: Даль работает лексическими сверхрядами, гиперпарадигмами. Поэтому почти в каждом гнезде на несколько общеизвестных, "общеязыковых" слов приходится большое число областных и значительное число "системных" слов, порожденных словообразовательной системой русского языка и иллюстрирующих производительную мощность и емкость этой системы. Даль приводит слова от данного корня, считаясь не с фактами их употребления, но с возможностью их образования. Отсюда и критика далевского Словаря со стороны академической науки, которой не хватает эмпирических свидетельств бытования того или иного слова. "Даль не мог понять (см. его полемику с А.Н. Пыпиным в конце IV т. Словаря), что ссылки на одно "русское ухо", на "дух языка", "на мир, на всю Русь", при невозможности доказать, "были ли в печати, кем и где говорились" слова в роде "пособ", "пособка" (от "пособить"), "колоземица", "казотка", "глазоем" и т. д., ничего не доказывают и ценности материала не возвышают". (С. Булич. Статья "Даль В. И." Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона).
Далевские словообразовательные гнезда не возвышают "материала", но они возвышают русский язык, они раскрывают системность его словопроизводства. Вот как сам Даль жалуется на невозможность привести свидетельские показания по каждому слову, занесенному им в словарь. "...На что я пошлюсь, если бы потребовали у меня отчета, откуда я взял такое-то слово? Я не могу указать ни на что, кроме самой природы, духа нашего языка, могу лишь сослаться на мир, на всю Русь, но не знаю, было ли оно в печати, не знаю, где и кем и когда говорилось. Коли есть глагол: пособлять , пособить, то есть и посабливать, хотя бы его в книгах наших и не было, и есть: посабливанье, пособление, пособ и пособка и пр. На кого же я сошлюсь, что слова эти есть, что я их не придумал? На русское ухо, больше не на кого" [15]. То, на что Даль ссылается ("сама природа, дух нашего языка"), - это и есть системность языка, которая действует независимо от того, встретились ли ему в книге или в речи факты употребления этих слов. В конце концов, чем сам Даль, как носитель русского языка, менее достоин внимания и доверия, чем случайный встречный, от которого он мог бы записать случайно вырвавшееся словечко? Может ли собиратель записывать слова сам от себя? Это трудный вопрос, но если речь идет не о наличном составе, но о системе языка, то собиратель как носитель этого системного знания оказывается даже в выигрышном положении. К тому же "русское ухо" и на самом деле не обманывало Даля. Вышеупомянутый академический "Словарь церковно-славянского и русского языка" 1847 г. содержит и "пособ", и "пособление", т. е. независимо от Даля удостоверяет наличие этих слов в языке. Видимо, Даль просто забыл сослаться на этот словарь, а может быть, не сделал это сознательно, потому что "посабливанья" и "пособки" в нем нет, что еще раз ставит вопрос о разнице описательного и системного подходов к языку.
Как хорошо известно, далевский Словарь - не нормативный. Но он и не чисто дескриптивный, а еще и системно-проективный словарь, книга русского языка во всем объеме его памяти и воображения (хотя память у Даля все-таки сильнее воображения). Отсюда и мощное воздействие далевского словаря на читателей и особенно на писателей. Это словарь не столько для справочного использования, сколько для пробуждения вкуса и творческой способности к языку. Ни один из академических словарей не сравнится с далевским в представлении словообразовательного богатства русского языка, в передаче его созидательного духа. Не случайно этой книгой пользовались - и вдохновлялись ею - столь разные писатели, как А. Белый и В. Хлебников, С. Есенин и А. Солженицын.
Считается, что в Словаре Даля около 7%, т.е. 14 тысяч им самим придуманных слов [16]. Я не удивился бы, если бы при более тщательном подсчете их оказалось бы гораздо больше. И вместе с тем я бы уточнил, в каком смысле они являются "выдумками", новообразованиями Даля. В таких словах, как посабливанье, пособный, пособливый, пособщики и т. п., нет ничего особенно оригинального, сочиненного. Вряд ли мы их встречали когда-либо раньше, но значение их общепонятно, поскольку они строятся по устойчивым, продуктивным моделям. Это не столько неологизмы, сколько "системизмы" или "потенциализмы": они демонстрируют не изобретательность словотворца, а порождающие модели языка.
Итак, Даль создал словарь не только литературных и диалектных, но еще и потенциальных слов, выявляющих словообразовательную систему языка. Но именно потому, что Словарь выполняет сразу слишком много задач, системность языка представлена в нем робко и неуверенно, она вводится как бы украдкой, контрабандой. Даль позиционировал себя как исследователь и собиратель реального языка и поэтому не уделил должного внимания собственно системным, или потенциальным, образованиям. Они у него даны без определений и примеров, т. е. представлены минимально, тогда как они нуждаются в максимально полном представлении именно потому, что они потенциальны, они требуют особого внимания, заботы, защиты, как всякий новорожденный. Даль словно бы стесняется этих слов, не обеспеченных ничем, кроме "духа" или, как мы теперь сказали бы, "системы" языка. Даль был сыном века реализма и позитивизма и полагал, что Словарь должен представлять реальный язык. Поэтому составитель делает вид, что не словотворствует, не творит вместе с народом, а лишь прилежно описывает то, что творит народ. При этом он украдкой подбрасывает в словарные гнезда воображаемые слова, как если бы они были подлинно народными (каковы они суть не по факту, а по способу их производства).
Недостаток Словаря Даля не в том, что он внес туда множество "системных" единиц наряду с нормативными и дескриптивными, но в том, что он не разграничил ясно эти задачи и тем самым ослабил больше всего именно системный пласт своего словаря. Словарь Даля вмещает в себя два Словаря: дескриптивный и проективный, но последний - в зачаточном виде, ибо потенциальные слова лишь приведены, но не истолкованы, не снабжены примерами, их введение в язык остается немотивированным. Даль не проделал с ними концептуальной работы, не артикулировал их значения и их место в лексической системе языка. Поэтому слова эти остались, как правило, невостребованными и почти незамеченными, - как клочки лексикографических сновидений, запутавшиеся в описаниях актуального языка.
8. Системное словопроизводство от корней
Отсюда вытекает задача особой проективной деятельности в языке и необходимость самостоятельного типа проективного словаря, предметом которого является именно системность и потенциальность языка и пути ее описания. Особое внимание стоит уделить оживлению корней, многие из которых существуют в связанном состоянии, малопригодном для словопроизводства. Ныне русский язык как никогда нуждается в краткости и скорости для выражения мыслей. Ему тяжело от таких неподъемных, неповоротливых, хотя и красивых по сложению, по смысловой цепкости и плавности морфемного прорастания слов, как "неповоротливый", "опрометчивый", "затруднительный", "верховенствовать", "предосторожность", "освидетельствование", "самостоятельность", "достопримечательность", "усовершенствовать". Пока произнесешь слово "осторожно!", может произойти уже нечто непоправимое. В 21-ом веке мысль обгоняет русский язык, и либо он сумеет сбросить лишний вес, укоротить и ускорить способы выражения, либо отстанет и останется в медлительных ритмах 18-19-го веков.
Конечно, первый искус - перенять краткие слова у языков более проворных и оборотистых. Русский гонится за английским, пытается перенести в себя массу коротких, голо-мускулистых, корневых слов, "роение односложных эпитетов", которое В. Набоков ценил в своем языке-восприемнике. "...Тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов, все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям, - становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма" (Постскриптум к русскому изданию "Лолиты"). Конечно, "юзер" звучит энергичнее, чем "пользователь", "босс" энергичнее, чем "руководитель", "мэн" энергичнее, чем "мужчина". Но чужие корни глухо стучат друг о друга. "Спикер, пейджер, импичмент..." Ведь по-русски никто не повторит вопроса, заданного одним американским ребенком по поводу импичмента Клинтона: "а почему они хотят превратить президента в персик?" (как если бы impeachment производилось от peach - персик).
Между тем в русском есть свой запас кратких, односложных корней, которые спрятаны в бесконечных извивах и разветвлениях их производных. Извлечь эти корни из громоздких словообразований и превратить их в самостоятельные слова, придать морфемам, значимым частям слова, статус самостоятельных лексических единиц, - таков один из путей облегчения и ускорения языка, который нуждается в информативной беглости, вступая в союз и состязание с умными машинами 21-го века.
Вот некоторые корнеслова, морфолексемы - корни, уже выступающие в русском языке как самостоятельные слова, морфемы как лексемы:
Ход, лёт, пуск, гон, вид, дом, род, рост, лад, быт, раз, лом, дух, рой, дар, бег, мир, миг, воз, год, ток, круг, пир, зов, вой, бор...
А сколько еще корней могли бы стать самостоятельными словами!
мёт, вет, вед, куп, пуст, нуд, ём, люб, мог, леп, чит, рат, руб, треб, кром, крой, им, мысл, яр, лих, бед, древ, дых, рез, каз, дум, креп, нов, став, сид, ул, втор, молк, уч, вяз, вер, лет, стой, клон, кос, рав, стел, бир, мер, гос, пад, пром, ступ, крат, длин...
Здесь много связанных корней, употребляемых только в составе своих производных. Например, корень "вет" далеко разветвился в таких словах, как "ответ", "привет", "завет", "совет", "беззаветный", "ответственность", "советовать", "советский", "приветливый", "соответствие"... А сам "вет", как отдельное слово или хотя бы ясный по значению корень, исчез из языка, раздарив свой производящий смысл множеству производных. Одна из возможностей словотворчества - оживить такие корни, ушедшие в подпочву лексической системы языка: вызвать их наружу, ословить и ословарить их, придать им значение самостоятельных лексических единиц.
Ниже я приведу разработку двух корневых гнезд: -мет- и -молк/молч-. Это задача многоступенчатая: 1) выделить корни из массы их производных; 2) определить значения этих корней и возможности их употребления в качестве самостоятельных слов; 3) образовать от них новые производные, которые обозначали бы те явления и понятия, для которых еще нет слов в русском языке.
--------------------------------------------------------------
Примечания
8. Электронная версия "Дара слова. Проективного словаря русского языка" выходит еженедельно с апреля 2000 г. Все выпуски (270 на февраль 2008 г.) - по адресу http://www.emory.edu/INTELNET/dar0.html На электронную рассылку "Дара слова" (бесплатную) можно подписаться по адресу: http://subscribe.ru/catalog/linguistics.lexicon
9. В.П. Григорьев. Будетлянин. М., Языки русской культуры, М.: 2000, С. 377-378.
10. А.И. Кузнецова, Т.Ф. Ефремова. Словарь морфем русского языка, М.: "Русский язык", 1986, С. 11.
11. Там же, С.11.
12. Там же, С.12.
13. В 3-м издании, 1903 года, под редакцией академика И.А. Бодуэна де Куртенэ. О количестве слов в 3 и 4-ом изданиях далевского словаря писал В. В. Виноградов: "Благодаря дополнениям объем словаря Даля увеличился приблизительно на 15%. В него вошло не менее 20 000 новых слов". Виноградов В.В. Толковые словари русского языка [1941], в его кн. Избранные труды: В 5 т. Т. 3. Лексикология и лексикография. М., 1977. С. 230.
14. Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М., Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1955, т.1, С. LXXXYIII.
15. Большой Академический словарь русского языка, под ред. К.С. Горбачевича. М., СПб.: Наука, т. 1, 2004.
16. "В Словаре Даля действительно имеется немало слов (около 14 тыс.), которые являются его новообразованиями." Т.И. Вендина. В.И. Даль: взгляд из настоящего. Вопросы языкознания, 2001, 3, с. 17.
17. В Словаре Вл. Даля "метовище" дано только в узком "промысловом" значении: "место, где повисает пчелиный улей", а "метище" определено как "полный прибор семожьих сетей".
...........................
Источник: Культура письменной речи
(продолжение следует)
Михаил Эпштейн
4. Кто кому предлагает новые слова: мы языку или язык нам? Неологизм как проявление системности языка
Когда мы что-либо предлагаем языку, то полезно задаться вопросом: а не язык ли это предлагает нам? Может быть, это его инициатива?
Когда я только приступал к Проективному словарю русского языка "Дар слова" [8], отдельные новые слова вспыхивали во мне, и мне представлялось, что это деятельность лингвистического воображения. Можно сочинять стихи, а можно - слова. Но когда впоследствии эти вспышки участились и слова стали приходить десятками и сотнями, я почувствовал, что дело вовсе не в моих изобретательских способностях. За частотой и многоточечностью этих вспышек, приходящих из разных лексических групп и морфологических моделей, проступало свечение самой системы языка, которая прорастает сразу отовсюду и во всех направлениях. Далеко не сразу я стал понимать, что словотворчество есть дар самого языка, который неизмеримо богаче любой нормы и требует признания себя как системы, хочет быть слышимым и мыслимым во всем своем растущем объеме.
Если вдуматься, то даже самые смелые неологизмы окажутся проявлением системности языка, расширением его регулярных моделей, его щедрым даром нам, говорящим. И Хлебников, и Маяковский работали с системностью русского языка, выявляли пределы ее возможностей, прощупывали слово на сгибах. Такие слова, как "творянин", "вещьбище", "серпастый", - не произвол, а проявление системности в словообразовании. Если есть "дворянин", то может быть и "творянин". При наличии "лежбища" напрашивается "вещьбище". Если есть "лобастый", почему не быть "серпастому"? Такие поэтические и фантазийные хлебниковские неологизмы, как "дружево", "ладомир", "времирь" - тоже системные слова, образованные по действующим в языке моделям. Вот как действует эта модель, построенная на глубокой, многочленной морфологической аналогии (параллелизме):
круг - друг
кружить - дружить
кружево - дружево (ткань, кружево дружеских отношений)
Слово "дружево" можно применить к "кружеву" тех дружеских связей, которые не предполагают дружбы в собственном смысле слова. Дружево - это сеть знакомств и приятельств, где люди оказывают друг другу услуги "по дружбе". Другие хлебниковские неологизмы тоже системны. "Ладомир" строится по модели "влади-мир", "вели-мир". "Времирь" (птица времени, "стая легких времирей") - по модели "снег-ирь".
Все эти неологизмы не просто украшают поэтическую речь и усиливают ее образность - они активизируют определенные модели языка, показывают их в действии. Иногда они даже создают эти модели, возводят в ранг словообразующих морфем отдельные элементы слова, которые раньше не употреблялись в таком качестве. Например, хлебниковское "красивейшина" (о павлине) превращает в активную словообразовательную модель сложный суффикс "ейшина", представляющий собой сочетание суффикса "ейш" превосходной степени прилагательного (красивейший) и суффикса существительного "ина" (молодчина, старшина).
Раньше в языке было только одно слово "старейшина", где эти два суффикса срастались. Хлебников же превращает уникальный случай в работающую модель, по которой могут строиться и другие существительные со значением "превосходный в своем роде", "представитель наибольшей степени качества", например, "юнейшина", "мудрейшина", "добрейшина", "сильнейшина" и т. д.
Чем интереснее и своеобразнее поэтический неологизм, тем более глубокий уровень языковой системы он открывает и приводит в действие. Нельзя не согласиться с филологом, хлебниковедом В.П. Григорьевым: "Словотворчество как объект поэтической рефлексии Хлебникова и способ преобразования "самовитого слова" обнаруживает неизвестные нормированному литературному языку пределы членимости слов на морфемы, специфические проблемы чересступенчатой и потенциальной неологизации". [9] По-новому членя слово, неологизм придает словообразовательную активность тем элементам языка, которые раньше оставались пассивными, разрозненными, внесистемными или слабосистемными, по крайней мере в плане словообразования. С каждым неологизмом усиливается регулярность тех или иных моделей. Лишь по видости неологизм нарушает лексическую систему языка, как "беззаконная комета в кругу расчисленном светил". На самом деле, нарушается не система, а норма, и нарушается она именно под воздействием системы. Каждый неологизм - это сдвиг языка в сторону большей системности.
5. Словообразовательный сверхряд, или гиперпарадигма
Системность языка выражается в таком явлении, которое можно терминологически обозначить как сверхряд, или гиперпарадигму. Гиперпарадигма включает как актуальные, так и потенциальные члены данного парадигмального ряда. Напомню, что парадигмой называется класс языковых единиц, объединенных определенным признаком; например, парадигма склонения в русском языке - это система шести падежей, представленная в виде их таблицы: от именительного до предложного. Словообразовательная парадигма - это совокупность всех слов, образованных от данного корня или включающих данную морфему (префикс, суффикс). Так, парадигма глагольной приставки "о" - все глаголы, образованные с помощью этой приставки. Обычная парадигма включает только единицы, входящие в языковую норму, представленные в грамматике или словаре. Гиперпарадигма (сверхряд, сверхпарадигма) включает также и потенциальные единицы данного класса, отсутствующие в норме, но входящие в систему. У каждого элемента словообразовательной системы есть своя гиперпарадигма, которая охватывает весь набор его возможных производных, способов сочетания с другими морфемами. Например, гиперпарадигма корня "молч/молк" включает все лексические единицы с этим корнем, как уже наличные в языке, так и потенциальные: молчание, умолчание, молчаливый, замалчивать, умолкать, молк, молчь, молчба, вымолчать, перемолкнуться... У суффикса прилагательных "-лив-" свой словообразовательный сверхряд: удачливый, расчетливый, приветливый, советливый, запретливый, цитатливый, завистливый, ненавистливый, опасливый, согласливый...
Русский язык гораздо богаче, чем мы его себе представляем и позволяем ему быть. Богатство языка - это его системность, которая интуитивно ощущается говорящими как творческая свобода, в том числе свобода словообразования. Однажды (3.7.2005) я выступал на радиостанции "Эхо Москвы" в передаче "Говорим по-русски". Я привел ряд прилагательных с корнем "ход" и суффиксом "чив": находчивый, доходчивый, отходчивый - и предложил слушателям образовать другие слова по той же модели. Ряд таких слов у меня уже был заготовлен: входчивый, сходчивый, подходчивый, заходчивый, уходчивый... Но я поразился тому, как свободно, разнообразно и осмысленно выявлялась системность языка в ответах слушателей, которые далеко раздвинули мой первоначальный список потенциальных слов. Передо мной распечатка их сообщений во время передачи. Приведу лишь несколько примеров того, как выстраивается сверхряд морфемной комбинации "ход-чив".
Мимоходчивые обидчики. Галина, СПб
Переходчивый - шахматист, любящий перехаживать. Дмитрий, Екатеринбург.
Переходчивый депутат (из фракции во фракцию). Виктор.
Переходчивый человек - путешественник. Алексей.
Исходчивый народ моисеев. Самаритянин.
Исходчивый - мужчина, имеющий право на репатриацию в Израиль, т. е. исход. Артем.
Сходчивый - легко сходится с людьми. Ольга.
Сходчивый - легкий в общении. Лариса
Сходчивый человек - компанейский, контактный, свойский. Виктор.
Сходчивый - человек коммуникабельный, легко сходится во мнениях. Вера Демьяновна.
Непроходчивый человек - толстяк. Маша.
Непроходчивый экзаменатор - когда нельзя сдать экзамен на халяву. Ирина.
Слишком расходчивый материал (т. е. быстро расходуется). Роман.
"Заходчивый" может означать надоевшего соседа. Света.
Заходчивый - навязчивый гость. Елена.
Наша страна мореходчивая. Галина.
Женоходчивый - бабник. Татьяна, Оренбург.
Так выявляется в совместной проективной речевой деятельности системный потенциал языка, в данном случаев - словообразовательный потенциал морфосочетания "ход-чив". Причем заметим, что одни и те же новообразования: "исходчивый", "переходчивый", "сходчивый", "заходчивый", "непроходчивый" - приходят в голову одновременно разным лицам и создают для себя разные речевые контексты (все вышеприведенные сообщения, а их около 75, поступили на адрес передачи с 10.15 до 10.30 утра, в течение 15 минут, а некоторые в пределах одной минуты, причем поступающие тексты не зачитывались по радио). Отсюда следует, что дело не в личной изобретательности, хотя она и необходима для того, чтобы обнаружить и произнести слово, ранее не употреблявшееся в речи, но системно существующее в языке. Индивидуальная изобретательность проявляется в разности тех контекстов, речевых примеров, куда помещается данное слово, но само слово, как платоновская идея, существует объективно в системе языка, потому-то разные индивиды и могут приходить к нему одновременно и независимо друг от друга. Кстати, так и входят в язык многие новые слова - не столько путем распространения от одного реченосца к другим, сколько путем независимого зарождения в сознании и речи разных людей. По сути, новые слова входят в язык - из языка же, пользуясь говорящими как переносчиками лексических единиц из языковой системы в норму.
6. Аномалии и регулярные модели
Беда в том, что такой самостоятельно работающей словопроизводящей системой русский язык еще не стал - слишком велико в нем давление нормы, которая "держит и не пущает", позволяя языку разгуляться только в таких тесных пределах, как радиопередача и предложенная слушателям игра (хотя и сам язык, по Л. Витгенштейну, есть не что иное, как игра, самая большая и важная из всех существующих игр). Поэтому в русском языке сравнительно мало регулярных моделей словообразования и огромное число единичных случаев, "аномалий", исключений из правил. Отсюда же и обилие заимствований, которые приходят на то пустующее место, которое могло бы быть занято русским словом, свободно произведенным по законам языковой системы. Как известно, историческая проблема рoссийского общества в том, что у него мало внутренней системности, связности, оно внутренне анархично, и именно поэтому порядок навязывается извне, как тоталитет, бюрократия, властная вертикаль. То же и с языком: в нем слишком много случайного, произвольного, единичного, и отсюда диктат нормы, догматизм правил и исключений. Пространство русского языка очень разреженно, как и географическое пространство. Большое число моделей присутствует в очень ограниченном числе реализаций.
Отсюда проблемы морфологического членения русского слова. По наблюдению А.И. Кузнецовой и Т.Ф. Ефремовой, авторов самого большого "Словаря морфем русского языка", "в русском литературном языке нередко не оказывается других слов, содержащих такой же, как членимое слово, корень, который служил бы подтверждением правильности произведенного членения. /.../ ...Не только корни, но и достаточно большое число суффиксов являются аномальными, единичными в языке, существующими в одном-двух вариантах как остаток после выделения корня..." [10]. Например, такие слова, как "боязливый" и "горделивый", аномальны: "в современном языке нет больше слов с суффиксами -злив или -елив, т. е. они не соответствуют системе морфем русского языка (инвентарю морфем, выделенному на основании бесспорных и достаточно регулярных случаев)" [11]. Далее, по подсчетам тех же авторов, "связанные основы (например, обуть, принимать, рисовать, свергать и др.)... составляют в русском языке... до 30% слов" [12]. Это значит, что корни этих слов не выделяются в качестве самостоятельных производящих единиц: например, в слове "рисовать" корень "рис" дан в связке с суффиксом "-ова", а в слове "рисунок" - в связке с суффиксом "-унок". Такая связанность мешает свободному процессу словообразования с данными корнями, а также и с теми морфемами (префиксами, суффиксами), которые оказываются в одной с ними связке.
Вся эта "аномальность" и "склеенность" словообразующих элементов показывает, как нуждается русский язык в дальнейшей разработке своей словообразовательной системы, чтобы каждая морфема, включая корневые, могла иметь свой определенный, ясный круг значений и регулярно производить слова с этими значениями. Примеры таких "выделенных" и весьма продуктивных морфем уже приводились выше: глагольная приставка "о" со значением переходного действия ("осушить", "обуютить", "ожутить" - сделать сухим, уютным, жутким); суффикс прилагательного "лив" со значением склонности, предрасположенности к определенному действию, состоянию, чувству ("ненавистливый" - склонный к ненависти, "запретливый" - склонный запрещать, "цитатливый" - склонный много цитировать); прилагательные с корнем "ход" и суффиксом "лив" ("входчивый", "сходчивый", "уходчивый" и т. д.).
Вывести морфологический состав языка из его связанного состояния - это и значит в буквальном смысле "развязать" язык! Для того и нужно вычленять морфемы, чтобы они не залеживались внутри одного или нескольких слов, а шли в сборку с другими морфемами, свободно стыковались бы друг с другом, пополняя лексический запас языка. Где регулярность, там и производительность; где четкая выделенность морфемы, там и возможность для ее свободного сочетания с другими морфемами в новые слова... Тогда пространство языка уплотнилось бы по мере выявления его внутренней системности и одновременно возрастающей свободы лексических и грамматических новообразований. Системность - это и есть путь к свободе, преодоление анархизма (произвола) и догматизма (нормативности), прекрасно дополняющих друг друга.
Критерием успешности данной словообразовательной модели служит ее способность производить новые слова, которые были бы понятны говорящим, поскольку исходят из регулярной, всем знакомой, многократно опробованной модели. Потому так важна проективная деятельность в языке: это работа по наладке языковой системы, усилению системных начал в языке. Работа и теоретическая, и практическая: каждый акт описания системы становится перформативным, т. е. осуществляет то, что описывает, демонстрирует новую возможность самой этой системы, раньше еще не реализованную. Если мы пытаемся не фактуально, но системно описать значение приставки "о", то приходится учитывать не только наличные слова: "осветить", "округлить", "осушить", "озвучить" и т. д., но и все возможности регулярного образования глаголов с этой приставкой: осетить, оглаголить, остоличить, обуютить, ореалить, осюжетить... Необходимо брать весь сверхряд таких образований, включая и актуальные, и потенциальные его члены; а тем самым и выявлять эти потенции, превращать их в протологизмы и неологизмы, в новые элементы лексической системы языка. Такова задача перформативной лингвистики, исследующей систему языка и одновременно демонстрирующей возможности этой системы путем практических новообразований, которые в свою очередь могут быть усвоены языком, найти применение в речи.
7. Практическая систематизация языка. Словарь В. Даля как дескриптивный и проективный
Что такое практическая систематизация языка? Это не просто описание его наличной лексики и грамматики, но деятельное выявление его системы, воссоздание во всей полноте ее элементов, как актуальных, так и потенциальных. Системность языка объединяет его прошлое, настоящее и будущее, поэтому она нуждается не только в дескриптивном, но и в проективном подходе.
Первым понял эту задачу деятельного собирания и практической систематизации русского языка В.И. Даль. Откуда в "Толковом словаре живого великорусского языка" В. Даля такое беспрецедентное количество слов - 220 тысяч? [13] За истекшее с тех пор столетие с лишним множество новых слов вошло в русский язык - а между тем самый полный, ныне издаваемый Большой академический словарь русского языка обещает в своих 20 томах вместить только 150 тыс. слов, т.е. две трети от объема далевского Словаря. [14] Объясняют это обычно тем, что у Даля много местных, областных, диалектных слов. Это верно, но есть и другая причина. Далевский словарь - не нормативный и не чисто дескриптивный, но системный словарь. Это значит, что он воспроизводит не только то, что говорится (наряду с тем, что пишется), но и то, что говоримо по-русски, т.е. те слова, которые не входят ни в литературную норму, ни в этно-диалектную реальность русской речи, но принадлежат самой системе русского языка, его словообразовательному потенциалу.
Например, гнездо заглавного слова "ПОСОБЛЯТЬ" включает 28 однокоренных слов. Из них всего четыре общеизвестных, входящих в современную языковую норму: литературные пособие и пособник (-ница) и разговорное пособлять. К этому добавлены несколько диалектных слов, область распространения которых Даль добросовестно указывает. Например, пособлины и пособнище (пособие, помощь) - псковские и тверские слова. Пособь (лекарство) - архангельское. Пособляться (сладить, справиться) - северо-восточное... Но большая часть слов даны без всякой диалектной метки: пособ, пособленье, пособный, пособливый, пособствовать, пособщик, пособствователь... Что это за слова? Даль не указывает на их источники, и можно предположить, что они внесены им для полноты корневого гнезда. Это возможности языка: не норма и не актуальность, а проявления его системности. Модели образования существительных с нулевым окончанием (пособ), или обозначений деятеля с суффиксом -щик- (пособщик), или прилагательных с суффиксом -лив- (пособливый) активно присутствуют в русском языке, и В. Даль пополняет гнездо этими типическими словообразования, показывая системность языка в действии.
Точно так же в гнездо "СИЛА" В. Даль вносит, помимо общелитературных и диалектных слов, еще и ряд "системных" (без помет): силить, силовать, сильноватый, сильность, сильноватость, силенье, силованье, сильнеть, силоша, силован, силователь, сильник. Ни одного из этих слов нет в "Словаре церковно-славянского и русского языка, составленном вторым отделением Академии Наук" (114 749 слов), который вышел в 1847 г., за 16 лет до первого издания далевского словаря. Вряд ли все эти слова вдруг разом вошли в язык за такой короткий промежуток времени, скорее, это словообразовательный сверхряд, включающий потенциальные единицы, т. е. типические образцы возможных словообразований.
Даль назвал свой труд "Толковым словарем живого великорусского языка". В каком смысле "живого"? Думается, не только в том смысле, что этот язык живет в речи, в общении людей, не вмещается в литературную, книжную норму. Он живет не только как речь, но и собственно как язык, он живой, потому что пополняется новыми словами, богат возможностями живого словообразования. Живет то, что растет, и Даль показывает, как слова растут из своих корней и основ, заполняя все корневые гнезда, так что, в принципе, ни одна возможность словообразования не оставлена без внимания. Каждое гнездо набито до отказа всеми производными от данного корня. В этом суть: Даль работает лексическими сверхрядами, гиперпарадигмами. Поэтому почти в каждом гнезде на несколько общеизвестных, "общеязыковых" слов приходится большое число областных и значительное число "системных" слов, порожденных словообразовательной системой русского языка и иллюстрирующих производительную мощность и емкость этой системы. Даль приводит слова от данного корня, считаясь не с фактами их употребления, но с возможностью их образования. Отсюда и критика далевского Словаря со стороны академической науки, которой не хватает эмпирических свидетельств бытования того или иного слова. "Даль не мог понять (см. его полемику с А.Н. Пыпиным в конце IV т. Словаря), что ссылки на одно "русское ухо", на "дух языка", "на мир, на всю Русь", при невозможности доказать, "были ли в печати, кем и где говорились" слова в роде "пособ", "пособка" (от "пособить"), "колоземица", "казотка", "глазоем" и т. д., ничего не доказывают и ценности материала не возвышают". (С. Булич. Статья "Даль В. И." Энциклопедический Словарь Брокгауза и Ефрона).
Далевские словообразовательные гнезда не возвышают "материала", но они возвышают русский язык, они раскрывают системность его словопроизводства. Вот как сам Даль жалуется на невозможность привести свидетельские показания по каждому слову, занесенному им в словарь. "...На что я пошлюсь, если бы потребовали у меня отчета, откуда я взял такое-то слово? Я не могу указать ни на что, кроме самой природы, духа нашего языка, могу лишь сослаться на мир, на всю Русь, но не знаю, было ли оно в печати, не знаю, где и кем и когда говорилось. Коли есть глагол: пособлять , пособить, то есть и посабливать, хотя бы его в книгах наших и не было, и есть: посабливанье, пособление, пособ и пособка и пр. На кого же я сошлюсь, что слова эти есть, что я их не придумал? На русское ухо, больше не на кого" [15]. То, на что Даль ссылается ("сама природа, дух нашего языка"), - это и есть системность языка, которая действует независимо от того, встретились ли ему в книге или в речи факты употребления этих слов. В конце концов, чем сам Даль, как носитель русского языка, менее достоин внимания и доверия, чем случайный встречный, от которого он мог бы записать случайно вырвавшееся словечко? Может ли собиратель записывать слова сам от себя? Это трудный вопрос, но если речь идет не о наличном составе, но о системе языка, то собиратель как носитель этого системного знания оказывается даже в выигрышном положении. К тому же "русское ухо" и на самом деле не обманывало Даля. Вышеупомянутый академический "Словарь церковно-славянского и русского языка" 1847 г. содержит и "пособ", и "пособление", т. е. независимо от Даля удостоверяет наличие этих слов в языке. Видимо, Даль просто забыл сослаться на этот словарь, а может быть, не сделал это сознательно, потому что "посабливанья" и "пособки" в нем нет, что еще раз ставит вопрос о разнице описательного и системного подходов к языку.
Как хорошо известно, далевский Словарь - не нормативный. Но он и не чисто дескриптивный, а еще и системно-проективный словарь, книга русского языка во всем объеме его памяти и воображения (хотя память у Даля все-таки сильнее воображения). Отсюда и мощное воздействие далевского словаря на читателей и особенно на писателей. Это словарь не столько для справочного использования, сколько для пробуждения вкуса и творческой способности к языку. Ни один из академических словарей не сравнится с далевским в представлении словообразовательного богатства русского языка, в передаче его созидательного духа. Не случайно этой книгой пользовались - и вдохновлялись ею - столь разные писатели, как А. Белый и В. Хлебников, С. Есенин и А. Солженицын.
Считается, что в Словаре Даля около 7%, т.е. 14 тысяч им самим придуманных слов [16]. Я не удивился бы, если бы при более тщательном подсчете их оказалось бы гораздо больше. И вместе с тем я бы уточнил, в каком смысле они являются "выдумками", новообразованиями Даля. В таких словах, как посабливанье, пособный, пособливый, пособщики и т. п., нет ничего особенно оригинального, сочиненного. Вряд ли мы их встречали когда-либо раньше, но значение их общепонятно, поскольку они строятся по устойчивым, продуктивным моделям. Это не столько неологизмы, сколько "системизмы" или "потенциализмы": они демонстрируют не изобретательность словотворца, а порождающие модели языка.
Итак, Даль создал словарь не только литературных и диалектных, но еще и потенциальных слов, выявляющих словообразовательную систему языка. Но именно потому, что Словарь выполняет сразу слишком много задач, системность языка представлена в нем робко и неуверенно, она вводится как бы украдкой, контрабандой. Даль позиционировал себя как исследователь и собиратель реального языка и поэтому не уделил должного внимания собственно системным, или потенциальным, образованиям. Они у него даны без определений и примеров, т. е. представлены минимально, тогда как они нуждаются в максимально полном представлении именно потому, что они потенциальны, они требуют особого внимания, заботы, защиты, как всякий новорожденный. Даль словно бы стесняется этих слов, не обеспеченных ничем, кроме "духа" или, как мы теперь сказали бы, "системы" языка. Даль был сыном века реализма и позитивизма и полагал, что Словарь должен представлять реальный язык. Поэтому составитель делает вид, что не словотворствует, не творит вместе с народом, а лишь прилежно описывает то, что творит народ. При этом он украдкой подбрасывает в словарные гнезда воображаемые слова, как если бы они были подлинно народными (каковы они суть не по факту, а по способу их производства).
Недостаток Словаря Даля не в том, что он внес туда множество "системных" единиц наряду с нормативными и дескриптивными, но в том, что он не разграничил ясно эти задачи и тем самым ослабил больше всего именно системный пласт своего словаря. Словарь Даля вмещает в себя два Словаря: дескриптивный и проективный, но последний - в зачаточном виде, ибо потенциальные слова лишь приведены, но не истолкованы, не снабжены примерами, их введение в язык остается немотивированным. Даль не проделал с ними концептуальной работы, не артикулировал их значения и их место в лексической системе языка. Поэтому слова эти остались, как правило, невостребованными и почти незамеченными, - как клочки лексикографических сновидений, запутавшиеся в описаниях актуального языка.
8. Системное словопроизводство от корней
Отсюда вытекает задача особой проективной деятельности в языке и необходимость самостоятельного типа проективного словаря, предметом которого является именно системность и потенциальность языка и пути ее описания. Особое внимание стоит уделить оживлению корней, многие из которых существуют в связанном состоянии, малопригодном для словопроизводства. Ныне русский язык как никогда нуждается в краткости и скорости для выражения мыслей. Ему тяжело от таких неподъемных, неповоротливых, хотя и красивых по сложению, по смысловой цепкости и плавности морфемного прорастания слов, как "неповоротливый", "опрометчивый", "затруднительный", "верховенствовать", "предосторожность", "освидетельствование", "самостоятельность", "достопримечательность", "усовершенствовать". Пока произнесешь слово "осторожно!", может произойти уже нечто непоправимое. В 21-ом веке мысль обгоняет русский язык, и либо он сумеет сбросить лишний вес, укоротить и ускорить способы выражения, либо отстанет и останется в медлительных ритмах 18-19-го веков.
Конечно, первый искус - перенять краткие слова у языков более проворных и оборотистых. Русский гонится за английским, пытается перенести в себя массу коротких, голо-мускулистых, корневых слов, "роение односложных эпитетов", которое В. Набоков ценил в своем языке-восприемнике. "...Тонкие недоговоренности, поэзия мысли, мгновенная перекличка между отвлеченнейшими понятиями, роение односложных эпитетов, все это, а также все относящееся к технике, модам, спорту, естественным наукам и противоестественным страстям, - становится по-русски топорным, многословным и часто отвратительным в смысле стиля и ритма" (Постскриптум к русскому изданию "Лолиты"). Конечно, "юзер" звучит энергичнее, чем "пользователь", "босс" энергичнее, чем "руководитель", "мэн" энергичнее, чем "мужчина". Но чужие корни глухо стучат друг о друга. "Спикер, пейджер, импичмент..." Ведь по-русски никто не повторит вопроса, заданного одним американским ребенком по поводу импичмента Клинтона: "а почему они хотят превратить президента в персик?" (как если бы impeachment производилось от peach - персик).
Между тем в русском есть свой запас кратких, односложных корней, которые спрятаны в бесконечных извивах и разветвлениях их производных. Извлечь эти корни из громоздких словообразований и превратить их в самостоятельные слова, придать морфемам, значимым частям слова, статус самостоятельных лексических единиц, - таков один из путей облегчения и ускорения языка, который нуждается в информативной беглости, вступая в союз и состязание с умными машинами 21-го века.
Вот некоторые корнеслова, морфолексемы - корни, уже выступающие в русском языке как самостоятельные слова, морфемы как лексемы:
Ход, лёт, пуск, гон, вид, дом, род, рост, лад, быт, раз, лом, дух, рой, дар, бег, мир, миг, воз, год, ток, круг, пир, зов, вой, бор...
А сколько еще корней могли бы стать самостоятельными словами!
мёт, вет, вед, куп, пуст, нуд, ём, люб, мог, леп, чит, рат, руб, треб, кром, крой, им, мысл, яр, лих, бед, древ, дых, рез, каз, дум, креп, нов, став, сид, ул, втор, молк, уч, вяз, вер, лет, стой, клон, кос, рав, стел, бир, мер, гос, пад, пром, ступ, крат, длин...
Здесь много связанных корней, употребляемых только в составе своих производных. Например, корень "вет" далеко разветвился в таких словах, как "ответ", "привет", "завет", "совет", "беззаветный", "ответственность", "советовать", "советский", "приветливый", "соответствие"... А сам "вет", как отдельное слово или хотя бы ясный по значению корень, исчез из языка, раздарив свой производящий смысл множеству производных. Одна из возможностей словотворчества - оживить такие корни, ушедшие в подпочву лексической системы языка: вызвать их наружу, ословить и ословарить их, придать им значение самостоятельных лексических единиц.
Ниже я приведу разработку двух корневых гнезд: -мет- и -молк/молч-. Это задача многоступенчатая: 1) выделить корни из массы их производных; 2) определить значения этих корней и возможности их употребления в качестве самостоятельных слов; 3) образовать от них новые производные, которые обозначали бы те явления и понятия, для которых еще нет слов в русском языке.
--------------------------------------------------------------
Примечания
8. Электронная версия "Дара слова. Проективного словаря русского языка" выходит еженедельно с апреля 2000 г. Все выпуски (270 на февраль 2008 г.) - по адресу http://www.emory.edu/INTELNET/dar0.html На электронную рассылку "Дара слова" (бесплатную) можно подписаться по адресу: http://subscribe.ru/catalog/linguistics.lexicon
9. В.П. Григорьев. Будетлянин. М., Языки русской культуры, М.: 2000, С. 377-378.
10. А.И. Кузнецова, Т.Ф. Ефремова. Словарь морфем русского языка, М.: "Русский язык", 1986, С. 11.
11. Там же, С.11.
12. Там же, С.12.
13. В 3-м издании, 1903 года, под редакцией академика И.А. Бодуэна де Куртенэ. О количестве слов в 3 и 4-ом изданиях далевского словаря писал В. В. Виноградов: "Благодаря дополнениям объем словаря Даля увеличился приблизительно на 15%. В него вошло не менее 20 000 новых слов". Виноградов В.В. Толковые словари русского языка [1941], в его кн. Избранные труды: В 5 т. Т. 3. Лексикология и лексикография. М., 1977. С. 230.
14. Владимир Даль. Толковый словарь живого великорусского языка. М., Государственное издательство иностранных и национальных словарей, 1955, т.1, С. LXXXYIII.
15. Большой Академический словарь русского языка, под ред. К.С. Горбачевича. М., СПб.: Наука, т. 1, 2004.
16. "В Словаре Даля действительно имеется немало слов (около 14 тыс.), которые являются его новообразованиями." Т.И. Вендина. В.И. Даль: взгляд из настоящего. Вопросы языкознания, 2001, 3, с. 17.
17. В Словаре Вл. Даля "метовище" дано только в узком "промысловом" значении: "место, где повисает пчелиный улей", а "метище" определено как "полный прибор семожьих сетей".
...........................
Источник: Культура письменной речи
(продолжение следует)